Текст книги "Мемуары «Красного герцога»"

Автор книги: Арман Жан де Ришелье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Во главе мятежников стояли граф Суассонский и герцог Бульонский, к которым примкнула большая часть французской аристократии. Кроме того, заговорщикам обещана была поддержка Испанией, Австрией и герцогом Лотарингским. Действительно, к войскам, собранным графом Суассонским, присоединился семитысячный вспомогательный имперский отряд.

Армия, посланная Людовиком XIII против мятежников, была разбита наголову под Марфе, но счастье, всегда благоприятствовавшее кардиналу Ришельё, не изменило ему и в этом случае. Граф Суассонский, тотчас же после одержанной победы пал от руки неизвестного убийцы.

Людовик XIII, собиравшийся уже уступить мятежникам и уволить Ришельё в отставку, почувствовал после этой катастрофы еще большее уважение к кардиналу. Защитники Ришельё утверждают, будто граф Суассонский застрелился сам. В таком случае он оказался бы достойным прототипом гоголевской унтер-офицерши, которая сама себя высекла.

Дорога к Парижу была ему открыта, и к тому же фаворит Людовика XIII, Сен-Марс, сочувствовавший заговору, положительно удостоверял в собственноручных письмах, что король ищет только благовидного предлога отделаться от не в меру притязательного опекуна, каким являлся зачастую для него Ришельё.

Пуля, сразившая графа Суассонского, нанесла смертельный удар восстанию, душой и руководителем которого он был. Герцог Бульонский поспешил вступить в переговоры с королем и получил благодаря этому полное помилование. Остальные главные зачинщики бежали за границу. Замечательно, что принц Гастон на этот раз, по-видимому, не участвовал в восстании.

На следующий же год, однако, он, заручившись от Испании обещанием солидной поддержки, составил вместе с Сен-Марсом новый обширный заговор. Фаворит короля боялся, что должен будет дорого поплатиться за свои сношения с графом Суассонским, сведения о которых, как он имел основание предполагать, дошли уже до Ришельё.

Поэтому он взял на себя почин заговора, который не удался лишь потому, что Сен-Марс, принц Гастон и герцог Бульонский заключили с Испанией сделку, чрезвычайно невыгодную для Франции. Ришельё сумел добыть копию этой сделки. Представив ее Людовику XIII, он убедил короля, что успех интриги должен был бы повлечь за собою для Франции самые нежелательные последствия.

Враги Ришельё прямо утверждают, что душою заговора был на этот раз сам король, неоднократно намекавший Сен-Марсу на возможность освободиться от Ришельё тем же способом, каким освободился при содействии Люиня от Кончини. Фаворит объявил королю о своем намерении убить кардинала.

Людовик XIII не счел нужным предупредить первого своего министра об угрожавшей опасности. Говорят даже, будто король свел Сен-Марса с Ришельё и вышел сам из комнаты, предоставляя, таким образом, фавориту удобный случай покончить с кардиналом. У Сен-Марса не хватило, однако, на это решимости.

Сам Людовик XIII в письме на имя государственного канцлера, переданном в комиссию, которой поручено было судить Сен-Марса, показывает:

«Справедливо, что господин Сен-Марс видел иногда мое недовольство любезным моим кузеном, кардиналом Ришельё. Недовольство это вызывалось опасением, что кардинал, заботясь о моем здоровье, не позволит мне принять участие в осаде Перпиньяна или иными подобными же причинами.

В таких случаях г-н Сен-Марс всячески старался возбудить меня еще более против моего кузена-кардинала. Когда враждебное его настроение не выходило из границ некоторой умеренности, я иногда не прекословил; когда, однако же, г-н Сен-Марс забылся до того, что стал говорить о необходимости отделаться от моего кузена-кардинала и предложить для этого лично свои услуги, дурные его замыслы возбудили во мне ужас и отвращение.

Знаю, что вы мне поверите на слово, но, впрочем, каждый поймет, что ничего иного и быть не могло, так как если бы г-н Сен-Марс встретил с моей стороны одобрение дурным своим замыслам, то ему незачем было бы заключать с испанским королем договор, направленный в ущерб мне и моему государству. Очевидно, что он подписал этот договор, лишь отчаиваясь достигнуть иным путем цели своих стремлений».

