Текст книги "Трудно быть богом. Хищные вещи века"

Автор книги: Аркадий Стругацкий

Соавторы: Борис Стругацкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Я запер окно и опустил шторы.Дверь из кабинета в спальню я тоже запер. Потом я отправился в ванную и пустил горячую воду.Я все сделал по инструкции: поставил приемник на полочку для мыла, бросил в воду несколько таблеток «Девона» и кристаллики ароматической соли и хотел уже проглотить таблетку, когда вспомнил, что необходимо еще «развязаться». Мне не хотелось беспокоить ребятишек, да это и не понадобилось: початая бутыль с бренди нашлась в туалетном шкафчике. Я сделал несколько глотков прямо из горлышка, закусил таблеткой, потом разделся догола, залез в ванну и включил приемник.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Я нарочно не включал терморегулятор,и,когда вода остыла,я очнулся. Вопил приемник,блеск яркого света на белых стенах резал глаза. Я основательно озяб и покрылся пупырышками.Выключив приемник, я пустил горячую воду и остался в ванне,наслаждаясь приливающим теплом и очень странным, очень новым ощущением полной,какой-то космически огромной пустоты.Я ожидал похмелья,но похмелья не было.Было просто хорошо. И было очень много воспоминаний. И очень хорошо думалось, словно после долгого отдыха в горах…

В середине прошлого века Олдс и Милнер занимались экспериментами по мозговой стимуляции.Они вживляли электроды в мозг белых крыс. У них была варварская техника и варварская методология,но,отыскав в мозгу у крыс центры наслаждения,они добились того, что животные часами нажимали на рычажок, замыкающий ток в электродах,производя до восьми тысяч самораздражений в час. Эти крысы не нуждались ни в чем реальном. Они знать ничего не хотели, кроме рычага.Они игнорировали пищу, воду, опасность, самку, их ничто в мире не интересовало,кроме рычага стимулятора. Позже опыты были поставлены на обезьянах и дали те же результаты. Ходили слухи, что кто-то ставил такие эксперименты на преступниках, приговоренных к смерти…

То было тяжелое для человечества время: время угрозы атомного уничтожения, время непрерывных малых войн по всему лицу планеты,время, когда большинство населения голодало, но даже тогда английский писатель и критик Кингсли Эмис, узнав об опытах с крысами, написал: «Не могу утверждать, что это пугает меня сильнее,нежели Берлинский или Тайваньский кризис,но должно,по-моему, пугать сильнее». Он многого опасался в будущем, этот умный и ядовитый автор «Новых карт ада»,и,в частности,он предвидел возможности мозговой стимуляции для создания иллюзорного бытия,столь же или более яркого,нежели бытие реальное.

В конце века, когда наметились первые триумфы волновой психотехники и стали пустеть психиатрические лечебницы, в хоре восторженных воплей научных комментаторов раздражающим диссонансом прозвучала брошюрка Криницкого и Миловановича. В заключительной ее главке педагог Криницкий и инженер Милованович писали примерно следующее. В огромном большинстве стран мира воспитание молодого поколения находится на уровне восемнадцатого-девятнадцатого столетия.Эта давняя система воспитания ставила и ставит своей целью прежде всего и по преимуществу подготовить для общества квалифицированного участника производственного процесса. Эту систему не интересуют все остальные потенции человеческого мозга, и поэтому вне производственного процесса современный человек в массе остается психологически человеком пещерным, Человеком Невоспитанным. Неиспользование этих потенций имеет результатом неспособность индивидуума к восприятию нашего сложного мира во всех его противоречиях, неспособность связывать психологически несовместимые понятия и явления, неспособность получать удовольствие от рассмотрения связей и закономерностей, если они не касаются непосредственного удовлетворения самых примитивных социальных инстинктов. Иначе говоря, эта система воспитания практически не развивает в человеке чистого воображения, фантазии и– как немедленное следствие – чувства юмора. Человек Невоспитанный воспринимает мир как некий по сути своей тривиальный, рутинный, традиционно простой процесс, из которого лишь ценой больших усилий удается выколотить удовольствия, тоже в конце концов достаточно рутинные и традиционные. Но и неиспользованные потенции остаются, по-видимому, скрытой реальностью человеческого мозга.Задача научной педагогики как раз и состоит в том, чтобы привести в движение эти потенции, научить человека фантазии, привести множественность и разнообразие потенциальных связей человеческой психики в качественное и количественное соответствие с множественностью и разнообразием связей реального мира.Эта задача, как известно, и должна стать основной задачей человечества на ближайшую эпоху. Но пока эта задача не решена, остаются основания предполагать и опасаться, что успехи психотехники приведут к таким способам волновой стимуляции мозга,которые подарят человеку иллюзорное бытие, яркостью и неожиданностью своей значительно превышающие бытие реальное. И если вспомнить, что фантазия позволяет человеку быть и разумным существом и наслаждающимся животным, если добавить к этому, что психический материал для создания ослепительного иллюзорного бытия поставляется у Человека Невоспитанного самыми темными, самыми первобытными рефлексами,тогда нетрудно представить себе тот жуткий соблазн,который таится в подобных возможностях…

