![](/files/books/160/oblozhka-knigi-zapiski-teatralnoy-krysy-staraya-orfografiya-74814.jpg)
Текст книги "Записки театральной крысы [старая орфография]"
Автор книги: Аркадий Аверченко
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
ВЪ ЛѢТНИХЪ САДАХЪ
Передъ открытой сценой въ толпѣ я вижу двухъ людей…
Одинъ – личность совершенно ординарная, за то другой, сразу приковываетъ къ себѣ вниманіе вдумчиваго человѣка. По виду онъ приказчикъ обувнаго, или писчебумажнаго магазина, а на лицѣ у него написано, что онъ разъ навсегда рѣшилъ всѣ жизненные вопросы и на этомъ почилъ. Отупѣлый взглядъ и срѣзанная задняя часть головы подчеркиваютъ, что этого человѣка не собьешь съ занятой имъ позиціи.
И, дѣйствительно:
– Ну, скажи же, скажи ты мнѣ, – нудится и юлитъ около него ординарный человѣкъ. – А вотъ какъ ты это поймешь, – я въ Вилла-Родэ видѣлъ: выходитъ человѣкъ съ куклой, бросаетъ ее объ-земь, топчетъ, снимаетъ ей голову, опять приставляетъ, а напослѣдокъ, оказывается, что кукла-то это – настоящій человѣкъ, съ живой головой. Это какимъ путемъ?
– Электричество, – вѣско отвѣчаетъ приказчикъ, разрѣшившій всѣ жизненные вопросы.
– Да-съ? Электричество? Ну, а какъ вы объясните сей фактъ, милостивый государь, что этотъ велосипедистъ влѣзаетъ на одно-оденешенькое колесо и на немъ съ лѣстницы скатывается? Тоже электричество?
Непонятно, почему ординарная личность такъ волнуется; вѣроятно, потому, что это – столкновеніе двухъ міровозрѣній и характеровъ: пытливой, мятущейся, ищущей разрѣшенія міровыхъ загадокъ души, – и души, уже все постигшей, все себѣ объяснившей.
– Какъ ты объ этомъ колесѣ поймешь?
– Электричество.
– Электричество? Да-съ? Вы такъ думаете? Гдѣ же тогда проволока, соединенная со станціей?
– Безпроволочное. Воздушныя волны.
– Воздушныя волны? А то, что человѣкъ давеча на кровати аршинъ на пять подпрыгивалъ – и это электричество?
– Электричество.
– Ну, такъ я послѣ этого съ тобой и разговаривать не желаю.
– И не надо. Разъ ты не можешь разсуждать научно, – не разговаривай.
Но незначительный человѣкъ не можетъ успокоиться. Его сердце раздираютъ обида и сомнѣніе.
– Ну, допустимъ даже вліяніе системы электричества на механическіе предметы обихода, но живой организмъ?! Изволили видѣть, тутъ-же на открытой сценѣ тюленей? Этакій дуракъ, да носомъ шаръ перебрасываетъ. Да вѣдь какъ! Не въ обиду ему будь сказано – совершенно прекрасно. Значитъ, тюлени тоже электрическіе? Это какъ, а?
– Тюлени не электрическіе. А шаръ – да. Электричествомъ въ дѣйствіе приводится.
Незначительный человѣкъ оскорбленно улыбается. Тщетно бьется эта маленькая пытливая душа о стѣну, воздвигнутую такъ мощно его противникомъ.
Страшное напряженіе мысли – и незначительный человѣкъ снова оборачивается съ торжествующимъ лицомъ къ замкнувшемуся въ себѣ приказчику.
– Вотъ тебѣ дрессированные слоны… Какъ вы поймете это, если этакая машинища танцуетъ, ходитъ на заднихъ лапахъ и разговариваетъ съ помощью хобота и криковъ по телефону. Это что-жъ по вашему – слонячье электричество?
– Если бы ты зналъ, что такое животный магнетизмъ, происходяшій съ помощью электрическихъ волнъ – ты бы не разговаривалъ. А телефонъ, по которому говоритъ твой слонъ, тоже изъ чего состоитъ? Изъ электричества.
– Онъ не мой слонъ. Можешь самъ его на шею себѣ повѣсить!
