Текст книги "Запертое эхо"

Автор книги: Арина Зарудко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Да, этому мне нужно поучиться у тебя.

Мы тихо рассмеялись.

– Сначала нужно найти тебе дом. Вряд ли ты переедешь в Лондон.

– Я могу пожить у Мэри первое время, она не будет против.

Тетя Мэри – младшая сестра матери. Она овдовела несколько лет назад и не знала, на что тратить состояние, оставшееся после смерти ее благоверного.

– Это же в сотнях милях отсюда? Я думал, ты захочешь остаться поблизости.

– Не хочу, чтобы новые хозяева мозолили мне глаза.

– Что ж, я все равно поищу тебе дом. Возможно, в той же части города, где живет тетушка Мэри. Там ты отдохнешь от запахов навоза и сможешь посещать местный театр.

Мама была родом из города. А ферма была прямиком за Бирмингемом. Даже гораздо дальше от него – в этом было преимущество нашей местности, до нас не доходил фабричный дым.

– Да, вернусь к истокам, – съязвила она и удалилась на кухню за десертом.

Мы решили прогуляться, а затем выпить чай у камина. Зима была теплая, но снежная – самое чудесное время в году. На следующий день, только утро прорисовало на холсте небес отблески света, я сел за работу, преследуемый диким желанием уловить те впечатления, что цвели в моей душе.

За все время пребывания дома я создал шесть работ и нашел достойного претендента на покупку фермы. Мы были знакомы, так как Джером жил практически по соседству. Его хозяйство процветало, и он загорелся мыслью расширить его. Ну, а что греха таить, все местные слюной исходили по нашей ферме. Так что возможность стать обладателем драгоценного трофея весьма прельстила Джерома. Я был чрезвычайно рад, что ферма окажется в надежных руках, ибо этот вопрос крайне меня волновал. Джером также по доброте душевной и из уважения к моей матери решил оставить ей дом, но включить его в стоимость фермы. Однако мама отказалась от этого жеста – не из гордыни, но из желания что-то изменить.

Когда мне нужно было возвращаться в Лондон, вещи из прежней жизни мамы были уже упакованы по сундукам и чемоданам. Я приятно удивился ее рвению начать новую жизнь в городе – она это заслужила. Казалось, что морщинки на ее лице немного разгладились, а глаза загорелись предвкушением чего-то незнакомого ей дотоле.

– Я знаю, начинать что-то после стольких лет – тяжело. – Сказал я, когда мы погружали мамин скарб в машину Джерома, который так любезно предложил свои услуги.

– Не тяжелее, чем быть прикованным к одну месту всю жизнь, – улыбнулась она.

– Ну, в любом случае, я рад за тебя. Такого исхода я и представить не мог, если быть откровенным.

– Я и сама от себя не ждала. Но я знаю, что Джером распорядится нашей землей должным образом. Не разбазарит ее и не приведет в запустение. Да и рабочим он нравится. Свой человек приятнее незнакомца.

– Да… – Я бросил взгляд в сторону домика, в которой росла Милли. – Черт возьми!

– Питер! – Мама посмотрела на меня со всей суровостью.

– Прости! Но я, кажется, забыл кое-что важное… Милли просила передать подарок ее сумасшедшей бабке.

– А, ну старухе Анне ничего не делается. Сходи. Она не будет тебе рада, но выбора нет. Питер! – окликнула она через мгновение. – Не стой столбом! Ступай! У тебя поезд через три часа, а нам еще ехать до Бирмингема.

– Да-да, – я очнулся, – старая ведьма смешала все карты.

Мама только рассмеялась мне вслед, пока я направился в дом за подарочным свертком. Как только я подошел к дому Чарльстонов, меня с головы до ног обдало дрожью, которая отзывалась в сердце, – сколько раз я прибегал к этой калитке, чтобы вызволить Милли из плена, которым стал для нее собственный дом. Как чудесно, что она освободилась из-под этого гнета!

Я позвонил. Никто не отворил мне. Странно, я думал, что Милли наняла для бабки сиделку. Кажется, старая карга выжила весь человеческий дух из этого жалкого домишки. Подождав, и глотнув немного зимнего воздуха, я толкнул дверь – она поддалась.