И вот – слег.

Понятно, почему слово «слег» они пишут на заборах…

Теперь все понятно. Скверно, что это мне понятно… Лучше бы я ничего не понял, лучше бы я, очнувшись, пожал плечами и вылез из ванны разочарованный. Неужели и Строгову это было бы понятно, и Эйнштейну, и Петрарке? Фантазия – бесценная вещь,но нельзя ей давать дорогу внутрь.Только вовне, только вовне… До чего же вкусного червяка забросила какая-то сволочь на удочке в эту заводь! И как точно выбрано время… Да, если бы я командовал уэллсовскими марсианами, я не стал бы возиться с боевыми треножниками, тепловым лучом и прочей ерундой… Иллюзорное бытие… Нет, это не наркотик, куда там наркотикам… Это именно то, что должно было быть. Здесь. Сейчас. Каждому времени свое. Маковые зерна и конопля,царство сладостных смутных теней и покоя– для нищих, для заморенных, для забитых… А здесь никому не нужен покой, здесь ведь не угнетают и никто не умирает от голода, здесь просто скучно. Сытно, тепло, пьяно и скучно. Мир не то чтобы плох, мир скучен. Мир без перспектив, мир без обещаний…А он же не карась,он же все-таки человек… Да, это вам не царство теней,– это именно бытие,настоящее,без скидок,без грезовой путаницы… Слег надвигается на мир, и этот мир будет не прочь покориться слегу.

И вдруг на какую-то долю мгновения я почувствовал, что погиб. И погибать мне было уютно.К счастью, я разозлился. Расплескивая воду, я вылез из ванны, ругаясь, разжигая в себе злобу, натянул на мокрое тело трусы и рубашку и схватил часы. Было три часа, и это могло быть три часа дня, и три часа следующей ночи,и три часа через сто лет. Дурак, подумал я, натягивая брюки. Разжалобился, отпустил Бубу, ведь он готов был дать мне адрес притона… Оперативники были бы уже здесь,и мы накрыли бы все это проклятое гнездо. Гнусное гнездо.Клопиное гнездо. Отвратительную клоаку… И в этот момент по самому дну сознания световым зайчиком прошла какая-то очень спокойная мысль. Но я не уловил ее.

В аптечке я нашел «Потомак»– самое сильное возбуждающее, какое там только было.Сунулся в гостиную,но там посапывали ребятишки,и я вылез в окно. Город, естественно,отдыхал.На Пригородной торчали под фонарями ржущие подростки, по магистралям,залитым светом, бродили галдящие толпы. Где-то орали песни, где-то вопили: «Дрож-ка!», где-то били стекла. Я схватил такси без шофера, нашел индекс Солнечной улицы и набрал его на пульте управления.Машина пошла кружить по городу.В кабине воняло кислятиной,под ногами катались бутылки. На одном перекрестке я чуть не врезался в хоровод завывающих людей, на другом ритмично вспыхивали и гасли цветные огни,– видимо,дрожку можно было устраивать не только на площади.Они отдыхали,они отдыхали во все тяжкие, добрые духовники из Салонов Хорошего Настроения, вежливые таможенники, искусные парикмахеры, нежные матери и мужественные отцы, невинные юноши и девушки,– все сменили дневной облик на ночной,все старались, чтобы было весело и ни о чем не надо было думать…

Я затормозил.На том самом месте.Мне даже почудилось, будто потянуло гарью…

Пек подбил бронетранспортер из «гремучки». Бронетранспортер завертелся на одной гусенице, прыгая на кучах битого кирпича, и наружу сейчас же выскочили двое фашистов в распахнутых камуфляжных рубашках,швырнули в нас по гранате и помчались в тень.Они действовали умело и проворно, и было ясно, что это не сопляки из Королевской гимназии и не уголовники из Золотой бригады,а настоящие матерые офицеры-танкисты. Роберт в упор срезал их пулеметной очередью.Бронетранспортер был набит ящиками с консервированным пивом.Мы вдруг сразу вспомнили, что уже два дня непрерывно хотим пить. Айова Смит забрался в кузов и стал передавать нам банки. Пек вскрывал банки ножом. Роберт,прислонив пулемет к борту, пробивал банки ударом об острый выступ на броне.А Учитель, поправляя пенсне, путался в ремнях «гремучки» и бормотал: «Погодите,Смит, минуточку, вы же видите, у меня заняты руки…» В конце улицы ярко пылал пятиэтажный дом,густо пахло гарью и горячим металлом, мы жадно глотали теплое пиво,мы были мокрые,было очень жарко,а мертвые офицеры лежали на битом и перебитом кирпиче, одинаково раскинув ноги в коротких черных штанах, камуфляжные рубахи сбились к затылку, и кожа на их спинах все еще лоснилась от пота. «Это офицеры,-сказал Учитель,-слава богу.Я больше не могу видеть мертвых мальчиков.Проклятая политика, люди забывают бога из-за нее».– «Какого такого бога?– спросил Айова Смит из кузова.– В первый раз слышу».-«Не надо шутить с этим, Смит,– сказал Учитель. – Все это скоро кончится, и впредь никогда и никому не будет больше позволено отравлять души людей суетностью».– «А как они будут размножаться?»– спросил Айова Смит. Он снова нагнулся за пивом, и мы увидели горелые дыры у него на ягодицах. «Я говорю о политике,– сказал Учитель кротко.– Фашисты должны быть уничтожены,это звери, но этого мало. Есть еще много политических партий, и всем им со всей их пропагандой не место в нашей стране.– Учитель был из этого города и жил в двух кварталах от нашего поста.– Социал-анархисты, технократы, коммунисты, конечно…»– «Я коммунист,-объявил Айова Смит.-Во всяком случае,по убеждениям. Я за коммуну». Учитель растерянно смотрел на него. «И я безбожник, – добавил Айова Смит. – Бога нет, Учитель, и с этим ничего не поделаешь». И тут мы все стали говорить, что мы безбожники, а Пек сказал, что он к тому же за технократию, а Роберт объявил, что отец его– социал-анархист, и дед был социал-анархистом, и ему, Роберту, тоже не миновать стать социал-анархистом, хотя он и не знает, что это такое. «Вот если бы пиво сделалось ледяным, – задумчиво сказал Пек, – я бы с удовольствием поверил в бога». Учитель сконфуженно улыбался и протирал пенсне. Он был хороший, мы всегда над ним подшучивали,и он никогда не обижался.Я с первой же ночи заметил, что храбрости он был невеликой,но и никогда не отступал без команды. Мы все еще шутили и болтали, когда раздался грохот и треск, стена горящего дома обрушилась, и прямо из крутящегося огня, из тучи искр и дыма на нашу улицу выплыл,держась в метре над мостовой,штурмовой танк «мамонт». Такого ужаса мы еще не видели. Выплыв на середину улицы, он повел метателем, словно осматриваясь, затем убрал воздушную подушку и с громом и скрежетом двинулся в нашу сторону. Я опомнился только в подворотне. Танк был уже значительно ближе,и сначала я не увидел никого из наших, но затем в кузове бронетранспортера поднялся во весь рост Айова Смит,выставив перед собой «гремучку», уперев казенник в живот, и стал целиться. Я видел, как отдача согнула его пополам, я видел, как по черному лбу танка ширкнула огненная черта, а затем улица наполнилась ревом и пламенем, и когда я с трудом поднял опаленные веки, улица была пуста и дымилась, и на улице был только танк. Не было бронетранспортера, не было куч битого кирпича, не было покосившегося киоска возле соседнего дома – был только танк. Он словно проснулся теперь, он извергал водопады огня, и улица на глазах переставала быть улицей и превращалась в площадь. Пек сильно ударил меня по шее, и прямо перед лицом я увидел его стеклянные глаза, но не было уже времени бежать к траншее и разворачивать лоток.Мы вдвоем подхватили мину и побежали навстречу танку,и я помню только, что неотрывно смотрел Пеку в затылок, задыхался и считал шаги, и вдруг каска слетела с головы Пека, и Пек упал, и я едва не выронил тяжеленную мину и упал на него.Танк взорвали Роберт и Учитель.Я не знаю, как и когда они это сделали,– должно быть,они бежали вслед за нами с другой миной.Я просидел до утра на середине улицы,держа на коленях перебинтованную голову Пека и глядя на чудовищные гусеницы танка, торчащие из асфальтового озера. И в то же утро как-то сразу все кончилось. Зун Падана сдался со всем своим штабом и уже пленный был застрелен на улице какой-то сумасшедшей женщиной…

Это было то самое место.Мне даже чудилось,будто пахнет гарью и раскаленным металлом. И даже киоск стоял на углу, и он даже был немного перекошенный – в стиле новой архитектуры.А часть улицы, которую танк превратил в площадь, так и осталась площадью,а на месте асфальтового озера был сквер,и в сквере кого-то били. Айова Смит был инженером-мелиоратором из Айовы, Соединенные Штаты. Роберт Свентицкий был кинорежиссером из Кракова,Польша. Учитель был школьным учителем из этого города. Их никто никогда больше не видел, даже мертвыми. А Пек был Пеком, который стал теперь Бубой. Я включил двигатель.

Буба жил в таком же коттедже, как и я, и входная дверь была раскрыта настежь. Я постучал, но никто не отозвался и никто не вышел мне навстречу. Я вошел в темный холл. Свет не загорелся. Дверь на правую половину оказалась запертой, и я заглянул на левую. В гостиной на растерзанной тахте спал бородатый мужчина в пиджаке и без брюк.Чьи-то ноги торчали из-под перевернутого стола. Пахло коньяком, табачным дымом и еще чем-то сладким, как давеча из гостиной тети Вайны. У двери в кабинет я столкнулся с красивой пышной женщиной, которая нисколько не удивилась, увидев меня.

– Добрый вечер, – сказал я. – Простите, Буба здесь живет?

– Здесь,– ответила она,разглядывая меня блестящими,словно масляными глазами.

– Можно его видеть?

– А почему бы нет? Сколько угодно.

– Где он?

– Вот чудак!– она засмеялась. – Ну где может быть Буба?

Я предполагал– где, но сказал:

– Не знаю. Может быть, в спальне?

– Тепло, – сказала она.

– Что тепло?

– Вот дурак. И еще трезвый. Хочешь выпить?

– Нет, – сказал я сердито. – Где Буба? Он мне срочно нужен.

– Плохо твое дело,– сказала она весело.– Ну поищи, поищи, а я пойду.

Она потрепала меня по щеке и вышла.

В кабинете было пусто.На столе возвышалась большая хрустальная ваза с какой-то красноватой дрянью.От нее пахло сладко и тошно. В спальне тоже никого не было,простыни и подушки были скомканы и валялись как попало. Я подошел к двери ванной.В дверь явно стреляли из пистолета,– изнутри,если судить по форме пробоин.Я помедлил,затем взялся за ручку.Дверь была заперта.

Я с трудом открыл ее.Буба лежал в ванне по шею в зеленоватой воде, от воды поднимался пар. На краю ванны хрипел и завывал приемник. Я стоял и глядел на Бубу. На бывшего космонавта-испытателя Пека Зеная. На бывшего стройного мускулистого парня, который в восемнадцать лет покинул свой теплый город у теплого моря и ушел в космос во славу человечества, а в тридцать лет вернулся на родину, чтобы драться с последними фашистами, и остался здесь навсегда.Мне было противно думать, что какой-нибудь час назад я был похож на него. Я потрогал его лицо, подергал за редкие влажные волосы. Он не пошевелился. Тогда я нагнулся над ним, чтобы дать ему понюхать «потомак», и вдруг понял, что он мертв.

Я сбросил на пол приемник и раздавил его каблуком. На полу валялся пистолет.Но Пек не застрелился, просто ему, наверное, мешали, и он стрелял в дверь, чтобы его оставили в покое. Я сунул руки в горячую воду, поднял его и перенес в спальню на кровать. Он лежал весь обмякший, страшный, с глазами, утонувшими подо лбом. Если бы он не был моим другом… Если бы он не был таким замечательным парнем… Если бы он не был таким замечательным работником…

Я вызвал по телефону «скорую помощь» и сел рядом с Пеком. Я старался о нем не думать. Я старался думать о деле. И я старался быть жестким и холодным, потому что по дну моего сознания снова прошел теплый световой зайчик, и на этот раз я понял, что это за мысль. Когда приехал врач, я уже знал, что буду делать дальше.Я найду Эля. Я заплачу ему любую сумму. Может быть, я буду его бить.Если понадобится,я буду его пытать. Он скажет мне, откуда ползет на мир эта зараза. Он назовет мне адреса и имена. Он скажет мне все. И мы найдем этих людей. Мы разгромим и сожжем их тайные мастерские, а их самих мы увезем так далеко, что они никогда не смогут вернуться. Кто бы они ни были. Мы выловим всех,мы выловим всех, кто когда-либо пробовал слег, и их мы тоже изолируем.Кто бы они ни были.Потом я потребую,чтобы изолировали меня, потому что я знаю, что такое слег.Потому что я понял, что это была за мысль, потому что я социально опасен, так же как и они все. И это будет только начало. Начало всех начал, и впереди останется самое важное: СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ ЛЮДИ НИКОГДА, НИКОГДА, НИКОГДА НЕ ЗАХОТЕЛИ УЗНАТЬ, ЧТО ТАКОЕ СЛЕГ. Наверное, это будет дико. Наверное, многие и многие скажут, что это слишком дико, слишком жестоко, слишком глупо, но нам же придется это сделать, если мы только хотим, чтобы человечество не остановилось…

Врач, старый седой человек, положил белый саквояж, нагнулся над Бубой, осмотрел его и сказал равнодушно:

– Безнадежен.

– Вызовите полицию, – сказал я.

Он медленно спрятал в саквояж инструменты.

– В этом нет никакой необходимости, сказал он.– Здесь нет состава преступления. Это нейростимулятор…

– Да, я знаю.

– Ну вот. Второй случай за ночь. Они совсем не знают меры.

– Давно это началось?

– Нет, не очень… Несколько месяцев.

– Так какого же черта вы молчите?

– Молчим? Не понимаю. Это у меня шестой вызов за ночь, молодой человек. Второй случай нервного истощения и четыре случая белой горячки. Вы его родственник?

– Нет.

– Ну ничего. Я пришлю людей.– Он постоял немного,глядя на Пека.– Вступайте в хоровые кружки, – сказал он. – Записывайтесь в лигу раскаявшихся шлюх…

Он бормотал еще что-то,уходя,– старый, равнодушный, сгорбленный человек. Я накрыл Пека простыней, опустил штору и вышел в гостиную. Пьяные гнусно храпели, распространяя запах перегара, и я взял их обоих за ноги, выволок во двор и бросил в лужу возле фонтана. Снова наступал рассвет, звезды гасли на бледнеющем небе. Я сел в такси и набрал на пульте индекс Старого Метро.

Здесь было людно. В регистратуре к барьеру было не пробиться, хотя мне показалось, что бланки заполняли всего два или три человека, а остальные только смотрели, жадно вытягивая шеи.Ни круглоголового,ни Эля за барьером не оказалось, и никто не знал, как их найти. Внизу, в переходах и тоннелях, толкались и кричали пьяные полусумасшедшие мужчины и истеричные женщины. То глухо, то резко и отчетливо гремели выстрелы, дрожал от взрывов бетон под ногами,воняло гарью,порохом,потом, бензином, духами и водкой. Рукоплещущие, визжащие девки теснились вокруг капающего кровью детины с бледным торжествующем лицом,где-то жутко рычали дикие звери.В залах публика бесновалась у огромных экранов, а на экранах кто-то с завязанными глазами веером палил из автомата, прижав приклад к животу, кто-то сидел по грудь в черной тяжелой жидкости, весь синий, и курил толстую трещащую сигару, кто-то с перекошенным от напряжения лицом висел, словно окаменев, в паутине туго натянутых нитей…

Потом я узнал,где Эль.Возле грязного помещения, заваленного мешками с песком, я увидел круглоголового. Он неподвижно стоял в дверях, лицо его было закопчено, от него несло пороховой гарью, и зрачки были во весь глаз. Через каждые пять секунд он нагибался и чистил колени, и он не слушал меня, и пришлось сильно встряхнуть его, чтобы он меня заметил.

– Нету Эля!– гаркнул он.– Нету его, понимаешь? Один дым, понял? Двадцать киловольт, сто ампер, понимаешь? Не допрыгнул!

Он сильно оттолкнул меня,повернулся и устремился в грязное помещение, прыгая через мешки с песком.Расталкивая любопытных, он продрался к низенькой железной двери.

– А ну, пусти! – визжал он. – А ну, я опять! Бог троицу любит…

Дверь гулко захлопнулась за ним, и люди шарахнулись прочь, спотыкаясь и падая. Я не стал ждать, пока он выйдет. Или не выйдет. Он мне больше не был нужен. Оставался только Римайер. Оставалась еще и Вузи, но на нее я не надеялся.Значит, только Римайер. Я не буду его будить, я подожду под дверью.

Уже взошло солнце, и загаженные улицы были пусты. Из каких-то подземных стоянок выползали и принимались за работу дворники-автоматы.Они знали только работу, у них не было потенций, которые стоило развивать, но зато у них не было и первобытных рефлексов. Возле «Олимпика» мне пришлось остановиться и пропустить длинную колонну красных и зеленых людей, закованных в дымящуюся чешую, которые, трудно волоча ноги, проплелись из одной улицы в другую, оставив за собой запах пота и краски. Я стоял и ждал, пока они пройдут, а солнце уже озаряло громаду отеля и весело блестело на металлическом лице Владимира Сергеевича Юрковского, смотревшего, как и при жизни, поверх всех голов. Потом они прошли, и я вошел в отель. Портье дремал за своим барьером. Проснувшись, он профессионально улыбнулся и спросил свежим голосом:

– Прикажете номер?

– Нет, – сказал я. – Я иду к господину Римайеру.

– К Римайеру? Но простите… Девятьсот второй номер?

Я остановился.

– Да, кажется. В чем дело?

– Прошу прощения, но господина Римайера нет дома.

– Как нет?

– Он уехал.

– Не может быть, он же болен… Вы не ошибаетесь? Девятьсот второй номер.

– Совершенно верно,девятьсот второй номер. Римайер. Наш постоянный клиент. Полтора часа назад он уехал. Точнее, улетел. Друзья помогли ему спуститься и сесть в вертолет.

– Какие друзья? – спросил я безнадежно.

– Я сказал– друзья? Прошу прощения,возможно, это знакомые. Их было трое, и двоих я действительно не знаю.Просто молодые люди спортивного типа. Но мистера Пеблбриджа я знаю, он наш постоялец, но он уже выписался.

– Пеблбридж?

– Совершенно верно. Последнее время он довольно часто встречался с господином Римайером, из чего я и заключил, что они хорошо знакомы. Он снимал у нас восемьсот семнадцатый номер… Такой представительный мужчина, в годах, рыжеватый…

– Оскар…

– Совершенно верно, мистер Оскар Пеблбридж.

– Понятно,– произнес я,стараясь держать себя в руках.– Так вы говорите,они помогли ему?

– Да. Ведь он сильно болел, к нему даже врача вызывали вчера. Он был еще очень слаб, и молодые люди поддерживали его под локти и почти несли.

– А сиделка? У него была сиделка.

– Была. Но она ушла сразу же после них. Они ее отпустили.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Вайл, к вашим услугам.

– Слушайте, Вайл,– сказал я.– А вам не показалось, что господина Римайера увезли насильно?

Я не спускал с него глаз. Он растерянно заморгал.

– Н-нет, – проговорил он. – Впрочем, сейчас, когда вы это сказали…

– Хорошо,– сказал я. – Дайте мне ключ от его номера, и пойдемте со мной.

Портье, как правило,весьма дошлый народ.Во всяком случае, на определенные вещи нюх у них просто замечательный. Было совершенно ясно, что он догадался, кто я. И может быть,даже– откуда я. Он подозвал швейцара, что-то шепнул ему, и мы поднялись в лифте на девятый этаж.

– Какой валютой он расплачивался? – спросил я.

– Кто? Пеблбридж?

– Да.

– Кажется… Ах да, марками. Немецкими марками.

– А когда он к вам приехал?

– Минуточку… Сейчас я вспомню… Шестнадцать марок… Совершенно точно, четыре дня назад.

– Он знал, что Римайер живет у вас?

– Простите, е могу сказать. Но позавчера они обедали вместе. А вчера долго беседовали в вестибюле. Рано утром, когда еще никто не спал.

В номере Римайера было непривычно чисто и прибрано. Я прошелся, осматривая комнаты. стенном шкафу стояли чемоданы.Постель была смята,но никаких следов борьбы я не нашел. В ванной тоже все было чисто и прибрано. На туалетной полочке лежали коробки «Девона».

– Как вы полагаете, я должен вызвать полицию? – спросил портье.

– Не знаю,– ответил я.– Посоветуйтесь с администрацией.

– Вы понимаете,я опять начал сомневаться… Правда,он не попрощался со мной… Но все это выглядело совершенно невинно. Ведь он же мог подать знак, я бы понял его, мы давно знаем друг друга… А он только просил мистера Пеблбриджа: «Приемник, приемник не забудьте…»

Приемник лежал под зеркалом, скрытый небрежно брошенным полотенцем.

– Да? – сказал я. – И что же отвечал мистер Пеблбридж?

– Мистер Пеблбридж успокаивал его, говорил: «Обязательно, обязательно, не беспокойтесь…»

Я взял приемник и,выйдя из ванной,уселся за письменный стол.Портье смотрел то на меня, то на приемник. Так, подумал я, теперь он знает, зачем я сюда пришел. Я включил приемник. В нем захрипело и завыло. Все они знают о слеге. Не нужно Эля, не нужно Римайера, можно брать любого, первого встречного. Вот этого портье, например. Хоть сейчас. Я выключил приемник и сказал:

– Будьте добры, включите комбайн.

Портье мелкими шажками побежал к радиокомбайну, включил и вопросительно оглянулся на меня.

– Оставьте на этой станции,– сказал я.– Немножко потише, пожалуйста. Благодарю вас.

– Так вы мне не советуете вызывать полицию? – спросил портье.

– Как вам угодно.

– Мне показалось, что вы имели в виду что-то вполне определенное, когда расспрашивали меня.

– Это вам только показалось, – холодно сказал я. – Просто я недолюбливаю мистера Пеблбриджа. Но это вас не касается.

Портье поклонился.

– Я пока останусь здесь, Вайл,– сказал я.– У меня есть предположение, что мистер Пеблбридж вернется и зайдет сюда. Не надо предупреждать его, что я здесь, а вы пока свободны.

– Слушаюсь,– сказал портье.

Когда он вышел, я позвонил в бюро обслуживания и продиктовал телеграмму Марии: «Нашел смысл жизни но одинок брат неожиданно убыл приезжай немедленно Иван».Потом я снова включил приемник,и он снова захрипел и завыл.Тогда я снял крышку и вытянул гетеродин.Это был не гетеродин.Это был слег. Красивая аккуратная деталька, явно заводского производства, и чем больше я смотрел на нее, тем больше мне казалось,что где-то когда-то– задолго до приезда сюда, и не один раз – я уже видел такие детали в каком-то очень знакомом приборе. Я попытался вспомнить, где же я их видел, но вместо этого вспомнил портье, его лицо,его ухмылку,понимающе-сочувственные глаза.Все они заражены. Нет, они не пробовали слега,упаси бог!Они даже никогда не видели его. Это же так неприлично!Это же всем дряням дрянь…Тише, дорогая, как можно при мальчике?… Но мне рассказывали, это нечто необыкновенное… Я? Ну что ты, дружище! Ты, однако,обо мне невысокого мнения… Не знаю,говорят, что в «Оазисе», у Бубы, а сам я не знаю… А почему бы и нет? Я человек умеренный, если почувствую неладное– остановлюсь… Дайте пять пачек «Девона», мы собрались (хи, хи!) на рыбную ловлю…