Незначительному человѣку жарко, душно и обидно, а противникъ его спокоенъ. Живется ему, очевидно, легко. Все понято, все объяснено, безпокоиться не о чемъ.
Кажется, въ глубинѣ души я ему немного завидую.
* * *
Въ седьмомъ ряду сидѣлъ молодой господинъ въ зеленой шляпѣ, бѣлыхъ перчаткахъ и клѣтчатыхъ брюкахъ… Пріѣхалъ онъ вчера изъ Елабуги и, поэтому, робко озирался при всякомъ новомъ появленіи зрителя одного съ нимъ ряда, а при видѣ суетившагося капельдинера, въ десятый разъ засовывалъ пальцы въ жилетный карманъ, съ цѣлью убѣдиться, не утерянъ ли купленный имъ билетъ?
Въ Елабугѣ молодой господинъ велъ себя очень нравственно, а, пріѣхавши въ Петербургъ, рѣшилъ вести себя безнравственно и сегодня предполагалъ окунуться въ омутъ столичнаго разврата, на что отложилъ изъ оставшихся на обратную дорогу 14 рублей.
– Я думаю, хватитъ, – размышлялъ молодой господинъ, причемъ сердце его замирало отъ предчувствія неизвѣданныхъ, грѣшныхъ наслажденій. – Выберу какую-нибудь хорошенькую изъ пѣвицъ, угощу скромнымъ ужиномъ, а потомь увезу къ себѣ.
На сценѣ акробаты влѣзали одинъ другому на голову и лазили въ такомъ видѣ по лѣстницамъ, а молодой господинъ изъ Елабуги, не смотря на нихъ, разсуждалъ такъ:
– Ужинъ: два блюда и полбутылки вина краснаго, скажемъ, два рубля… Двугривенный лакею на чай, да рубль на извозчика, когда поѣдемъ ко мнѣ – останется еще 80 копѣекъ на разные непредвидѣнные расходы. Десять же рублей ей за наслажденія ея любовью. Должно хватитъ.
Когда танцовали негръ и негритянка, молодой человѣкъ, полный грѣшныхъ размышленій, подумалъ:
– А что, если ее пригласить ужинать?
Но, увидѣвъ, какъ яростно негръ болталъ ногами и размахивалъ головой, подумалъ, что негръ этотъ злой и, узнавъ о его намѣреніи, поколотитъ испорченнаго молодого человѣка…
Потомъ стали выходить другія пѣвицы и ему многія нравились…
Испанка заставила своей наружностью и танцами сладко сжаться сердце молодого господина, но онъ подумалъ, что она слишкомъ недоступна и остановилъ свой выборъ на какой-то француженкѣ съ голой бѣлой грудью и шикарной походкой.
Когда она удалилась, пропѣвши свои номера, молодой господинъ всталъ и, выйдя, рѣшилъ выждать ея появленія въ садъ.
Скоро она вылетѣла, шумя юбкой, въ чудовищной шляпѣ, выставляя задорную ногу въ чулкѣ блѣдно-розоваго цвѣта.
– Здравствуйте, барышня, – несмѣло привѣтствовалъ ее господинъ изъ Елабуги.
– Трастуте! Што ви катите?
Зная, что нужно быть игривымъ, молодой человѣкъ захихикалъ въ руку и похлопалъ пѣвицу по груди.
– Ну, какъ вы поживаете? Пойдемъ ужинать.
– О, зъ удовольстьемъ! – сказала весело пѣвица, беря его подъ руку. – Ведить меня на террасъ.
И они усѣлись за столикомъ и молодой человѣкъ, пока она просматривала карточку, вновь провѣрилъ себя:
– Ужинъ – 2 рубля, лакею и на извозчика – 1 рубль 20 копѣекъ, непредвидѣнные расходы – 80 копѣекъ и ей завтра утромъ 10 рублей. Хватитъ.
– Шеловѣкъ! – командовала француженка. – Бутылку Мутонъ-Ротшильдъ, котлеты даньенъ, спаржа и сернистой икры одинъ порцій. А што ти вибираешь, милый?
Молодой господинъ изъ Елабуги, взялъ, улыбаясь, карточку, но сейчасъ же поблѣднѣлъ и покачнулся.
Онъ долго думалъ что-то, перелистывая карточку и шепча какія-то цифры, и потомъ костенѣющимъ языкомъ спросилъ лакея:
– А что… у васъ… хорошо дѣлаютъ битки по-казацки?
