Текст книги "В прыжке"

Автор книги: Арне Свинген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 6

В церкви было полно народа. Мы с мамой и Бертиной уселись на передней скамье слева. Рядом сидели дедушка и тетя Анна со своим новым приятелем, чьего имени я не помнил. Позади нас расположились Берит с Карлом, а за ними – полным-полно лиц, которые я уже, наверное, видел. Я старался не поворачиваться, но в конце концов мне пришлось повернуть голову и быстро окинуть взглядом все эти грустные физиономии. Вообще-то незнакомых среди них больше. Но когда люди грустят, лица у них меняются, поэтому, возможно, я просто их не узнал.

Гроб стоял как будто на витрине. И повсюду были цветы, но не такие букеты, которые даришь, когда идешь в гости, а что-то вроде сплетенных колец размером с колесо. На одной из лент виднелись имена мамы, Бертины и мое. «Любим и скучаем. Спасибо за все. Лучшему в мире мужу и папе». Прямо сейчас это было правдой, хотя, наверное, так было не всегда. На других лентах тоже виднелись надписи. «С любовью». «Скорбим». «В наших сердцах ты жив».

Просидели мы там довольно долго. Штаны от костюма в поясе жали и больно врезались в кожу. Кто-то подошел к маме, но таких было немного. Наверное, все решили немножко выждать и лишь потом начать вспоминать про папу всякое хорошее. Затылок у меня аж погорячел – наверняка оттого, что на меня смотрело столько народа.

Когда сидишь в церкви, колокольный звон звучит совсем по-другому. Мне снова захотелось повернуться и посмотреть, всем ли хватило места, но в этот раз удалось сдержаться. Из двери возле сцены вышел священник. Он подошел к маме поприветствовать ее, хотя – я точно знаю – они сегодня уже здоровались. После этого он пожал мне руку, и мне бы надо было представиться, но я ничего не сказал. Вообще-то он, наверное, прекрасно знает, как меня звать. Дедушка тоже поздоровался со священником и сказал, что сегодня тот «должен по полной выложиться». Священник кивнул, но не ответил. Я подумал, что если он вздумает здороваться с каждым в церкви, то времени это займет немерено, однако он обошел только наш ряд, поднялся на церковную сцену и повернулся лицом к собравшимся.

Возможно, когда бабушка, папина мама, умерла, я тоже ходил на похороны, но тогда я был маленький и ничего не помню. Однажды мама с папой ездили на похороны какого-то знакомого, забыл, как его звали, но меня они с собой не взяли, потому что моим другом он не был. Вернувшись, папа сказал: «Похороны – самая грустная вещь на свете», а глаза у него как-то странно заблестели. Не знаю, грустно ли бывает на похоронах, когда хоронят того, кого ты не знаешь, но сейчас было так плохо, что даже желудок сжался. Тем не менее меня не стошнило, а затылок даже похолодел, потому что теперь все смотрели на священника. Я схватил маму за руку. Ладонь у нее была влажная. Она резко отдернула ее, и я вцепился себе в коленку.

Священник сказал про папу много чего хорошего. Но не упомянул, что тот неплохо стрелял или любил плавать. И что папа очень громко пел в душе и умел произносить слова задом наперед. И отлично играл в гандбол и жонглировал сразу тремя теннисными мячиками – об этом он тоже умолчал.

Вообще-то странно, что он так расхвалил папу – кое-что из сказанного ну совсем неправда. Видать, священник знал его так себе – домой к нам он не заходил, да вообще родители никогда не рассказывали, что кто-то из их друзей работает в церкви.

Мы пели песни, нисколько не похожие на те, что нравились папе. Мы даже молились, и это уж совсем странно, потому что в рай папа точно не попадет. Папа верил в то, что можно доказать. А когда что-то просто написано в книжке – какое же это доказательство? Так считал папа. Да и книжки он не очень любил.

