355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Арне Свинген » Баллада о сломанном носе » Текст книги (страница 1)
Баллада о сломанном носе
  • Текст добавлен: 31 июля 2017, 14:00

Текст книги "Баллада о сломанном носе"


Автор книги: Арне Свинген


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Арне Свинген
Баллада о сломанном носе


Моя первая глава

Ничего такого… Подумаешь! Просто лежу на полу. А ведь только что был на ногах! Мир кувыркнулся вверх тормашками. Но, кажется, на этот раз я держался молодцом. Такие удары всегда получаешь внезапно.

Предметы и стены дрожат, меня подташнивает.

– Все в порядке?

Я киваю, будто изнутри стиральной машины.

– Можешь встать?

Конечно. Только не сразу. Можно я немного полежу?..

– Я не нарочно.

Словно в плохо настроенном телевизоре, Кристиан расплывается у меня перед глазами. Ну разумеется, он не хотел так сильно двинуть.

Мне нравится Кристиан. Мне вообще все здесь нравятся. Не удивлюсь, если и я им тоже.

– Дай ему передохнуть.

Это голос тренера. Он считает, что вера в успех двигает горами. И что у меня все получится, если я по-настоящему этого захочу. И я с ним согласен. Хотя сегодня что-то не очень… И наутро после тренировки тоже… И в школе… Особенно сомневаешься, когда вот так лежишь на спине и тебя тошнит.

Тренер с Кристианом помогают мне подняться.

– Отдохни, – советует тренер.

Не смея двинуть головой, тащусь к скамейке и сижу там, пока мир не перестает мерцать, вращаться и трястись.

– В боксе главное не сколько раз ты свалился, а сколько раз смог подняться, – замечает тренер, снимая с меня шлем и протягивая мешок со льдом.

– Ясное дело. Но, думаю, на сегодня с меня хватит.

– В среду увидимся?

– Еще бы!..

Кристиан похлопывает меня по плечу. Если бы он не жил на противоположном конце города, мы точно встречались бы каждый день после школы.

По дороге домой у меня начинает болеть под глазом. Понемногу проходит – ну вот, со зрением все в порядке. Я достаю наушники, включаю музыку и сразу забываю обо всем.

Вообще-то мне нравятся очень странные штуки. Например, блинчики с беконом. Стакан холодного молока посреди ночи. Падающие звезды – только настоящие, а не те, что потом оказываются самолетом или НЛО. Воспоминания о чем-то давно забытом. Или купанье летним днем на опустевшем пляже.

И еще когда мама шепчет что-нибудь приятное и ее губы щекочут мне ухо. Правда, это случается все реже.

Но есть кое-что покруче. От чего все внутри горит. Будто кто-то включил в животе духовку на полную.

Это пение. Нет, не как у моих одноклассников в радио или в айподах. Я люблю голоса, сокрушающие стекла и заполняющие ушные раковины до краев. Иногда я забываюсь и сам пою на всю улицу. Это немного мучительно… и прекрасно.

Старый дом, в котором я живу, мог бы быть и получше. В подъезде вечно кто-нибудь ошивается. Но, если об этом не думать, можно не замечать.

Мамы нет дома. Сделав себе два бутерброда, я сажусь за уроки.

В дверь звонят.

В голове проносятся мамины слова: «Никогда не открывай незнакомым!»

В замочную скважину вижу дядьку в униформе с визиткой в руках. На ней слово «Хафслюнн» и фотка, слегка напоминающая типа за дверью.

Он звонит опять. Потом стучит. Очевидно, именно таким и нельзя открывать. Но визитка из твердого пластика, и сам он такой солидный, что я сдаюсь.

– Линда Нарум дома? – спрашивает он сквозь дверную цепочку.

– Нет, мама вышла.

– Я пришел отключать электричество.

Иногда мама опаздывает с оплатой счетов – это с каждым может случиться. Всех дел ведь не упомнишь, а про счета наверняка забыть легче всего.

Меня осеняет, что неплохо бы прикинуться умирающим.

– Не выйдет, – говорю я траурным голосом.

– Извини, парень. Но по-другому не бывает, когда вовсе не платят по счетам.

– Вы же не хотите, чтобы я умер?

И тут мой голос делается совершенно замогильным.

– Скоро лето, парень, поди не помрешь.

