Текст книги "Старческое"
Автор книги: Аркадий Аверченко
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Аркадий Аверченко
Старческое
Падают, падают желтые листья на серые, скользкие дорожки. Нехотя падают.
Оторвется лист и тихо, неуверенно колеблясь, цепляясь за каждую ветку, за каждый сук, падает, падает лист, потерявший все соки, свернувшийся, как согбенный старичок.
– Кхе-кхе…
Невеселую песню тянет тонким голосом запутавшийся среди черных голых ветвей ветер, тоже состарившийся с весны, когда было столько надежд и пышного ощущения своего бытия.
У черта на куличках теперь эти надежды и это пышное ощущение бытия!
Где та нарядная береза, которую он любил целовать в теплый задумчивый вечер, когда озеро гладко, как дорогое зеркало, а оттуда, где закат, доносится мирный, умилительный колокольный звон?
От березы остался грязный скелет, и сама она вместо гармоничного шелеста издает такой печальный скрип, что взять бы да и повеситься на ней от тоски и ужаса.
И еще упало несколько листьев. И еще…
– Кхе-кхе…
К вам, бедные старики человеки, обращаются мои взоры, и тоска давит сердце: ведь и я буду стариком.
Не хочется…
Как сухие листья, опадут мои нежные, шелковистые волосы – мои волосы! Как сучковатые ветви, станут мои гибкие сильные руки – мои руки! Уродливыми корнями уйдут в землю мои стройные ноги, каждый мускул которых напрягался и дрожал, когда несли они меня к любимой, – мои сильные ноги! Темная кора, вся в морщинах и царапинах, будет покрывать пригнувшееся к земле тело – мое тело, которое жадно целовали ненасытные женские губы.
Падайте листья, пригибайся ствол – к земле, к земле! Уходи в землю, старый дурак, нечего тебе шамкать о каких-то любимых и любящих женщинах, – кто тебя, корявую колоду, мог поцеловать?
– Да ведь целовали же! Целовали! Ну, вот еще, ей-богу, целовали… И как!
Бедные старики.
Не старик я, а буду стариком.
Богатая у меня фантазия, роскошная фантазия! Вот захочу сейчас, закрою глаза, да и представлю себе, ясно, как на солнце, – отрывок, огрызочек моей старческой жизни. Слушай, читатель. Кхе-кхе…
* * *
Шелковыми волосами, нежной щекой трется о мою заскорузлую, жилистую руку внук Костя, Саша или Гриша, как там его заблагорассудят назвать нежные родители.
– Дед, – говорит Костя, – что ты все спишь да спишь… Рассказал бы что-нибудь. Эх, ты!.. А еще мамка говорит, что писателем был.
Мои потухшие глаза чуть-чуть загораются.
– А ведь был же! Ей-богу, был! Помню, выпустил я как-то книжку «Веселые устрицы». Годов тому поди пятьдесят будет. Один критик возьми и напиши: «Этот, говорит, молодой человек подает надежды…»
– Подал? – спрашивает внук, с любопытством оглядывая морщинистого «молодого человека».
– Что подал?
– А надежды-то.
– А пес его знает, подал или не подал! Разве тут было время разбирать? Да ты сам взял бы какую книжку с полки, да почитал бы дедову стряпню, хе-хе-кхе… Кхе!
– Ну ее, – с наивной жестокостью детской ясной души морщится внук. – Еще недоставало чего! Почитать… Ничего я там не пойму.
А у меня уже и самолюбия авторского не осталось. Все старость проклятая выела.
Даже не обидно.
– Ну, чего ты там не поймешь? В мое-то время люди все понимали. Неужто уж умнее были?
– Нет, непонятно, – вздыхает внук. – Вдруг сказано у тебя там: «Приятели чокнулись, выпили по рюмке водки и, поморщившись, поспешили закусить. „По одной не закусывают, – крякнул Иван Иванович…“» Ни черта, дедушка, тут не разберешь.
– Вот те раз! Чего ж тут непонятного?
– Да что это такое водка? Такого и слова нет.
Молодостью повеяло на меня от этого слова – водка.
– Водка-то, такое слово было.
– Что же оно значит?
– А напиток такой был. Жидкость, понимаешь? Алкогольная.
– Для чего?
– А пить.
– Сладкая, что ли?
– Эва, хватил. Горькая, брат, была. Такая горькая, что индо дух зашибет.
– Горькая, а пили. Полезная, значит, была? Вроде лекарства?
– Ну, насчет пользы – это ты, брат, того. Нищим человек от нее делался, белой горячкой заболевал, под заборами коченел.