Когда ему подали битки, онъ, обжигаясь, съѣлъ ихъ и, вынувъ кошелекъ, подозвалъ лакея.
– Здѣсь, вѣроятно, 13 рублей 30 копѣекъ.
– Такъ точно-съ. Ровно 13 рублей 30 копѣекъ.
– Вотъ получите, пожалуйста. Я, видите ли, долженъ сейчасъ пойти къ знакомому одному… тутъ близко живетъ… чиновникъ контрольной палаты… брюнетъ такой. А ты, милая, подожди. Я сейчасъ приду и тогда выпьемъ шампанскаго… бутылки четыре!
Молодой господинъ, съежившись, вышелъ изъ сада и пошелъ домой, въ номера на Лиговкѣ, разспрашивая у городовыхъ дорогу…
* * *
Ничто не доставляетъ мнѣ такого удовольствія, какъ выходъ русской шансонетной пѣвицы.
Она вылетаетъ на сцену какъ-то бокомъ на прямыхъ негнущихся ногахъ, и пока оркестръ играетъ ритурнель – дѣлаетъ слѣдующее: взглянетъ въ потолокъ, потомъ большимъ пальцемъ руки поправитъ спустившуюся съ плеча ленточку, замѣняющую рукавъ, а потомъ поглядитъ въ зрительный залъ и кому-то кивнетъ головой.
Кому? Тотъ столикъ, которому она кивнула, пустъ, но у нея есть свой разсчетъ: подчеркнуть публикѣ, что гдѣ-то въ залѣ у нея есть поклонникъ, бросающій на нее тысячи, и что она не такая ужъ замухрышка, какъ нѣкоторые думаютъ.
Поетъ она хладнокровно, – бережно сохраняя темпераментъ для личной жизни.
Всѣ русскіе шансонетные куплеты на одинъ ладъ: или «мама ей скрипку подарила, которую она берегла, пока не явился музыкантъ», или она «хорошая наѣздница и, поэтому, предпочитаетъ всему хлыстъ». Символы мѣняются: вмѣсто хлыста, она прославляетъ аэропланъ, пишущую машину или массажъ.
Кто прослушаетъ десятокъ русскихъ шансонетныхъ куплетовъ – тотъ установитъ слѣдующія излюбленныя незыблемыя рифмы; «старикъ – пирикъ», «я – друзья», «о, да – всегда», «разъ – экстазъ» и «корнетъ – кабинетъ».
Одна пѣвица, послѣ своего номера подошла къ намъ и сказала:
– Угостили бы вы ужиномъ, а?
– По нѣкоторымь причинамъ, – возразилъ я, – мы съ товарищемъ не можемъ афишировать нашей съ вами многолѣтней дружбы. Вмѣсто этого, послушайте, какую я сочинилъ шансонетку…
И я запѣлъ:
Одинъ старикъ,
Надѣвъ парикъ,
Позвалъ меня вдругъ въ кабинетъ;
А тамъ сидѣлъ уже корнетъ!
Я въ этотъ разъ
Пришла въ экстазъ,
Клянусь въ томъ я,
Мои друзья,
Люблю корнетовъ лишь всегда,
Ихъ обожаю я, о, да!
– Неужели, сами сочинили?! – удивилась пѣвица… – Какая прелесть! Можно переписать?
НАРОДНЫЙ ДОМЪ
Когда Мифасовъ и я собрались ѣхать въ Народный Домъ – къ намъ присталъ и художникъ Крысаковъ:
– Возьмите меня!
– А зачѣмъ?
– Да вѣдь вы ѣдете въ Народный Домъ?..
– Ну?
– А я знатокъ народныхъ обычаевъ, вѣрованій и всего, вообще, народнаго быта. Кромѣ того, я знатокъ русскаго языка.
Послѣднее было безспорно. Стоило только Крысакову встрѣтиться съ извозчикомъ, маляромъ или оборваннымъ мужнчкомъ, собирающимъ на погорѣльцевъ – Крысаковъ сразу вступалъ съ ними въ разговоръ на самомъ диковинномъ языкѣ:
– Пожалуйте, баринъ, отвезу.
– А ты энто, малый, не завихляешься-то ничего такого, вобче? По обыкности, не объерепенишься?