– Миссис Чарльстон, – позвал я.

– Кто там? – ответ донесся из дальней комнаты.

– Это Питер. Питер Браун. Могу я войти?

Послышалось старушечье кряхтение и скрип половиц – ведьма встала и взяла палку, которая стучала по полу, сопровождая ее медленные шаги. Я знал, она проклинала каждого, кто приходил в этот дом – вот оно, поистине религиозное гостеприимство.

– Питер? – она удивилась, увидев меня.

– Добрый день, – я попытался улыбнуться.

– Ну, входи же!

– Нет-нет, миссис Чарльстон, я лишь принес подарок от Милли, она просила передать.

– Хм. Что ж, – она недовольно сдвинула брови, – положи его вон туда.

Я сделал то, что она попросила, и уже наметил план отступления.

– Надеюсь, вы хорошо поживаете? – из учтивости спросил я.

Она взглянула на меня, и в моих воспоминаниях живо воскресли картинки из прошлого: разгневанная бабка с клюкой в руке гоняет нас по двору. Затем крестится и возвращается в дом. Жуткое зрелище.

– Не без помощи Господа.

По имени Джордж Ридли.

– Вы бы закрывали дверь, – указал я на засов. – Сейчас холодно.

Миссис Чарльстон безразлично кивнула.

– Как там Милли? – вдруг спросила она, внутри меня затеплилась надежда, что ей не все равно.

– О, с ней все чудесно! Я гостил у нее не так давно. Прекрасный дом, замечательный муж. Кажется, она счастлива.

– Кажется, – усмехнулась старуха.

– Нет. Я уверен. – На самом деле, я ни в чем не был уверен.

– В таком случае, я могу спокойно умереть.

Я удивился. Мне никогда не приходило в голову, что эта ведьма могла любить Милли. Она воспитывала из нее солдата. Но все ее попытки обратились в прах – пусть Милли и была бойцом, но совсем иного рода войск.

– Всего вам хорошего! – Я двинулся к выходу, не дожидаясь ответа.

Всю дорогу в Бирмингем я старался вычеркнуть из памяти этот бездарный эпизод моей жизни. Надеюсь, столь неприятных и непредвиденных встреч в моей жизни будет как можно меньше. Но совсем их избежать, безусловно, не представлялось возможным. В чем я убедился на следующее утро, когда проснулся в своей лондонской комнате от звука дверного звонка. Потирая глаза и накидывая халат, я отворил дверь. На моем пороге стояла Рене Шеридан.

Глава VIII

Сказать, что мое сердце чуть не провалилось в пятки, – значит ничего не сказать. Я стоял, словно изваяние, и не мог выдавить из себя ни слова. Рене подоспела мне на помощь.

– Я могу войти? – спросила она довольно кротко, глядя на меня из-под вуали, скрывавшей ее глаза.

Я молча пропустил ее внутрь. Затем запахнул халат и попытался прийти в себя. Давалось мне это с трудом. Меньше всего я ожидал увидеть ее в своей маленькой квартирешке.

– Как ты нашла меня? – первый глупый вопрос, вылетевший из моих уст.

– У меня свои источники информации. Надеюсь, ты не против. Кажется, я тебя разбудила?

– Нестрашно. Присядешь?

Я помог ей снять пальто. Она аккуратно сняла шляпку и положила ее на комод. Выглядела она по-будничному, но все равно шикарно. Словно ей не составляло никакого труда быть самой обворожительной женщиной. Некоторым представительницам прекрасного пола даровано умение в любых декорациях выступать примой. Будь они среди деревенских ландшафтов, в обители нищих или на приеме короля – они украсят собой любое место на планете. Так, как сейчас одна из таких женщин украсила мое тесное и угрюмое жилище. Рене осмотрелась и улыбнулась мне.

– Угостишь меня кофе?

– Зачем ты пришла? – сморозил я, как полнейший дегенерат.

– Извиниться. – Просто, без гордыни, рисовки и издевки надо мной произнесла она.

– Вот уж не ожидал извинений, – бросил я, начав возиться с кофейником, – только не от тебя.

– Неужели я не человек?

– Нет. Ты прекрасный человек. Просто я полагал, что извиняться следует мне.

– Почему же ты до сих пор этого не сделал?

