Текст книги "Страна багровых туч, Путь на Амальтею, Стажеры"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Здесь совсем как у Стендаля.

– То есть? – не понял Быков.

– Все красное и черное. Понимаешь, мне никогда не нравился Стендаль…

Быков снова занял место у пульта. «Мальчик» дрогнул и, набирая скорость, понесся вперед, плавно покачиваясь. Ветер подхватил и рассеял полосу пыли, сорвавшуюся с гусениц. Навстречу мчалась черная пустыня, ветер гнал по ней туманные полосы, горячую пылевую поземку. На красном фоне горизонта гуляли гибкие столбы, вытянутые к тяжелым тучам. Вот вспух маленький холмик, потянулся вверх крутящейся воронкой, влился в тучи – и еще один черный столб погнал по пустыне ветер.

– Смерчи, – проговорил Быков. – Сколько их здесь…

– Лучше не попадать в такую воронку, – заметил Дауге.

– Да, лучше не попадать, – пробормотал Быков, вспоминая, как однажды смерч – куда меньше тех, что гуляют по Венере, но тоже громадный – на его глазах превратил лагерь геологов в центре Гоби в песчаный бархан.

Ветер усиливался. Едва заметный у подножия базальтовой стены, теперь он стучал в лобовой щит транспортера, пронзительно свистел в антенном устройстве. Путь шел в гору, это становилось все заметнее. Транспортер поднимался на обширное плато. Местами слой песка был сорван ветром, и тогда гусеницы дробно стучали по белым потрескавшимся плитам обнаженного камня.

– Странная, однако, на Венере ночь, – сказал Юрковский, тыча пальцем в багрово-красный горизонт. – Ведь, если не ошибаюсь, мы сейчас на ночной стороне, Анатолий Борисович?

Ермаков слегка усмехнулся:

– Да, это ночь… Красное небо, красные тучи, красный сумрак. Так выглядит ночь на берегах Урановой Голконды. За триста километров к югу отсюда – вечный мрак, а здесь, как видите…

– Вечный закат, – пробормотал Спицын.

– Да. – Ермаков быстро взглянул на него. – Да. Именно так говорил Тахмасиб: «Солнце никогда не заходит над Голкондой…» Все это – и черные бури, и вечный закат – все это Голконда, все это загадка. Решать ее начнем мы.

– Скорей бы, – негромко сказал Юрковский, хрустнув пальцами, и отошел вглубь, к Дауге, который писал что-то, устроившись за маленьким откидным столиком.

Спицын, воткнув в шлем пучки разноцветных проводов, склонился над рацией, пытаясь – в который раз уже – связаться с «Хиусом». Дауге и Юрковский принялись обсуждать план изысканий, переходя время от времени на язык жестов, чтобы не орать и не мешать остальным.

Быков передал Ермакову управление, дал несколько полезных советов, забрался на тюки и приготовился соснуть на ближайшие полтора-два часа, оставшиеся, по словам Ермакова, до Голконды. Но заснуть не удалось.

Богдан Спицын вдруг поднял руку, призывая к молчанию.

Юрковский обрадованно спросил:

– Что? Есть связь?

– Нет… Но… Погодите минутку.

Он принялся торопливо вертеть рубчатые барабанчики верньеров, затем замер, прислушиваясь.

– Пеленги.

– Чьи? «Хиуса»?

– Нет. Слушайте.

Дауге и Юрковский перегнулись через его плечи. Ермаков оставил управление и тоже наклонился к рации. Дауге протяжно свистнул:

– Оказывается, кто-то уже здесь есть?

– Выходит, так.

– Справа по курсу… Интересно! – Ермаков обернулся к Быкову. – Алексей Петрович, возьмите управление на минуту.

– Слушаюсь…

Ермаков пристроился рядом со Спицыным и принял от него наушники. Лицо его было встревоженно.

– Три точки тире точка. Кто бы это?

Он снял наушники и поднялся.

– За последние десять лет в район Голконды были направлены шесть экспедиций и по крайней мере дюжина всевозможных беспилотных устройств.

– Так, может быть… – глаза Дауге расширились, – может быть, там люди? Потерпели аварию и просят о помощи?

– Сомнительно, – покачал головой Юрковский. – Вы как думаете, Анатолий Борисович?