Мама объяснила, что после надо будет подойти к гробу, но что там полагается делать, не сказала. Когда мы встали, я заметил, что она держит Бертину за руку. Мы немного постояли возле гроба. Я пытался представить, как папа там, внутри, выглядит. Интересно, одет он красиво или его накрыли одеялом вроде тех, какие набрасывают на покойников в детективных сериалах? А вдруг он лежит с открытыми глазами, и смотрит в крышку гроба, и будет так еще долго смотреть? Я слыхал, мертвецы быстро разлагаются. И раздуваются. Может, он уже начал опухать? Что, если он и разлагаться начал?

К счастью, вскоре мы вышли на улицу, и там все посмотрели на нас. Кто-то плакал, другие были очень расстроенными. Я старался ни на кого не глядеть, однако то и дело натыкался на чьи-то глаза. И кто-то таращился на меня в ответ.

Возле церкви мы остановились, и к нам тотчас же выстроилась целая очередь желающих сказать о папе что-то хорошее. Одни меня обнимали, другие с такой силой жали руку, что я хотел завопить от боли. «Приносим наши соболезнования», – говорили они, а мне почему-то казалось, будто соболезнования – это когда у тебя что-то болит. Одна старушка, которую я впервые видел, так заливалась слезами, что я сам взялся ее успокаивать.

Меня спас дедушка – ухватил за пиджак и оттащил в сторону.

– Не надо тебе в это влезать. Пускай маманя твоя с ними разбирается.

Мама осталась посреди толпы, а меня дед оттолкнул за угол. Он сунул в рот сигарету и прикурил.

– Хочешь дернуть? – спросил он.

Я покачал головой.

– Это, Дидрик, дно. Так и знай. Хуже, чем сейчас, не будет. Всему есть предел. А когда ты уже побывал на дне, совсем по-другому смотришь на все хорошее. Ты вроде как делаешься знатоком жизни. Знаешь такое, чего другие не знают. Поэтому плевать тебе на всех вот этих. Большинство из них вечером уже смеяться будут. Это ж не у них отец умер. А ты потонул и сейчас лежишь на самом дне.

– Э-хм… Это что, пословица такая?

– Нет, просто это все отстой. Все на свете отстой. Никого не слушай.

Дед затянулся, и кончик сигареты вспыхнул красным. Стоял он, привалившись к стене. На рубашке, прямо возле ворота, виднелось довольно крупное пятно, но костюм казался чистым. Вид у деда был усталый, но плакал ли он, непонятно. Да и сам я – там, в церкви, плакал ли я? Понятия не имею.

Дед погладил меня по голове, но утешать – не его дело. У него было двое детей, теперь одного не стало. Вообще-то правильно, когда сначала умирают родители. Странно, что дед ругался так мало. Взял бы да и заехал кулаком по стенке. Вдумавшись, я понял, что он был единственным, кто в эти дни сказал мне правду. Всё – отстой. Нет сомнений. Всё – суперотстой.

Глава 7

Юакима нигде не было. Если он заболел, сбегу до звонка. Без него все эти взгляды не выдержать. В нашей школе ведь мало чего интересного. Ни у кого родители не работали премьер-министрами, или наркобаронами, или ведущими ток-шоу, так что, кроме меня, развлечений не оказалось.

Наверное, стоило бы созвать всех в вестибюль и рассказать, что произошло, вот только едва ли они стали бы пялиться меньше. К тому же я перед публикой сильно нервничал и все равно сбился бы. Или бы приврал.

Внезапно передо мной вырос Юаким. С шарфом на шее, хотя сегодня довольно тепло. Он мог бы спросить, почему меня не было вчера и почему я даже сообщение ему не написал, но сказал лишь, что без меня в школе все иначе.

– И я знаю, где ты вчера был, – добавил он.

Друзья – они как наркотики. Если уж раз подсел на них, ни за что не слезешь. А если у тебя завелся один настоящий друг, и никого из вас не убьют, и ни один не умрет от какой-нибудь страшной болезни, то бывает, дружба сохраняется на всю жизнь.

