Текст книги "Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе"

Автор книги: Арон Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Говоря о средневековом праве, нужно иметь в виду следующие обстоятельства. Во-первых, средневековое общество, консервативное в самой своей основе, базируется на обычае, ориентировано на «старину», и всякое изменение или нарушение традиции воспринимается в нем как нечто неестественное, чуждое его природе; нарушенное равновесие должно быть возможно скорее восстановлено. Во-вторых, средневековое сознание ставит закон выше людей, считает, что право вообще не создается людьми: оно представляет собой естественную часть миропорядка, это божье установление; законодатель, собственно, лишь «отыскивает», восстанавливает право уже существующее, но, возможно, забытое либо искаженное, но не создает нового права. Право обладает такими неотъемлемыми в глазах средневекового человека качествами, как старина и справедливость: право всегда «старое» и «доброе». Первое из этих качеств предполагает второе и наоборот[238]238
  См.: F. Kern. Recht und Verfassung im Mittelalter. «Historische Zeitschrift», 120. Bd., 1919.


[Закрыть]. Записавший «Саксонское зерцало» Эйке фон Репгов прекрасно выразил средневековое отношение к праву: «век господства несправедливого обычая ни на миг не может создать права»[239]239
  Sachsenspiegel. Landrecht. Hrsg, von К. A. Eckhardt. Berlin – Frankfurt, 1955, S. 228.


[Закрыть]. Право рассматривается в этом обществе (во всяком случае, в теории) как воплощенная мораль.

Наконец, в отличие от римского права, представлявшего собой законченную, согласованную систему, дававшую предустановленную форму для практического поведения, средневековое право формировалось эмпирическим путем, на основе бесчисленных локальных обычаев, прецедентов и отдельных казусов и не сложилось в единое и непротиворечивое целое. Для него характерны не столько общие нормы, сколько частные привилегии и установления, вызванные к жизни конкретными потребностями момента. Эта особенность средневекового права нередко порождает у современного человека впечатление, что в средние века господствовал произвол. Но такое впечатление односторонне. Общество не может не строиться на праве. Разумеется, в классовом обществе право отражает в первую очередь интересы господствующего класса, но эти интересы всегда оформляются юридически. В конце концов в этом заинтересован и сам господствующий класс.

На протяжении всего периода раннего средневековья крестьянство выступало в защиту «старины», обычного права, даже и тогда, когда фактически оно боролось за новые – права. В народных выступлениях этого периода мотив отстаивания старинных вольностей был одним из ведущих. Идеал старинной народной свободы воодушевлял крестьян на сопротивление господам. Остававшееся свободным крестьянство понимало свободу как жизнь по собственному праву и свободу от податей как противоположность сеньориальному господству. Борьба зависимых крестьян за облегчение своего положения под властью сеньоров и за сокращение эксплуатации также осознавалась ими как борьба за восстановление прежних вольностей. И эта борьба давала определенные результаты. Сколь приниженным ни было положение зависимых крестьян, за ними приходилось все же признавать какие-то права. Поскольку феодальная эксплуатация основывалась на наделении крестьянина земельным участком, феодал должен был позаботиться о том, чтобы крестьянин мог вести свое хозяйство, более того, чтобы у него существовала хотя бы минимальная заинтересованность в его обработке. При господстве произвола и грубой силы, когда отсутствуют элементарные гарантии сохранения за производителем надела и необходимого продукта его труда, нормальное феодальное воспроизводство попросту немыслимо. Мы уже не говорим о таком факторе, оказывавшем воздействие на положение крестьян, как соперничество между феодалами из-за рабочей силы, когда крупные землевладельцы стремились переманить к себе крестьян, создавая для них более льготные условия, чем их прежние господа.