Немудрено, что при таких обстоятельствах кардинал Ришельё стал еще более заботиться о личной своей безопасности. Даже являясь во дворец к королю, он брал туда с собою отряд верных телохранителей.

Как уже известно, Сен-Марс поплатился за этот заговор жизнью. Герцог Орлеанский, по обыкновению, выдал всех соучастников, упрашивая лишь, чтобы его избавили от очных ставок с ними. Этот заговор против Ришельё был последним, так как в декабре того же года кардинал, влияние которого на короля достигло своего апогея, умер.

Если бы Людовик XIII походил по темпераменту на своих преемников, Людовика XIV или же Людовика XV, то Ришельё навряд ли удалось бы так успешно бороться с направленными против него интригами. К счастью для кардинала, Людовик XIII был человеком совершенно иного пошиба.

Несмотря на платонический характер привязанностей, которые возникали у него иногда к той или другой из придворных фрейлин, он всегда относился к своим чувствам с крайним недоверием, опасаясь впасть в смертный грех. Искусно играя на этой струнке, кардинал мог по своему усмотрению руководить отношениями короля к предметам его страсти.

Убежденный в готовности девицы Готфор играть роль послушного его орудия, Ришельё поощрял Людовика XIII ухаживать за красавицей-фрейлиной и утверждал, что не видит в этом невинном ухаживании ни малейшей опасности для души своего монарха.

Заметив, однако, что фаворитка короля держит сторону королевы, ловкий кардинал тотчас же произвел перемену фронта и стал рисовать перед Людовиком XIII картину адских мук, которые ожидают в загробной жизни грешивших против седьмой заповеди, хотя бы даже только помышлением.

Воспользовавшись затем легкой размолвкой, которая произошла после этого между королем и предметом его страсти, Ришельё посоветовал Людовику XIII выбивать клин клином и, короче, познакомиться с другой хорошенькой фрейлиной, девицей Ла Файет, чтоб парализовать таким образом влияние красавицы Готфор. Интрига эта, однако, чуть не привела к последствиям, совершенно нежелательным для самого кардинала.

Кроткая и скромная Ла Файет, племянница капуцина Жозефа, пришлась очень по вкусу королю и почувствовала сама к нему сердечное влечение. Будучи девушкой чрезвычайно религиозной и нравственной, она перепугалась до того, что, несмотря на увещания королевского духовника, иезуита Коссена, удалилась в монастырь.

Король пришел в такое отчаяние, что проливал горькие слезы и несколько раз с разрешения своего духовника навещал молодую монахиню, но она во время этих свиданий упрашивала своего возлюбленного вернуться к Анне Австрийской.

Не подлежит сомнению, что если бы Ла Файет пожелала сыграть роль восстановительницы европейского мира, которую ей предназначал патер Коссен в своей интриге против Ришельё, то кардинал был бы низвергнут с поста первого министра.

Как бы то ни было, после двухлетнего увлечения девицей Ла Файет Людовик XIII принялся снова ухаживать за девицей Готфор. Опасаясь, что она приобретет над королем слишком большое влияние, Ришельё посоветовал ему «ради спасения души» выслать очаровательную фрейлину недели на две из Парижа.

Король согласился с благоразумием такого совета и, сознавая собственную слабохарактерность, запретил допускать девицу Готфор в свои апартаменты. Ей удалось, однако, проникнуть в кабинет короля. Подавая Людовику XIII указ о высылке своей из Парижа, она спросила: «Неужели вы сами, государь, подписали этот декрет?»

Король пришел в чрезвычайное смущение и начал оправдываться, ссылаясь на необходимость временной разлуки. «Разлука эта будет вечной», – возразила девица Готфор, делая королю прощальный реверанс. Действительно, она с тех пор никогда уже не виделась с Людовиком XIII, который, со своей стороны, скоро утешился, заинтересовавшись новым фаворитом, Сен-Марсом.

Глава V. Внутренняя и внешняя политика кардинала

Если бы кардинал Ришельё не обладал выдающимися способностями к борьбе с самыми хитросплетенными интригами и заговорами, то одни лишь придворные ковы[2]2
  Ковы – козни (устар.).


[Закрыть] должны были бы отнять у него целиком все время. Пребывание его у кормила правления оказалось бы тогда столь же безрезультатным, как и деятельность его предшественников – Кончини и герцога Люиня.