Зазвенел звонок, возле дверей появилась директриса. Я попытался проскочить мимо нее, но не получилось – она положила руку мне на плечо и отвела в сторону. Остановившись, спросила, как я себя чувствую, как у меня дела, как вчера все прошло. Она понимает, что сейчас мне, наверное, непросто. Кажется, в ответ я говорил «хорошо» куда чаще, чем обычно. Она, по-моему, не поверила, сказала, что сегодня придет кое-кто и поможет мне. Все хорошо, повторил я. Директриса добавила, что заберет меня с третьего урока. Я попробовал ускользнуть, но она не пустила.

– Помни, ты в любой момент можешь прийти ко мне поговорить.

Когда я появился в классе, урок уже начался, и стоило мне войти, как повисла такая тишина, что было слышно, как у кого-то в животе урчит. Я надеялся, что учитель ничего не скажет, но он попросил всех сегодня хорошенько позаботиться обо мне. Как, интересно? – тянуло спросить. Почаще хлопать меня по спине? Таскать за мной рюкзак? Сделать за меня уроки?

Я опустился на стул и уставился в окно. Спустя некоторое время вытащил мобильник и начал играть. Учитель ничего не сказал, а когда спросил, кто не сделал задание по норвежскому, я поднял руку. Думаю, он и так это понял. Когда я повернулся поболтать с Юакимом, учитель сделал вид, будто не замечает. Интересно, насколько же далеко можно зайти? Я вытащил из пенала циркуль и стал ковырять парту. Молчание, как и прежде. Я снова запустил на телефоне игру, на этот раз уже со звуком. Нет, ничего. Вскоре я так увлекся игрой, что забыл про все остальное.

Может, и хорошо, что прозвенел звонок. Нет, мне, конечно, разрешили хоть полгода школу прогуливать, но вообще-то только дураки полагают, будто в школу можно вообще не ходить.

На перемене мы с Юакимом отошли подальше к ограде, куда народ почти не забредает. Оказывается, вчера в вестибюле несколько человек играли на тубах – Юаким рассказал. Еще он говорил о новой игре Call of Duty, которая выйдет в ноябре. Но меня он ни о чем не спрашивал. И я не уверен, что хочу этих вопросов. Понять, о чем мне следует говорить, очень трудно. Но если кому-то и рассказывать обо всем, то Юакиму. К счастью, новая Call of Duty будет, похоже, очень крутая. А что тубы я не услышал – и не жаль.

На третьем уроке у нас контрольная по математике. О том, что меня заберут с нее, я Юакиму не рассказал. У меня вроде как будет свой урок по другому предмету. Как у Кена, который заикается и почти ничего не запоминает.

– Не знаю, может, тебе неинтересно… но… но просто все так сложилось, – внезапно выпалил я.

Сперва Юаким не понял, о чем речь, однако потом издал звук, видимо, означающий, что он все понимает. Мы немного помолчали.

– Ты про… про то, что с тобой случилось? – неуверенно спросил он.

– Да.

– Жуть была, да?

Я попытался кивнуть, но не факт, что у меня получилось. Мы стояли во дворе, между школой и свободой, и смотрели куда угодно, но только не друг на друга.

– Ясно, – сказал Юаким.

Ну вот мы вроде как и поговорили. Непонятно, полегчало ли мне, – я ж не знаю, как оно должно быть по ощущениям. Да и не сказал я ничего толком. Но атмосфера, по-моему, стала не такой напряженной – как будто мои слова помогли взломать какой-то очень хитрый замок. Юаким вытащил шоколадку и предложил мне. Сегодня я был не такой голодный, как обычно, поэтому открыл уже было рот, чтобы отказаться, но спохватился и отломил кусочек. Когда-нибудь непременно спрошу Юакима, как он умудряется есть столько шоколада, притом что в брюки его размера у меня нога даже до колена не влезет.

С третьего урока меня забрала директриса, однако будь моя воля – я бы лучше изрисовал листок с заданиями для контрольной. Меня привели в кабинет, где сидел мужчина. Он представился, но имя у него было из тех, что сразу же забываешь. Директриса вышла, а мужчина рассказал, чем он занимается, и сперва я не понял. При чем тут врачи, я же ничем не болею. Мужчина сказал, что он какой-то-там-терапевт. Немного похоже на астронавта, но, наверное, далеко не так круто. Мужчина спросил, как у меня дела, и я ответил так же, как отвечал остальным. Потом он принялся говорить, и все слова по отдельности я понял, а вот смысл в целом – нет. К тому же за окном играли в футбол, и один из игроков невероятно ловко отправил мяч в ворота.