Права крестьян не столько фиксировались законом, сколько закреплялись обычаем. Но обычай был разным в разных частях страны и варьировал даже в пределах отдельной области. Положение крестьян никогда не нивелировалось. Они делились на многочисленные юридические категории и разряды. Их статус, сочетавший элементы свободы и несвободы, был различен даже в один и тот же период. Поэтому попытки определить его для крестьян целой страны (как это делали, например, английские феодальные юристы в XII и XIII вв.) не могли отразить реальной пестроты социально-правовых категорий крестьянства.

Проблема личного статуса – одна из центральных проблем права в средние века. Может быть, как раз здесь мы затрагиваем главную особенность феодального права. Если юридические проблемы античности концентрировались вокруг имущественных и политических прав граждан и управления государством; если в буржуазном обществе право преимущественно служит задаче регулирования имущественных отношений, то в обществе феодальном правовые усилия направлены в первую очередь именно на вопросы юридического статуса лиц, определения их сословных прав и обязанностей, их правовых возможностей и взаимоотношений, того, что в Англии в конце англосаксонского периода было названо rectitudines singularum personarum. Поземельные отношения неразрывно связаны с личными, сословными отношениями и нередко от них получают свою окраску и самый смысл.

Как возникли эти специфические черты средневекового права? Нужно, по-видимому, разграничивать основу, на которой оно сложилось, и питавшие его источники. Основой формирования сословного права средних веков и, в частности, спектра градуированных свобод и зависимостей (может быть, лучше сказать: свободы-зависимости) явилась сама действительность феодального общества, характеризующегося такой системой социальных отношений, при которой люди объединены в замкнутые группы, сочлененные между собой иерархическими связями. В каждой из таких групп (общин, корпораций цехов, братств, орденов, союзов, гильдий), а также в каждом сословии, правовом разряде, ранге существует относительное равенство; членство в группе, союзе гарантирует их участникам сохранение присущего им статуса и определенной степени свободы и правоспособности. Но эти группы, построенные «по горизонтали», сообщаются с группами другого статуса «по вертикали»: между ними уже нет равенства; члены разных сословных групп находятся между собой в отношениях службы, зависимости, неравенства. Строй крупного землевладения, эксплуатирующего крестьян, и военная вассальная организация определяют основные черты всей этой системы.

Что касается источников средневековых, отношений свободы-зависимости, то нужно указать по меньшей мере на два таких источника. Первый – градуированная свобода варварского общества, в котором право неразрывно связывалось с его носителем – общественной группой. Каждая из групп варварского общества – свободные, знатные, полусвободные – обладала своим правом, специфической совокупностью прав и обязанностей, преимуществ или ограничений, и никакого абстрактного, в равной мере ко всем членам общества приложимого права не существовало[240]240
  Подробнее см. гл. II, § 2.


[Закрыть]. Это представление о единстве статуса и его обладателя и о правах отдельного лица как члена группы сохранилось и в средние века, где в течение долгого времени продолжал действовать принцип персонального права: каждого судили «по его закону»[241]241
  Capitulare de villis, 4.


[Закрыть], а общего права для всей страны и всех подданных государства не было.

Вторым источником, определившим специфику средневекового права, было христианство с его пониманием проблем свободы и несвободы человека. Неверно, конечно, считать, что христианская религия несовместима с общественной несвободой и что церковь боролась против рабства. Средневековые богословы отмечали разительный контраст между христианским учением о равенстве людей перед богом и об освобождении их в результате искупительной жертвы Христа, с одной стороны, и социальной действительностью, с другой: «по высокому закону небес все люди свободны, но человеческий закон знает рабство». Это противоречие объясняли грехопадением первых людей, которое по воле божьей должно быть искуплено земными страданиями рода человеческого. Смирение перед творцом, служение ему с любовью – залог грядущего освобождения; истинная свобода – на небесах. Подобно этому и долг серва – повиноваться, слава же господина – освобождать его от неволи. Учение церкви благоприятствовало закреплению зависимости крестьян от господ. Но вместе с тем в рабстве видели неестественное состояние человека, созданного богом свободным и оказавшегося в несвободе вследствие конфликта с богом. Ниже мы вернемся к вопросу о влиянии христианства на понимание свободы в средние века. Сейчас нужно лишь отметить, что из взаимодействия обоих названных компонентов – представления варваров о градуированности личных прав и христианского учения об отношении человека с богом – и развились средневековое феодальное право и понимание свободы и несвободы с их соответствующими градациями как ступеней в социальной иерархии.

