Текст книги "Гений войны Суворов. «Наука побеждать»"

Автор книги: Арсений Замостьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

13 сентября турки отважились с моря напасть на крепость: пять кораблей, заняв удобную позицию, обрушили на русские укрепления артиллерийский огонь. Суворов был готов к такому повороту событий и ответил прицельным пушечным огнём с батарей. 54-пушечный линейный турецкий корабль потонул, на его борту было 500 человек. Тяжёлые повреждения получили и другие неприятельские корабли. Они отступили с серьёзными потерями, были потери и у русских: пять человек убитыми, десять – ранеными.

Самый крупный десант первых двух месяцев суворовского стояния в Кинбурне – 700 человек – был высажен 14 сентября. Они высаживались у урочища Биенки, где их встретил пальбой пост донских казаков. Без промедления на место сражения прибыли войска генерал-майора И.Г. Рёка, которому Суворов поручил оборону косы. Многих турок изрубили, других оттеснили с мыса. Потемкину Суворов докладывал: «Чрез полчаса турки были отбиты, при большом их крике, от берега с уроном». Суворов понимал, что этот десант – своего рода разведка боем, репетиция более многочисленного десанта, к которому должен был прибегнуть противник. Турки намеревались, высадившись на косе, закрепиться там, отбив атаки русских, – и начать наступление на Кинбурнскую крепость.

Суворов не в первый и не в последний раз совершенствовал укрепления Кинбурна – Потёмкин ещё до сражения докладывал императрице о стараниях Суворова в крепости. «Усердие Александра Васильевича Суворова, которое ты так живо описываешь, меня весьма обрадовало. Ты знаешь, что ничем так на меня не можно угодить, как отдавая справедливость трудам…» – писала Екатерина Потёмкину. Суворов выделял мичмана Ломбарда, который на галере «Десна» неожиданно и успешно атаковал турецкие суда. Ещё недавно, во время путешествия императрицы по югу России, галера «Десна» в плавании по Днепру принимала высочайшую путешественницу. А теперь храбрец Ломбард, страстно желавший отличиться подвигом (в том числе – и персонально перед Суворовым), лёгкими штрихами придал галере вид брандера – и стремительно пошёл в атаку. Османы панически боялись брандеров – специальных судов, предназначенных для поджигания кораблей. На турок нашло затмение – и они приняли «Десну» за брандер, перепугались и два с половиной часа в бою не могли сопротивляться выходкам Ломбарда. В очередной раз сработало суворовское правило: «Кто испуган, тот побеждён наполовину. У страха глаза велики, один за десятерых покажется».

Доселе турки хозяйничали на море возле Кинбурна – и Суворова это обстоятельство озадачивало: «В сих водах турецких линейных кораблей превосходное число против остающей части. Прославил бы себя Севастопольский флот! О нём слуху нет…» Поэтому и был так важен подвиг Ломбарда, который с командой из 120 человек при семнадцати орудиях успешно атаковал турецкий флот. Суворов писал об этом бое Потёмкину: «Шевалье Ломбард атаковал весь турецкий флот до линейных кораблей; бился со всеми судами из пушек и ружей… И, по учинении варварскому флоту знатного вреда, сей герой стоит ныне благополучно под кинбурнскими стенами». Никто из русских гренадер, бывших на «Десне», не был даже ранен, только командир – Ломбард – как орденом, бравировал слегка покалеченным ухом. Командующий всей Лиманской флотилией адмирал Мордвинов прикажет отдать Ломбарда под суд за самовольство и нарушение дисциплины. Суворов возьмёт храбреца под защиту, по реляциям Суворова полюбит Ломбарда и Потёмкин. Мичман будет награждён за яркий подвиг, вошедший в историю русского флота. А Севастопольскому флоту, к глубокому разочарованию Суворова, прибыть к Кинбурнской косе помешал жестокий шторм.

