Текст книги "Седьмой этаж"

Автор книги: Аркадий Львов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Мама рассказывала о необыкновенных его успехах и всякий раз, оборачиваясь к нему, добавляла:

– Только не задирай носа, Гри!

Когда гости ушли, папа сказал, что лавровый лист – тяжелый лист, и венки из него сломили не одну шею.

– Дин, – голос у мамы был ласковый, с легким укором, как прежде, когда после бокала шампанского, поднятого за успехи Гри, она журила сына и требовала скромности, – Дин, не надо социологии, не надо философии. Я хочу радоваться. Просто радоваться, понимаешь?

– Нет, – рассмеялся папа, – не понимаю. Я как жираф: в понедельник промочил ноги – в пятницу, глядишь, насморк.

Спустя три недели, во вторник, пятнадцатого апреля, Гри вторично прогулял уроки. Домой он вернулся к трем часам как положено. Вечером в четверг позвонил Гор Максович – он просил Дина Григорьевича, если возможно, заглянуть в школу.

По пути в школу каждый был занят своим: Гри гадал, рассказал или не рассказал Гор Максович папе о прогуле, а Дин Григорьевич упорно подавлял искушение спросить у сына, не знает ли тот, зачем он, отец, понадобился учителю.

Гор Максович встретил их у дверей и немедля, прямо с порога провел Дина Григорьевича к столу, на котором распластался огромный лист, испещренный зигзагами.

– Смотрите, друг мой, и удивляйтесь. Я снова вижу Афродиту, рожденную из пены, – шумел он, тыча пальцем в лист, – и только тот, кто слеп, увидит здесь лишь ломаных чреду.

Дин Григорьевич не был слеп, но пеннорожденной Афродиты он все-таки не видел: трехнедельная табель-кривая Гри с десятого дня падала все круче и к шестнадцатому дню стала вовсе отвесной, застряв где-то между сорока и пятьюдесятью единицами – единиц на пятнадцать ниже обычной нормы первоклассника. Но на восемнадцатый день она круто, до отметки триста сорок, взмыла кверху, а вчера – девятнадцатый рабочий день поднялась еще на тридцать единиц. Семнадцатый день на графике не был обозначен.

– Гор Максович, – вполголоса произнес Дин, – здесь пропущен семнадцатый день.

– Нет, – сказал старик, протянув руку в сторону Гри, это здесь он пропущен. Где ты был, Гри, во вторник? Вы слышите: в энтомологическом саду. Почему тебе захотелось именно туда? Изумительно, исчерпывающий и в высшей степени оригинальный ответ: не знаю, просто так захотелось. Почему ты не рассказал о прогулке отцу? Ага, понятно; не хотел огорчать его. А теперь, Гри, выйди и погуляй четверть часа.

Едва в конце коридора утихли шаги Гри, декламаторский зуд остановил Гора Максовича. С минуту оба они – и старик и Дин Григорьевич – молчали, а потом старик подошел к Элу Большому, положил ладонь на его зеленый глаз и сказал:

– Эти слова не для него, но, право, я без колебаний признал бы его гением педагогики, если бы он с упреждением хотя бы в одну-две недели отыскивал пути активизации информационного потока у моих школяров. Почему Гри захотелось именно в энтомологический сад? Почему только на семнадцатый день, хотя кривая начала откровенно падать с десятого дня? Почему?

– Не знаю, ничего не знаю, – шептал Дин Григорьевич, симптомы есть, но прогнозов нет. Элу – просто бездарный констататор. И чтобы понять это, мне понадобился сын, мой собственный сын. Интуиция вела Гри. Но как долго она будет служить ему? Элу показывает меру его одаренности. Но я должен знать меру устойчивости этой одаренности, иначе – она призрак... призрак, который может раствориться в первых же лучах рассвета.

– Нет, Дин, не то, – воскликнул старик, – исследователь не вправе ставить так вопрос – "все – или ничего". И как бы вам ни хотелось узнать тысячепроцентно гарантированное будущее уже сегодня, ничего не получится. Может быть, это достанется вашему сыну, а может, только его правнуку. Но если ваш новый Элу заглянет на неделю, на месяц вперед, мы двинемся втрое быстрее и увереннее.

"Втрое быстрее и увереннее", – машинально повторил Дин Григорьевич, досматривая картину, которая возникла перед ним еще до того, как старик обрушился на него с упреками и разоблачениями. Уже с месяц она неотступно преследовала его, эта картина: автомобиль идет не огромной скорости по солончаку, и фары его высвечивают солончак перед машиной метров на двести, в дальше, до горизонта,– сплошная темень. Ему нестерпимо хочется увеличить скорость, но чтобы увеличить скорость, надо увидеть всю дорогу – до горизонта.