– Умру, – говорю я и делаю глубокий вдох, будто мне не хватает воздуха. – По ночам, чтобы не отдать концы, я сплю в кислородной палатке. А без электричества это невозможно.

«Хафслюнн» недоверчиво смотрит на меня.

– В кислородной палатке? – переспрашивает он.

– Ничего не поделаешь, заболевание легких… Хотите взглянуть на палатку? – Я напрягаю гортань и с присвистом выдыхаю.

– Ну… ты, парень, не того… не волнуйся. Я… мне не так уж обязательно отключать электричество именно сегодня. Но твоя мама должна оплатить счета.

– Вероятно, она просто об этом забывает.

– Годами?

Я пожимаю плечами. Чем больше нагородишь, тем легче запутаться. Нет у меня никакой палатки. И вовсе я не при смерти. И вообще, лгу редко. Ну, во всяком случае – не каждый день.

Честно говоря, куда ни глянь, все только и делают, что врут. Не скажешь же человеку: «У тебя омерзительная прическа…» Или: «Какого черта ты напялил эти уродские штаны?» Или вот еще так: «Ты поступил как дурак…» Нет, ничего такого не принято говорить в лицо. Я, по крайней мере, не говорю. Держу рот на замке и язык за зубами.

В городе жить без электричества – все равно что оказаться в чистом поле. Или в бронзовом веке. Маме про счета – ни слова. Расстроится…

А неплохо дома одному – можно немного посмотреть телек и потом лечь спать.

Вот только если быстро заснешь, то быстро и проснешься.

Открываю глаза – надо мной что-то шепчущая мама.

– Что-что? – бормочу я.

– Привет, малыш. Ты у меня такой славный, такой хороший.

– Ты тоже, мамочка.

Мы крепко обнимаемся. Я нравлюсь маме, правда. И она мне. Мама, продолжая меня нахваливать, тоже ложится спать. Я помогаю ей забраться на диван и расправляю на ней одеяло.

– Мальчик мой, ты такой замечательный, – говорит она, засыпая.

А где-то падают звезды. Я в этом совершенно уверен.

Моя вторая глава

Когда я просыпаюсь, мама лежит на спине с открытым ртом. Одеяло соскользнуло на пол.

Я пытаюсь выбраться из кровати, чтобы его подобрать. Первым делом чувствую, как ноет глаз. Не очень сильно, но моргать лишний раз не стоит. Уже хорошо, что хотя бы предметы не пляшут… И я умудряюсь накрыть маму, не разбудив ее.

Сегодня я сам готовлю завтрак. Так бывает не каждый день. Иногда мама делает омлет и при этом так много говорит, что я перестаю ее слушать. К тому же я предпочитаю отправлять мысли куда подальше, пока на меня не обрушится день.

Хлеба удачно хватает и на завтрак, и на бутерброды с собой. Я пишу маме записку: «Надеюсь, ты хорошо выспалась. Нам нужно купить еды. Могу заскочить в магазин после школы. Люблю тебя. Барт».

Да, меня зовут Барт. Не на английский манер, с долгим «а». Нет. Меня зовут Барт, как по-норвежски называются усы, торчащие под носом шофера-дальнобойщика. И все вокруг именно так и выговаривают мое имя, хотя я назван в честь желтого человечка из «Симпсонов». Не то чтобы мы с мамой каждый день залипаем на «Симпсонах», но довольно часто на них щелкаем – все равно телек почти всегда включен. И каждый раз мама говорит, что назвала меня так не с бухты-барахты, а чтобы я вырос крутым чуваком, у которого все в жизни ладится.

– Но Барту всего десять лет, – напоминаю я.

– Когда-нибудь ему будет и тринадцать.

– Нет, не будет. Ему всегда десять.

По-моему, маме хотелось бы сына покруче. Вот потому я и хожу на бокс. «Вырастешь и еще поблагодаришь меня за это», – часто повторяет мама.

Я не собираюсь становиться боксером-профи – но вдруг кому-нибудь захочется вышибить из меня мозги? И тогда я буду маме благодарен. Вернее, это зависит от того, чем дело кончится.

Никакой я не Барт Симпсон. Возможно, меня надо было назвать иначе – но проехали.

Идти мне девять с половиной минут. Сегодня у меня в запасе целых одиннадцать.