Этот самый Джулиано де Ломбард (1762–1791) оказался одним из самых выдающихся смельчаков, которых доводилось встречать Суворову за полвека службы. Он бросался на турок очертя голову, с неукротимым авантюризмом. Суворов полюбил отчаянного мальтийца, однако подчас одёргивал его, боясь необдуманных авантюр. Практически в одиночку, на свой страх и риск Ломбард устраивал набеги на осаждённый Очаков, бомбардируя турецкие позиции без приказа командующего. Турки будут предлагать за его голову немало золота. 5 октября 1787 г. Ломбард попадёт в турецкий плен. Батарея капитана 2-го ранга А.Е. Верёвкина, смело пронесшись, как писал Суворов, «сквозь оба турецкие флота с пальбою… ушла из виду». Батарею выбросило на мель у Гаджибея, где их и окружат турки. Мальтийца заточат в Семибашенный замок в турецкой столице. Когда речь шла о его репутации, безрассудный рубака Ломбард умел быть хитрым и расчётливым: ему удавалось даже из плена писать письма Потёмкину, в которых его, Ломбарда, подвиги превозносились, а вина за гаджибейскую катастрофу без тени смущения сваливалась на капитана Верёвкина… Суворов будет часто вспоминать о нём, специально прибережёт выхлопотанную высокую награду (Георгия 4-й степени) для «лейтенанта Ломбарда, что в полону», обрадуется вестям, что «мальчик Ломбард жив», будет следить за его злоключениями в плену, за попытками бежать. В 1790-м Ломбард, получив несколько ран, убежит из плена (скорее всего, предприимчивый и знаменитый волонтёр был выкуплен). Из Константинополя раненый моряк пробирается в Херсон, оказывается в ставке Потёмкина, получает по давнему уже представлению Суворова чин капитан-лейтенанта. Под стенами Измаила он, на скорую руку залечив раны, будет снова сражаться в армии Суворова, в составе всё той же Лиманской (Дунайской) флотилии, под началом де Рибаса. А в конце войны всё-таки погибнет. Истинно армейская судьба волонтёра – соратника Суворова. Такие судьбы запоминаются, и в царской России и много лет спустя после Кинбурна именем лейтенанта Ломбарда называли суда. Но вернёмся на Кинбурнскую косу.

Наконец, турки решились на штурм, на капитальную вылазку. Юс-паша досконально знал Кинбурн и его окрестности. Первого октября, на рассвете, он с пятитысячным войском высадился на лимане. В то утро Юс-паша был настроен решительно, не без фанатизма: победить или умереть. Перед штурмом он приказал отплыть перевозным судам, отрезав своим войскам пути на отступление, убив саму надежду на благополучное бегство с поля боя. Наступление началось с высадки десанта в двенадцати верстах от Кинбурнской крепости.

Как нам уже известно, весть о приближении многочисленного турецкого десанта застала Суворова в храме, на молебствии. Казак доложил о высадке многочисленного десанта. Суворов приказал не атаковать их, чтобы все благополучно высадились. Турки копали ложементы – аж пятнадцать линий окопов на пути к крепости располагались вблизи от цитадели, а русская артиллерия молчала. Не было ни пехотных вылазок, ни кавалерийских контратак. Суворов приказал начать бой только, когда неприятель подойдёт на 200 шагов к крепости. Генерал-аншеф вознамерился уничтожить десант, дабы в один день предупредить позднейшие попытки турок овладеть Кинбурном. Обыкновенная суворовская стратегия, рискованная и действенная. Всё было рассчитано психологически: невозмутимость генерала передалась офицерам. В солдатской песне о Кинбурне сказано:

А Суворов-генерал тогда не спал, не дремал…

Суворов приготовил свои войска к сражению: в первой линии – Орловские и Шлиссельбургские полки. Во вторую – Козловский пехотный полк и два эскадрона Павлоградского и Мариупольского легкоконных полков. Три казачьих полка (полковника Орлова, подполковника Исаева, премьер-майора Сычёва) Суворов расположил на флангах. В 36 верстах от Кинбурна, в Александровском редуте располагался Санкт-Петербургский драгунский полк генерал-майора Исленьева. Несколько ближе, в десяти верстах, располагались основные силы Мариупольского и Павлоградского полков. Суворов приказал им спешить к Кинбурну, в сражении они должны были сыграть роль резерва, который с марша может броситься в бой. В крепости Суворов оставил четыре роты из полков, шедших в бой.