К счастью для Франции и Европы, в слабом теле Ришельё жил мощный дух. Сознавая, что надежнейшим средством сохранить за собою пост первого министра является выполнение политической программы Генриха IV, которую Людовик XIII в принципе вполне одобрял, Ришельё деятельно работал над ее осуществлением.

Он обещал королю укрепить внутри государства авторитет верховной власти и возвеличить Францию извне и сдержал свое обещание. Наиболее трудною представлялась первая часть этой задачи. Целое столетие междоусобных войн и религиозных смут ослабили во Франции все внутренние связи.

Аристократия, которая при Генрихе IV начала было привыкать к повиновению королевской власти, убедилась за время регентства Марии Медичи и в первые годы царствования Людовика XIII в возможности безнаказанно сопротивляться королевским декретам.

Французские протестанты представляли собою государство в государстве. Владея, в силу Нантского эдикта, многими крепостями, важнейшими из которых были Ла-Рошель и Монтабан, гугеноты являлись не только религиозной сектой, но вместе с тем также и политической партией, не стеснявшейся искать для себя союзников за границей.

Государственные финансы находились в полном расстройстве; правосудие существовало только номинально. Даже в Париже на глазах короля безнаказанно нарушалась имущественная и личная безопасность граждан; нельзя было выходить из дому без оружия уже потому, что среди белого дня никто не мог считать себя на городских улицах в безопасности.

В самом Париже герцог Ангулемский, побочный сын Карла IX, пользовавшийся расположением Людовика XIII, не платил многочисленной своей прислуге жалованья, ссылаясь на то, что его отель выходит на четыре улицы, на которых такие молодцы, как его лакеи, могут без труда раздобыть себе деньгу.

Если лакеи знатных бар бесцеремонно грабили и обирали прохожих, то их господа позволяли себе еще большие вольности, на которые тогдашнее общественное мнение смотрело сквозь пальцы, между тем как, с точки зрения современной нравственности, они представляются чудовищными преступлениями.

Можно было, разумеется, обращаться с жалобами в суд, но суды, по уверению современников, были «опаснее разбойничьих вертепов». К тому же французское дворянство не признавало авторитета судебной власти и смеялось над парламентскими повестками.

Судебные приставы не смели даже являться в знатные дома с такими повестками, зная, что за подобную попытку будут до полусмерти исколочены палками. Сам Людовик XIII находил такое обращение с судебными приставами в порядке вещей и приказал было проучить палкой парижского парламентского пристава, дерзнувшего явиться в королевский замок Фонтенбло с исполнительным листом на одного из придворных.

К счастью, присутствовавший при этом член государственного совета вступился за пристава и предложил королю сперва осведомиться, по чьему указу и распоряжению принесен во дворец исполнительный лист. Как и следовало ожидать, из документов выяснилось, что пристав действовал именем самого короля и по его указу.

Вообще, в знатных домах тогда держали целые команды палочников, расправлявшихся по-свойски с людьми, имевшими несчастье навлечь на себя неудовольствие господ, причем и сами господа не гнушались иной раз собственноручно прибегать для вразумления подчиненных к палке.

Кардинал Ришельё не составлял исключения из общего правила; он бил палкой не только своих служителей, но также государственного канцлера Сегье и главноуправляющего министерством финансов Бюллиона.

Будучи сам дворянином и вполне сочувствуя образу мыслей тогдашнего французского дворянства, Ришельё оказался, однако, вынужденным силою обстоятельств нанести смертельный удар исключительным правам и преимуществам, которыми фактически обладала тогда французская аристократия.

Участие наиболее видных ее представителей в интригах и заговорах против его власти заставило кардинала прибегать к строгим карательным мерам, наглядно свидетельствовавшим, что знатное дворянство не может более рассчитывать на безнаказанность для себя и своих клиентов иначе, как при условии искреннего с ним союза и соглашения.

Противники Ришельё убеждались на горьком опыте, что карательные законы писаны по преимуществу именно для них.

Первыми предостережениями по адресу французской аристократии были: арест побочных братьев Людовика XIII, двух герцогов Вандомов, и казнь графа Шале. Еще более сильное впечатление произвел смертный приговор над графом Бутвиллем из дома Монморанси.

Сделавшись первым министром, Ришельё должен был обратиться к Людовику XIII с просьбой о строжайшем воспрещении поединков. Дело в том, что большая часть аристократической молодежи сочувствовала традициям Лиги и держала сторону Анны Австрийской.