У ворот школы я делаю глубокий вдох. Как говорится, новый день, новые возможности. Не все поговорки справедливы, но эта, по-моему, в самый раз. Ведь и правда никогда не угадаешь, что случится. Каждый день – словно сюрприз. Распакуй и узнаешь, что тебе подарили. Нужно только вдохнуть побольше кислорода и ступить на школьный двор.

Хотя, если честно, не всякая неожиданность желанна.

Не думайте, что в школе меня гнобят.

Вовсе нет: у меня нет прозвищ, никто не прячет мой пенал и не топит его в унитазе. И шуточек по моему поводу не отпускают.

Потому что в классе есть Бертрам. Да-да. Ему тоже не повезло с именем. Я немного сторонюсь Бертрама. Барт и Бертрам – согласитесь, смахивает на имена пары цирковых клоунов.

Над Бертрамом издеваются. Не то чтобы устраивают ему темные и спускают из окна на резинке от трусов. А так, по мелочам – учителя даже не замечают. Насмешки, подножки втихаря, пропажа пенала… Бертрам никогда не ябедничает. Просто бродит в одиночестве и наверняка не понимает, что в нем не так, – признаться, я тоже.

Хорошо бы помочь Бертраму, но как раз мне это совсем не под силу.

Я направляюсь к одноклассникам. Сгрудившись, мы обсуждаем, что видели по телевизору или нарыли в интернете.

– Что, в морду получил? – залюбовавшись на мой фингал, спрашивает один из них.

– Диванная травма, – отвечаю я.

Только не думайте, что за этим последует что-то вроде: «Диван напал?» или «А диван выжил?»

Нет, мы вовсе не такие близкие друзья для подобного диалога.

Никто в школе не знает, что я занимаюсь боксом. Никто в школе вообще обо мне толком ничего не знает. Когда однажды на уроке нам велели рассказать о своем хобби, я сказал, что собираю фотографии маньяков-убийц. Это неправда, но зато все заткнулись. Если бы я рассказал про бокс, могу поспорить – тут же нашлись бы желающие на перемене проверить эту новость.

В классе мы сидим по двое. Мне уже несколько недель везет. Моя соседка – Ада. Похоже, она самая нормальная девчонка в классе, по крайней мере в первой тройке таковых. У Ады ослепительная улыбка и белоснежные зубы.

Но не подумайте, что я до смерти в нее влюблен. Не успеешь что-нибудь хорошее сказать про девчонку, тут же всем видятся обнимашки-целовашки. Не стоит фантазировать. Я вовсе не собираюсь флиртовать с Адой. Мне не катит. Я знаю правила – не я их придумал. Мы даже друзьями не станем. Зато мы можем сидеть рядом на уроках.

– Привет! – бросаю я Аде.

– Привет, Барт.

Она слишком часто называет меня по имени. «Барт» в Адином исполнении превращается в какой-то тяжеленный камень. Боб или Рональдо звучало бы лучше.

– Вот я для тебя вырезала, – она протягивает распечатку из онлайн-газеты с фотографией какого-то типа с кустистыми бровями.

Его зовут Джо Хендерсон. Он убил как минимум четырех женщин, может, даже десяток. Ада уже не впервые приносит мне такие вырезки для коллекции маньяков.

– Круто. У меня такого нет.

Надо, наверное, следить, каких маньяков Ада мне уже приволокла. И я складываю их в отдельный конверт, подписанный ее именем. Он лежит дома под матрасом. Если мама найдет, придется долго объяснять, поэтому постельное белье я меняю сам.

Я сую распечатку в карман.

Ада занимается танцами. Но я не собираюсь дарить ей новые лосины.

Не стоит думать, что я нравлюсь Аде, раз она тащит мне фотографии убийц. Нет. У Ады есть парень. Она рассказывала о нем уже четыре раза. Он живет в каком-то городе, не помню названия, рядом с их дачей. Наверняка это старшеклассник.

– Я не поняла домашки по алгебре, – сообщает Ада.

Ну вот, началось. Думаю, в этом и кроется причина, по которой она носит мне распечатки с убийцами.

– Можешь списать, – отвечаю я и протягиваю ей свою тетрадь.

Ада справляется с этим быстро:

– Большое спасибо, Барт.

Наш учитель – длинношерстный горлопан по имени Эгиль – некогда был чемпионом Норвегии по мини-гольфу, а теперь стоит на кафедре с листком бумаги в руках и излучает энергию.

– Так, угомонитесь! У меня важное сообщение. Кто-то из ребят в крайнем ряду продолжает болтать.