В марксистской литературе проблема средневековой свободы всесторонне не разрабатывалась, хотя отдельные аспекты ее затрагиваются в различных исследованиях. Для понимания этой проблемы особенно существенное значение имеют идеи А. И. Неусыхина о позитивном содержании понятия свободы как реальной совокупности прав и обязанностей членов варварского общества, о нерасчлененном поначалу единстве прав и обязанностей, что дает основание считать эту свободу равнозначной полноправию. Дальнейшую эволюцию свободы и ее дифференциацию на привилегированность одних и неполную («ущербную») свободу других, начинавшую сближаться с несвободой, А. И. Неусыхин связывает с изменениями в отношениях собственности на землю: утрата аллодов все возрастающей частью членов феодализировавшегося варварского общества и, на другом полюсе, концентрация земельной собственности возвышавшимися социальными группами вели к возникновению многозначности и градуированности содержания свободы, характерных для феодализма[242]242
  См.: А. И. Неусыхин. Возникновение зависимого крестьянства…, глава I.


[Закрыть]. Эти мысли представляются чрезвычайно плодотворными. Они открывают широкую перспективу для дальнейшего исследования содержания свободы в средневековом обществе. В частности, точка зрения, согласно которой свобода соплеменника в варварском обществе имела определенное позитивное содержание, а не определялась лишь негативно (как противоположность рабству), дает ключ к расшифровке многих проблем социальной истории раннего средневековья. Не менее важна идея градуированности и многозначности свободы в эту эпоху.

Мысль А. И. Неусыхина о характере связи свободы и собственности нуждается, как нам кажется, в дальнейшей проверке. А. И. Неусыхин видит в этой связи причинное отношение: изменение собственнических прав влечет за собой изменение прав личных; последние определяются первыми. Тот, кто обладал земельной собственностью в варварском обществе, был свободен и полноправен. Тот, кто утратил свое земельное владение, не мог сохранить независимости и, следовательно, лишался старинной народной свободы, деградировал, становился неполноправным. Однако можно представить себе это отношение и несколько иначе. Дело в том, что как право обладания землей, так и личные права человека были в конечном счете обусловлены принадлежностью его к коллективам: к роду, семье, племени. Вне этих коллективов не могло быть ни свободы, ни владельческих прав индивида, и поставленный вне них (т. е. «вне закона») преступник, изгой, лишался не только прав на землю и прав свободного соплеменника, но и права на жизнь: всякий мог его убить, как зверя. Таким образом, и владельческие права, и свобода-полноправие члена варварского общества были функцией его принадлежности к этому обществу и к образовывавшим его ячейкам.

Между собственностью и свободой в период раннего средневековья вряд ли существовала прямая и обязательная причинно-следственная зависимость. Уже упоминалось, что люди, находившиеся в личной зависимости от сеньоров, подчас могли приобретать земельную собственность и даже иногда имели право ею распоряжаться, что отнюдь еще не изменяло их несвободного статуса. С другой стороны, лица, лишенные земли, могли сохранять свободу, а вступив на службу к сеньору в качестве военных слуг, приобретали новые права и привилегии. Таким образом нередко возвышались несвободные, достигая более благоприятного юридического статуса, чем свободнорожденные. Наконец, признание (Свободным человеком власти над собой господина или покровителя не всегда и не обязательно влекло утрату им прав на свою землю: английские сокмены были в судебном отношении подчинены лордам, однако те не имели никаких прав на их наделы. Видимо, свобода и собственность в феодализировавшемся обществе находились в более сложном и противоречивом отношении. Аллод, видоизменившись, не исчезает и при феодализме, тогда как старая народная свобода, существовавшая в варварском обществе, не пережила его и сменилась запутанной, но имевшей свою логику системой личных прав, обязанностей, зависимостей, градаций и служб, характерных для феодального строя. «Дофеодальная» свобода частично, в измененном виде сохранялась преимущественно лишь на «периферии» феодального мира – в Швейцарии, во Фрисландии, в Исландии, в других скандинавских странах.