Сторонники кардинала, беспрерывно подвергавшиеся публичным оскорблениям, должны были, по установившемуся обычаю, отвечать на них вызовами. Многие из приближенных Ришельё гибли на дуэлях или же оказывались, вследствие полученных ран и увечий, не в состоянии выполнять возложенных на них поручений.

Людовик XIII издал против поединщиков суровый декрет, на основании которого их можно было присуждать к смертной казни, а также конфискации имущества. Ришельё в пояснительной записке к этому декрету указывал на желательность упразднить варварский обычай, из-за которого гибло ежегодно множество храбрых дворян, способных служить верой и правдой королю и отечеству.

Не находя себе поддержки в общественном сознании, королевский декрет против дуэлей, казалось, должен был остаться мертвой буквой. Сам Людовик XIII подшучивал над теми, которые отказывались от вызовов, и насмешливо замечал, что они, вероятно, радуются возможности сослаться на его декрет.

Однако же, в тех случаях, когда это сообразовывалось с видами Ришельё, королевский указ против дуэлей применялся, хотя и в значительно смягченной форме. Несколько дворян, в том числе дю Плесси Прален, были за участие в поединках уволены от придворных должностей. Тем не менее мания дуэлей не ослабевала.

Граф Бутвилль прибыл из Брюсселя на почтовых в Париж для поединка с маркизом Девроном. Несмотря на присутствие в столице короля, дуэль состоялась среди белого дня на Королевской площади. Секундант Деврона был убит. После поединка граф Бутвилль собирался бежать за границу, но был арестован и предан суду парижского парламента, который приговорил его к смертной казни.

Все ожидали, что король воспользуется правом помилования и что смертная казнь будет заменена воспрещением приезда ко двору, но, по настоянию кардинала, Людовик XIII подписал смертный приговор, который и был приведен в исполнение. При этом случае современники дали Людовику XIII насмешливое прозвище «Справедливого – Louis le juste» с пояснением «a tirer de l’arquebuse», то есть «метко стреляющего из ружья».

Будучи на основании теоретических соображений поклонником системы террора, Ришельё пользовался каждым удобным случаем, чтоб устрашить своих противников и наглядно показать им свое могущество. Некоторое время спустя, ему представилась возможность проявить это могущество в еще более ярком свете, побудив короля отказать в помиловании графу Монморанси, одному из самых выдающихся представителей французского дворянства.

Весь двор Людовика XIII и все его приближенные, за исключением Ришельё, умоляли короля смягчить приговор, постановленный тулузским парламентом, но король приказал отрубить Монморанси голову, запретив лишь палачу касаться при этом рукою до осужденного.

Когда маршал Шатильон указал на взволнованные и опечаленные лица всех придворных, Людовик XIII, отличавшийся прирожденной склонностью к жестокосердию, резко заметил ему:

– Какой бы я был король, если бы позволил себе питать чувства, приличествующие моим подданным!

Ришельё, не терпевший никаких ограничений своей власти, всячески добивался отмены особых прав и привилегий, которыми пользовались до того времени Нормандия, Прованс, Лангедок и многие другие французские области. Заговоры и восстания, в которых принимали участие областные губернаторы, побудили Ришельё упразднить губернаторские должности, что, в свою очередь, значительно ослабило влияние высшей аристократии.

Места губернаторов заняли королевские интенданты, непосредственно подчиненные первому министру. Чтобы вернее сломить сопротивление дворянства этим реформам, предписано было разрушить укрепленные замки, не представляющиеся необходимыми для государственной обороны.

В своем стремлении подавить все оппозиционные элементы Ришельё не щадил также и парламент. Ему дозволялось высказывать только мнения, согласные с воззрениями кардинала. Всякая попытка к самостоятельности навлекала на парламентских советников весьма серьезные неприятности.

Необходимо заметить, впрочем, что парламенты в то время зачастую руководствовались частными областными интересами, упуская из виду интересы общегосударственные. Так, бургундский парламент отказывался от возмещения хотя бы даже части расходов, в которые королю пришлось войти для обороны этой области.

Бретонский парламент не пожелал скрепить королевский декрет об учреждении французской Ост-Индской компании, ссылаясь на несоблюдения некоторых мелочных юридических формальностей. Совершенно организовавшееся было французское Общество для торговли с Ост-Индией распалось.