– Эй, мальчики, слушайте! Как вы знаете, наш класс готовит программу для летнего концерта. Цель – превзойти все предыдущие выступления. В прошлом году нас с этим постигла настоящая катастрофа. Надо доказать, что мы можем по-другому – и уж точно победим «Б» класс! Всякий, кто хоть что-нибудь умеет, должен проявить активность. Мы составим фантастическую программу! Только, пожалуйста, не скромничайте.

– Я буду танцевать, – шепчет мне Ада.

– Здорово! – отзываюсь я.

– Тут на стене я повешу таблицу, куда вы можете вписать свое имя, – говорит учитель. – Смотрите, как симпатично получилось!

В этой жизни я в одном уверен на все сто: я не буду выступать на летнем празднике.

Урок – как часть мировой истории – одно из скучнейших ее мгновений. Самое увлекательное всегда происходит на переменах.

Иногда я оказываюсь на самом краю школьного двора. Не всегда понятно, каким образом, – просто бреду задумавшись и вдруг обнаруживаю возле себя забор. Здесь обитает Бертрам. Я оглядываюсь, но его поблизости не видать. И я поспешно устремляюсь к одноклассникам, обсуждающим предстоящий концерт.

Похоже, участвовать в нем собираются все без исключения. Как будто успех на летнем празднике обернется для них всемирной известностью.

– А ты что будешь делать, Барт? – Это мне.

Здесь следовало бы назвать по имени человека, задавшего мне вопрос, – но я его не помню. Вы скажете, что как-то странно не помнить имени своего одноклассника. Согласен, в этом есть доля правды.

Но, честно говоря, не такая уж между нами дружба: мы не спешим помочь друг другу и не общаемся после школы. Наша компания состоит из оказавшихся на обочине школьного мира, и, пока мы стоим вместе и болтаем, – мы его часть. Я назвал бы наш союз «страной безымянных», хотя вслух ничего подобного не произношу.

У каждого из нашей тусовки наверняка масса положительных качеств. Просто я недостаточно о них знаю. Доведись кому-нибудь из этих моих приятелей погибнуть в страшной аварии, я, разумеется, опечалился бы, но вряд ли пришел бы в отчаянье. Мне хватает других проблем в жизни. Может, я еще расскажу о них. Только не сейчас. Потому что сейчас все ждут моего ответа.

– Э-э… нет, – говорю я.

Никто не интересуется, почему «нет», и не уговаривает меня участвовать в какой-нибудь безумной затее. Все только кивают и продолжают трепаться. Они будут музицировать, жонглировать и показывать фокусы с йо-йо. Кажется, праздник получится на славу.

День в школе проходит как всегда – без поражений и побед. На большой перемене у меня рвутся по шву между ног брюки, но этого никто не замечает. Так что можно считать, что все в порядке.

По дороге из школы, едва я успеваю надеть наушники, рядом со мной откуда ни возьмись возникает Ада. Довольно странно – я и не подозревал, что нам по пути. Понятия не имею, где она живет, но никогда раньше ее здесь не встречал.

– Как штаны?

– Какие штаны? Эти? С ними что-то не так?

– Проехали. Что это ты слушаешь? – спрашивает она, кивая на наушники.

– Да так, всякое разное.

– Круто. Мне тоже разное нравится.

– Да, разное – это хорошо.

– Очень разное?

– Скорее разное, чем одинаковое, во всяком случае.

– Круто. А можно мне послушать… немного разного? Просто понять, насколько оно разное?

– Да… конечно.

Надо уметь держать удар – судя по всему, она хочет оценить широту моих музыкальных вкусов. Честно говоря, не знаю даже, как с этим справиться.

В кармане у меня лежит дряхлый mp3-плеер. Там полно огроменных мужчин, поющих громкими голосами, – наверняка довольно однообразно на первый взгляд. Не думаю, что «разное» в Адином представлении относится к гем, от чьих голосов дрожат стекла.

– У меня аккумулятор сел, – говорю я, пошарив в кармане.

– Ну, может, мне хватит, чтобы хоть немножечко послушать?

Ну кто, кто, кроме меня, из моих ровесников слушает оперу?! Конечно, никто. Ладно, признаюсь, в больших количествах это тяжело. Там нет припевов и там много о смерти. Но я тащусь от голосов. Например, от баритонов, выводящих звуки так, что у меня уши потеют. Словно маслом смазанные голосовые связки, огромные легкие, мощные брюшные мышцы – и вдруг наружу вырывается сумасшедший звук.