Проблема свободы в средневековом обществе еще более осложняется тем, что в понятие свободы входило не только социально-правовое, но и морально-религиозное содержание. Известно, что право, выражая господствующие производственные отношения и отношения собственности, вместе с тем несет на себе отпечаток тех моральных ценностей, которыми живет и руководствуется общество. Поскольку же в средние века этические нормы были одновременно и религиозными истинами, то религиозное понимание идеи свободы не могло не накладывать отпечаток и на ее правовое толкование.

Генезис феодализма начинается в обществе, переживающем глубокий социальный и духовный кризис. Переход варваров от язычества к христианству, сколь поверхностным поначалу он ни был, в конечном счете влек за собой перестройку всей картины мира, переоценку традиционных ценностей, выдвижение в сознании людей новых моральных категорий. Если к проблеме изменения формы религиозного сознания подойти как к проблеме сдвига в общественном самосознании, то мы увидим, что победа христианства означала переосмысление значимости человека и его места в мире.

В язычестве божества, воздействуя на жизнь людей, вместе с тем и сами были подвластны безличной необходимости, силе, стоящей над ними и управляющей всем космосом, – року, судьбе. Сознание неизбежности космического порядка требует от человека беспрекословного ему повиновения и выполнения общественных предписаний; своеволие, личная инициатива могут нарушить гарантированное всеобщей регламентацией равновесие, необходимое для благополучия мира и общества (между ними осознанной грани не существовало). В «Прорицании вёльвы» – памятнике скандинавской мифологии, рисующем историю сотворения мира и предсказывающем его гибель и второе рождение, отразились взгляды людей в переломный период перехода от язычества к христианству. В день конца существующего мира погибнут и боги, подчиняясь неизбежной судьбе. В этой песне в единую мировую трагедию связываются моральный упадок людей и гибель богов, нарушивших клятвы и договоры. Моральное равновесие социальной системы варваров (рухнуло в ходе их переселений и завоеваний, столкновения с цивилизованным миром. Перед ними возникли новые проблемы, социальная жизнь чрезвычайно усложнилась. Традиционное обращение к мифу и привычному ритуалу не могло разрешить новых противоречий и подсказать поведение, которое соответствовало бы новой реальности. Все это неизбежно порождало кризис в сознании.

Языческие верования варваров соответствовали племенному строю: божества германцев были связаны с определенной местностью, на которую распространялись их могущество и покровительство, это были племенные боги. Представление о космосе строилось по образцу усадьбы, в которой проживал варвар.

Разрушение привычных племенных и кровных связей у варваров сделало их сознание доступным учению о равенстве людей перед богом. Христианство выдвигало новую систему отношений: человек – бог, в которой человек оказывался высшим творением бога, поставленным им в центре мироздания, а бог – свободным творцом, не подчиненным необходимости и ничем не связанным, руководствующимся лишь собственной волей и замыслом. В этом новом для варваров антропологическом понимании бога содержалось иное понимание человека и иное понимание его свободы. Признав свободу за богом, человек не мог не признать ценности свободы и для себя[243]243
  См.: G. Gusdorf. Signification humaine de la liberté. Paris, 1962, p. si—82; E. Gilson. L'esprit de la philosophie médiévale. 2. série. Paris, 1932, ch. V.