Но вот незадача – мужчина полез ко мне с вопросами. Все ему надо знать – и как обстановка у меня дома, и как себя чувствуют мама с Бертиной. Отвечать я не стал, и тогда он спросил, чем я занимаюсь после школы. Даже уточнил, какие компьютерные игры люблю. Я сказал, что моя любимая игра называется Fist in the Face[1]1
  «В морду кулаком» (англ.). (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть]. Психотерапевт подтвердил, что да, мол, игра хорошая. Прикольно, потому что такой игры нету, я сам ее выдумал. Он спросил, часто ли я в нее играю. Да, каждый день, примерно часов по десять, иногда всю ночь сижу, а порой даже во время завтрака не останавливаюсь. А вот как мне кажется – в этой игре не многовато ли насилия? На это я ответил, что эта игра – симулятор автогонок, а называется так, потому что игроки гоняют на «корветтах». Он ведь слыхал про такую машину – Corvette Fist XL? Удивительно, но он и про машину такую тоже слыхал. Я добавил, что еще играю в Back in Hell и Kill the Killer[2]2
  «Назад в ад» и «Убей убийцу» (англ.).


[Закрыть], но не так часто, и что Corvette Fist XL просто обожаю. Да-да, дядька отлично знаком со всеми этими играми. Может, психотерапевт – это как раз специалист по всяким штукам, которых не существует?

Дальше он опять пустился в расспросы, вновь принялся выпытывать, как идут дела. Вскоре я стал отвечать, что не знаю. Это же почти правда – он спрашивал о том, о чем я сам и не задумывался. Мог бы, конечно, подумать, но не уверен, что это помогло бы. Дядька сказал, что иногда поговоришь – и становится легче. Это все равно что тяжелый рюкзак снять. И если тебе пришлось нелегко, то желательно обо всем выговориться. Я спросил, то же ли это самое, что сбросить вес. Он озадаченно посмотрел на меня, а затем ответил, что нет, не совсем, но, возможно, что-то вроде. Он что же, считает меня жирным? Нет-нет, конечно же, нет. Но врать несложно, а вот лицо тебя все равно может выдать. Поэтому я сказал, что про рюкзак это он верно подметил, однако я не уверен, что отдать этот рюкзак именно ему будет правильно.

Да, заставить себя трудно, с этим он согласен, но в конце концов лучше мне рассказать ему обо всем. Собственными словами. В моем собственном темпе.

– Пожалуйста, – он успел два раза это повторить за то время, пока я дошел до двери.

Глава 8

– Пацаненку и впрямь худо. Да и неудивительно. Но не поступи он так, как поступил, – все могло выйти еще хуже, – сказал дедушка маме, остановившись в коридоре.

Вообще-то они и не думали, что я это услышу, но перед этим я сидел на кухне и уже собрался было подняться в комнату, которую отвели нам с Бертиной. Бертина как раз спустилась в гостиную, а значит, я мог посидеть в одиночестве. А теперь так сложилось, что я стою под дверью и подслушиваю, хотя мне и самому больше хотелось подняться и ничего не слышать.

Мама сказала, что все это тяжко, бессмысленно и непонятно. Во всяком случае, как она сказала, не дедушкино это дело – советы давать. Если уж кому и говорить ей, как поступить, то никак не ему. Ничего удивительного: мама с папой всегда говорили, что дедушку слушать нельзя и поступать так, как он, – тоже. Впрочем, мы его почти что и не видели, так что с этим трудностей не возникало.

Дедушка ответил, что прекрасно понимает – сам он тоже много глупостей натворил и дедушкой был не самым лучшим, но прямо сейчас в семье кое-кому особенно больно. Мама ответила, что особенно больно тут ей. Да-да, дедушка это понимает, но мама-то взрослая. Мама не поняла, к чему он клонит. Как будто взрослым не бывает больно. Дедушка возразил – он толкует совсем о другом. Но мама больше не пожелала слушать. С какой стати дед вообще указывает, что ей чувствовать. Пользы от него и правда никакой! К тому же у нее есть с кем поговорить. По-моему, она имела в виду Берит. А может, и Карла, хотя разговорчивым того я не назвал бы.