Что же мне выбрать?

Я лихорадочно перебираю записи. И почему я только не загрузил нескольких лауреатов «Грэмми» или каких-нибудь исполнителей с канала «Дисней»! Но – поздно. Я нажимаю на кнопку у имени Брина Терфеля. Этот валлийский бык поет лучше всех на свете.

Ада надевает наушники, провод оказывается коротковат – мы идем слишком близко друг к другу.

В сущности, никакой катастрофы не случится, если она пустит по школе слух о том, что я слушаю оперу. Популярность мне это вряд ли принесет, но странности прибавит. Если приплюсовать к этому мою коллекцию маньяков, могу выглядеть крутым фриком. Но настоящая моя цель – быть как все: серым и незаметным. Правда, трудновато иной раз не сорваться.

Ада смотрит на меня. Ничего, кроме ужаса, насмешки или вопроса, не шутка ли это, я от нее не ожидаю.

– Круто!

– Что?

– КРУТО! – повторяет она очень громко.

Я киваю. Неужели она действительно так думает? Ада слушает еще немного и только потом снимает наушники.

– Вот это голос! – говорит она. – А что-нибудь другое у тебя есть на плеере?

Ну вот, приехали. Ну почему я на всякий случай не записал какую-нибудь Леди Гагу?!

– Возможно…

– Или тебе только такая музыка нравится?

– Нет, мне разное нравится. Но иногда… иногда классно бывает… такое. Ну, так, изредка.

– Тебе нравится только такая музыка, да?

В этом главная сложность с девчонками. Они все секут, даже когда нарочно темнишь. Это и пугает, и поражает одновременно.

– На самом деле да.

– А сам поешь? – спрашивает Ада.

Тут я и впрямь струхнул не на шутку. Понятия не имею, как так у девчонок получается, будто они читают в твоей душе, стоит только изменить выражение лица или открыть рот.

– Я?.. Ну да, пою немного.

Ах, черт, недаром говорится: язык твой – враг твой. Потому что как раз об этом я никому никогда не собирался рассказывать. И, что меня здорово тревожит: Ада, похоже, уже все знает.

– Классно!

– Правда?

– Ну, сам посуди: что делают другие? Играют в футбол или в школьном оркестре. Знаешь, как много девчонок танцует? Да почти все! А ты – ты поешь оперу!

– Я не очень-то здорово умею…

– Да какая разница!

У меня перехватывает дыхание, хотя мы идем очень медленно.

– Можно послушать?

Я сбит с толку. Она что, серьезно?

– Э-э… – начинаю я и оглядываюсь.

Я не могу петь на улице – кажется, такое объяснение сойдет? Или сказать, что у меня болит горло?

Ада не дура. И, по-моему, я уже говорил: у нее ослепительная улыбка.

– Хочешь, сделаю для тебя запись? Мне проще петь под музыку, – отвечаю я.

И это, кстати, правда.

– Ладно. С удовольствием послушаю.

– Вечером запишу.

– Отлично. Я живу вон там, – она показывает куда-то за школу.

Я киваю и неловко машу рукой.

– Улыбайся почаще. У тебя красивая улыбка, – говорит она на прощанье.

Ада ушла, а я стою столбом. Что она имела в виду? У меня еще и улыбка красивая!.. Разве девчонки говорят такое мальчикам просто так, разве это не значит сто тысяч разных вещей, которых мне не понять? Слишком редко я улыбаюсь перед зеркалом, чтобы судить, как это у меня получается.

А в остальном… Роста я маленького. Не совсем коротышка, но еще пятнадцать-двадцать сантиметров не помешали бы. Волосы у меня темно-русые и очень короткие – стрижет меня мама. Глаза голубые, ни с морем, ни с небом не сравнишь – скорее с потертыми джинсами.

И вообще, по-моему, внешность у меня совершенно заурядная. Из тех, что сразу забываются, как только исчезают из поля зрения. Куда лучше, когда у тебя длинный нос или кроличьи зубы, – во всяком случае, на них задерживается взгляд. Впрочем, когда вырасту, можно сделать татуху в виде змеи, обвивающей горло. Хотя не очень-то это и стильно.

Я с силой втягиваю в себя воздух и направляюсь домой.