Наконец, в 15 часов заговорила русская артиллерия. Орловцы и шлиссельбуржцы резво пошли в атаку на турецкие окопы, не смущаясь встречным беспорядочным артиллерийским огнём. Сам генерал-аншеф бился в первых рядах Шлиссельбургского полка. Для усиления атаки Суворов бросил в дело Козловский пехотный полк подполковника Ираклия Моркова. Турки начали бомбардировать наступающие русские полки с судов. К этому времени, не выдержав атаки шлиссельбуржцев, орловцев и козловцев, турки оставляли ложемент за ложементом. Десять линий окопов находились уже в руках Суворова. Огонь морской артиллерии приостановил наступление. И снова против них удачно действует галера «Десна» под командованием предприимчивого Джулиано де Ломбарда и артиллерия Крупенникова. Им удалось потопить две турецкие шебеки. Турки усилились новым десантом и на некоторое время потеснили русскую атаку. Суворов был ранен картечью, но с поля боя не удалился. Нужно было перестроить войска, смешавшиеся в бою. Суворов приказал усилить наступление двумя свежими ротами шлиссельбуржцев, доселе остававшимися в крепости. Наконец, подоспели и легкоконные полки – Павлоградский и Мариупольский. Им суждено было броситься в бой сразу после десяти пройденных на полном скаку вёрст.

Располагал Суворов, как мы знаем, и тремя казачьими полками, которыми со времён службы на Кубани генерал-аншеф умел управлять лучше всех иных неказачьих генералов. И никто из генералов екатерининского времени не ценил казаков так, как Суворов, поставивший во главу угла военного искусства быстроту и натиск. В казачьем окружении он чувствовал себя как рыба в воде, и донцы относились к Суворову «по-свойски». А ведь руководить вольнолюбивыми казачками было непросто!

В Кинбурне Суворов проявил мастерство своевременной кавалерийской атаки при обороне позиций. Помогли казаки. Полковник атаман Иловайский, в тот день перенявший от Суворова яростный боевой дух, стал одним из подлинных героев сражения. Получив два казачьих полка и два неполных эскадрона лёгкой конницы, он объехал крепость слева по берегу и лавой, со свистом обрушился на турок, шедших на приступ. В той сече был убит Юс-паша, выполнивший свою клятву, он не победил, но с честью погиб. Суворов с уважением отнёсся к этому противнику, отмечая доблестную ярость и храбрость турецкого десанта. Пасть в атаке на поле боя – достойный конец для боевого генерала. Вот перед нами откровенное письмо Суворова В.С. Попову от 7 октября: «Посмотри, голубчик, нашу адскую баталию на плане! Непонятно человеческим силам, как к тому приступить можно было! А от варваров какая прекрасная операция и какое прекрасное войско!.. А не начать, то бы нас всех здесь турки перерезали». А Потёмкину Суворов прямо написал: «Какие ж молодцы, светлейший князь, с такими я ещё не дрался». Суворов уважал тех, кому удалось дважды ранить его на косе, кто бесстрашно «летит на холодное оружие».

