Текст книги "Парковая зона"

Автор книги: Аркадий Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Да… Родня… Песня… Детство… Ау!..

Иван берёт в руки скарпель – зубило такое с длинной ручкой, молоток и начинает долбить кирпич в стене. Здесь должна проходить труба.

Кирпич обожженный. Звенит.

От резкого удара скарпель, проскальзывая, вышмыгивает из кулака. Палец краснеет и пухнет на глазах.

Гена, буркнув какую-то гадость в его сторону, подхватывает скарпель и продолжает вгрызаться в стену, пока Иван изоляционной лентой перематывает ушибленное место. Гнусно на душе. Пакостно. Хочется всё бросить и уехать в город: принять ванну, надеть чистое белье, выпить кофе с лимоном, развалившись в кресле, и смотреть, смотреть очередной бразильский сериал, при виде которого он недавно испытывал только зубную боль. А теперь и сериал вспоминается с затаенной тоской…

Завтра – Седьмое Ноября. День согласия и примирения, так теперь, кажется, называется памятная дата начала глобальных экспериментов над Россией, приведших её к такому постыдному состоянию, когда затюканный народ, чтобы прожить, должен наподобие нищего «лицом срамиться и ручкой прясть».

В Дом пожаловали представители администрации области, поздравить неизвестно с чем собравшихся в маленьком кинозале обитателей, вызвав у них болезненные воспоминания о шумной молодости и дружных демонстрациях в честь Октября – красного листка календаря.

До одинокой, неприкаянной старости тогда было далеко. Да и не верили они, хмельные и здоровые, в эту самую старость, когда душа становится похожа на дом с прохудившейся крышей, через которую осеннее ненастье льет и льет холодную дождевую воду. А спрятаться негде…

– Безобразие! – выговаривает высокий гость директору, показывая на шабашников, громыхающих ключами возле истекающего ржавой водой распотрошенного вентиля. – Праздник портят! Сейчас должна самодеятельность прибыть, а здесь они с трубами раскорячились! Халтурщики!

«Халтурщики» ухмыляются, переглядываясь, и начинают еще ретивее греметь железом.

Правда, обещанная самодеятельность так и не приехала.

Чиновники, подражая ведущим передачи «Алло, мы ищем таланты!», вызывали на сцену под бравые выкрики тоже принявших на грудь ради такого дела и повеселевших старичков с рассказами о героическом начале дней давно минувших.

Не обошлось, конечно, и без Арчилова, который и в этот раз клеймил позором неизвестно кого, призывая с корнем выкорчевывать иждивенческие настроения масс.

В этот день и Метелкина с Геной не обошел «нежданчик».

К вечеру на белом джипе к серому обшарпанному зданию подкатил их работодатель. Румяный, молодой, в ярком адидассовском спортивном костюме, модном ныне среди «новых русских», Укачкин выглядел молодцом на фоне замызганных и усталых шабашников и пергаментных постояльцев.

Король-олень, да и только!

По рукам ударять не пришлось, но поприветствовал он шабашников вполне дружески:

– Ну что, мужики, с праздником вас! Работу кончили?

Гена почесал затылок: больно скорый начальник, дел еще на целую неделю, а он уже прикатил.

– Ну, ладно, – говорит начальник миролюбиво. – Поднажмете ещё. Я вот позаботился о вас! – достает из машины полиэтиленовый пакет.

В пакете бутылка водки и румяный батон вареной колбасы.

Вот теперь и для них – День Революции!

Работодатель улыбается:

– Ну что – со мной можно иметь дело?

– Можно, можно, – говорит Гена, забирая угощение. – Да и авансец надо бы выплатить… Работа кипит. Пойдём, посмотрим!

Укачкин идёт за ними. Осматривает сделанное. Доволен. Взгляд хозяйский, покровительственный. Видно, что он здесь имеет свой маленький бизнес.

Лезет в карман, достаёт несколько сотен. Протягивает: берите, берите! Бумаги на получение аванса никакой. Зачем бюрократию разводить? Вот они, деньги! Листок к листку. Пусть пока сумма небольшая – аванс всё-таки!