Извозчикъ съ глубокимъ изумленіемъ прислушивался къ этимъ словамъ;
– Чего-о-о?
– Я говорю: шеломѣть-то неповадно съ устатку. Дыкъ энто какъ?
– Пожалуйте, баринъ, отвезу, – робко лепеталъ испуганный такими странными словами извозчикъ.
– Коли животина истоманилась, – вѣско возражалъ Крысаковъ, – то не навараксишь, какъ быть слѣдъ. Космогонить то всѣ горазды на подысподъ.
– Должно, нѣмецъ, – печально бормоталъ ущемленный плохими дѣлами Ванька и гналъ свою лошаденку подальше отъ затѣйливаго барина.
А Крысаковъ уже подошелъ къ маляру, лѣниво мажущему кистью парадную дверь, и уже вступилъ съ нимъ въ оживленный разговоръ.
– Выхмарило сегодня на гораздое вёдро.
– Эге, – хладнокровно кивалъ головой маляръ, прилежно занимаясь своимъ дѣломъ.
– А на вытулкахъ не чемезишься, какъ быть слѣдъ.
– Эге, – бормоталъ маляръ, стряхивая краску съ кисти на бариновы ботинки.
– То-то. Не талдыкнутъ, дыкъ и гомозишься не съ поскоку.
– Эге.
Потомъ Крысаковъ говорилъ намъ:
– Надо съ народомъ говорить его языкомъ. Только тогда онъ не сожмется передъ тобой и будетъ откровененъ.
Вотъ почему мы взяли съ собой Крысакова.
Я хочу открыть Америку:
– Читатели! Вы всѣ, въ комъ еще не заглохла жажда настоящей жизни, любовь къ настоящему простому, ясному человѣку, стремленіе къ искреннему веселью и непосредственной радости – сходите въ Народный Домъ, потолкайтесь въ толпѣ.
– «Дѣйствительно, открылъ Америку», – подумаетъ кто-нибудь, пожавъ плечами.
Нечего пожимать плечами. Большинство читателей въ Народномъ Домѣ ни разу не было, и я, какъ новый Колумбъ, уподобивъ читателей – испанцамъ – предлагаю имъ новую только что открытую мною, страну – Народный Домъ.
Всякій испанецъ поблагодаритъ меня, если ему взбредетъ въ голову, на основаніи этихъ строкъ, потолкаться по обширной территоріи Народнаго Дома.
Крысаковъ, по крайней мѣрѣ, пришелъ въ восторгъ.
– Какой просторъ! Какія милыя славныя лица… Вотъ онъ настоящій русскій народъ. И какое искреннее веселье!
Туть же онъ заговорилъ съ однимъ парнемъ, восхищенно глазѣвшимъ на измазанныхъ мѣломъ клоуновъ.
– Энто, стало быть, скоморошество вдругорядь причинно и изничтоженію кручинушки, котора, какъ змѣя злоехидная, сосетъ-томитъ молодецкую грудь… Взираешь на таку посмѣху, да и только тряхнешь кудрями.
Дѣйствительно, у парня на лицѣ выразилось сильнѣйшее желаніе тряхнуть кудрями – только не своими, а Крысаковскими.
– Ты чего ко мнѣ привязался, – сказалъ парень очень угрюмо, – я-жъ тебя не трогаю.
– Ничего, ничего, не обижайся, – примирительно сказалъ Мифасовъ, покрутивъ за спиной Крысакова пальцемъ около лба. – Не бойся, милый; онъ добрый.
– Вотъ смотри, что значитъ наметавшійся глазъ, – шепнулъ мнѣ Крысаковъ. – Стоило только поговорить мнѣ съ нимъ двѣ минуты, какъ я уже знаю, кто онъ такой… Онъ полотеръ!
– Вы полотеръ? – спросилъ Мифасовъ парня.
– Нѣтъ, – общительно сказалъ парень. – Я газетчикъ. Газетами торгую.
– Но, можетъ быть, вы газетами торгуете просто такъ… изрѣдка, для удовольствія? – съ нѣкоторой надеждой спросилъ Крысаковъ.
– Кой чортъ для удовольствія! Съ восьми утра до восьми вечера не очень-то постоишь для удовольствія.
– Ага! Но вы, вѣоятно, все-таки изрѣдка натираете полы? Такъ, знаете, просто, для практики.