Прежде чем тронуться в путь, надо все же перевести дыхание…

Моя третья глава

– Что случилось с твоим прекрасным личиком? Мама осматривает мой глаз.

– Тренировка, – объясняю я.

– Правда? Ну ничего, мой мальчик.

Она ерошит мне волосы.

На маме халат, который ей узковат.

– Ты еще дашь им сдачи, – с улыбкой говорит она.

– Наверное.

– Ты прирожденный боец, малыш.

Не знаю даже, что на это ответить, поэтому просто улыбаюсь. И она улыбается в ответ. Ничего страшного, что у нее нет одного нижнего зуба.

Наверное, теперь стоит описать маму и нашу квартиру, раз уж я рассказал, как выгляжу сам. Но иногда трудно подобрать правильные слова. Мама мягкая, как подушка, а квартира – чуть меньше замка. Сойдет?

– Я сегодня работаю в вечернюю смену, – сообщает мама.

– Отлично.

Иногда, когда мама работает в магазине по вечерам, она приносит домой просроченные продукты. Недавно,’ например, это было мясо на косточке и венские сосиски, и мы наелись до отвала. Вот только не приложу ума, как уговорить ее работать почаще.

– У меня нет для тебя обеда. Хочешь соленой соломки?

– Да я не очень-то голоден.

– Прости, но ничего другого нет.

– Ну тогда давай хотя бы соломки.

Дело не в том, что соломка противная, она очень даже вкусная. Но ею трудно насытиться. Кроме того, она соленая и воздушная. Так что живот у меня начинает болеть раньше, чем я утолю голод.

– Обещаю принести что-нибудь вкусненькое из магазина, – говорит мама.

– А если я засну к тому времени?

– Тогда съешь на завтрак.

– Отлично.

Это слово я говорю часто. «Отлично». Не потому, что все хорошо, а потому, что если все время говорить просто «окей», или «ну да», или вообще промолчать, то все кончится довольно печально.

– Здорово, что ты снова работаешь, – добавляю я.

– На этот раз у меня получится, обещаю.

– Отлично.

Ну вот, опять… Наверное, надо было сказать «не обещай слишком много» или «посмотрим». Только это не в моем стиле. К тому же от таких слов портится настроение. А плохое настроение не украшает жизнь.

– Бабушка завтра зайдет. Надо придумать, что мы ей скажем.

– Окей.

Я умолчал об электрике из «Хафслюнна», зато рассказал о предполагаемом концерте.

– Ты будешь выступать? – спрашивает мама.

– Нет.

– На этот раз я обязательно пойду смотреть.

– Отлично.

– Я серьезно, Барт. Ведь правда пойду.

Маме не особо нравится на школьных вечерах. Прекрасно понимаю почему. В конце концов, все люди разные. Но, если бы она хоть разок пришла, может быть, это помогло бы… А вот хочу ли я, чтобы она это сделала, – сложный вопрос.

Как только мама уходит, я включаю музыку, глубоко вздыхаю и начинаю распеваться. После нескольких попыток записываю себя на комп. Я, конечно, не прирожденный оперный певец, но пою чисто – иногда даже сам себе поражаюсь, прослушивая собственные записи. Я не очень хвастаюсь? Сорри!

Жаль, что мне не суждена сцена… Но кое с чем в жизни приходится смиряться.

Я записываю диск и вывожу на нем «АДЕ». Потом, решив, что это лишнее, записываю еще один. Потому что если «АДЕ», то это – подарок. А в моем случае это всего лишь доказательство. Я кладу диск в конверт и засовываю его в рюкзак.

Ада меня совершенно не интересует. И пусть никто не думает иначе, особенно сама Ада. У нее есть парень – старшеклассник из неведомого города, за сто верст от нашего.

Делая уроки, я ем соломку и пью воду. В дверь звонят, но на сей раз я не открываю. Даже не смотрю в глазок. Пора уже чему-то научиться. Снова звонят. Я делаю звук плеера громче, и музыка побеждает.

Около одиннадцати я ложусь, но в подъезде шумят, и я не сразу засыпаю. Когда я наконец проваливаюсь в сон, возвращается мама.

– Какой ты чудесный, мальчик мой, – говорит она и гладит меня по волосам.

– Угу, – бормочу я.

– Мне так стыдно, я вообще-то собиралась сразу пойти домой, но тут… Я не хотела.

– Все в порядке, мама.