Шабашники довольны. Хороший человек! Хороший хозяин! Своих работников не обижает!

Садится в джип, бросает ногу на педаль. Газует. Лихо разворачивается и уезжает.

Метелкину с Геной пить некогда. Дела. Потом догонят. Дом без горячей воды. Директор нервничает: который день не работают душевые и прачечная.

– Вы, – говорит, – ребята, будьте добры, пожалейте стариков…

И «ребята» поспешают, жалеют стариков – бьют-колотят, гнут-кантуют, режут-сваривают, концы заводят.

За полночь к ним подходит дежурная медсестра. Уговаривает не греметь:

– Тише! Человек умер. Хороший дедок был. Аккуратный. Учитель бывший. Пришла к нему укол делать, а он холодный. А этот малахольный Арчилов кричит, что он с покойником вместе спать не будет. Может, в коридор учителя поможете вынести, а?..

Смерть – самое естественное в этом мире, а привыкнуть нельзя. Разум кричит. Как сказал великий поэт: «Оттого пред сонмом уходящих я всегда испытываю дрожь».

И у Метелкина нехорошо сжимается сердце.

Бросают работу. Гена зачем-то берет обрезок трубы, и они поднимаются в палату, где лежит покойник.

Арчилов возмущенно размахивает руками, что-то клокочет.

– Замолчи, гнида! – Гена поднимает трубу и тот в подштанниках, взлохмаченный, прихватив одеяло, выбегает в коридор и устраивается в углу на диване.

– Пусть учитель побудет один, – говорит Метелкин, и медсестра соглашается.

Накрытый тёмным солдатским одеялом, бывший учитель с неестественно выступающими ступнями страшен в своей неподвижности.

Они, не выключая свет, уходят.

Арчилов уже храпит на весь этаж беззаботно и отрешенно.

Идут в свою бытовку помянуть учителя.

Утром в маленькой комнатке, служащей чем-то вроде домашней церкви, возле бумажных икон неумело крестится кучка старушек, глядя на горящие свечи. Их комсомольская атеистическая молодость все еще проглядывает сквозь сухие скорбные лица.

В столярке опять оживленно. Выбирают доски посуше да попрямее на новый гроб. Жизнь идет своим чередом…

А Укачкин так и не заплатил Метелкину с Геной за выполнение работы. Говоря по-теперешнему, кинул.

Что с него взять? Какое время, таков и человек.

6

С инженерным образованием, когда производства разворованы и бездействуют, сразу на работу не устроиться, и удачливый товарищ, тот самый, из областной администрации, подполковник милиции в отставке, по блату выхлопотал Ивану место сторожа.

Но, как говорится, всякий труд благослови, удача!

И вот Иван Захарович Метелкин сидит здесь, и темная ночь приглядывается к нему своим немигающим взглядом.

Работа сторожа только на первый взгляд пустячная – заперся в своей сторожке и не высовывай носа. Ночь покрутился с одного бока на другой, повалял дурака – и два дня свободны, как говорится, гуляй, Вася!

Так же представлялось и Ивану Захаровичу до того момента, пока он не остался один на один с ночью в большом, по-зимнему мертвом парке.

Это уж потом ему, пообвыкшему, находясь на дежурстве в полудреме, было наплевать на докучливые жалобы и кряхтенье старых деревьев, еще помнивших лучшие времена.

Подремывал Иван, не обращая внимания на всполошную возню и яростное повизгивание крысиного племени, дерущегося за объедки возле мусоросборника, на безнадежный выкрик одинокой птицы, которой приснился то ли ястреб в небе, то ли кошачий глаз возле ее носа.

А по первости не то что впасть в дрему – завернуть в сторожку обогреться представлялось опасным: мало ли что может произойти там, за стеной дощатой конуры в черном ночном пространстве. Тем более поздний визит того горного орла предостерегал от беспечности. Вот и ходит, крутит головой Иван, прислушиваясь: непременно придут бандиты-налетчики с ломами вскрывать склады с тушенкой и мочеными яблоками в капустном рассоле, а то еще и кассу подломят, где в столе у главбуха лежит заначка в сотню рублей.