Подобным же образом гренобльский парламент, опасаясь, что не хватит хлеба для населения Дофине, объявил недействительными все контракты, заключенные на поставку продовольствия королевским войскам, действовавшим в Италии.

Чтобы окончательно уничтожить политическое значение парламентов, кардинал Ришельё за год до своей смерти побудил Людовика XIII издать указ, воспрещавший им всякое вмешательство в государственные и административные дела. Указ этот, уничтожавший возможность законной оппозиции, является, по мнению Мишле и некоторых других историков, зерном, из которого выросла, полтораста лет спустя, революция, низвергнувшая королевский трон во Франции.

Ришельё, очевидно, не разделял мнения о возможности опираться на то, что оказывает противодействие. Он никакого противодействия не терпел.

Французское духовенство возлагало сперва на Ришельё большие надежды, рассчитывая, что он в качестве кардинала должен отстаивать прерогативы своего сословия. Заняв пост первого министра, Ришельё не затруднялся, однако, требовать, чтобы духовенство, владевшее в то время почти четвертою частью всей французской поземельной собственности, платило в казну соответственные налоги.

При этом он намекнул, что церкви и монастыри не имеют во Франции законного права владеть недвижимой собственностью и что король мог бы конфисковать все их имущества, назначив монахам и церковному причту приличествующее скромное содержание.

В заключение Ришельё присовокупил: «Государство имеет действительные потребности, тогда как потребности Церкви – воображаемые и произвольные. Если бы королевским армиям не удалось отразить неприятеля, то французскому духовенству пришлось бы понести громадные имущественные убытки». Современникам казалось, что слова эти звучат чрезвычайно странно в устах кардинала.

Еще более странными признавали они отношения кардинала Ришельё к папской власти. Иезуит Санктарель обнародовал сочинение «О ереси и расколе», в котором, между прочим, утверждалось, будто Папа имеет законное право низводить с престола императоров и королей в наказание за дурные поступки или в случае непригодности к выполнению монарших обязанностей.

Ришельё, находя эту теорию оскорбительной для авторитета королевской власти, препроводил книгу Санктареля на рассмотрение парижского парламента, который присудил сжечь ее рукою палача на Гревской площади. Затем иезуитам дано было понять, что, в случае попытки защищать тезисы автора, они будут высланы из Франции. Иезуиты выказали в данном случае обычную свою гибкость и лицемерие.

Несмотря на то что книга Санктареля одобрена была Папой и генералом иезуитского ордена, шестнадцать наиболее влиятельных иезуитских патеров скрепили своими подписями приговор, постановленный против нее парламентом, убедившись в опасности борьбы с кардиналом, они после неудачной попытки низвергнуть Ришельё, начали оказывать ему усердную поддержку.

В сношениях своих с Папой Урбаном VIII Ришельё обнаружил тем более замечательный такт, что в качестве кардинала не мог открыто противодействовать видам и стремлениям римского первосвященника. Необходимо заметить, впрочем, что собственные интересы Ватикана побуждали его не предъявлять к Ришельё никаких требовании, которые шли бы вразрез с французской политикой, стремившейся ослабить преобладание Испании и Австрии.

В самом Риме серьезно опасались этого преобладания. При таких обстоятельствах если Папа, уступая давлению Мадридского кабинета, действовал иногда сообразно с видами испанской партии, то отпор со стороны Ришельё обыкновенно не вызывал в Ватикане особенного раздражения.

Несравненно сильнее негодовал Ватикан на чрезмерную, по его мнению, независимость и самостоятельность Ришельё в религиозных вопросах. Ходатайствуя в Риме о разрешении для дочери Людовика XIII вступить в брак с английским наследным принцем, который, с точки зрения Католической Церкви, являлся еретиком, Ришельё дал понять, что в крайнем случае можно будет обойтись и без разрешения.

В отместку за это Урбан VIII не согласился возвести Ришельё в почетный сан папского легата во Франции. Несколько времени спустя отношения между Францией и Ватиканом до такой степени обострились, что Людовик XIII отказался принять папского нунция и предписал епископам воздерживаться от всяких сношений с папским престолом.

Урбан VIII струсил не на шутку, так как до него дошли слухи, будто Ришельё намерен совсем отделиться от Рима и сделаться патриархом особой галликанской церкви. В памфлете, озаглавленном «Optatus Gallus», открыто высказывалось против кардинала такое обвинение.

В возражении на этот памфлет, вышедшем за подписью одного иезуита, утверждалось, в свою очередь, что подобный шаг со стороны французского духовенства и кардинала Ришельё не представлял бы собою, в сущности, ничего еретического и противозаконного, так как для учреждения патриарших престолов в Иерусалиме и Константинополе не требовали согласия римского первосвященника.

Неизвестно, имелось ли на самом деле такое намерение у Ришельё. Папа решил, однако, на всякий случай не доходить до окончательного разрыва с могущественным кардиналом и при посредстве Мазарини заключил с ним компромисс.

Ришельё беспощадно боролся с протестантами во Франции, как с политической партией, но в то же время обнаруживал по отношению к ним полнейшую веротерпимость. Что касается янсенистов[3]3
  Янсенисты – последователи янсенизма, религиозно-политического неортодоксального католического течения во Франции и Голландии в XVII–XVIII вв.


[Закрыть], то сперва он отнесся очень сочувственно к основателю этой секты аббату Сен-Сирану.

Однажды, провожая его в приемную, кардинал объявил собравшимся там посетителям: «Господа, вы видите перед собою ученейшего человека в Европе!»

Тем не менее, когда аббат, отказываясь принять участие в диспуте между католиками и протестантами, объявил, что католики должны обращать еретиков на путь истины не рассуждениями, основанными на текстах, а благочестивой жизнью и подвигами христианского милосердия, кардинал признал учение его опасным, разогнал янсенистов и посадил Сен-Сирана в Венсенский замок.

Оправдывая эту суровую меру, Ришельё утверждал, будто Сен-Сиран опаснее шестерых неприятельских армий, и говорил, что если бы Лютера и Кальвина своевременно засадили в тюрьму, то Европа избавилась бы от многих кровопусканий.

Справиться с протестантами, или, как их называли во Франции, гугенотами, было несравненно труднее, чем с янсенистами. Тем не менее существование сильной религиозной политической партии, являвшейся государством в государстве, составляло для Франции серьезную хроническую опасность.

Ришельё не мог приступить к деятельному выполнению своей внешней политической программы и двинуть французские войска за границу, пока внутри государства существовала сильно сплоченная многочисленная партия, беспрерывно враждовавшая с королевским правительством и заключавшая против него союзы с иностранными государствами.

Главным опорным пунктом гугенотов был укрепленный город Ла-Рошель, который, благодаря своему приморскому положению и чрезвычайно сильным, по тогдашнему времени, укреплениям, считался неприступным, тем более что у Людовика XIII при вступлении Ришельё в должность первого министра не было порядочного флота.

В первое время поэтому Ришельё избегал по возможности ссор с гугенотами и выказывал по отношению к ним большую уступчивость. Вместе с тем он энергически хлопотал о приведении французских морских сил в должный порядок. Достигнув в этом отношении желаемых результатов, кардинал предложил королю издать декрет о срытии всех укреплений, ненужных для государственной обороны.

Декрет этот возбудил среди гугенотов величайшее негодование, совершенно, впрочем, понятное, так как он являлся прямым нарушением Нантского эдикта. При таком настроении умов достаточно было самой ничтожной искры, чтобы вызвать вооруженное восстание. Англия, которою управлял в то время герцог Бэкингем, обнадежила гугенотов своей поддержкой, и они стали деятельно готовиться к борьбе, представлявшейся неизбежною.

Первый министр английского короля Иакова I, герцог Бэкингем, остался у кормила правления и по вступлении на престол Карла I. При заключении брака Карла I с французскою принцессою Генриеттой, Бэкингему было поручено проводить молодую королеву в Англию. Герцог, отличавшийся, по словам современников, мужественной красотой, изяществом манер, утонченным вкусом и царственною щедростью, встретил при французском дворе чрезвычайно радушный прием.

Особенно сочувственно отнеслась к нему, как уверяют, супруга Людовика XIII, Анна Австрийская. Бэкингем, в свою очередь, до того увлекся очаровательной французской королевой, что, после официального отъезда из Парижа, тайком вернулся туда, заранее обеспечив себе возможность застать Анну Австрийскую наедине в саду.