– Я был в отъезде.

Жалкий дурак, бросился на попятную.

– В таком случае, я сделала все правильно.

Мне было нещадно стыдно. Она пришла ко мне! Сама! В ее манерах и словах не было и намека на обиды или тщеславие, которое присуще людям, чью гордыню легко задеть.

– Я не вправе злиться на тебе, Рене, – я подал кофе с печеньем на подносе, – ты не обязана была делиться со мной своими проблемами. Я просто… не знаю, вскипел от того, что ты не хочешь впускать меня в свою жизнь. Возомнил себя твоим другом.

– Ты и правда мой друг, – она отпила из чашки, – иначе я бы не пришла. Но на самом деле мне не терпелось начать работу над портретом. Я, кажется, внесла предоплату.

Она так тепло улыбнулась, что вмиг стало ясно: всем разногласиям и обидам между нами пришел конец. Так изящно разрешить проблему могла только Рене.

– Хорошо. Дай мне минуту привести себя в порядок, – почти нежно произнес я.

– Не спеши. Я никуда не денусь.

Как бы я хотел продлить эти мгновения на годы! Пусть бы она так и сидела посередине залитой солнечными лучами комнаты, источая уверенность и благородство. Я ощущал себя мальчишкой, довольным одним присутствием женщины, которая не боялась сделать шаг навстречу. Ее не волновало, как она будет выглядеть (а выглядела она априори победительницей), она не кичилась горделивостью – слишком ценила жизнь и не считала нужным тратить ее на глупые склоки. Это главное, чему она меня научила: жить так, словно завтра не наступит.

Так быстро я еще никогда не собирался. Побрившись, причесавшись и надев рубашку, в которой я всегда пишу, я вернулся к Рене. Она стояла у узкого книжного шкафа и изучала мою скромную библиотеку.

– Любишь книги? – окликнул я ее негромко, чтобы не испугать.

– Даже больше, чем музыку, – обронила она, не оглянувшись. – У тебя не очень хороший вкус, – продолжила она.

– Уж благодарю сердечно, – я принялся протирать кисти, пока она изучала «мой плохой вкус».

– Не обижайся, но читая бульварную литературу, в развитии не преуспеешь.

Ее голос звучал добродушно, поэтому я и не думал дуться.

– У тебя есть библиотека? – спросил я, ставя холст и примеряя свет.

– Была когда-то. Но я собираю свою коллекцию сызнова. Не могу жить в доме, где нет хороших книг.

– А как понять, что книга хорошая?

Она сняла жакет и повесила его на вешалку у двери.

– Хорошую книгу хочется перечитывать тысячи раз.

– Не приходилось испытывать подобное желание.

– Я же говорю, это оттого, что ты не читал хороших книг, – она довольно рассмеялась.

– Я люблю Шекспира… – пытался оправдаться я.

– Ну вот, уже что-то. Как мне сесть?

Я окинул взглядом комнату и свою модель. Затем передвинул диван и поставил его напротив окна. Меня радовало, что я узнаю о Рене какие-то мелочи. Любовь к книгам – она не могла ее скрыть, да и не хотела, значит, есть вещи, которые не заперты под семью замками в ее сердце.

– Ну вот. Приляг.

Она, не раздумывая, приняла позу. Полулежа, откинув голову и изящно подперев ее рукой, она напоминала Венеру кисти Симона Вуэ. Рене рассмеялась, и я не мог сдержать смеха.

– Посерьезнее, госпожа модель.

– Твой вид меня рассмешил, прости. Хмурое выражение лица тебе совсем не идет. Но есть в этом что-то возвышенное. Ты словно пытаешься рассмотреть во мне то, чего не видит простой обыватель.

– Веришь в теорию филистеров?

– А кто в нее не верит?

Я примерялся и пытался понять, с чего начать.

– Ты же хотела, чтобы я раскрыл те грани, о существовании которых ты не подозреваешь.

– Задача не из легких. Уверен, что справишься?

– Не болтай. Я думаю.

Снова взрыв хохота.

– Мадам Шеридан!

– Мадмуазель, – с французским акцентом поправила она меня.

– Я слышал, что ты в разводе. Почему оставила фамилию мужа?