[Закрыть]. Согласно христианскому учению, бог сотворил человека свободным, и самое его грехопадение – доказательство тому. Но первородный грех привел к утрате людьми свободы, они стали рабами своих страстей. Спасение человека достигается в форме милости божьей, получаемой, однако, по воле самого человека. Каждое человеческое существо представляет собой арену борьбы, ведущей к спасению или к гибели. Как достичь спасения? Христианство отвечало: путем подчинения богу. Чем вернее человек служит богу, чем более он отрекается от себя, тем он свободнее. В глубочайшем своем смысле свобода есть служение богу. Следовательно, свобода и несвобода в сознании людей средневековья утратили метафизическую противоположность. Свобода стала предполагать подчинение, служение, верность; вера (fides) в бога понималась как верность (fidelitas) ему. Напротив, тот, кто не повинуется богу, кто мнит себя свободным, на самом деле – ниже всякого раба, он погиб. Земная свобода, по учению богословов, не подлинная свобода, – это лишь обманчивый образ. Истинные свобода и благородство заключаются в добровольном подчинении творцу. Для средневековых религиозно-этических конструкций, распространявшихся и на право, характерно противопоставление «свободного рабства перед богом» (libera servitus) «рабской свободе мира» (servilis mundi libertas). Свобода исчезает с нарушением верности.

Естественно, христианская проповедь имела в виду внутреннюю, духовную свободу, свободу от греха («где дух божий, там и свобода»). Но религиозное учение об освобождении через смирение, самоотречение и службу давало этическое обоснование новому общественному взгляду на свободу. Из этой пары понятий: «служба» и «свобода» именно служба доминирует в христианском сознании. Принцип службы и иерархии пронизывает все отношения, организует весь социальный и духовный мир средневекового человека.

Свобода в средневековом обществе – это не независимость, не самоопределение. «Иметь сеньора нисколько не противоречило свободе»[244]244
  М. Bloch. La société féodale. La.formation des liens de dépendance. Paris, 1939, p. 398–399.


[Закрыть]. Быть свободным не значит ничему и никому не подчиняться. Напротив, чем свободнее человек, тем в большей мере он подчинен закону, обычаю, традиционным нормам поведения. Действительно, раб не подчинен закону, тогда как свободный человек обязан ему повиноваться. В «Саге об Олафе Святом» Снорри Стурлусон рассказывает о том, что король Норвегии запретил вывоз зерна из одной области страны в другую. Знатный человек Асбьярн, нуждавшийся в зерне, приехал к своему знатному родичу Эрлингу с просьбой продать ему зерно. Тот отвечал, что не может этого сделать, так как король запретил торговлю зерном, и не принято, чтобы слово короля нарушалось. Но Эрлинг предложил выход: «Мне кажется, мои рабы должны иметь зерно, так что ты можешь купить сколько нужно. Они ведь не состоят в законе или праве страны с другими людьми»[245]245
  Heimskringla. II. Olafs saga helga, кар. 117.


[Закрыть]. Здесь отчетливо проявляется средневековое сознание того, что закон – это связь людей (связь как объединение и как ограничение); закон существует, однако, не для всех; несвободные не связаны его предписаниями, тогда как для свободных и тем более для знатных они обязательны. Оказывается, то, что не положено делать свободному, может безнаказанно совершить несвободный. Можно говорить о «свободной несвободе», и, соответственно, о «несвободной свободе» в средние века.