Но дедушка не сдавался. Он сказал, чтоб мама не забывала – мне всего тринадцать, а случившееся ребенку не по зубам. Надо, чтобы за мной приглядели, и желательно, чтобы еще без нравоучений обошлись. Чтобы не особо цеплялись за то, что я сделал, помогли вновь стать самим собой. Мама ответила, что если уж дед так отлично все понимает, пускай он и занимается мной. А ей сейчас и самой поддержка не помешает, и пока я рядом, выяснить хоть что-то совершенно невозможно.

Лучше бы я поставил стакан с соком на стол и зажал пальцами уши, но было слишком поздно. Что бы они ни сказали – хуже уже не будет. Но нет, я ошибался, и понял это, когда мама сказала, что ей трудно до меня дотрагиваться. И ласково разговаривать со мной. Да и вообще находиться рядом, в одной комнате. По крайней мере, сейчас ей это ужасно трудно. Нужно заботиться о Бертине, а я вечно кручусь под ногами и не даю забыть о случившемся. Она еще что-то говорила, но заплакала, поэтому я ничего не разобрал.

Я отставил стакан. Тихо, без стука. Лучше бы стать невидимкой, однако деваться некуда – я прошел мимо них по коридору и схватил куртку с ботинками. Дедушка позвал меня. Я захлопнул дверь и в одних носках помчался к дороге, продираясь сквозь живую изгородь. По дороге обулся и натянул куртку.

С автобусом повезло – он подошел сразу же. Проехать надо было десять остановок. Вышел я возле многоквартирного дома. Позвонил по домофону Юакиму и вошел в подъезд. Однажды я читал, как кто-то застрял в лифте и ему даже пришлось там ночевать. Поэтому я поднялся по лестнице, хотя уже на третьем этаже почувствовал усталость.

Комната Юакима была совсем не похожа на ту, в которой жили я, Берит и Карла. У меня на стене висели несколько плакатов – таких древних, что края обтрепались. На столе лежали журналы. У Юакима в комнате – анонсы старых фильмов, о которых я сроду не слыхивал, и все плакаты были вставлены в рамки. Стол аккуратный – ни пылинки, а на подоконнике цветы. На полу чисто – ни одежды, вообще ничего постороннего. Хобби Юакима – вышивать, но не всякие узоры, какие любят бабушки. Для меня, например, он вышил морскую черепаху, а рядом – надпись: «Не убивай их, иначе они убьют тебя!». Хорошо, если бы так и было.

Не понимаю, как он углядел, но Юаким спросил, не плакал ли я. Я покачал головой – а значит, соврал. Он показал мне новую вышивку – мальчик с колбой и подпись: «Моя жизнь – отстой». Хотел подарить, но я отказался.

Какое-то время мы сидели молча. Ничего страшного. Близкие друзья могут часами сидеть молча, это совершенно нормально. Но вот Юаким начал издавать какие-то звуки – я решил, что он хочет что-то сказать, но у него не получается. Тогда я предложил в открытую все обсудить. Юаким ответил, что это вовсе не обязательно. Но, помолчав еще минуту, все же заговорил:

– Я тут все про игры думаю…

– И чего?

– Это было вроде как в компьютерной игре?

Я немного подумал.

– Скорее, нет.

– Это хорошо. В смысле, хорошо не то, что это случилось, а что не похоже на компьютерную игру.

– Ну да.

– Но… А как тогда это было?

На такой вопрос наверняка существует и ответ. И единственный, кому под силу его отыскать, – это я. Вот только сам я не уверен. Наверняка найдутся знатоки, способные рассказать мне, каково оно было, хотя сами они ничего не видели. В мире ведь существуют такие слова, как «ужасно», «жутко» и «страшно»… Однако ни одно из них не передает все это полностью. Может, нужное слово пока не придумали?