Улыбка в мгновение ока стерлась с ее лица.

– Просто она мне идет.

– Ясно. Не вертись.

Она послушно застыла. Белая блузка с легким жабо повторяла все движения Рене. Мне хотелось уловить эти мимолетные колебания ткани, которые всегда меня волновали – они словно были частью самой Рене, ее продолжением. Так гармонично одежда выглядит только на женщинах, которые носят ее с полным осознанием собственного достоинства и своей неоспоримой привлекательности.

– Я хочу, чтобы ты написал меня в шелковой комбинации и с песцовой накидкой.

– Как скажешь. Сегодня я просто набросаю первый эскиз. Работа предстоит долгая. Выдержишь?

– Я и не то выдерживала.

– Неужели?

– Приходилось.

Я не хотел доставать ее вопросами: это сродни ходьбе по тонкому льду. А она только протянула мне белый флаг, незачем было рисковать нашей восстановленной дружбой.

– Я слышал, ты ушла из «Глории». – Хитро перевел я тему.

– Это пройденный этап, – просто ответила она.

– Ты долго там работала?

– Не больше года. Но я устала. У меня бывает такое апатичное настроение. Душа требует обновления и беспощадно к нему устремляется. Ничего не могу поделать, – она повела плечами и снова застыла в позе, глубоко вздохнув.

– Чем же ты сейчас занимаешься?

– Позирую подающему надежды художнику.

Я усмехнулся.

– Интересно, кому подающие…

– Не прибедняйся, я видела твою картину в гостиной знакомой. Ты действительно станешь востребованным.

Я чуть было не опрокинул мольберт и себя вместе с ним.

– Что?! Какую картину? У кого?

– Тише, тише, я все скажу, не размахивай тушью. Твой арт-дилер заплатит тебе неплохую сумму в ближайшее время, ручаюсь. Картина называется «Туманное утро» кисти Питера Брауна. Знаешь такую? – она игриво вздернула брови.

Я рухнул на табурет, задетый нахлынувшей волной радости.

– Неужели он ее продал?

– Да еще кому! Жди приличный процент. Ну вот, испортила весь сюрприз.

– Рене! Да ты предвестник успеха!

– Не гони телегу впереди коней, одна картина – еще не успех. Но это новое достижение. Ты молодец. И твой арт-дилер тоже неплохо делает свое дело, смею заметить.

– Да, мистер Родерик своего не упустит. Удивлен, что он сделал ставку на мои полотна.

– Не обесценивай свой труд.

Я с минуту смотрел на Рене, пытаясь в полной мере понять происходящее.

– Порадовались и будет! За работу! – вернула она меня к реальности.

– Так ты ушла из «Глории»… – вновь обратился я к желанной теме. – Где же ты сейчас поешь?

– В основном, в душе, – бросила она.

Я вынырнул из мольберта и состроил гримасу, она снова рассмеялась.

– Есть пара мест, куда меня зовут, но я пока не готова. Нужно восстановить силы. Уж слишком насыщенный год выдался. Возможно, к лету я и запою в одном из тех модных мест, что рады приютить меня. Возможно, уеду из Англии. Пока не решила.

– Вернешься в Париж?

– То, что я француженка, не говорит о том, что меня тянет на родину.

– А куда тебя тянет?

Рене задумалась. Я не мог не упиваться данной минутой: мы говорили почти откровенно, пусть она и увиливала временами, но это не меняло того, что она делится со мной своими размышлениями и планами – а это уже дорогого стоит.

– Сама не пойму. Иногда кажется, что лучше всего запереться где-нибудь в крошечном домике на краю света. В свои двадцать девять я чувствую себя старухой. Но не хочу, чтобы меня жалели. Даже если я решусь однажды исчезнуть, пусть все знают, что я осталась верной себе.

– Зачем тебе это?

– Просто многие полагают, что таким, как я, уготована жизнь звезды, что сияет день и ночь, затмевая собой все пространство земного шара. А когда ты избираешь иной путь, люди упрекают тебя за это. Считают слабым и неблагодарным, ибо ты пренебрегаешь всем, что тебе дано. Но я никогда не играю по чужим правилам. И хочу, чтобы меня запомнили именно такой.

– Своевольной?

– Свободной.