После гибели предводителя турки ослабили давление, но полной паники добиться не удалось: судьба сражения не была ещё решена. Турок поддерживала корабельная артиллерия. Одновременно с атакой Иловайского из крепости сделал вылазку Орловский пехотный полк, предводимый генерал-майором Рёком. Рёку удалось рассеять ряды турок, но самого генерала ранили в ногу. Ротмистр Шуханов с гусарами «вёл свои атаки по кучам неприятельских трупов. Все орудия у них отбил», – так писал в рапорте Потёмкину Суворов. Подоспел на поле боя Санкт-Петербургский драгунский полк, мощной атакой добивавший отступавшего врага. Привёл этот полк генерал-майор Пётр Алексеевич Исленьев, один из любимых соратников Суворова. Вечером, во время решающей атаки русских сил, когда турки были выбиты из всех окопных линий, Суворов получает второе ранение – в левое плечо. По воспоминаниям генерал-майора Энгельгардта, «он потерял много крови, и не было лекаря перевязать рану. Казачий старшина Кутейников привёл его к морю, вымыл рану морскою водою и, сняв свой платок с шеи, перевязал ему рану. Суворов сел на коня и опять возвратился командовать».

Турок сбросили в море ближе к полуночи.

Из 5000 турецких «отборных морских солдат» спастись удалось немногим – они стояли по плечи в воде, ожидая спасительных шлюпок. Потери российской армии были куда ниже: 138 человек убитыми и 300 ранеными. 15 знамён отбил Суворов у противника.

Под Суворовым убили лошадь, он увидел солдат, державших под уздцы коней. В пылу сражения Суворов принял их за русских, приказал подать ему коня. Услышав русскую речь, турки бросились на генерала. Гренадер Степан Новиков грудью встал на защиту «батюшки Суворова». Двоих убил, остальных обратил в бегство. Суворов заметил, что сзади Новикову угрожает турецкая сабля, крикнул, гренадер повернулся, отбился.

После победы Суворов писал Потёмкину: «Позвольте, светлейший князь, донесть, что и в низшем звании бывает герой. Неприятельское корабельное войско, какого я лутше у них не видал, преследовало наших с полным духом; я бился в передних рядах. Шлиссельбургского полку гренадер Степан Новиков, на которого уже сабля взнесена была в близости моей, обратился на своего противника, умертвил его штыком, другого за ним, следующего застрелил и бросясь на третьего, – они побежали назад. Следуя храброму примеру Новикова, часть наших погналась за неприятелем на штыках, особливо военными увещеваниями остановил задние ряды сержант Рыловников, который потом убит. Наш фронт баталии паки справился; мы вступили в сражение и выгнали неприятеля из нескольких ложементов. Сие было около 6 часов пополудни».

Суворов всегда писал аллегорично. «И в низшем звании бывает герой» – кому, как не Суворову и Потёмкину, знать о мужестве русского солдата? С горькой иронией Суворов намекает на снобизм многих аристократов того времени, которые надменно относились к «мужикам», к своей Родине, да и в храме Божьем бывали нечасто. Потёмкин с полуслова понял Суворова и наградил Новикова как героя.

В первом, кратком рапорте Потёмкину Суворов пишет: «Турки на Кинбурнской косе, приближась от крепости на версту. Мы им дали баталию! Она была кровопролитна… Действие началось в 3 часа пополудни и продолжалось почти до полуночи беспрестанно, доколе мы их потоптали за их эстакад на черте косы самого мыса в воду и потом возвратились к Кинбурну с полною победою… Подробнее Вашей светлости я впредь донесу, а теперь я нечто слаб».

Награды на этот раз оказались щедрыми: пожилой генерал, дважды раненный, но не ушедший с поля боя и приведший войска к победе, вызывал всеобщее восхищение. Светлейший князь Таврический за Победу, закрывшую туркам путь в Тавриду, позволил Суворову «вручить, по Вашему рассмотрению, нижним чинам, отличившимся храбростию, препровождаемые здесь девятнадцать медалей с лентами и доставить ко мне для сведения именной список сих храбрых людей. Сверх же иных одною украшен уже солдат Нивиков (Новиков. – А.З. ), здесь находящийся». Гренадер Степан Новиков, спасший жизнь Суворову, по-видимому, находился в то время уже в Екатеринославе, и Потёмкин, по настойчивому ходатайству Суворова, смог лично его наградить. Развивались петровские традиции русской армии. За Кинбурн, стараниями Суворова, было награждено немало нижних чинов.

О ходе битвы генерал-аншеф Суворов подробно рассказал в главной реляции Потёмкину: «При битве холодным оружием пехота наша отступила в крепость, из оной мне прислано было две свежие Шлиссельбургские роты, прибыли: лёгкий баталион, одна Орловская рота и легкоконная бригада. Орлова полку казак Ефим Турченков, видя турками отвозимую нашу пушку, при ней одного из них сколол и с последуемым за ним казаком Нестером Рекуновым скололи четырёх. Казаки сломили варваров. Солнце было низко! Я обновил третей раз сражение». Эти строки Суворов писал, превозмогая боль, раненый. Именно в Кылбуруне (так называли крепость турки) чудо-богатыри, восхитившие Суворова, стали ему настоящими братьями по оружию, с которыми он совершит чудеса на берегах Рымника и на стенах Измаила…

Ничуть не менее важным адресатом генерал-аншефа была в те дни Наташа Суворова, Суворочка. Для неё он сочинял письма сказочные, захватывающие: «Ты меня порадовала письмом от 9 Ноября; больше порадуешь, как на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе. Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софью Ивановну; или она тебе выдерет уши, да посадит за сухарик с водицею. Желаю тебе благополучно препроводить Святки; Христос Спаситель тебя соблюди новой и многие годы! Я твоего прежнего письма не читал за недосугом; отослал к сестре Анне Васильевне. У нас были драки сильные, нежели вы деретесь за волосы; а как в правду потанцевали, в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили в театру в камеру. Я теперь только что возвратился; выездил близь пятисот верст верхом в шесть дней и не ночью. Нам же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, ушки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры: пропасть! Прости, мой друг Наташа, я чаю, ты знаешь, что мне моя матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту за веру и верность». «Смерть моя – для Отечества, жизнь моя – для Наташи» – это не пустые слова.

В те дни все любили Суворова – и он, кажется, любил всех. В пространном письме Екатерине Потемкин хлопотал о награждении Суворова, описывая впечатляющую битву в красках: « На тесноте сперлось множество конницы и пехоты, и, смешавшись с неприятелем, сделали кучу, которую было уже трудно в строй привести. Он своим постоянным присутствием в первых всегда рядах удержал людей на месте. Солдаты сами повторяли бегущим: «Куда вы? Генерал впереди!» Талантливейший администратор и реформатор армии, Потемкин смог по достоинству оценить Суворова после кинбурнской победы: « Кто, матушка, может иметь такую львиную храбрость? Генерал-аншеф, получивший все отличности, какие заслужить можно, на шестидесятом году служит с такой горячностью, как двадцатипятилетний…» Императрица ответит благосклонно: «Победа совершенная, но жаль, что старика ранили». Через Потёмкина Екатерина послала Суворову и собственноручно написанный весьма лестный рескрипт. Особенно брали за душу слова монархини: «Чувствительны нам раны ваши». Старый солдат до слёз был растроган.Благодаря эмоциональному представлению Потёмкина императрица «решилась к нему послать за веру и верность Св. Андрея» – высший орден империи, не считаясь со «старшинством» генерал-аншефов Долгорукого, Каменского и Миллера. Суворов благодарил Потёмкина в самых цветистых выражениях: «Цалую ваше письмо и руки, жертвую вам жизнию моею и до конца дней». Да и сам князь Таврический в те дни в переписке с Суворовым даже превысил меру галантного века, выражая свою благодарность: «Не нахожу слов изъяснить, сколь я чувствую и почитаю вашу важную службу; я так молю Бога о твоём здоровье, что желаю за тебя сам лучше терпеть, нежели бы ты занемог».После сражения, ранним утром, русские офицеры заметили возле мыса Кинбурнской косы построенные в линию турецкие суда. Туда на шлюпках турки перевозили своих «живых и мёртвых». Суворов пишет Потёмкину: «Мы их поздравили рикошетами с 6-й и 7-й нижних батарей». На мыс Суворов послал казаков донского полковника Исаева, которые ещё раз показали туркам, что держат косу под контролем.

До весны 1788 г. Суворов жил-поживал в Кинбурне. Несколько раз на своём донском коне объезжал укрепления. Такие поездки занимали по шесть дней. Следил за подготовкой к зимним холодам («казаки своих лошадей берегут, и есть у них сено на морозы») и новым боевым действиям.

В декабре, в Кинбурне, Суворов пишет руководство для командиров частей, которое начал с указания на существенный недостаток, всё ещё присущий некоторым армейским частям: «В сражении регулярным войскам крик весьма неприличен и варвары того не чинят; он знак не храбрости, но больше робости, происходящей от недовольного в экзерцировании солдат и от того ненадёжность их на самих себя. Хотя в свете храбрее россиянина нигде нет, крик только опасен, что он один приносит военную расстройку, лишают послушания и уже не внемлят команды. Господам начальствующим в регулярных войсках солдатам крик крайне воспретить и толковать о вреде от оного во всех маневрах и эволюциях». Иное дело – слаженное молодецкое «Ура!» или излюбленная Суворовым барабанная дробь. Эти инструменты повышают боевой дух, сплачивают войско, а от беспорядочного разнобойного крика приходилось избавляться. Говорит Суворов и о конных стрелках, которых должно быть в каждом капральстве по четыре и в каждой казачьей сотне по десятку. Говорит и о вредной привычке «немилосердно убивать» сдавшихся турок, просящих «аман». Это нарушение воинской этики приводит в ярость «басурман» и наносит вред российской армии.

В июне, предваряя наступление турецких морских сил, Суворов приказывает выстроить на Кинбурнской косе две батареи. Их устроили в четырёх верстах от крепости, на самом мысу. И 17 июня батареи вступили в дело. Турецкая эскадра Гассана-паши возвращалась после неудачного для османов сражения с русской гребной флотилией (ею командовал уважаемый Суворовым принц Нассау-Зиген) на лимане. Гассан потерял тогда свой флагманский корабль, но сам спасся на шлюпке. Итак, Гассан выходил из лимана – и в 22 часа его эскадра попала под интенсивный огонь суворовских батарей. Семь кораблей поразили русские орудия! Командовал артиллерией форта майор Дмитрий Крупенников – умелый и решительный суворовский офицер, ставший из капитанов майором за отличия в кинбурнском сражении. Поход Гассана окончился тяжёлым поражением при минимальных потерях с русской стороны. Ликовавший князь Потёмкин надеялся, что турки, обескураженные пальбой суворовских батарей и ловкостью гребного флота, сдадут Очаков. Эти надежды оказались преждевременными.

Артиллерия Крупенникова позже преградит путь Гассану, когда тот решит вернуться в лиман на выручку турецких судов, которые были атакованы русскими гребными судами. Суворов, находясь в Кинбурне, насколько это было возможно, внимательно следил за действиями русского и турецкого флота, понимая важность морских баталий для судьбы Очакова. В эти дни сделал ставку на морские силы и Потёмкин.