Рыцарь, дворянин свободнее крестьянина, простолюдина. Но эта свобода благородного выражается не только в обладании привилегиями, которых лишен неблагородный, но и в необходимости подчиняться целой системе правил и ограничений, ригористичных предписаний, этикета, не имеющих силы для простых людей. Свобода состоит, следовательно, не в своеволии или беззаконии и не в облегчении строгости закона. Свобода состоит в добровольности принятия на себя обязательства исполнять закон, в сознательности следования его нормам. Рыцарь или священник свободно, по доброй воле вступает в отношения с сеньором или с церковью, принимая на себя определенные обязательства. Всякий раз принятие этих обязательств облекается в форму индивидуального акта: омажа, присяги, заключения договора, посвящения, пострижения, сопровождающихся публичной церемонией. Наоборот, несвобода серва, или, что то же самое, «свобода» его от закона – недобровольна: она унаследована от предков, ибо он несвободен «по крови», от рождения, он серв уже в утробе матери, и выбора ему нe предоставлено. Серв живет не по своей воле и не по закону, а по воле господина. Здесь действует произвол, но не закон. Брактон не нашел более точного определения английского виллана, чем указание на то, что он не знает сегодня вечером, что велит ему господин делать завтра утром. Действительность не соответствовала этому определению, вилланы были подчинены поместному обычаю, фиксировавшему отношения между ними и лордом, и знали, какие повинности и в каком размере, когда и где должны исполнять. Но идея, что серв живет не по своей воле, а по воле другого, лучше всего выражала средневековые представления об основаниях свободы и несвободы.

То, что подчинение и зависимость не только не противоречили в этом обществе свободе, но и сплошь и рядом являлись ее источником, видно из положения (несвободных слуг и министериалов, которые получили свободу и привилегии вследствие исполнения военной службы в пользу короля или других могущественных князей. В понятии «свободное рабство» (liberum servitium) для средневекового человека не было ничего противоречивого. Во Франкском государстве для сохранения и упрочения своей свободы многие искали покровительства у короля, вступая в личную от него зависимость: обладание лишь старинной народной («публично-правовой») свободой не гарантировало общественного положения.

Показательно направление, в каком – происходило в период феодализации общества изменение содержания понятий, обозначавших зависимых людей. «Человеком» (mann, homo) в раннее средневековье называли несвободного; в более позднее время, когда стали оформляться отношения вассалитета, эти термины стали применять к свободным вассалам на господской службе. Точно так же древнеанглийский термин «cniht» (нем. Knecht), «раб», «слуга» затем приобрел значение «оруженосец», «рыцарь». Подобную же трансформацию претерпели термины «маршал», «сенешал», «майордом» и некоторые другие, первоначально обозначавшие рабов, слуг, а в феодальную эпоху ставшие титулами высших сановников. «Тэн» (thegn) из слуги превратился в знатного вассала короля. Термин «bаrо», «человек», «вассал» в феодальном обществе стал феодальным титулом. Эти изменения значений социальных терминов, вне сомнения, отражают сдвиги в общественной структуре. Во всех приведенных случаях эволюция термина свидетельствует о восхождении человека по социальной лестнице, о повышении его сословного статуса вследствие «благородной» службы сеньору[246]246
  Ж. Кальметт предположил, что термин «vassus» представляет собой латинизированное кельтское gwas («человек»). J. Calmette. La société féodale. Paris, 1927, p. 17. В этом случае опять-таки ясно видно направление, в котором социальная действительность моделировала понятия.


[Закрыть].

Высокое общественное положение рыцарства в (период раннего средневековья в значительной мере определялось службой, ее особым военным характером, а также наличием земельного владения и власти над людьми; хотя окончательное замыкание дворянства в наследственное сословие происходит в более поздний период, и в это время принадлежность к знатному роду имела немалое значение. Личнонаследственный статус преобладал в раннефеодальный период над социально-имущественным. Выполняемая общественная функция в большей степени влияла на социальное положение феодала, чем наличие у него земельных владений. В ряде областей Европы знать еще могла пополняться выходцами из других общественных слоев и не достигла той стабильности своего состава, которая сделается для нее более характерной в период оформления феодальных сословий[247]247
  Замыкание знати в разных странах происходило не в одно и то же время и в неодинаковой мере.


[Закрыть].

Можно отметить еще одно изменение в социальной терминологии: сдвиги в соотношении понятий «знатность» и «свобода», происшедшие в средние века. Во франкский период термин «nobilitas» подчас был эквивалентом «libertas»: тот, кто владел аллодом и не имел среди предков рабов, мог считаться nobilis, «благородным». Между тем в развитом феодальном обществе «свободными» – в полном смысле слова – именовались уже одни благородные, высшие вассалы, знатные сеньоры: в этом именно смысле применялся к баронам термин «liber homo» в «Великой Хартии вольностей». Вассалитет сливается со знатностью, а знатность – со свободой.