Я не очень ее понимал, но решил обдумать ее слова позже. В них явно таилось что-то, что она никогда мне не откроет – что-то, что сделало из хрупкой и мечтательной девушки зрелую и хладнокровную женщину, борющуюся за право выбора.

Когда первый сеанс был окончен, мы решили пообедать в кафе на углу. Рене не гнушалась ни простой атмосферой, ни простой едой. Она была неприхотлива и крайне любезна с окружающими. Казалось, она была собой.

Глава IX

Рене приходила все чаще. В неделю укладывалось порядка четырех сеансов. Постепенно я переносил эскизы и наброски на холст. К моменту, как начал сходить снег, я практически завершил написание фигуры. Рене приносила мне книги, и я безмерно ценил эти проявления заботы, направленные на обогащение моей души. Особенно мне понравилась книга, посвященная жизни Огюста Ренуара. Он не брезговал никакой работой, брался за все, чтобы обеспечить себе мало-мальски достойное существование. И в отличие от Моне не кичился своим дарованием, предпочитая быть открытым любой деятельности, которая могла принести пусть даже небольшой, но доход. Безусловно, после такой истории мне стало стыдно за собственное поведение. Но я руководствовался иными мотивами, бросив банковскую службу. Я не был беспристрастен, я искренно и глубоко страдал. Мне недостаточно просто зарабатывать. Мне не нужна материальная стабильность, если она роет могилу моим устремлениям. Я счастлив зарабатывать гроши, но делом, согревающим мне сердце. Куда важнее избрать занятие по сердцу, пусть низко оцениваемое, нежели мучиться на службе, что выжимает из тебя жизненную энергию. Пусть даже эта служба обеспечивает тебе безбедную жизнь.

Я делился этими размышлениями с Рене, вступая в легкую конфронтацию и с Ренуаром, и с Моне. Я понимал обоих, но предпочитал держаться середины: мне не хотелось жить в долгах, как жил Моне, но и не хотелось быть разнорабочим, теряя здоровье и драгоценные минуты жизни, как делал это Ренуар. Вероятно, каждый из нас идет по своему пути. Восхождение к признанию – это всегда своего рода мытарство. Это испытания, заключенные в окружности, каждая из которых демонстрирует собой то или иное прибежище ада. Что ни говори, но люди исхитрились создать собственный ад на земле.

Говоря о наших отношениях с Рене, мне казалось, что за месяцы совместной работы, лед тронулся, и мы стали значительно ближе. Но, очевидно, так мне только казалось. Бывали дни, когда я почти в этом убеждался. А бывало, весь сеанс мы утопали в тишине, что сдавливала своей лапой мое сердце. Не скажу, что я влюбился в эту женщину. Я отчаянно этому сопротивлялся со дня нашей первой встречи. Но я испытывал какую-то привязанность: с нетерпением ждал наших встреч и бесконечно терзался минутами в разлуке с ней. Я нуждался в Рене. Она делала все вокруг необыкновенным. Одно ее присутствие преображало мою жизнь. Но я никак не мог понять, что же она чувствует по отношению ко мне? То она была чрезвычайно нежна – однажды она положила свою ладонь на мою щеку и провела кончиками пальцев по моему лбу, убирая пряди волос. Тот взгляд мне никогда не забыть. Ее глаза излучали неизгладимую признательность, спокойствие. Но одновременно мне чудилось, что из них что-то хочет вырваться, словно душа, запертая в этих темных глазах-вишнях, стремится на волю, где ей самое место. Затем вмиг все изменилось. Она одернула руку и ничего не сказав, взяла шляпку с пальто и просто ушла. Я не мог понять ее, разгадать. Она была воплощением таинственности. Но это и подстегивало обрывать лепестки этого цветка, постепенно обнажая сердцевину. Уверен, что многие до меня мучились этой нелегкой задачей. Но, кто знает, может, мне удастся пробиться сквозь броню, коей была экипирована душа Рене?