Из командиров лиманской эскадры мы уже упомянули контр-адмирала Карла Нассау-Зигена (1745–1808). Этот представитель владетельного дома германского княжества Нассау долгое время пребывал на французской службе, а в Россию был привлечён Потёмкиным аккурат в 1788 г. Потёмкин писал Суворову о Нассаусском: «В крайней прошу содержать тайне: гребными судами будет командовать князь Нассау под вашим начальством. Он с превеликою охотою идёт под вашу команду». С Нассау Суворов советовался, разрабатывая план штурма Очакова: русского генерала интересовал опыт осады Гибралтара, в которой Нассаусский участвовал. Нассаусский стал ярым приверженцем суворовской идеи быстрого штурма крепости. План штурма Очакова, в котором гребной и парусный флот должен был содействовать пехоте и кавалерии, Суворов представил Потёмкину, но реализовать эту задумку, увы, не удалось. Привлёк Потёмкин в лиманскую эскадру и ещё одного выдающегося деятеля – Джона Поль Джонса (1747–1792). Шотландец, долгое время живший в США, прославился в годы войны за независимость Штатов, храбро нападая на английский флот. Позже он жил в Париже, заслужив флотоводческим искусством высокую оценку генерала Бонапарта. Джонс восхищался Суворовым, который приятно удивил его своей осведомлённостью о «республиканской войне, хотя о ней очень мало печатали в Европе». Суворова он считал первым полководцем не только России, но и всей Европы. В свою очередь Суворов уважал в Джонсе смелого командира-новатора, о котором был наслышан ещё до временного поступления шотландца на русскую службу. Всей же Лиманской флотилией командовал руководивший Черноморским адмиралтейским правлением контр-адмирал Н.С. Мордвинов. Мордвинова Суворов не жаловал, считал его рутинёром и армейским бюрократом, нерешительным в сражении. Возглавляемое Мордвиновым правление Суворов насмешливо называет «Херсонской академией». Скоро в его нерешительности убедится и Потёмкин, Мордвинов будет отправлен в отставку. Нелюбимый Суворовым Мордвинов всю жизнь будет активным недоброжелателем Ф.Ф. Ушакова.

18 июня Г.А. Потёмкин, находившийся в постоянной переписке с императрицей, приступил к непосредственной осаде Очакова, подтянув к крепости лучшие силы своей армии. В тот же день из Севастополя вышла в поход русская эскадра адмирала М.И. Войновича. Эскадра состояла из двух линейных кораблей, двух 50-пушечных, восьми 40-пушечных, одного 18-пушечного фрегатов, 20 более мелких парусных кораблей и двух брандеров. Потемкин поставил перед Войновичем задачу перекрыть Гассану возможности для помощи гарнизону осаждённого Очакова. Также следовало не допускать движения турецкой эскадры к берегам Крыма. Сильные ветра не позволили достичь берегов Очакова – Кинбурна в сжатые сроки. Только 29 июня эскадра Войновича подошла к острову Тендре. Там-то русские и заметили сильную турецкую эскадру: 15 линейных кораблей, 8 фрегатов, 3 бомбардирских корабля и более двадцати мелких парусников. Утром 30 июня Войнович начал сближение с турецкой эскадрой, не решаясь, впрочем, на стремительное нападение. Русская эскадра приготовилась к бою, ожидая нападения турок. На расстоянии 3,5 километра от русской линии в боевую линию выстроилась и турецкая эскадра. Штиль помешал противникам начать атаку. После часа дня ветер усилился, русские пошли на сближение. Тогда турки, чьи корабли были быстроходнее, ушли к румелийским берегам, избегая боя. Войнович преследовал их, пытаясь занять наветренное положение.

Следующая встреча эскадр произошла 3 июня возле острова Фидониси (Змеиный). Турецкая эскадра сохраняла выгодное наветренное положение. Русская эскадра выстроилась контргалсом по отношению к противнику. Шесть часов эскадры выжидали. В два часа дня турки, пользуясь благоприятным направлением ветра, стали наступать двумя колоннами. Первая – под командованием Гассана – атаковала русский авангард, предводимый бригадиром Ушаковым. Вторая колонна угрожала корде-баталии и арьергарду. По замыслу Гассана, эти корабли должны были отрезать авангард от русской эскадры. Расстановка сил говорила о том, что авангард Ушакова будет уничтожен. Ушаков располагал двумя линейными кораблями и двумя 50-пушечными фрегатами; против каждого русского корабля Гассан выставил пять турецких. Корабли Ушакова вели огонь метко и быстро, что позволило отбить первоначальную атаку Гассана. Турки попытались отрезать и окружить два фрегата русского авангарда – «Борислав» и «Стрелу», но Ушаков, действуя расторопно и хладнокровно, не позволил этого. Прочувствовав момент, когда можно было действовать с суворовским натиском, он на флагманском корабле «Святой Павел» пошёл в контратаку, нарушая правила господствовавшей линейной тактики, по которой флагманский корабль должен был находиться в центре своей линии. Ушаков ринулся вперёд, показывая другим кораблям пример смелой атакующей тактики. В ближнем бою Ушаков повредил и заставил отступить флагманский корабль Гассана «Капудания». Другие корабли ушаковского авангарда поддержали атаку флагмана лавинным огнём, окончательно расстроив построение турецкой эскадры. В пять часов вечера турецкая эскадра с большими потерями оставила место сражения. Потери Ушакова были минимальны – пятеро убитых, двое раненых. Перестрелка второй турецкой колонны с остальными силами Войновича велась с солидного расстояния и носила вялый характер. Войнович не поддержал атаки Ушакова и не помог своему авангарду в преследовании панически отступающего противника. Так начиналась слава Ушакова, который завоёвывал репутацию морского Суворова . И Потёмкин, и Суворов высоко оценили подвиг авангарда русской эскадры. Бригадир Ушаков вскоре по представлению Потёмкина был произведён в контр-адмиралы.