Таким образом, идея связи свободы со службой господину, с подчинением и зависимостью не ограничивалась одной сферой религиозно-этических представлений, она отражала реальную социальную практику складывавшегося феодального общества. Однако совершенно невозможно принять всерьез утверждение немецких историков Э. Отто и А. Вааса, что средневековая свобода вообще была возможна лишь в форме подвластности и имела своим источником господство короля или сеньора над свободным. Эти авторы игнорируют существование старой «народной» свободы, частично сохранившейся и в феодальную эпоху[248]248
  См.: Е. F. Otto. Adel und Freiheit im deutschen Staat des frühen Mittelalters. Leipzig, 1937; A. Waas. Die alte deutsche Freiheit, ihr Wesen und ihre Geschichte. 1939.


[Закрыть]. Но между свободой и зависимостью, при всей контрастности этих категорий для нас, в средние века установилась функциональная связь.

Другую особенность средневековой свободы составляло то, что она не имела вполне индивидуального характера. Обладать свободой в той или иной степени – значило принадлежать к группе, социальному слою, сословию, которое пользовалось определенными, только ему присущими правами, привилегиями, особым статусом, и в рамках которого все его члены были равными. Вне этого сословия соответствующие права не имели смысла и не существовали. Средневековая свобода – корпоративная свобода, регламентируемая правилами корпорации.

Итак, в период генезиса феодализма происходил не только упадок старой «народной» свободы соплеменников. Было бы неправомерным упрощением ограничиваться утверждением, что свобода сменялась зависимостью. Переход от «дофеодального» строя к феодализму невозможно адекватно представить в категориях «упадка» или «подъема» в отношениях свободы (хотя поскольку античное рабство изжило себя и разлагалось, рабы поднялись в социально-правовом отношении). Средневековая свобода – не пережиток племенной свободы варваров, так же как и феодальная зависимость – не ослабленная форма рабства. Это иная по своему содержанию система социальных связей, качественно новые отношения свободы-зависимости, характеризующиеся множеством градаций и переходов.

* * *

Проблема свободы в раннефеодальном обществе приобрела в современной медиевистике особенно большое значение в связи с теорией «королевских свободных» (Königsfreie), развиваемой группой западногерманских историков, во главе которой стоит Т. Майер и которая представлена такими учеными, как Г. Данненбауер, К. 3. Бадер, В. Шлезингер, И. Бог и другие. Вкратце содержание этой теории сводится к следующему[249]249
  Специальный критический разбор этой теории см. в статьях: А. И. Данилов, А. И. Неусыхин. О новой теории социальной структуры раннего средневековья в буржуазной медиевистике ФРГ. В сб.: «Средние века», вып. 18, 1960, и Н. Ф. Колесницкий. Современная немецкая буржуазная историография о феодальном государстве в Германии (там же), а также в кн.: А. И. Неусыхин. Судьбы свободного крестьянства в Германии в VIII–XII ив., стр. 9–16.


[Закрыть]. Древнегерманское общество было не демократическим, как полагало большинство ученых в XIX в., а аристократическим; в нем господствовала знать, располагавшая землями, бургами, зависимыми держателями, остальное население находилось у нее в подчинении. Поэтому переход от германской древности к раннему средневековью не характеризовался каким-либо коренным переворотом в социальном строе: знать по-прежнему занимала в обществе господствующее положение. Более того, в эпоху Меровингов и Каролингов происходит не столько упадок свободного крестьянства, сколько его формирование.