Пока не шибко удавалось. Но мы продвинулись на уровень выше – она приносила мне книги и еду. Мы устраивали пикники прямо на полу, где вперемешку с кистями и тюбиками краски мелькали две фигуры, жующие багет с сыром и маслинами. Нам было хорошо. Я пытался не задавать Рене вопросов о прошлом, но если срывался, получал приличный отпор – она злилась и не приходила всю следующую неделю. Так она меня изводила и преподносила урок, который я усваивал с переменным успехом. Вообще, я никогда не встречал таких женщин не до, не после. Да-да, вы, наверняка, уже это осознали. Ведь я не раз об этом талдычил. Но это факт. Я знал, что она спала с разными мужчинами, знал, что она была сложной, закрытой и порой слишком непредсказуемой. Однако при этом я чувствовал за всем этим живое создание, наполненное страхами и любовью.

– Почему ты так странно смотришь на меня? – спросила Рене однажды после сеанса. Она сидела на подоконнике, забравшись на него с ногами, и курила.

– Пытаюсь понять тебя.

– Это не удается даже мне самой. Так что можешь не пытаться. – Она вглядывалась в полотно ночи, и я тщетно стремился ухватиться за ее путешествующий взгляд.

– Ты открывалась хоть одному мужчине? Хотя не так. Хоть одному человеку?

– Да, и горько за это поплатилась. Но та, которой я стала, неизвестна даже мне самой. Признаться, она меня пугает. Иногда я не могу разглядеть даже собственную тень. Моя сущность ускользает от меня. Я пропащая душа. – Она громко вздохнула.

– Я так не думаю, – почти шепотом ответил я.

Она плавно повернула голову и улыбнулась так, как обычно улыбаются детям. Фальшивая улыбка. Мне захотелось наорать на нее за это.

– Не улыбайся так.

– Как?

– Не искренне.

– Можно мне тебя обнять?

Вы понимаете теперь, как она обескураживала меня день ото дня? Вот такие спонтанные проявления чувств сбивали меня с толку. Лед, пламя, засуха, наводнение… Всевозможные крайности объединились в одной женщине, обнимающей меня за шею. Таких женщин невозможно любить, потому что ты их ненавидишь. И невозможно ненавидеть, потому что сходишь от них с ума. Вот и попробуй разбери, что ты чувствуешь!

– Ты ведешь себя странно, – я отстранил ее.

– Я предупреждала тебя, что я не из тех, кто чинно поклоняется мужчине. Я не дам тебе того, что ты хочешь.

– А чего я хочу? Тебе известно? – Я отвернулся, меня разрывала злоба.

– Ты хочешь того, что не сможешь от меня получить.

Я усмехнулся. Наверно, даже чересчур заносчиво.

– Ты полагаешь, что весь мир падает к твоим ногам? Полагаешь, каждый мужчина только и мечтает о твоей благосклонности? Спустить на землю. Здесь дела обстоят гораздо прозаичнее.

– Я вовсе так не думаю. – Ее голос звучал твердо. – Просто говорю, что чувствую. Ты же просил быть честной. Я не смогу врать тебе, Питер. Я ценю тебя.

Вот они, слова, которые мечтает услышать мужчина в моем положении. Да еще от такой женщины! Но вот только эти слова отозвались в моей душе болью и больше ничем.

– Про уважение не забудь сказать. – Съязвил я и принялся чистить кисти.

– Я думала, у нас все хорошо, – ее взгляд блуждал по комнате. – Мы так чудесно ладим, я расслабляюсь с тобой.

– Твое поведение напоминает гонку по ухабистой дороге. Сегодня ты весела, завтра ты задумчива и холодна, через день обнимаешь меня, через два – уходишь, не проронив ни слова. Кто ты, черт возьми? – Я бросил кисти, Рене испугалась резкого шума и отскочила в угол, закрыв лицо руками.

Ее вид вызвал волну вины. Я не хотел ее пугать. Затем вспомнилась сцена в «Глории», когда я ударил кулаком по столу, и взгляд Рене, полный ужаса. Она казалась такой бесстрашной, но любое проявление физической силы отожествлялось с агрессией и страхом – это прекрасно живописал весь ее вид. Я подошел ближе, она все сильнее прижималась к стене, зрачки слились с радужкой. Я медленно протянул к ней выпачканные краской руки и прижал ее к себе – не спеша, плавно, чтобы показать, что я ее не обижу. Я чувствовал, как колотится ее сердце, она напугалась. Несколько минут мы стояли в тишине. Затем она высвободилась из моих рук и подняла на меня глаза, исполненные вины.