У сражения при Фидониси был и эпилог: 5 июля турецкий флот вышел к Ак-Мечети, где был встречен русскими судами, принудившими турок к отступлению сначала к Херсонскому мысу, а с 6 июля – к румелийским берегам.

Теперь турецкий флот не представлял угрозы для Екатеринославской армии Потёмкина, осаждавшей Очаков и контролировавшей Кинбурн. Суворов был убеждён, что пришло время для штурма. Можно предположить, что после кинбурнской победы, осыпанный наградами и прочей царской милостью, когда казалось, что до фельдмаршальского жезла рукой подать, Суворов переоценил своё влияние на Потёмкина. После Кинбурна можно было поверить, что великий администратор Потёмкин считает Суворова, говоря условно, своим военным министром, который вправе навязывать собственную тактику. А Потёмкин – человек с немалым боевым опытом и сложившимися взглядами на стратегию и тактику войны. Личность амбициозная, он не выносил давления от подчинённых. И, возвышая до небес кого-либо из генералов после знаменательных побед, умел держать их на почтительной дистанции, зная свою цену второго человека в государстве.

Очаковская оплошность

Кинбурнская победа позволила Потёмкину приступить к более активным боевым действиям у стен Очакова, активизировав «осаду Трои», как иронически называл очаковское стояние отодвинутый в тень Пётр Александрович Румянцев. Под Очаков прибыл и Суворов, уже составивший для фельдмаршала Потёмкина план генерального штурма. Суворову вверили четыре гренадерских батальона на левом крыле русских сил: не более 2500 человек. Кинбурнский победитель приступил к учениям, готовил гренадер к штурму. С утра до вечера они оттачивали мастерство штыкового боя. К нему приглядывались и русские офицеры, и иностранцы: знаменитость! Но стоять под Очаковом Суворову пришлось недолго. В одном из докладов генерал-аншефа Потёмкину содержался по-суворовски эмоциональный эскиз продуманного штурма: «Осада Очакова. 1. Формальная. Траншеи (лутше назад), параллели, контрмины, бреши, штурм. Ложемент – материалы. 2. Бить брешь с флота в нижнюю стену. Успех, штурм. 3. Соединяя оба, лучше прежде занять ретраншемент. Но – елико можно, без траншеи, ложементом! Выручка. На неё корпус в поле, примечательной. Бить!» Этот план предполагал уничтожение главных турецких сил, которые стянулись бы к Очакову, и штурм крепости с моря и с суши. Перед дерзким штурмом ослабленный очаковский гарнизон не смог бы устоять. Но нужно было выманивать и бить турок, истощая их силы в бою, а не осадой. Доводы Суворова выглядели вполне убедительно, и через несколько лет, когда нужно будет во что бы то ни стало приступом брать Измаил, Потёмкин вспомнит о возможностях Суворова. Но в 1788-м командующий Екатеринославской армией не думал торопиться, вёл секретные переговоры с турками, надеялся, что османы дадут слабину, и на крайний случай ждал более благоприятных условий для штурма.