– Да чего-жъ ихъ тереть-то? – удивился парень.
– Ну, просто такъ… У себя въ квартирѣ, а? Паркетъ, а? Знаете, такой… квадратики.
Парень съ сожалѣніемъ поглядѣлъ на Крысакова, сочувственно кивнулъ намъ головой и отошелъ.
* * *
Ни въ какомъ Луна-Паркѣ не встрѣтишь такого веселья на «чертовомъ колесѣ», какъ въ Народномъ Домѣ.
Я видѣлъ катающихся въ Луна-Паркѣ: мрачно, страдальчески сдвинутыя брови, отчаянныя лица людей, которые рѣшили путемъ катанья на колесѣ порвать нить надоѣвшей жизни, стоны и охи, когда колесо разбросаетъ въ разныя стороны всю эту кучу скучающего человѣческаго мяса.
Не то въ Народномъ Домѣ. Прежде всего, здѣсь на «чертовомъ колесѣ» катаются титаны, выкованные изъ желѣза. Не успѣетъ колесо остановиться, какъ на него со всѣхъ сторонъ, подобно лавинѣ обрушиваются чековѣческія тѣла; со всего размаха, съ трескомъ и хрустомъ костей бросается веселящійся русскій народъ на деревянное колесо. Въ одну минуту образуется живая гора изъ перепутавшихся рукъ; ногъ, головъ…
– Вжжж!.. – вертится колесо – и вся эта живая гора, какъ щепки со страшнымъ стукомъ, громомъ и грохотомъ разбрасывается въ разныя стороны.
– Крѣпко нынче стали людей дѣлать, – задумчиво сказалъ Мифасовъ, глядя на мальчишку, который, сдѣлавъ двухаршинный прыжокъ и, шлепнувшись животомъ о деревянный полъ, вдругъ завертѣлся вмѣстѣ съ колесомъ, вылетѣлъ на барьеръ, ударился объ него головой и дико захохотал, не обращая вниманія на то, что какой-то рыжій мужикъ топчетъ каблучищемъ сапога его грязную рученку.
Весело, чортъ возьми. И никто ни на кого не обижается.
Наконецъ-то бѣдный, безправный русскій народъ достигъ идеала своей національной игры: мала куча – крыши нѣту.
На особой эстрадѣ – танцы. Здѣсь, въ Народномъ Домѣ – танцы – священнодѣйствіе. У всѣхъ серьезныя, углубленныя и какъ-то внутренно просвѣтленныя лица.
Кухарки отплясываютъ съ благоговѣйнымъ выраженіемъ огрубѣвшаго у плиты лица. Модистки танцуютъ съ опредѣленнымъ убѣжденіемъ, что это не шутки, не игрушки, и что громкій голосъ или смѣхъ – звучалъ бы въ данномъ случаѣ кощунственно.
Мы долго не сводили глазъ съ военнаго писаря, который думалъ, что онъ Нижинскій, – и танцовалъ такъ, будто бы весь свѣтскій, административный и дипломатическій міръ Парижа собрался полюбоваться на него. Мы видѣли писаря, разочарованнаго аристократа, который танцовалъ, еле-еле шевеля ногами, и которому все надоѣло: и этотъ блескъ, шумъ и, вообще, вся эта утомительная свѣтская жизнь. Мы видѣли какого-то восторженнаго человѣка, съ глазами, поднятыми молитвенно къ небу.
Онъ прикасался къ дамѣ кончиками пальцевъ, нѣжно переставлялъ искривленные портняжной работой ноги, а взоръ его купался въ высотѣ, и онъ видѣлъ тамъ ангеловъ.
Мы видѣли высокаго нескладнаго молодого человѣка со множествомъ веснушекъ, но за то безъ всякихъ бровей и рѣсницъ; этотъ молодой человѣкъ работалъ ногами такъ, какъ не можетъ работать поденщикъ; это усердіе свойственно только сдѣльнымъ рабочимъ. Про него Крысаковъ сказалъ:
– Вотъ типичный клеркъ маленькой банкирской конторы.
Впрочемъ, черезъ пять минутъ «клеркъ» сказалъ своей дамѣ:
– Вотъ какъ за цѣлый-то день молоткомъ намахаешься – такъ на вашу тяжесть мнѣ наплевать.