– Прости меня. Прости, что я такая, какая есть. Я сама себя порой ненавижу. Я сама себя презираю за то, что не могу быть иной. Но этого не исправить. Я мучаю людей. Мучаю потому, что всю любовь из меня выкачали. Всю любовь по крупицам вытрясли из моего сердца, и в нем поселилась пустота. Мужчины, которые любили и желали меня, получали лишь безжизненное тело. Они кричали, злились и проклинали меня за то, что я не могу дать им большего. Как отчаянно они упрекали меня в том, что мне не подвластно… Но я не хочу терять тебя, Питер. Не ради этой картины. Не ради своего эго. Ради себя самой. Ради того, что от меня осталось.

Я снова прижал ее к себе. Мне не хотелось отпускать ее, хотелось закрыть от всего мира это хрупкое тело, эту душу, что мне только предстояло изучить. Я был счастлив, что она призналась в том, что словно гиря, оттягивало ее сердце.

– Я не верю, что в тебе не осталось любви. Ты никогда не пела бы песни так, как поешь, без любви. Никогда бы не говорила о литературе так, как говоришь, без любви. Ты никогда бы не боролась за свою жизнь, если бы не любила ее. Ты есть любовь, Рене. Просто кто-то уверил тебя в обратном.

Она еле заметно кивнула и уткнулась мне в грудь.

– Ты не оставишь меня? – чуть слышно проронила она.

– Если ты не будешь убегать так часто.

Я почувствовал, что она улыбается. Ее улыбка осветила мое сердце. Это я тоже не мог не почувствовать.

– Я очень постараюсь.

Сложно было не догадаться, что я был ей дорог. Иначе она не пришла бы ко мне с извинениями, хотя была не виновата. Иначе она не стала бы говорить то, что чувствует, несмотря на всю боль, что причиняют ей эти слова. Иначе не просила бы быть с ней. Маленькая, ранимая и потерявшаяся девочка – вот кто скрывался за маской безразличной и своенравной сердцеедки. Теперь я был практически в этом убежден.

* * *

В первый весенний день я мчался к мистеру Родерику с новой партией полотен. Окрыленный предвкушением, но еще уязвимый неудачами, я скакал по лужам и придерживал рукой шляпу, чтобы вместе с ней не улетели остатки моего благоразумия. Мне не терпелось показать новые работы – они были своего рода свежим воздухом, наполнявшим мои легкие последние месяцы. Своим новым дыханием я и насыщал картины.

Мистер Родерик как обычно выглядел крайне уставшим и измотанным. Я понимал, что у него куча работы, поэтому не хотел задерживать его дольше необходимого.

– Питер, рад тебя видеть! – На мгновение его лицо просияло, но затем приняло все то же выражение обреченной покорности своему делу. – Что там у тебя?

Пока мистер Родерик расставлял новые полотна, а я пытался их не разглядывать, дабы не тянуть резину, ловким движением мне удалось освободить те работы, которыми отчаянно хотелось похвастаться.

– Вот. – Встал я торжественно, приготовившись отстаивать каждый свой мазок на холстах.

Мистер Родерик принялся изучать мои работы, прищурившись, а затем достав из кармана пиджака очки в тонкой оправе. Его особенно привлекла работа, выполненная в духе Эль Греко – расплывчатые фигуры, плавные, практически лессированные, полупрозрачные мазки наполняли картину свежестью. Она дышала. Дышала красками, как я дышал осознанием новых возможностей.

– Неплохо. Весьма неплохо. Полагаю, ты постигаешь новые техники, это похвально. – Он спрятал очки и взял картину своими тонкими пальцами. – В следующий раз попробуй покрыть картину в том же стиле матовым лаком. Эффект будет ярче.

– Что ж, попробую. Эти возьмете? – указал я на оставшиеся полотна.

– Оставляй все. Ты проделал прекрасную работу.

Через мгновение в моей руке красовалась крупная купюра, которую я и во сне никогда не видел. А сейчас мог разглядеть и более того – потратить!

– Труд окупается, мальчик мой. Иди и продолжай работать.

– Так точно, сэр!