– Кривицкий на Марсе продержался в своей ракете три месяца. Но он нашел воду…

– Да, воду…

– Так что, скорее всего, это автоматический пеленгатор.

Быков, нетерпеливо ерзавший на своем сиденье, вмешался:

– Ну, будем поворачивать?

– Давайте…

Ермаков думал. Впервые Быков видел, что командир колеблется. Но причины для таких колебаний были достаточно веские, и это знали все.

– Вода, – произнес Ермаков.

– Вода, – как эхо повторил Юрковский.

– Возможно, это все же недалеко? – просительно сказал Дауге.

Ермаков решился:

– Хорошо! В пределах двух часов езды – согласен. Алексей Петрович, поворачивайте. Берите по гирокомпасу, – он снова наклонился над рацией, – шестьдесят градусов примерно. Вот так. И выжмите из двигателя все.

«Мальчик» резво бежал наперерез струям пыли, летящим с севера. Ветер бил в левый борт, и порой удары его достигали такой силы, что Быков «шестым чувством» водителя ощущал неустойчивость машины. Тогда он слегка менял курс, стараясь подставить ударам плотной волны газа с песком лобовую броню, или вытягивал правый опорный шест. Богдан с наушниками сидел за рацией и вполголоса корректировал направление. В зеркале качалось бледное лицо Дауге с закушенной губой. Летели минуты, летели багровые тучи… Раз Юрковский нагнулся и что-то неразборчиво крикнул, указывая вперед. Быков успел заметить сквозь пыль странную стекловидную проплешину в несколько десятков метров в диаметре, посредине которой зияла огромная дыра с рваными краями, затем гусеницы коротко прогрохотали по твердому. Он вопросительно оглянулся на Дауге, но тот, видимо, ничего не заметил и ответил ему недоумевающим взглядом. «Мало ли загадок на Венере, – подумал Быков. – Вперед, вперед!» Дрожащая стрелка спидометра качалась между 100 и 120. Таинственный красно-черный мир пролетал справа и слева, скользил под гусеницы. От мелькания кровавых и угольных пятен рябило в глазах.

– Скорее, Алексей, скорее! – шептал Дауге.

Быков зажмурился и потряс головой. И в этот момент Юрковский крикнул:

– Берите влево, влево! Вот он!

– Планетолет! – одним дыханием прошептал Дауге.

Да, это был планетолет, и даже неискушенному в межпланетных делах Быкову с одного взгляда стало ясно, какая катастрофа постигла этот огромный металлический конус. Видимо, его с невероятной силой швырнуло боком о вершину плоского базальтового холма, и он так и остался там, среди циклопических глыб вывороченного камня. Широкие лопасти стабилизаторов были смяты и изорваны, как куски жести, а вдоль всей кормовой части проходила извилистая трещина, забитая черным песком. Внизу, у самой земли, виднелось круглое отверстие – настежь распахнутый люк.

– Да, пеленги автоматические… – глухо сказал Юрковский.

Быков оглянулся на товарищей. Дауге прикусил губу. Красивое лицо Юрковского неподвижно застыло. Спицын покачивал головой, словно человек, увидевший то, что ожидал увидеть. Ермаков, потирая ладонью подбородок, хмуро глядел в смотровой люк.

– Подъезжайте ближе, Алексей Петрович, – проговорил он, – нужно осмотреть…

Когда «Мальчик», перебравшись через груды щебня, остановился под открытым люком планетолета, все стали торопливо застегивать шлемы, готовясь к выходу. Но Ермаков остановил их:

– Незачем ходить всем. Со мной пойдут Быков и Спицын.

В кромешной тьме, подсвечивая себе фонариками, они на четвереньках проползли по перевернутому коридорному отсеку к перекошенной стальной дверце. Быков слышал, как скрипит силикет под коленями и часто стучит кровь в висках.

– Ч-черт… – задыхаясь, бросил Ермаков. – Сил не хватает. Попробуйте вы, Алексей Петрович.

Быков уперся в дверь, нажал. С пронзительным скрежетом она подалась, образовался узкий проход.

– Входите, товарищи…

Они оказались в пустом кубическом помещении – очевидно, в кессоне. В лучах фонариков блеснули обломки разбитых приборов. Ермаков нагнулся, поднял чешуйчатый металлический костюм, внимательно осмотрел.