Утверждают, будто королева сделала ему за этот дерзкий поступок выговор, «в котором высказывалось скорее нежное расположение, чем гнев». Ришельё, узнав об этом свидании, поспешил принять меры к предупреждению дальнейших визитов герцога Бэкингема во Францию.

В то время как герцог собирался опять ехать в Париж во главе блестящего посольства, ему прислано было с курьером формальное запрещение показываться на французской территории. Это его до такой степени взорвало, что он поклялся увидеться с Анной Австрийской наперекор всем препятствиям со стороны кардинала и французского вооруженного могущества.

Решив объявить Франции войну, Бэкингем убедил Карла I заключить союз с гугенотами и высадился с семитысячным отрядом на острове Ре, в виду Ла-Рошели. Губернатор этого острова, маркиз Туара, заперся с небольшим отрядом в находившемся там укреплении и оборонялся до такой степени упорно, что французские войска успели прибыть к нему на помощь.

Герцог Бэкингем, выказавший блестящую личную храбрость, проиграл, тем не менее, сражение и должен был вернуться в Англию с остатками своего десантного отряда.

Во время высадки англичан на острове Ре жители Ла-Рошели открыто приняли их сторону. Ришельё убедил короля осадить или, лучше сказать, блокировать Ла-Рошель, окружив город с сухого пути линией укреплений и заградив доступ к нему с моря громадной плотиной.

Утверждают, будто образцом для нее служила плотина, построенная Александром Македонским при осаде Тира. Король Людовик XIII, видя, что население Ла-Рошели не расположено сдаваться, уехал в Париж, поручив ведение осады кардиналу, назначенному главнокомандующим всех королевских войск, собранных под Ла-Рошелью и в соседних областях.

Ришельё ввел в войсках строжайшую дисциплину, очень не нравившуюся французскому дворянству, наиболее выдающиеся представители которого понимали, что взятие Ла-Рошели еще более усилит и без того уже неудобное для них могущество кардинала.

Маршал Бассомпьер прямо говорил: «Ну, разве мы не сумасшедшие? Ведь мы, чего доброго, возьмем Ла-Рошель!» Действительно, несмотря на геройское мужество обороняющихся, они, после двухлетней блокады, были вынуждены голодом к сдаче.

Английский флот дважды пытался прорвать плотину, устроенную Ришельё, и доставить в Ла-Рошель продовольствие, но обе эти попытки были крайне нерешительными и не привели к желаемому результату.

Людовик XIII, вернувшись под конец осады в лагерь, дал, по совету Ришельё, гугенотам полную амнистию. Замечательно, что через несколько дней после сдачи Ла-Рошели поднялась страшная буря, разрушившая плотину, благодаря которой королевским войскам только и удалось овладеть городом.

Английский историк Юм говорит: «Падение Ла-Рошели закончило во Франции период религиозных войн и было первым шагом на пути к упрочению ее благоденствия.

Внутренние и внешние враги этой державы утратили могущественнейшее орудие для нанесения ей вреда, и она, благодаря разумной и энергической политике, начала постепенно брать верх над своей противницей – Испанией. Все французские партии подчинились законному авторитету верховной власти.

Тем не менее Людовик XIII, одержав победу над гугенотами, выказал чрезвычайную умеренность. Он продолжал относиться с терпимостью к протестантскому вероисповеданию. Франция была тогда единственным государством, в котором веротерпимость признавалась законным порядком вещей».

Действительно, история должна подтвердить, что Ришельё в век инквизиции отличался такой религиозной терпимостью, какая даже и в наше время встречается далеко не повсеместно. Сам он говорит в своем «Политическом завещании»: «Я не считал себя вправе обращать внимание на разницу в вероисповедании.

И гугеноты, и католики были в моих глазах одинаково французами». Впрочем, взгляд Ришельё на религиозный вопрос не имел прочной почвы в народном сознании, так что, когда полвека спустя Людовик XIV отменил Нантский эдикт, мера эта не вызвала со стороны общественного мнения ни малейшего протеста.

Вслед за тем спор о престолонаследии в герцогстве Мантуанском дал ему повод захватить укрепленный город Пиньероль, обладание которым открывало французам свободный доступ в Италию. Испания и Австрия не могли воспрепятствовать этому захвату, так как Тридцатилетняя война была тогда в самом разгаре.