– Видишь, – сказалъ Мифасовъ Крысакову. – Это молотобоецъ, а ты говоришь – клеркъ.
– Ну, это еще вопросъ, – нахально пожалъ плечами Крысаковъ. – Можетъ быть, онъ въ банкирской конторѣ вбивалъ молоткомъ какіе нибудь гвозди для плакатовъ и діаграммъ биржевыхъ сдѣлокъ.
Уходя, мы насолили Крысакову въ отплату за его развязность – какъ могли. Именно, пробираясь сквозь толпу впереди Крысакова, Мифасовъ говорилъ вполголоса:
– Пожалуйста, господа, дайте дорогу. Сзади меня опасный сумасшедшій, не надо его злить. Онъ только что выписался изъ больницы, и снова ему плохо. Осторожнѣй, господа!..
Когда мы вышли на улицу, Крысаковъ сказалъ:
– Замѣтили, какъ весь народъ смотрѣлъ на меня? Они чувствовали во мнѣ «своего» человѣка, знающаго ихъ бытъ, привычки, языкъ и весь, вообще, укладъ.
ЧЕМПІОНАТЪ БОРЬБЫ
(Очеркъ)
У устроителей чемпіоната есть только одна цѣль, одна мысль – какъ можно больше растянуть время, назначенное для борьбы: каждый день часа на два. Если-бы устроители объ этомъ не заботились, то всѣ пары переборолись бы въ одинъ вечеръ.
Мы знали одного очень симпатичнаго, но слабаго, хилаго атлета, видъ котораго возбуждалъ всеобщую жалость и сочувствіе. Его впалая грудь, худые бока и изможденное лицо наводили многихъ на христіанскую мысль – опредѣлить его въ санаторію, но какъ-то тутъ случилось, что опредѣлился онъ въ чемпіонатъ борьбы.
На второй же вечеръ этотъ честный, простодушный человѣкъ подошелъ къ организатору борьбы и предложилъ ему слѣдующее:
– Я знаю, вы распорядились, чтобы мой противникъ положилъ меня только послѣ двѣнадцатой минуты… Зачѣмъ это? Зачѣмъ тратить напрасно время, которое послано намъ Всевышнимъ, которое такъ дорого, и которое мы должны употреблять съ большей пользой. Сдѣлаемъ такъ: выйдемъ на арену, я пожму противнику руку и лягу самъ на обѣ лопатки. Пусть судьи признаютъ меня побѣжденнымъ.
И что же сдѣлалъ организаторъ борьбы? Послушался здраваго совѣта? Нѣтъ, онъ напалъ на хилаго атлета, раскричался, заявилъ, что онъ не хочетъ зря платить деньги разнымъ дармоѣдамъ и тутъ-же отдалъ распоряженіе противнику хилаго борца – положить его только на девятнадцатой минутѣ.
Хилый атлетъ сталъ бороться, и нѣсколько разъ во время борьбы хотѣлъ потихоньку лечь на обѣ лопатки…
Но противникъ ему попался опытный: онъ зорко слѣдилъ за движеніями хилаго, и едва тотъ касался лопатками ковра, противникъ закладывалъ какой нибудь нельсонъ и спасалъ несчастнаго, переворачивая его на животъ.
Положенъ былъ хилый на девятнадцатой минутѣ страннымъ пріемомъ: онъ просто зацѣпился нечаянно одной ногой за другую и упалъ на спину.
Побѣдителю публика устроила овацію. И было за что: за кулисами онъ признавался, что никогда не приходилось ему вести болѣе трудной борьбы – каждую секунду нужно было зорко слѣдить, чтобы противникъ не легъ на коверъ изъ простого ехидства и лѣни.
Вотъ какимъ образомъ устроители чемпіоната растягиваютъ борьбу вмѣсто одного вечера на цѣлый сезонъ.
Растягиваніе времени замѣчается даже въ мелочахъ: парадъ борцовъ, представленіе ихъ публикѣ и демонстрированіе запрещенныхъ пріемовъ.
Стоитъ только выйти атлетамъ, какъ арбитръ начинаетъ топтаться на мѣстѣ, мямлить и тянуть слова.
Говоритъ долго-долго.