– Нам вовсе не обязательно об этом говорить, – повторил Юаким и предложил целую кучу занятий. Все неплохие, и мне бы ответить: «О, круто, давай!» – но я лишь сидел на кровати, наматывал на палец нитку для вышивания. Не знал, что сказать. А когда долго молчишь, легко упустить момент, и говорить что-нибудь становится уже поздно.

– Я взял револьвер… – начал я. – Ну, я же и прежде из револьвера стрелял. Но не в людей. И мой палец… я посмотрел на того мужика и вижу – у него чулок на голове. Палец у меня как ватный сделался. Дальше что было, я толком и не понял. Наверное, происходило все быстро, но я это как в замедленной съемке видел. Я вообще связно рассказываю?

– Тебя все героем называют – ты в курсе?

– Да какой я герой. Папа-то умер.

– А могла бы вся семья умереть.

Я опять намотал на палец нитку. Юаким протянул мне бумажную салфетку. В конце концов Юаким подсел и слегка приобнял меня за плечи. Мы сидели вот так, пока салфетка окончательно не размокла. Той ночью одна из женщин сказала, что надо непременно выговориться – когда выскажешь все, то полегчает. Думаю, она сказала правду. Но что делать, когда слова наскакивают друг на дружку, вылетают из головы и застревают в горле?

– А зачем он… тот дядька… вообще к вам пришел? – спросил Юаким.

Я посмотрел на него.

– Если ты поможешь мне это выяснить, я буду счастлив.

Глава 9

Мы можем вернуться домой. Если захотим. Об этом за ужином объявила мама. Бертина сказала, что не хочет, а Берит – что мы будем жить у них столько, сколько пожелаем, и что с возвращением и впрямь лучше повременить. Мама сказала, что вообще подумывает продать дом, но тут я взбунтовался. Бунтовал я негромко и недолго – просто сказал, что из нашего дома никуда не поеду. И продолжил жевать.

Мама сделала вид, будто не слышит. Она наверняка не думала, что обычно люди умирают в собственном доме и что наш построили в 1960-х, а значит, в нем уже порядочное количество народа успело умереть. Я бы не удивился, узнав, что в гостиной у Берит с Карлом тоже кто-то скончался. Разве смысл не в том, что наш дом – именно наш и его никому не отнять? Ко всему прочему, мы с Бертиной нигде больше и не жили и в другое место меня и не тянет.

По словам мамы, заходить в гостиную ей теперь будет тяжело. А Бертина сказала, что хочет жить в таком доме, где прямо в саду – бассейн. Берит опять завела про то, как здорово, что мы у них поселились. Она врет – я уверен процентов на девяносто. Папа наверняка был бы против переезда, вот что мне хотелось сказать. Мы совсем недавно сделали ремонт, и папа часто хвалил наш дом. Говорил, у нас есть все, чего душа пожелает, и что он всегда мечтал о таком жилище. Каково это – обитать как Юаким с его мамой, в тесной квартирке на третьем этаже, я не знаю, но в большом доме куда лучше – тут уж сомнений нет. Однако в такой дом проще влезть.

Мама сказала, что надо туда съездить и оценить обстановку, и я попросился с ней. Нет, она меня не возьмет, хоть я и сказал, что мне надо забрать кое-что из своей комнаты. Мама спросила, где это кое-что лежит, – она привезет. С ответом я не нашелся. На самом-то деле мне ничего не было нужно.

– Давайте я сперва одна съезжу, – проговорила мама, – я… мне… так надо.

Берит погладила ее по плечу. Мама отложила в сторону вилку. Карл принялся разливать по стаканам воду, несмотря на то, что воды у всех было еще достаточно.

– Это папа мне показал, где он лежит, – выпалил вдруг я.

Мама вскочила и вышла из-за стола, а Бертина бросилась следом, хотя Берит и попыталась ее остановить. Я вернулся к еде – лазанья была очень вкусная. Берит с Карлом переглянулись. Что их взгляды означали, я не понял, да если бы и понял, то не факт, что мне бы это понравилось. Я отхлебнул воды.