Но как, как может он увидеть ее вгю? И под силу ли это человеку вообще? А что, если мойры и парки – вовсе не гениальное прозрение человеческой интуиции, а всего лишь заманчивый и удобный поэтический образ?

Хорошо, допустим, так, допустим, невозможно просмотреть дорогу в деталях, но хотя бы направление определить возможно! Ведь работа системы во времени – это и есть направление. Но что он, собственно, знает о системе, которая называется Гри, о системах, которые под миллиардами имен прыгают, грустят, валяют дурака сейчас на всех шести континентах!

Когда он сконструировал своего Элу, президент Академии педагогики на годичном собрании объявил, что школа обулась, наконец, в семимильные сапоги. И все аплодировали словам президента, как будто эти самые семимильные сапоги не пылились уже добрых полсотни лет в музеях космонавтики, ядерной физики и даже музеях медицины. И никто не вспомнил при этом, что педагогика по-прежнему сама величает себя наукой, и никто не вспомнил при этом раблезианской аллегории президента Академии наук; когда дети играют в ихтиандров и авиандров, глупо и бесчеловечно разубеждать их – надо подождать, пока они вырастут.

– Удивительно, – сказал вдруг громко Дин Григорьевич, педагогика, древнейшая человеческая наука, только начинается. А может... Тоска, дедушка Гор.

– Дин, – очень строго, очень сурово произнес старик, перестань ныть, иначе я выставлю тебя за дверь. За четверть века ты мог, ты должен был стать мужчиной. Когда ты учился, был только Элу-двоечник, а теперь есть Элу Большой. За ним придут Элу Максим, Элу Магнус, Элу Ультрамагнус и...

– ...и а этом смысл прогресса, – Дин Григорьевич улыбнулся, но глаза его оставались грустными. – И все-таки сегодня мне... нам трудно, труднее, может быть, чем четыре с половиной века назад – Коменскому, чем триста лет назад – добрейшему Песталоцци.

– Нет, – воскликнул Гор Максович, – нет...

И в то самое мгновение, когда он сделал шаг, чтобы ухватить своего оппонента за полу куртки, Гри, названивая еще, отворил уже дверь и прямо с порога объявил, что ему надоело слоняться по саду, где тыщу раз останавливают и поучают. Лучше посидеть здесь, с Элу Большим. Почему с Элу? Потому что Элу говорит лишь, что правильно и что неправильно, и никаких внушений не делает.

– Вы слышите, Фома вы, – поднял старик палец, – Элу учит, но не поучает! Сдеяайте так, чтобы и в постылом ворчуне Горе не было нужды здесь, на седьмом, чтобы Элу Магнус, Элу Великий, вытеснил отсюда всю эту компанию – Элу Большого и старика Гора.

– А время? А... – Дин Григорьевич показал глазами на сына: "А он?"

– Не надо, друг, трагедий! – декламаторский зуд вновь овладел стариком. – Что есть трагедия? Неверие всего лишь, пустое лишь неверие и страх!

Переведя клавиши Элу на оранжевое свечение, Гри выстукивал рассказ на свободную тему – "Жизнь и нравы церцерис-златкоубийцы". Старик включил сигнал "Тихо! Идут занятия!" и занялся своими табель-графиками.

Дин Григорьевич сначала склонился над сыном, а затем, минут через пять, подошел к окну – школьный сад и игровые площадки были пусты. Только солнца внизу, на земле, было много, фантастически много. И опять, как еще до того, когда старик в первый раз обрушился на него, перед ним возник автомобиль и солончаковая степь, высвеченная фарами метров на двести, не больше. Свет был далеко на горизонте – тонкой дугой он опоясывал землю, а между ним и высвеченным солончаком была сплошная темень.

Педагогика, древнейшая человеческая наука, только начинается.

Видимо, он произнес эти слова вслух. Да, вслух: вот и желтый сигнал загорелся – "Порядок нарушен" – и старик грозит ему пальцем, кивая на красное "Тихо! Идут занятия".

ОБ АВТОРЕ

Аркадий Львович Львов родился в 1927 году под Одессой, детство провел в Одессе, здесь же окончил университет и в настоящее время работает преподавателем в одной из одесских средних школ. Львов и пишет почти исключительно о родной Одессе. Его колоритные рассказы "Город солнца", "Ошибка дюка де Ришелье", "Уполномоченный Осоавиахима" и др. печатались в "Неделе". В Одесском областном издательстве вышла его книга рассказов "Крах патента".

"Бульвар Целакантус" – первый сборник фантастических рассказов молодого писателя.