Я выпорхнул из здания и помчался за матовым лаком. Я же примерный ученик, в конце концов. Сделав покупки в магазине для художников, я отправился к портному, чтобы побаловать себя новым костюмом. Странно, как легкое преображение может сказаться на внутреннем состоянии. Я сразу почувствовал себя победителем. Стоило лишь потратить немного деньжат на себя. Волшебство, не иначе.

Сегодня в планах не было ровным счетом ничего, поэтому я решил пригласить Рене на ужин, раз уж день выдался таким удачным, и я мог сводить ее в приличное заведение. Хорошо, что она оставила мне номер телефона отеля, в котором проживала, иначе пришлось бы ждать сеанса, который был намечен на субботу. Пятницу я бы не протянул.

Когда нас соединил портье, голос Рене меня немного насторожил: он был сонным и уставшим. Я испугался, что она заболела, и не мог сдержать своего волнения – сегодня я вообще ничего не мог сдержать, так как был на пределе эмоций.

– Я спала весь день… – промурлыкала она, а затем сладко зевнула.

– Ты часто это практикуешь? Ты правда не заболела?

– Сколько вопросов и все разом…

– Придется ответить, мисс.

– Я не больна. Просто привычка. Я люблю спать днем. Делала так после выступлений. Отсыпалась днем, работала поздними вечерами.

– Но сейчас ты не работаешь… – Мой мозг активно искал подвох.

– Питер, я делаю что хочу. И не считаю нужным отчитываться за свои действия. – Ее интонация была настолько фривольной, что я даже не думал обижаться, но все равно меня бесило ее равнодушие к моему волнению. Несколько дней назад она таяла в моих руках, а теперь ей все равно: есть ли я в ее жизни или нет. Причин для злобы мне хватало, пусть я и надумал их сам. Но я избрал мудрую позицию – я не буду выдавать своих чувств, раз уж она решила держать меня на расстоянии. Попробую сыграть по ее правилам. Интересно, кто сдастся первым?

– Я и не отчитываю тебя. Мне безразлично, как ты растрачиваешь свою жизнь. Я же могу поинтересоваться твоими планами на вечер?

– С каких это пор тебе безразлично?

Как быстро она сдалась! Я не мог не злорадствовать. Первая наживка проглочена столь стремительно, что со второй следовало подождать.

– Ты сама дала понять, что привязываться к тебе не имеет смысла. Поэтому я не хочу лезть в твою жизнь, пока ты сама этого не захочешь.

Я слышал лишь дыхание в трубке.

– Ты меня слышишь? – обратился я к ней.

– Да. Ты спрашивал что-то насчет планов…

– Ах, да. Я хотел пригласить тебя поужинать. Только вот не знаю, где лучше…

– Приходи в ресторан моего отеля. В восемь. Идет? – она словно повеселела.

– Как скажешь, – бросил я равнодушно.

Ресторан Ритца мне не особенно импонировал. Наверно, после «Глории» все казалось мне каким-то блеклым. Хотя мне-то грех было сетовать на несомненную роскошь этого места, ведь я не являлся ровней здешним постояльцам. Даже в дорогом костюме я чувствовал себя чужаком. Рене спустилась в ресторан ровно к намеченному времени. Она была в золотой шелковой комбинации, что струилась по изгибам ее стройного тела, на голове сияла шитая блестящими нитями широкая повязка. Я знал этот образ – она хотела видеть себя в чем-то подобном на своем портрете.

– Ну привет. – Улыбнулась она кокетливо.

– Ну здравствуй.

Официант отодвинул ее стул, она села и по своему обыкновению бросила голову на перекрещенные пальцы рук.

– Как поживаешь?

– Давай обойдемся без клише. – Я закурил и протянул пачку своей визави. – У меня хорошие новости. Я продал несколько полотен и получил неплохой барыш.

– Значит, мы отмечаем?

– Можно и так сказать. Заказывай что хочешь.

– Я не особенно голодна.

– Тогда выпей.

Я достал из ведерка со льдом бутылку шампанского и налил Рене полный бокал.

– Почему ты живешь в отеле? – спросил я.

– Так проще. – Ее плечи подпрыгнули. – Не нужно привязываться к месту. В любой момент можно собрать вещи и уехать. Мне это нравится.