– Кислородные баллоны пусты, – пробормотал он, – все ясно.

– Глядите! – сдавленным голосом вскрикнул Спицын.

Быков оглянулся и попятился. Что-то загремело под ногами. Позади виднелась узкая полоска света.

– Вход, – сказал Ермаков. – Пошли.

Они миновали освещенную кают-компанию, осторожно перешагивая через обломки мебели и обугленное тряпье, покрытое бурыми пятнами – вероятно, когда-то это были простыни, – и протиснулись в рубку.

– Здесь…

На стене, бывшей в свое время потолком, горело матовое полушарие лампы. Треснувшая поперек панель управления была сдвинута с места, из-под нее торчали обгорелые провода. Но радиопередатчик работал, дрожали зеленые и синие огоньки за круглыми разбитыми стеклами. И перед ним, уронив косматую, обмотанную серыми бинтами голову, сидел мертвый человек.

– Здравствуй, пандит Бидхан Бондепадхай, отважный калькуттец, – тихо сказал Ермаков и выпрямился, положив руку на спинку кресла. – Вот где довелось тебя встретить… Ты умер на посту, как настоящий Человек…

Он помолчал, стараясь справиться с волнением. Затем поднял сжатый кулак и отчетливо проговорил:

– Светлая тебе память!

Они подняли тело межпланетника и осторожно положили его на пол.

– Ну что ж, лучшего памятника, чем этот планетолет, для него не придумаешь. – Ермаков склонил голову. – Оставим его здесь.

Быков смотрел на худое, искалеченное тело, наскоро и неумело обвязанное простынями и обрывками белья, и думал о том, что этому человеку, бойцу науки, наверное, не было страшно умирать одному, за миллионы километров от Земли. Такие не падают духом, не отступают. Такими сильно человечество.

Спицын отошел от радиопередатчика.

– Сам чинил аппаратуру, – вполголоса сообщил он, – и сам наладил автомат-пеленгатор. Но как он уцелел при таком ударе – не могу себе представить. Здесь все разбито вдребезги.

Быков вздрогнул, пораженный новой мыслью:

– Анатолий Борисович, а где же остальные?

– Кто?

– Ну… его спутники.

Ермаков ответил:

– Бондепадхай-джи летел на Венеру один.

Забрав бортжурнал, пленки из автоматических лабораторий и дневники, они тщательно закрыли за собой двери и направились к выходу. Выбравшись из люка, Ермаков сказал, понизив голос:

– Там, в «Мальчике», поменьше подробностей о том, что видели. Спицын, сделайте несколько снимков корабля – и пошли.

В кабине «Мальчика», усевшись за пульт управления, он кратко и сухо рассказал геологам о гибели Бондепадхая.

Дауге спросил только:

– Это тот самый Бидхан Бондепадхай, что основал на Луне обсерваторию? Калькуттец?

Ему никто не ответил, и лишь несколько минут спустя Ермаков, не отводя глаз от смотрового люка, проговорил:

– Эта планета – чудовище. Вероятно, половина всех жертв в истории звездоплавания принесена ей. И каких жертв… Но мы ее возьмем! Мы ее укротим!

Ермаков был в шлеме, и Быков не видел его лица, но он видел сжатые в кулаки руки, лежащие на панели управления, и знал, что под силикетовой тканью стиснутые пальцы холодны и белы, как мрамор.

«Мальчик» уверенно шел на север, навстречу ветру, обходя смерчи. Два из них с шумом столкнулись, распались в косматое облако, и свирепый ветер подхватил его и погнал прочь к далекому горизонту. И вот впереди, гася красное сияние неба, вспыхнуло ослепительно синее, неправдоподобно прекрасное зарево. На его фоне отчетливо проступила сиреневая волнистая гряда далеких холмов. Зарево дрожало, переливаясь бело-синими волнами, в течение нескольких минут. Затем померкло и исчезло.

– Голконда фальшиво улыбнулась нам, – сказал Ермаков. – Идет Черная буря. Алексей Петрович, берите управление. Сейчас, вероятно, нам понадобится вся ваша сноровка.

ВЕНЕРА ПОКАЗЫВАЕТ ЗУБЫ

Позже Быков никогда не мог восстановить в памяти с начала и до конца все то, что произошло через несколько минут после слов командира. Еще меньше могли бы рассказать остальные, не успевшие или не пожелавшие наглухо пристегнуть себя к сиденьям. Черная буря Голконды не приносится и не налетает ураганом – она возникает мгновенно, как отражение в зеркале, сразу и справа, и слева, и спереди, и сзади, и сверху, и снизу. Взглянув на инфраэкран, Быков успел только заметить исполинскую чернильно-черную стену в сотне метров от «Мальчика» – и наступила тьма. Здесь кончались впечатления и начинались ощущения.

Транспортер был отброшен назад со скоростью курьерского поезда, и Быков с размаху ударился головой в шлеме о переднюю стенку. Из глаз посыпались искры. Быков зашипел от боли и вдруг почувствовал, как «Мальчик» задирает нос, становясь на дыбы. Ремни впились в тело, затрещали, но выдержали. Вокруг, в кромешной тьме, визжало и грохотало; вцепившись в пульт управления, оглохший, ослепший, задохнувшийся от страшного напряжения, Быков дал полный, самый полный вперед и выбросил одновременно все четыре опорных рычага. Задний правый сломался через секунду. Тьма закрутилась бешеной каруселью. «Мальчик» повалился набок, прополз несколько десятков метров по песку и перевернулся вверх дном. Уцелевшие рычаги приподняли его, и буря сделала все остальное – транспортер снова встал на гусеницы.

Как всегда в минуты смертельной опасности, мозг работал быстро, холодно и четко. Быков сопротивлялся, слившись с великолепной машиной, напрягая все мышцы, следя расширенными остекленевшими глазами, как на экране в бездонной мгле возникают дрожащие голубые клубки. «Удержаться, удержаться!..» На экране плясали ослепительные шары, беззвучно взрывались, разбрызгивая огонь, в грохоте и вое бури, гусеницы многотонной машины вращались с бешеной скоростью, сверхпрочные титановые шесты впились в почву, но «Мальчик» отступал. Буря снова повалила его, поволокла. «Удержаться, удержаться!..» Уау-у, уау-у… – ревет, и воет, и грохочет, надрывая барабанные перепонки. На губах какая-то липкая слякоть… Кровь? А-ах! Быков повисает на ремнях головой вниз, бессознательно надавливает клавиши… А на экране скачут косматые огненные клубки… Шаровые молнии? А-ах!.. «Удержаться, что бы там…» И снова «Мальчика» бросает на корму…

Потом все кончилось так же внезапно, как и началось. Быков выключил двигатель и с трудом снял руки с пульта управления. В смотровой люк снова заструился красноватый свет, показавшийся теперь прекрасным. В наступившей тишине торопливо и четко застрекотали счетчики радиации. Быков оглянулся. Ермаков непослушными пальцами путался в ремнях. Богдан Спицын без шлема сидел на полу около рации, очумело крутя головой. Лицо его было вымазано черным до такой степени, что Быков даже испугался – пилота-радиста было трудно узнать. Ермаков отстегнулся наконец и встал. Ноги у него подгибались.

– Ну, знаете, чем так жить… – проговорил Богдан. Белые зубы его блеснули в спокойной улыбке. – Неужели молодость и нашей Земли была такой беспокойной?

Из-под столика у стены выполз Дауге, встал на четвереньки, попробовал подняться, но потом, видимо раздумав, выругался по-латышски, снова сел, прислонившись к тюкам, и стянул шлем. Его мутило. Юрковского долго не могли найти под грудой развалившихся ящиков. Он был без сознания, но сразу пришел в себя и, открыв глаза, осведомился:

– Где я?

Быков облегченно улыбнулся, а Богдан серьезно сказал:

– В «Мальчике». «Мальчик» – это такой транспортер…

– К черту подробности! На какой планете?

– Поразительная способность – в любых условиях цитировать бородатые анекдоты, – злобно проговорил Дауге. Он сидел в прежней позе, с отвращением рассматривая содержимое шлема, лежащего на коленях. – Вот они, твои бутербродики! Все здесь… Пожалел, скупердяй!..

Юрковский сразу поднялся, задыхаясь от восторга.

– Шер Дауге! Знаешь, какого ты сейчас цвета?

– Знаю. Желтого. Бутерброды были с сыром…

Спицын захохотал, размазывая по лицу черную грязь, Юрковский вытянул руки по швам – равняясь на Дауге, который, отставив от себя подальше шлем, понес его, как полную чашу, направляясь к выходу.

– К церемониальному маршу! Равнение на середину!..

Дауге споткнулся о тюк, без малого уронил свою ношу и яростно выразился.

 
…И скажет: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила, -
 

ликующе провозгласил Юрковский.

– Товарищи межпланетники! – прозвенел голос Ермакова. – Немедленно надеть шлемы! Тревога!

Быков, только что собиравшийся снять шлем, удивленно обернулся.

– Пыль! Радиоактивная сажа! – Ермаков склонился у стены в напряженной позе. – Надеть шлемы! Спицын – мыться немедленно! Приготовиться к дезактивации!

Быков понял. Стены, пол, ящики и тюки, приборы, костюмы, лицо Спицына – все было покрыто налетом тончайшей черной пудры, вбитой чудовищным напором бури в микроскопические, почти капиллярные зазоры закрытых люков. Запыленный колпачок индикатора мерцал зеленым, и сразу все услыхали стрекотание радиометров. Юрковский стал торопливо шарить пальцами у застежек спецкостюма. Богдан кинулся в умывальную. Дауге поколебался мгновение, но под тяжелым взглядом командира решительно сунул голову в шлем.

– Алексей Петрович, осмотрите «Мальчика» снаружи, – коротко приказал Ермаков и тоже надел серебристый колпак.

Снаружи было удивительно тихо. Ветер, непрерывно дувший с Голконды, прекратился. Исчезли гигантские смерчи, еще полчаса назад мотавшиеся у горизонта. Быков спрыгнул с борта «Мальчика» и по колени ушел в мягкую черную пыль. Почва дрожала так сильно, что у Быкова застучали зубы. В наушники поминутно врывался глухой грохот.

– Голконда! – Быков впился глазами в холмистый горизонт.

В багровом мареве то обрисовывался, то снова пропадал далекий, очень далекий горный хребет, колеблясь в восходящих потоках раскаленного газа. Бу-бу-бу-бу, – рокотало оттуда.

«Мальчик» стоял дыбом, слегка накренившись на правый борт, похожий на огромного черного искалеченного паука. Под днищем намело мягкий холм, коленчатые стержни глубоко ушли в пыль.

Обойдя транспортер спереди, Быков увидел широкие полузасыпанные борозды, тянущиеся на несколько десятков метров, – это были следы отступления. Они казались неглубокими, но, вступив в одну из борозд, он провалился по пояс.

Правый задний опорный шест висел «на ниточке». Натиск бури вывернул титановую «кость» из сустава, и она бессильно вытянулась, полузасыпанная черным прахом. Это можно было починить, но прежней прочности уже не вернешь. Быков вздохнул и принялся за работу.

Ремонт подходил к концу, когда Быков, увлеченный работой, услыхал над ухом голос Ермакова:

– Как дела? Мы уже справились…

Командир спрыгнул с транспортера, присел рядом на корточки.

– Легко отделались. Я вижу, вы тоже заканчиваете.

– Д-да… – пропыхтел Быков. – Жалко «Мальчика». Покалечил ножку, бедняга.

Став на колени, он критически рассматривал результаты своей работы. – Годится для увеселительных прогулок… Плохо, Анатолий Борисович, сами видите… – Он вздохнул и принялся собирать инструменты. – Надо было мне уступать. Все уцелело бы…

Командир усмехнулся.

– Вы знаете, сколько времени длился ураган? – спросил он неожиданно.

– Ну… минут двадцать… Трудно сказать, я не засек по часам.

– А я следил: три с половиной минуты.

– К-как?

– Три с половиной минуты, Алексей Петрович, и за это время нас отбросило на тысячу метров. Если бы вы уступили, «Мальчик» был бы сейчас за сто километров отсюда… И валялся бы разбитый вдребезги вдобавок. Вы и не подозреваете, какой вы молодец, Алексей Петрович! – Он нежно погладил стальной рычаг. – А теперь – вперед! Дорога открыта, Голконда рядом. Слышите? (Бу-бу-бу-бу…) Километров пятьдесят. Ее уже видно – вон те черные пятна… Нет, это не горы – это клубится Голконда.