Пятьдесят тысяч человек. И их знакомые в других городах. И сто тысяч туристов ежегодно.И дело ведь не в банде.Бог с ней, с бандой, что нам стоит ее разогнать!Дело в том,что все они готовы,все они жаждут,и нет ни малейшего намека на возможность доказать им,что это страшно, что это гибель, что это позор…

Я стиснул слег в кулаке,подпер кулаком голову и уставился на парадный, с колодкой орденских ленточек пиджак Римайера,висящий на спинке стула.Вот так же,как я сейчас,он сидел, должно быть, в этом самом кресле несколько месяцев назад, и тоже второй раз держал в руках слег и приемник, и тот же теплый световой зайчик бродил по дну его сознания: ни о чем не надо беспокоиться, ведь теперь есть свет в любой тьме, сладость в любой горечи, радость в любой муке…

…Вот-вот, сказал Римайер. Теперь ты понял. Надо быть просто честным перед собой. Это немножко стыдно сначала, а потом начинаешь понимать, как много времени ты потратил зря…

…Римайер,сказал я. Я тратил время не для себя. Этого нельзя делать, просто нельзя, это гибель для всех, нельзя заменять жизнь снами…

…Жилин,сказал Римайер.Когда человек что-нибудь делает,он всегда делает это для себя. Может быть, и существуют на свете совершенные эгоисты, но уж совершенных альтруистов не бывает.Если ты имеешь в виду смерть в ванной, то, во-первых, в реальном мире мы все равно смертны, а во-вторых, раз наука дала нам слег, она позаботится и о том, чтобы слег стал безвреден. А пока нужна просто умеренность. И не говори мне о замене яви сном. Ты же не новичок, ты прекрасно знаешь,что эти сны тоже явь.Это целый мир.Почему же обретение этого мира ты называешь гибелью?…

…Римайер,сказал я.Потому что этот мир все-таки иллюзорен,он весь в тебе, а не вне тебя, и все, что ты в нем делаешь, остается в тебе. Он противоположен реальному миру, он враждебен ему. Люди, ушедшие в иллюзорный мир, погибают для мира реального. Они все равно умирают. И когда в иллюзорные миры уйдут все – а ты знаешь, этим может кончиться,– история человечества прекратится…

…Жилин, сказал Римайер. История– это история людей. Каждый человек хочет прожить жизнь недаром,и слег дает тебе такую жизнь… Да,знаю,ты считаешь, что и без слега живешь недаром,но сознайся, ты никогда так ярко и горячо не жил, как сегодня в ванне. Тебе немного стыдно вспоминать, ты не рискнул бы рассказать об этой жизни другим? И не надо. У них свои жизни, у тебя своя…

…Римайер, сказал я. Все это верно. Но прошлое! Космос, школы, борьба с фашистами,с гангстерами– что же, все это зря? Сорок лет я прожил зря? А другие? Тоже зря?…

…Жилин, сказал Римайер. В истории ничего не бывает зря. Одни боролись и не дожили до слега. А ты боролся и дожил…

…Римайер, сказал я. Я боюсь за человечество. Это же конец. Это конец взаимодействию человека с природой, это конец взаимодействию личности с обществом, это конец связям между личностями, это конец прогресса, Римайер. Все миллиарды людей в ваннах, погруженные в горячую воду и в себя. Только в себя…

…Жилин,сказал Римайер. Это страшно, потому что непривычно. А что касается конца, то он настанет только для реального общества, только для реального прогресса.А каждый отдельный человек не потеряет ничего, он только приобретет, ибо его мир станет несравненно ярче, его связи с природой – иллюзорной, конечно,– станут многообразнее, а связи с обществом – тоже иллюзорным, но ведь он об этом не будет знать,– станут и мощнее и плодотворнее.И не надо горевать о конце прогресса. Ты же знаешь, все имеет конец. Вот кончается и прогресс реального мира. Раньше мы не знали, как он кончится. Теперь знаем. Мы не успели познать всей потенциальной яркости реального бытия,может быть, мы и достигли бы этого познания через сотни лет, а теперь оно в наших руках.Слег дарит тебе восприятие отдаленнейших потомков и отдаленнейших предков, какого ты никогда не достигнешь в реальной жизни. Ты просто в плену одного старого идеала, но будь же логичен, идеал, который тебе предлагает слег,столь же прекрасен… Ведь ты же всегда мечтал о человеке с фантазией и гигантским воображением…