Затѣмъ знакомитъ борцовъ съ публикой, ухитряясь даже дать нѣкоторымъ подробныя характеристики…
– Эгебергъ! Побѣдитель знаменитаго Арвидъ Андерсона, одинъ изъ лучшихъ техниковъ…
– Лурихъ! Чемпіонъ міра. Пользуется отличнымъ успѣхомъ у женщинъ. Имѣетъ тридцать паръ трико, не считая букетовъ! Лурихъ… Не кривляйся.
– Циклопъ! Питается сырымъ мясомъ и имѣетъ тяжелый характеръ. Недавно въ Галиціи умерла его тетка, почему онъ и проситъ у публики снисхожденія. Циклопъ! Алле. Кланяйся публикѣ.
– Муханура! Питается гаоляномъ. Сынъ манжурскихъ полей, орошенныхъ въ свое время кровью двухъ великкхъ державъ. Дитя природы. Тоже проситъ у почтеннѣйшей публики снисхожденія, по причинѣ сильнаго опьяненія на почвѣ рожденія сына. Запрещаются слѣдующіе пріемы: удары о полъ головы противника, сдѣлавшаго мостъ; сдавливаніе горла; выкалываніе глазъ; вырываніе ноздрей; вырѣзываніе ремней изъ спины противника; оскорбленіе памяти предковъ противника; полученіе изъ банковъ денегъ по фальшивымъ векселямъ; храненіе нелегальной литературы и – продажа напитковъ на выносъ въ незапечатанной посудѣ по вольной цѣнѣ.
Арбитръ долго еще перечисляетъ запрещенные пріемы, а время идетъ…
Конечно, при желаніи время можно растянуть еще больше: когда борцы сходятся и пожимаютъ другъ другу руки, одинъ можетъ сдѣлать пріятно удивленное лицо и прикинуться, что онъ встрѣтился съ противникомъ впервые.
– Какъ?! И ты здѣсь въ чемпіонатѣ? Вотъ не ожидалъ! Сколько лѣтъ, сколько зимъі Ну, какъ поживаешь? Давно видѣлъ Поддубнаго?
И, усѣвшись на коврѣ, оба поведутъ оживленную бесѣду о прошломъ, прерываемые негодующими криками нетерпѣливой публики.
Конечно, скудность фантазіи борцовъ мѣшаетъ имъ продѣлать вышеозначенный пріемъ, и они ограничиваются тѣмъ, что возятся безплодно на коврѣ, заботливо предостерегая другъ друга отъ паденія на обѣ лопатки раньше срока.
Время отъ-времени борецъ «возмущается некорректностью противника». Этотъ пріемъ заключается въ слѣдующемъ: одинъ борецъ хватаетъ другого за носъ или дергаетъ за ухо… Потерпѣвшій дѣлаетъ оскорбленное лицо и нервно подходитъ къ судейскому столу, вступая съ судьей въ тихій энергичный разговоръ, прерываемый размашистыми жестами.
Борецъ. – Когда же вы отдадите мнѣ три рубля, которые занимали на одинъ день?! (указываетъ рукой на противника и касается своего уха).
Судья. – Ей-Богу, сегодня нѣтъ. Завтра отдамъ. (Качаетъ укоризненно головой по направленію другого борца).
Борецъ. – Вы каждый день говорите завтра, а я что-то своихъ денегъ не вижу… (грозитъ кулакомъ противнику и показываетъ рукой за кулисы, подчеркивая этимъ, что уйдетъ и бороться съ такимъ человѣкомъ не будетъ).
Судья. – Завтра у меня маленькая получка, и я отдамъ (энергичный жестъ рукой по направленію къ ковру).
Публика (волнуясь). – Въ чемъ дѣло?
Арбитръ (приближаясь къ рампѣ) – Борецъ Соловьевъ заявляетъ судьѣ, что онъ отказывается отъ борьбы съ грубымъ Корнацкимъ. Судья обѣщалъ сдѣлать Корнацкому выговоръ за некорректность.
На эти переговоры уходитъ минутъ пять. Время подползаетъ къ «полицейскому часу».
Противники снова сходятся, но арбитръ не дремлетъ:
– Одна минута перерыва!
* * *
Охъ… Почему не:
– Одинъ годъ перерыва?!
Почему не:
– Десять лѣтъ перерыва?!
Какъ бы хорошо всѣ отдохнули.