Перед тем как последовать за командиром в люк, Быков оглянулся. И вот, как в странном тумане, у горизонта возникли, расплываясь, широкие лиловые полосы. Рябило в глазах. Быков зажмурился, потряс головой. Полосы исчезли.

– Только этого и не хватало! – пробормотал он, карабкаясь по броне. – Галлюцинации… Милое дело!

Внутренние кабины «Мальчика» были чисто вымыты, блестели металлом и пластмассой. Груз аккуратно уложен и закреплен. Взъерошенный, с мокрыми после мытья волосами, Богдан возился у рации. Геологи сидели в своем уголке за откидным столиком. Юрковский быстро листал какой-то справочник, посвистывая сквозь зубы. Тихо, мирно, уютно… Быков сразу захотел спать – сказывалось нечеловеческое напряжение последних часов. Глаза слипались.

– Анатолий Борисович…

– Спать, спать! – быстро прервал его Ермаков. – Немедленно спать.

– Слушаюсь! – обрадованно сказал Быков и присел на тюки, снимая шлем.

Дауге следил за ним с дружеской улыбкой. Но, когда Быков снял колпак, Дауге вскочил на ноги и издал странный звук, изумивший Алексея Петровича и заставивший всех разом оглянуться.

– Мамо ридна, помичныця межпланетныкив усего свиту! – пробормотал Юрковский, неумело крестясь. Спицын ахнул. Ермаков резко поднялся.

– Ч-что такое? – растерянно спросил Быков, оглядывая себя.

– Подожди, подожди, Алексей, что это? – заикаясь, проговорил Дауге.

– Да в чем дело?!

– У вас все лицо в крови, Алексей Петрович, – сказал Ермаков. – Вы, вероятно, ударились лбом при толчке.

– Ударился один раз, – пробормотал водитель, ощупывая нос.

– Не трогайте руками… Сейчас я вам промою ссадину… Да не трогайте вы руками, говорю!.. Владимир Сергеевич, дайте ему зеркало.

На лбу чернела огромная ссадина, нос распух, нижняя губа приняла необычайную форму и все еще сочилась кровью. Щеки были разрисованы замысловатым узором. Быков сердито отстранил зеркало.

– Действительно, мама родная…

– Ничего опасного. – Ермаков быстро и ловко промывал ранки. – Эффектно, но не страшно… Но вот как вы ухитрились этого не заметить и не почувствовать?..

– Так, саднило немножко… Кто мог думать?..

– Я лично этому отнюдь не удивляюсь, – сказал Дауге.

– Чему?

– Тому, что ты ничего не почувствовал. Я, например, чувствовал только, что все время стою вверх ногами и придерживаю языком желудок…

– Не мог ты все время стоять вверх ногами… Спасибо большое, Анатолий Борисович. Все в порядке.

Быков повесил шлем на крюк и, покряхтывая от наслаждения, полез на тюки.

– То есть нисколько не сомневаюсь, что «Мальчик» иногда и стоял на гусеницах в этой чертовой каше… Я слишком о нем высокого мнения, чтобы сомневаться. Но лично я точкой опоры имел собственную голову… в течение всего рассматриваемого периода.

– Это хорошо сказано – «точка опоры»… Люблю конкретность формулировок, – заметил Юрковский, снова принимаясь за справочник.

– Намеков не понимаю… Да… А вот почему это было так – это совершенно неясно.

– Еще одна загадка, – сказал Спицын.

– И решение не лежит на поверхности, – подхватил Юрковский.

Дауге что-то сказал – что-то про «человекоподобных работников науки», – но Быков уже спал.

Большой белый корабль нес его, плавно покачиваясь, по широкой синей реке. Ярко светило солнце, далеко-далеко темнели берега за голубоватой дымкой, а над водой носилась ослепительно белая стремительная птица. Качка становилась все сильнее, палуба уходила из-под ног. Кто-то закричал: «Бу-бу-бу! Ну и дорожка!» Быков полетел за борт, дрыгнул ногами и проснулся. Транспортер швыряло и подбрасывало. Ермаков вел машину, а остальные, цепляясь друг за друга, сгрудились у него за спиной, глядя на экран.

– Словно клыкастые зубы, – заметил Богдан Спицын. – Престарелая богиня красоты, и мы у нее в зубах.

Быков слез со своего жесткого ложа и, подобравшись к товарищам, просунулся между Богданом и Дауге. Пустыня кончилась. Обходя нагромождения серого камня, «Мальчик» шел через лес гладких прямых столбов. Над грудами камня торчали, возвышаясь на много метров, черные остроконечные скалы – сотни их виднелись вдали. Почва была изрыта трещинами и воронками, поросшими жестким плющом. Колючие ветки обвивались вокруг уткнувшихся в низкое небо скалистых башен. Каменная чаща обступала транспортер. Богдан был прав – скалы удивительно напоминали старые редкие зубы.

Тряска становилась невыносимой. Юрковский вдруг замычал, затряс головой – прикусил язык. Быков тронул плечо Ермакова:

– Надо остановиться, Анатолий Борисович, здесь легко пропороть брюхо «Мальчику».

Ермаков кивнул. Он подвел машину к ближайшему столбу и выключил двигатель.

– Надо разведать дорогу, – сказал Быков, нагибаясь к смотровому люку. – Может быть, следует вернуться и обойти это место.

– Нет! – отрезал Ермаков. – Полоса скал тянется, вероятно, далеко. У нас нет времени.

– Нужно рвать скалы. Несколько мин – только и всего, – предложил Богдан Спицын.

Ермаков подумал, затем решительно поднялся:

– Проведем разведку. Вчетвером. Водитель остается у машины.

– Слушаюсь.

– На разведку, на разведку! – обрадованно запел Дауге, размахивая геологическим молотком.

– Молоток отставить, – приказал Ермаков. – Взять только оружие.

– Анатолий Борисович, ведь мы ни разу…

– Нет времени. Юрковский, Спицын, быстрее! Быков, от машины не отходить. Даже если услышите выстрелы… Все готовы? Пошли.

Быков выбрался вместе со всеми, присел на броню. Он сидел на чуть выступающей командирской башенке «Мальчика» и смотрел, как удаляются по расходящимся путям человеческие фигурки – маленькие, словно мошки, среди тяжелых потрескавшихся валунов. Юрковский с Богданом уходили вправо, Ермаков с Дауге – прямо. Некоторое время он еще слышал голос Юрковского, уверявшего, что здесь лучший в мире геологический заповедник, веселый смех Богдана, бодрый басок Иоганыча, напевавшего песенку про аргонавтов, потом все затихло. Быков остался один.

По небу по-прежнему неслись рваные тучи, ветер неистово ревел в вышине среди черных столбов, несколько раз раздавался отрывистый треск – Быкову казалось, что это сигнальные выстрелы, и он подскакивал на месте и оглядывался. Потом он понял, что это ветер сталкивает валуны друг с другом, однако спустился в машину, достал автомат, перекинул через плечо. Почву сотрясали тяжелые удары, и сквозь вой ветра порою доносилось рокочущее «бу-бу-бу» далекой Голконды.

Удивительно все-таки мрачное место! Впереди, сзади угрюмые голые столбы, словно колонны огромного разрушенного здания. Быков представил себе: когда-то здесь стоял великолепный древний дворец. В нем не было комнат – только роскошные колонны черного камня. Меж колонн с достоинством выступали люди в белых, как снег, одеждах – благообразные бородатые мудрецы, изящные женщины, воины в медных шлемах, со щитами… Как на рисунке, который ему как-то пришлось видеть в историческом романе об Атлантиде… Потом налетела Черная буря, разрушила свод; свод рухнул, провалился между колоннами. Все погибло, и среди пустыни остался только лес безмолвных черных гладких столбов…

Быков вдруг вскочил, схватился за автомат. Ему показалось, что из-за ближайшей колонны бесшумно выдвинулся огромный темный человек ростом с дом и замер, приглядываясь. Нет, это просто каменная глыба. Валуны поражали причудливостью форм. Успокоившись, он принялся разглядывать самые близкие, отыскивая знакомые очертания. Вот спящий лев; смеющаяся физиономия в шапке; гигантская жаба; что-то вообще непонятное с рогами и вытаращенными глазами… Каменные дебри жили своей неподвижной дремотной жизнью. Тихонько, так, чтобы незаметно было, дышали, подрагивая боками, замершие странные звери, поглядывали украдкой из-под тяжелых зажмуренных век на пришельцев из другого мира. Тигры, ящеры, драконы – каменное население каменного венерианского леса.

Быков подумал, что здешний край все-таки очень беден жизнью. На Земле в пустыне увидишь змею, скорпиона, паука-фалангу; на краю пустыни – сайгу… А здесь? Правда, на болоте жизни много, даже чересчур, пожалуй, но в горах и в пустыне – только жесткие колючки, растущие прямо из камня… Когда «Мальчик» еще выбирался из горного кольца около болота, Быкову почудилось, что какая-то стремительная тень скользнула вдоль стены и скрылась в колючих зарослях. Но это, наверное, обман зрения… Гиблые места… Камень, только камень… Мертвый, неподвижный, черный камень…

Быков вспомнил зеленый ковер весенней травки, поникшие ветви карагачей, белые глинобитные домики окраин, журчание воды в арыке – вздохнул грустно: Земля, Земля…

Вдали из-за валуна выпрыгнула черная фигурка – возвращаются! Быков поднялся во весь рост, присматриваясь. Кто-то неторопливо шел, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. Вот споткнулся, чуть не упал, в наушниках Быкова слабо скрипнул голос. Юрковский! Чертовски приятно видеть человека на этом каменном кладбище. Идет, не торопится, и голос сердитый – видно, дороги нет… Плохо дело, придется рвать скалы… волокита… Быков опять вздохнул, потом невольно рассмеялся: эк его, однако, качает! Геолог нелепо взмахнул одной ногой, изогнулся и съехал с большого валуна, через который перебирался, желая, видимо, сократить путь. Наушники донесли взрыв негодования. Алексей Петрович улыбался – приятно, удивительно приятно видеть здесь человека! Юрковский, в конце концов, вовсе не плохой парень и действительно совсем не пижон. Но любит задирать нос и вообще… поэт. Быков не очень понимал стихи и к романтике относился скептически. В жизни еще слишком много прозы, чтобы заниматься поэзией, а из каждых десяти романтиков девять не стоят скорлупы от съедаемых ими яиц…

Юрковский подошел, тяжело дыша. Стащил через голову автомат, с отвращением бросил его на броню, присел на булыжник. Быков спросил, выждав:

– Есть дорога?

Юрковский махнул рукой:

– Валуны, ямы какие-то, черт бы их драл… Торчат обломки из песка – метра по полтора, острые как бритва, а там, – он махнул рукой в сторону, откуда пришел, – метров через двести эти Венерины зубки сплошной стеной, человек не пролезет. Короче говоря, тупик. Придется вам, водитель, поворачивать свои бронированные оглобли. Кто-то из умников предлагал взять на «Хиус» вертолет. Чудак! Здесь бы эту машинку через три секунды в щепки разнесло…

– Может быть, Ермаков с Дауге дорогу найдут…

– Возможно, хотя и сомнительно; наверное, придется искать обход: не взрывать же все подряд! Я бы на вашем месте начал разводить пары.

Юрковский вскарабкался на броню, сел рядом с Быковым, вытянул ноги и постучал ступней о ступню.

– А Голконду-то слышно! Чуете, Алексей Петрович? Чудесный край загадок и тайны… Дикая, первозданная природа! Людским дыханием не оскверненный воздух и бездорожия нетоптаный простор, а?..

Быков неопределенно помычал. Манера Юрковского разговаривать раздражала. И великолепный «романтизм» его казался нелепым, позерским. Он, Быков, считал, что «Хиус» прокладывает дорогу для тех, кто пойдет вслед за ним, покончит с «нетоптаным бездорожьем», изменит здесь климат, построит прекрасные города… и тогда на этом самом месте можно будет выпить кружечку холодного пива, как в павильоне на углу Пролетарского проспекта и улицы Дзержинского в Ашхабаде…

– А вот еще загадка… – «Пижон» протянул руку.

Над вершинами скал беззвучно возникли и протянулись по небу давешние лиловые переливающиеся полосы. Быков вскочил.

– Ага! Вы их тоже видите!

– Что значит «тоже»? – удивился Юрковский. – Трудно не увидеть…

Полосы медленно погасли, словно растаяли в багровом свете.

Вдали показались еще две фигурки – они поднялись на валун, одна помахала рукой. Быков махнул в ответ.