Столь парадоксальная точка зрения объясняется тем, что некоторые сторонники этой теории вообще отрицают существование широкого слоя старосвободных или рядовых свободных людей (Gemeinfreie) в социальной структуре раннесредневековой Европы. «Независимый в правовом, сословном, хозяйственном отношениях «свободный крестьянин», самостоятельно трудящийся в своей усадьбе, представляет большую проблему или загадку социальной истории раннего средневековья, – пишет К. Босль, – говоря откровенно, его невозможно обнаружить, да его и нельзя включить в эпоху, основные черты и предпосылки которой для этого не подходят»[250]250
  К. Bosl. Frühformen der Gesellschaft…, S. 161. T. Майер не отрицает существования в средневековой Германии «старосвободных», но утверждает, что они были немногочисленны и не составляли самостоятельного слоя («сословия»). Th. Mayer. Die Entstehung des «modernen» Staates im Mittelalter und die freien Bauern. ZSSR, GA, 57. Bd., 1937, S. 279.


[Закрыть].

Согласно теории «королевских свободных», свободное крестьянство начинает складываться во Франкском государстве благодаря политике королевской власти, заботившейся об укреплении своих позиций. С этой целью франкские короли создавали слой военных поселенцев, людей, наделенных землей и обязанных исполнять военную службу в пользу государства. Из числа литов, полусвободных и других неполноправных и зависимых людей, находившихся под личной властью и покровительством короля и получивших от него свободное состояние, создается слой Königsfreie. Расселение «королевских свободных» в пограничных районах Франкского государства и в завоеванных областях, освоение ими пустовавших до того земель, несение воинской повинности характеризуют их отношение к королю и накладывают решающий отпечаток на их правовое и общественное положение. «Королевские свободные» явились той социальной базой, опираясь на которую франкские монархи смогли проводить широкую внешнюю завоевательную политику и держать в подчинении знать. Однако раздаривание государями прав и власти над «королевскими свободными» светским и церковным магнатам и присвоение последними коронных доменов вели к ослаблению и исчезновению связи Königsfreie с королевской властью и к их растворению в широкой массе вотчинно-зависимых крестьян, сидевших на землях магнатов[251]251
  См.: Th. Mayer. Mittelalterliche Studien. Lindau und Konstanz, I960; Das Problem der Freiheit in der deutschen und schweizerischen Geschichte, hrsg. von Th. Mayer («Vorträge und Forschungen», II. Bd.). Lindau und Konstanz, 1955; H. Dannenbauer. Herrschaft und Staat im Mittelalter. Darmstadt, 1956; Adel und Bauern im deutschen Staat des Mittelalters, hrsg. von Th Mayer. Leipzig, 1943; I. Bog. Dorfgemeinde, Freiheit und Unfreiheit in Franken. Stuttgart, 1956; W. Schlesinger. Beiträge zur deutschen Verfassungsgeschichte des Mittelalters. I–II. Göttingen, 1963.


[Закрыть].

Таким образом, свобода крестьян в понимании историков этого направления оказывается продуктом королевской политики и функционально связана с государством– творцом социальной структуры и права. Свобода, по их утверждениям, предполагает господство и порождается им. Советские историки уже продемонстрировали научную несостоятельность теории «королевских свободных» и основанных на ней построений и исследовательских методов историков – ее приверженцев. Особое сословие «королевских свободных» не засвидетельствовано ни «варварскими Правдами», ни картуляриями и формулами, ни полиптиками; истолкование источников историками школы Т. Майера тенденциозно и произвольно[252]252
  См.: А. И. Данилов, А. И. Неусыхин. Цит. соч., стр. 120–134.


[Закрыть].

Нет никаких оснований соглашаться с тезисом об отсутствии в древнегерманском и в раннесредневековом обществах широкого слоя свободных – рядовых, полноправных, ни от кого не зависящих людей. Их существование, вопреки утверждению К. Босля, не «загадка» и вполне «вписывается» в картину той эпохи, если, разумеется, не представлять ее себе столь односторонне и предубежденно, как это склонны делать Т. Майер и его последователи.