– Так почему же пили-то? Веселым человек делался, что ли?
Я задумчиво пожевал дряхлыми губами.
– Это как на чей характер. Иной так развеселится, что вынет из кармана ножик и давай всем животы пороть.
– Так зачем же пили?
– Приятно было.
– А вот у тебя там написано: «Выпили и поморщились». Почему поморщились?
– А ты думаешь, вкусная она. Выпил бы ты, так похуже, чем поморщился…
– А почему они «поспешили закусить»?
– А чтоб вкус водочный отбить.
– Противный?
– Не без того. Крякать тоже поэтому же самому приятно было. Выпьет человек и крякнет. Эх, мол, чтоб ты пропала, дрянь этакая!
– Что-то ты врешь, дед. Если она такая противная на вкус, почему же там дальше сказано: «По одной не закусывают».
– А это, чтоб сейчас другую выпить.
– Да ведь противная?
– Противная.
– Зачем же другую?
– А приятно было.
– Когда приятно – на другой день?
– Тоже ты скажешь: «на другой день», – оживился я. – Да на другой день, брат, человек ног не потащит. Лежит и охает. Голова болит, в животе мутит, и на свет божий глядеть тошно до невозможности.
– Может, через месяц было хорошо?
– Если мало пил человек, то через месяц ничего особенного не было.
– А если много, дед, а? Не спи.
– Если много? Да если, брат, много, то через месяц были и результаты. Сидит человек с тобой и разговаривает, как человек. Ну а потом вдруг… трах! Сразу чертей начнет ловить. Смехи. Хи-хи. Кхе-кхе!
– Ка-ак ловить? Да разве черти есть?
– Ни шиша нет их и не было. А человеку кажется, что есть.
– Весело это, что ли, было?
– Какой там! Благим матом человек орал. Часто и помирали.
– Так зачем же пили? – изумленно спросил внук.
– Пили-то? Да так. Пилось.
– Может, после того как выпьют, добрыми делами занимались?
– Это с какой стороны на какое дело взглянуть. Ежели лакею физиономию горчицей вымажет или жену по всей квартире за косы таскает, то для мыльного фабриканта или для парикмахера это – доброе дело.
– Ничего я тебя не понимаю.
Внук накрутил на палец кольцо своих золотых волос и спросил, решив, очевидно, подойти с другой стороны:
– А что это значит «чокнулись»?
– А это делалось так: берет, значит, один человек в руку рюмку и другой человек в руку рюмку. Стукнут рюмку о рюмку, да и выпьют. Если человек шесть-семь за столом сидело, то и тогда все перестукаются.
– Для чего?
– А чтобы выпить.
– А если не чокаться, тогда уж не выпьешь?
– Нет, можно и так, отчего же.
– Так зачем же чокались?
– Да ведь, не чокнувшись, как же пить?
Я опустил голову, и слабый розовый отблеск воспоминаний осветил мое лицо.
– А то еще, бывало, чокнутся и говорят: «Будьте здоровы», или «Исполнение желаний», или «Дай бог, как говорится».
– А как говорится? – заинтересовался внук.
– Да никак не говорится. Просто так говорилось. А, то еще говорили: «Пью этот бокал за Веру Семеновну».
– За Веру Семеновну, – значит, она сама не пила?
– Какое! Иногда как лошадь пила.
– Так зачем же за нее? Дед, не спи! Заснул…
А я и не спал вовсе. Просто унесся в длинный полуосвещенный коридор воспоминаний.
Настолько не спал, что слышал, как, вздохнув и отойдя от меня к сестренке, Костя заметил соболезнующе:
– Совсем наш дед Аркадий из ума выжил.
– Кого выжил? – забеспокоилась сердобольная сестра.
– Сам себя. Подумай, говорит, что пили что-то, от чего голова болела, а перед этим стукали рюмки об рюмки, а потом садились и начинали чертей ловить. После ложились под забор и умирали. Будьте здоровы, как говорится!
Брат и сестра взялись за руки и, размахивая ими, долго и сочувственно разглядывали меня.
Внук заметил, снова вздохнув:
– Старенький, как говорится.
Сестренке это понравилось.
– Спит, как говорится. Чокнись с ним скалкой по носу, как говорится.
– А какая-то Вера Семеновна пила, как лошадь.
– Как говорится, – скорбно покачала головой сестренка, – совсем дед поглупел, что там и говорить, как говорится.
Никогда, никогда молодость не может понять старости.
Плохо мне будет в 1954 году, ох, плохо!.. Кхе-кхе!..