Зашуршала бумага в кустах, и Метелкин уже встрепенулся, объятый первобытным страхом: напряглись мышцы, весь подобрался, как дикий зверь перед прыжком – что это?! Потом плюнет облегченно: «Тьфу ты, дьявол! Бумажный мешок из-под макарон за угрозу принял», – и лезет в карман за успокаивающим куревом.

Похожее чувство Иван Захарович Метелкин уже испытывал в армейском карауле, охраняя пусковую ракетную установку под немецким городом Борна, в лесу, где находился учебный полигон Группы Советских Войск в Германии.

Тогда еще служили не за деньги, а за совесть, не обремененные рыночным космополитизмом. Хотя и на той службе встречались разные судьбы, разные по своей удаче и своей глупости. А у кого молодость без греха?

Восточная часть когда-то пораженного врага сменила веру и стала демократической, но не все немцы были в восторге от советских неугомонных войск. Помнили возмездие за вероломство…

Воинская часть, где служил рядовой Метелкин, была особой секретности. Комар носа не подточит. На учебный полигон выезжали без пусковых установщиков, имитируя их, громадных и неповоротливых, тягачами на гусеничном ходу.

Но в тот раз, то ли для устрашения сил НАТО, то ли еще по какой причине, на полигон выползли уже легендарные тяжелые ракетные установщики, закамуфлированные теперь под те же тягачи, с бревнами баллистических ракет на подъемных решетчатых башнях.

Полигон был хоть и не дальний, но марш-бросок до него делался окружными путями и при тщательной охране большим количеством броневой техники, притупляющей бдительность потенциального противника.

Отцы-командиры перед каждым выездом проводили бесконечные инструктажи и наставления, поминутно напоминая, что они, солдаты, находятся здесь впереди пограничных застав, почти что в логове врага.

Это было действительно правдой: весной полностью вырезали караул базы, где находились в боксах заправщики ракетным топливом. Только успевший нажать сигнальную кнопку начальник караула предотвратил диверсию. Азотная кислота с керосином – смесь адская, апокалипсическая. А этой смеси как раз хватило бы сжечь дотла тот городок, где располагалась их часть.

Вот тебе и комар носа не подточит!

А городок тот, в округе Лейпциг, был удивительной красоты. Он, говорят, несмотря на новые застройки, и сейчас такой же, с готическим стреловидным собором, лебединым озером в самом центре, с мощеными камнем улочками и домами, похожими на декорации к средневековому спектаклю.

Так вот, в первый раз стоя часовым возле ракетной установки в глухом буковом лесу, окруженный кромешной тьмой, молодой солдат Иван Метелкин, ответственный за великую державу, охранял величайшую тайну советского оружия.

Надо хорошо знать то время, чтобы понять ситуацию: Америка – «молочная корова империализма» – бычилась против страны Советов. Да и мы, оплот социализма, засучивали рукава, примериваясь к ее рогатой морде.

Это теперь Америка для нас как вдохновитель и направляющая сила построения капиталистического общества. Идем рука в руке…

И вот – ночь. Неясный тревожный шум столетних деревьев, неведомых в средней полосе России, откуда Иван родом. Прислонишься к стволу – кора осклизлая и бугристая, как лягушачья кожа.

Чудные деревья, тяжелые.

Впереди маятниковый черный силуэт разводящего на посты сержанта, и Метелкин за ним: шур-шур-шур.

В высокой, как осока, траве мясистое чмоканье неисчислимых грибов под армейским, в стальной ошиповке, сапогом. За такое в Союзе грибники бы шею свернули, но здесь немцам вход на полигон запрещен, а солдатам грибы без надобности, вот и растут боровики да лисички вольно, кучкуясь без присмотра, как деревенские мужики возле дармовой выпивки.

Лениво идет за разводящим Метелкин.

А вот и пост. Хрипловатый от долгого терпеливого молчания окрик часового, Петьки Чижика, дружка Метелкина. Кричит обрадовано:

– Стой! Кто идет?

В ответ – дежурное:

– Разводящий со сменой!

– Пароль?

– Звезда! – кричит Иван на весь лес. Сержант сует ему приклад под дых:

– Я тебя сейчас звездану, салага! Не тебя спрашивают!

Но пароль уже выговорен.

– Караул сдал! – радостно отчеканил рядовой Чижов.

– Караул принял, – буркнул рядовой Метелкин.

От мечущегося фонарика уходящих в ночь сослуживцев – бесчисленные брусничные вспышки капель дождя на листьях. И – все.

Охраняй секретный объект, солдат.

Остались только тьма, Метелкин с автоматом Калашникова и нависшая зловещая громада ракетной установки под тяжелым от воды штормовым брезентом.

Стоит Иван. Мерещится затаенный шорох лазутчиков с кинжалами в зубах. Огнестрельное оружие они не применят, переполох поднимется. Обнаружат себя шпионы-диверсанты. Вот сегодня американские агенты обязательно нападут на его пост, другого времени нет. Хорошо бы залечь в секрете под спасительные траки установщика, да там воды полно в густой сочной траве.

Потеснился Иван спиной к броне – все-таки сзади не нападут. Стоит, весь превратившись в слух, крутит головой вправо-влево, байбак байбаком.

От сырого и жесткого брезента ракетной громадины за спиной плащ-палатка на Иване набухла, и сам он превратился в подобие мокрой швабры.

Попробовал Метелкин переступить затекшими ногами – хруст травы под коваными сапогами раздался неимоверный. На том конце леса слышно.

«Снимут! Непременно снимут проклятые американцы! У них приборы ночного видения, а у меня мокрый капюшон то и дело на глаза наползает», – упал духом Иван, рядовой солдат великой державы.

Сколько раз идешь на пост, столько раз начальник караула тебя инструктирует: «Не загоняй патрон в патронник! Не засылай! Самострел может произойти!» – и показывает на стену в караулке, где пуля вошла плашмя в кирпич, да так там и застряла: солдат-первогодок, разряжая по уставу автомат после караула, забыл, что там, в стволе, смерть схоронилась, нажал на контрольный спуск – хлестанул выстрел. И одного бойца рота не досчиталась. Первогодку – трибунал, а начальник караула звезду с погона потерял…

«А как стоять с порожним стволом, когда кругом враги? Пока затвор передернешь, тебя шпион ножом по горлу – вжик! И будешь ты лежать молодой и зеленый, как эта трава, примятая траками и сапогами», – так думал молодой солдат Метелкин, до боли всматриваясь в черную жижу ночи.

И осторожно отодвинул затвор на себя, потом медленно отпустил его, чтобы не клацнул.

Вот патрон, влажно чмокнув, мягко вошел в промасленное трубчатое влагалище патронника, вожделея скорого выстрела.

Палец, чтобы, не дай Бог, не коснуться спускового крючка, лежит на скобе рядом.

Ну-ка, попробуй подойди!

Но вокруг только усталый шум деревьев, и ни одного постороннего шороха.

Эх, закурить бы теперь, да начальник караула перед разводом на посты приказал часовым вывернуть карманы.

Глотает Метелкин слюну – до его смены целая вечность!

Чтобы не тянуло курить, мусолит Иван во рту горьковатую ткань капюшона плащ-палатки. Все тело вяжет сладкая дрема. Встряхивает головой, как застоялая лошадь, прогоняя от себя соблазнительную вялость.

Вдруг шагах в десяти от поста кто-то потаенно чихнул или кашлянул. Пружина страха, разжавшись, бросила Метелкина под спасительные литые траки установщика.

И тут, ломая кусты, в сторону шарахнулось то неведомое, от которого Ивана между лопатками долбануло стальным рельсом. Забыв крикнуть «Стой, кто идет?!», он, нажав на спусковой крючок, полоснул от плеча очередь на возникший шум.

Из ствола полыхнули красноватые метелки прерывистого огня.

По-бабьи взвизгнув и затопав тысячей ног, кто-то бросился в лес, ломая все на своем пути.

Иван все метал и метал огненные брызги, пока не опустел рожок, и автомат не замолчал.

Откинув пустую коробку, он вставил запасной рожок, и снова в грудь бешено заколотил окованный сталью приклад.

Тряска в плече быстро прекратилась, и стало так тихо, что Метелкину стало слышно, как колотит в виски кровь и, остывая, потрескивает ствол автомата.

Распахивая настежь ночь светом огромных фар, тут же на звук автоматных очередей примчался дежурный штабной «газик» с начальником караула и несколькими солдатами из бодрствующей смены.

Метелкин уже стоял наизготовку, не зная, что говорить в свое оправдание. Выстрелы в карауле, на посту – это всегда ЧП, за которым следует дознание и выводы.

– Там! Там! – кричал в горячечном порыве Иван, показывая автоматом в кусты ежевики, в которых путался свет фар.

Сам начальник караула с солдатами прочесали все вокруг и не обнаружили никого.

– Ну, все! Допрыгался! Завтра передам тебя особисту, трус поганый! – зловеще прошипел начальник караула. – Соску бы тебе в рот засунуть. Наберут в армию дураков, а ты за них отвечай!

Метелкин крутил головой по сторонам, пытаясь доказать, что он стрелял по врагу, затаившемуся в кустах.

Конечно, с караула его сняли.

Сослуживцы над ним подтрунивали:

– Паникер ты, Метелка! В разведку с тобой никто не пойдет!

Подобных случаев стрельбы на посту в армии было много, и Метелкин знал, что ждет солдата, нарушившего караульную службу: или дисциплинарный батальон, или, при лучшем исходе дела, высылка в Союз на Новую Землю, где, по слухам, испытывали атомные бомбы.

– Хлебать тебе кисель клюквенный на Северах! – вторил ребятам и сам старшина-хохол.

А он-то все про всех знал.

С майором, Петей-пистолетом, начальником особого отдела части, прозванным солдатами так за свой негнущийся палец правой руки, сломанный при дознании какого-то упрямца, у рядового Ивана Метелкина был разговор долгий и обстоятельный.

Майор спрашивал отвлеченно: как служишь, какие разговоры ведут солдаты, и всяческую другую ерунду. А о происшедшем – ни слова.

– Иди пока в казарму! – сказал особист, задвигая письменное объяснение солдата Метелкина в стол. – Потом решим, что с тобой делать.

Вечером, уже после отбоя, старшина поднял Ивана и коротко спросил почему-то:

– Воротничок чистый?

– Только что подшил. Так точно!

– Тогда иди в штаб!

– Зачем? – дрогнул голос у Метелкина.

– Отставить разговоры! Там тебе все скажут.

Приходит провинившийся солдат в штаб, который располагался как раз напротив их казармы. Одноэтажное краснокирпичное здание времен гитлеровского рейха.

– Разрешите? – отворяет дверь начальника штаба. – Рядовой Метелкин по вашему приказанию прибыл! – отвечает по уставу, а у самого коленки дрожат.

А начальник штаба, надо сказать, был мировой мужик, участник Великой Отечественной войны, академий не кончал. Учился больше у жизни. Это он в первый раз спас солдата Метелкина от неизбежного трибунала, когда тот заснул возле полкового знамени.

Три часа ночи. Никого нет. Тепло, тихо. Одни мыши шуршат. По стойке смирно, как требует устав караульной службы, долго не простоишь. Вот рядовой Метелкин и присел на корточки возле стеклянной пирамиды с боевым знаменем части.

Вдруг оглушительный удар по затылку:

– Стоять! Кому сказал?!

Пружина Метелкина выбросила по стойке смирно. Перед ним глыбисто покачивался начальник штаба, майор – «отец солдат, слуга народа». Карман галифе пузырит солдатская фляжка.

В ракетных войсках тогда, да и сейчас, спирту немеряно.

Во избежание всяческих инцидентов заведовал этим стратегическим складом как раз начальник штаба.

Вот он и пришел разогнать бессонницу: жена со взрослыми детьми в Союзе, а что ему делать одному в холодной постели?

Глаза у майора веселые:

– Стоять!!

Стоит рядовой Метелкин, корчится, вроде как от боли в животе.

– Схватило, товарищ майор. Не могу…

– Ах, ты, дристун, мать твою мать! – и давай солдату ухо крутить.

Тогда все обошлось. Но на этот раз – вряд ли.

– Товарищ майор, рядовой Метелкин прибыл по вашему при… приказанию!

Голос у Метелкина дрожит, срывается. Пробкой горло заклинило. Колени слабнут. Думает: «Щас бить будет!»

Майор встает, протягивает испуганному солдату руку:

– Молодец, сынок! Бдительность на посту проявил. Вот, на тебя приказ оформил – десять суток отпуска домой, не считая дороги. Из тебя хороший боец получится.

Обнимает Ивана. Забыл, что месяц назад драл его за уши – не нарушай Устава караульной службы при знамени части. Пост № 1 – серьезный пост.

Теперь вот благодарит. Оторвал солдата от пола:

– Ох ты, легонький какой!

Глаза у майора блестят – выпимши, конечно. Смеется:

– Ты, боец, полвзвода немецких харь вчера ночью завалил. Благодарю за службу!

– Служу Советскому Союзу! – орет Иван во всю глотку, еще не понимая, что произошло.

– Так, – говорит майор, – иди к старшине, пусть он тебя сухим пайком снабдит. Завтра в Дрезден на сборочный пункт тебя отвезут. Вот мать обрадуется… – майор по-отечески похлопал Метелкина по спине. – Ну, иди, иди!

– Есть! – отвечает солдат и вихрем выносится из кабинета.

Старшина еще не спит. Влетает Иван в каптерку. Одышливо докладывает слова майора.

– Да не тарахти ты! Сам знаю.

Старшина, здоровенный хохол из сверхсрочников, указывает солдату глазами на стол:

– Садись, салажонок! Садись!

Старшина пирует. У него на столе большой оковалок мяса, графин со спиртом. А с чем же еще? Несколько ломтей крупно нарезанного сыра. Старшина тоже выпимши. Он тоже одинок. Ему скучно.

– Ты спирт когда-нибудь пробовал? – спрашивает.

– А то нет! – духарится солдат. – В монтажниках, где меня учили, приходилось и не то глотать.

– Ну, тогда пей неразведенный. Я посмотрю, какой ты питок.

Иван налил из тяжелого с гранеными стенками графина в алюминиевую кружку.

– Э-э, мы так не договаривались! – старшина отливает себе, оставляя солдату на палец от донышка. – Вот теперь хватит.

Метелкин спешно вытирает губы, опрокидывает в себя кружку и судорожно шарит по столу – чем бы потушить огонь в гортани.

Он явно переоценил свои возможности.

Старшина вытащил из пластиковых ножен специальной заточки штык-нож и отполовинил от оковалка розовый ломоть, пахнущий свежим дымком:

– На, накинь! Мясо трофейное. Ловко ты вчера повалил свинью с подсвинками. Ловко… «Угости Метелкина», – сказал мне начштаба. Вот я тебя и угощаю.

Оказывается, утром, на свету, готовя бумаги на израсходование боекомплекта часового Метелкина, начальник особого отдела, Петя-пистолет, с солдатами осматривал место происшествия, где и нашел матерую кабаниху с подсвинками.

Окровавленная трава привела к самому месту.

Огонь был хоть и не прицельный, но кучковатый, результативный.

Повезло рядовому солдату Метелкину, нечего сказать. О нем даже в газете «За Советскую Родину!» очерк написан был. Военкор приезжал.

Хоть и трепач тот корреспондент был, а ничего мужик, немецкими сигаретами Ивана угощал, когда выспрашивал о его подвиге.