– А еще я забыла всю еду. Положила пакет под стол…

– Ничего страшного.

– Мне правда очень стыдно, малыш. Ох, сынок, какой же ты у меня хороший…

Мама очень приятно поглаживает меня по голове. Иногда она присаживается на мою кровать и делает это долго. Если дышать ртом, не чувствуешь исходящего от нее запаха. Но мне нельзя засыпать, потому что мама сама не доберется до дивана.

– Ложись, – говорю я ей.

– Ты такой у меня славный, – повторяет она.

Я помогаю ей улечься и мгновенно засыпаю.

Поутру звонок будильника вырывает меня из сна, который невозможно вспомнить. Но он точно был хорошим. В этом я уверен.

Мама лежит на спине и громко храпит. Я доедаю соломку и отправляюсь в школу.

– Вот, – говорю я, протягивая конверт Аде, когда мы входим в класс.

Кажется, никто не обращает на нас внимания.

– Спасибо, Барт, – отвечает она тихо и улыбается, засовывая диск в рюкзак. – Послушаю дома.

– Не жди ничего особенного.

– А я жду! – Ада снова улыбается.

Я догадываюсь, что она шутит. Но делает она это так, что сбивает меня с толку, и я краснею. Даю ей сдуть домашку.

Даже не взглянув на таблицу, учитель Эгиль говорит, что хотел бы видеть в ней больше предполагаемых участников. Ада и еще несколько девочек будут танцевать хип-хоп. Другой наш одноклассник вызвался играть на скрипке, еще предполагается скетч или номер с йо-йо. Две девицы собираются подпевать песне Бейонсе, а Гейр-Уве – показывать фокусы, которые все уже сто раз видели.

– Любое предложение будет принято с благодарностью, – трижды возглашает Эгиль.

На перемене я стою с этим-как-его-там-зовут – даже удивительно, как трудно запомнить его имя.

– Вчера я играл в наикрутейшую игру, – сообщает он.

– Отлично…

– Не помню только, как называется. Там был чувак, которому надо было… нет, сначала ему надо… короче, начало офигенное. Там такой пейзаж, а потом подходит тип с мечом… Играл?

– Нет.

– Ну, просто офигенно! Просидел почти всю ночь.

Вот такие у нас разговоры. Может, стоило бы увлечься игрой с чуваком, вооруженным мечом?.. Но я очень редко играю. Не потому, что не хочу.

На школьном дворе слишком шумно, чтобы назвать паузу, возникшую в нашем диалоге, гнетущей. Однако любое мое сообщение не имеет шансов превзойти рассказ об «обалденном чуваке с мечом». А я мог бы кое о чем порассказать – ну, например, что мама будила меня ночью раз сто, чтобы сказать, как она меня любит. Но меня гложет смутное подозрение, что как-там-его-зовут вряд ли заинтересуется этим сюжетом.

– Сегодня тепло, – говорит он.

Я киваю, хотя на улице довольно прохладно.

И вдруг из ниоткуда возникает подкравшийся к нам Бертрам и встает рядом со мной. Так что мы выглядим как компания из трех человек. В нас с как-там-его-зовут включилась тревожная кнопка.

– Периодическая система – потрясающий пример классифицирующей таблицы, – выпаливаю я в надежде, что Бертрам не просечет, о чем мы говорили.

Но проблема в том, что как-там-его-зовут не врубается в ситуацию и озадаченно спрашивает:

– Ты это о чем?

Надо было ему подмигнуть, говоря про таблицу.

– Проехали.

– Я хотел… я только хотел спросить… – начинает Бертрам. Неужто он собирается сказать, что нам надо держаться друг друга, раз мы все на обочине? – Я только хотел спросить: не хотите ли вы почитать со мной рэп на празднике?

Этот вопрос должен немного повисеть в воздухе. Не потому, что я не знаю ответа, просто я вдруг начинаю сомневаться, правильно ли я расслышал. Как-там-его-зовут реагирует первым:

– Мне мама не разрешает.

– Да ну? – удивляется Бертрам.

Мне тоже страшно интересно, куда гнет как-там-его-зовут.

– Да, она не хочет, чтобы я перебрался в гетто и расхаживал с огнестрельным оружием, – щеки его слегка розовеют при этом объяснении.

Бертрам взглядывает на меня. Как бы соврать получше?..

– Я на концерте буду петь соло.

– Ну ладно, – и Бертрам отходит от нас.

– Ты будешь петь на празднике? – спрашивает как-там-его-зовут, когда Бертрам уже нас не слышит.

– Нет, но надо же было как-то отмазаться. Между прочим, звучало убедительней, чем у тебя…

– А я вовсе и не врал. Мама действительно готова на все, лишь бы я не читал рэп. Она думает, что именно так превращаются в преступников и садятся на пособие.

– Пособие?.. – повторяю я и смеюсь чуть громче положенного. – Значит, на пособие… ага… – фиговый из меня артист.

– Бертрам читает рэп – с ума сойти!

– А если он прославится?

Мы замираем. Действительно, если Бертраму повезет и он прославится в школе как рэпер, нашим одноклассникам придется избрать себе новую жертву для травли. Таковы неписаные законы жизни. И мы с как-там-его-зовут до смерти пугаемся.

– Может, сходим куда-нибудь вместе после уроков? – вдруг предлагает он.

И внезапно я вспоминаю, что его зовут Юнас. Почему бы ему не стать моим лучшим другом? Ведь если у тебя есть друг, ты уже не изгой. Но для начала хорошо бы больше не забывать его имени.

Эта мысль утешает меня лишь на мгновенье. Нет, исключено – как можно дружить, если нельзя позвать к себе в дом.

– К сожалению, вряд ли получится… Юнас.

– Меня зовут Браге.

– Я так и знал!

По счастью, раздался звонок. Такие разговоры – как катанье на коньках: оступаешься… и головой об лед.

После окончания занятий, чтобы никто за мной не увязался, я поскорее смотался. Натянул наушники на черепушку и врубил плеер.

Принародно распевать под него не стоит, подумают, что ты того… ку-ку. И я стараюсь следить за собой. Но и когда беззвучно разеваешь пасть, со стороны выглядит довольно странно – как будто ловишь ртом мух. Зато так очень хорошо разучиваются арии. Так что у моей жизни есть собственный саундтрек. Сжучноватое кино – но под весьма драматичную музыку.

Мамы дома нет, и я стою посреди комнаты, распевая во все горло. Звонить, чтобы узнать, где она, я не могу по двум причинам. Во-первых, у меня нет и никогда не было мобильника. Во-вторых, мамина симка заблокирована.

Мой плеер был приобретен у Чарли-Подешевле. Он живет в нашем подъезде и большой спец по удачным покупкам. Комп за шестьсот крон тоже он нам продал. Сказал, что отдает так дешево только потому, что себе он добыл новый.

В бывшем компьютере Чарли оказалось полно фоток, но ни на одной из них не было его самого. Как-то полицейский, приходивший к нам в школу, говорил, что пользоваться краденым – то же, что украсть самому. В таком случае мы с мамой заплатили шесть сотен, чтобы стать ворами. «У этих людей есть деньги на новый компьютер», – сказала мама, когда мы рассматривали фотки. Действительно, те, у кого сперли этот комп, много ездили на юг, а в их саду стоял огромный батут. Но это не означает, по-моему, того, что им было не обидно лишиться всех этих фотографий. Поэтому я их загнал на несколько болванок, нашел адрес на отсканированном письме и выслал на него диски по почте. Хотя, может, и зря: у них ведь мог быть бэкап – кто знает… Все отпечатки пальцев с дисков и конверта я тщательно стер. Тюрьма не лучшее место для мамы, да и мне неохота выяснять, какие жилищные условия предлагает служба опеки.

Я подключаюсь к открытой сети кого-то из соседей и захожу в «Фейсбук». У меня в друзьях четверо с бокса и два фаната Симпсонов. В их жизни ничего особенного не происходит, да и я никогда не обновляю своих новостей.

Я ищу своего папу. Как всегда, на запрос вылезает восемьдесят шесть миллионов ссылок. Шансы, что на какой-то из них мой отец, весьма велики. Не знаю только, на какой. Папа – американец, и его зовут Джон Джонс. Больше мама ничего не хочет рассказывать. Да я и не уверен, что ей кроме этого что-нибудь еще известно, потому что по-настоящему они и знакомы-то не были. Когда-нибудь я найду своего отца и попрошу свозить меня в «Юниверсал студиос» и другие тематические парки. Но пока мне недостает информации. Я не похож ни на одного из найденных мною Джонов Джонсов. В «Википедии» их семьдесят семь, многие уже покойники.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю