355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Арчибальд Кронин » Вычеркнутый из жизни. Северный свет » Текст книги (страница 2)
Вычеркнутый из жизни. Северный свет
  • Текст добавлен: 11 ноября 2020, 12:00

Текст книги "Вычеркнутый из жизни. Северный свет"


Автор книги: Арчибальд Кронин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Кроме того, он нашел записку с обгоревшими краями; подписи на ней не было, только штамп от восьмого сентября и несколько слов: «Я должен непременно увидеть тебя сегодня вечером». И наконец, на коврике у камина, рядом с убитой, лежал кошелек для мелочи в виде мешочка, закрывающегося с помощью металлического кольца; кошелек этот был сделан из очень мягкой и необычайно тонкой кожи. В нем оказалось около десяти фунтов банкнотами и серебром. На основании показаний Эдварда Коллинза и Альберта Прасти было тотчас составлено описание выбежавшего из квартиры человека и предложена большая награда тому, кто сообщит о его местонахождении. На следующий день хозяйка местного прачечного заведения явилась в полицейский участок вместе с одной из своих гладильщиц, семнадцатилетней девушкой по имени Луиза Бёрт. Выяснилось, что Луиза, приходившаяся двоюродной сестрой Эдварду Коллинзу, рассыльному этой прачечной, в тот вечер, когда было совершено преступление, ездила с ним на Ошо-стрит и поджидала его в тупичке. Ей не очень-то улыбалось лазить с ним по лестницам. И вот, пока она ждала его, из дома номер пятьдесят два выскочил какой-то человек, который чуть не сшиб ее с ног. Она описала этого человека. Таким образом, у полиции было уже три свидетеля, видевших преступника.

Пастор Флеминг умолк и смущенно посмотрел на молодого человека своими добрыми, бесхитростными глазами.

– Не очень-то приятно касаться некоторых обстоятельств, Пол, но – увы! – они имеют прямое отношение к этой трагической истории. Словом, Мона Сперлинг – женщина, не отличавшаяся высокой моралью, – была довольно близко знакома со многими мужчинами, а с одним из них находилась в постоянной связи. Никто не знал, кто этот человек, но ее товарки – другие продавщицы – утверждали, что в последнее время Мона была чем-то взволнована и расстроена. Однажды они даже слышали, как она раздраженно упрекала кого-то по телефону: «С кого же мне еще спрашивать, как не с тебя!» И еще: «Если ты меня бросишь, я тебя выведу на чистую воду». Наконец, вскрытие тела выявило еще одно прискорбное обстоятельство: убитая была беременна. Итак, причина убийства казалась ясной: женщину, конечно, зарезал тот, кто был повинен в ее состоянии. Возможно, она надоела ему. А когда стала угрожать, он назначил ей письмом свидание и убил. Вооруженная этими данными, полиция все и вся поставила на ноги, чтобы разыскать убийцу. В газетах появились снимки рисованной открытки с подписью «Бон-бон», и лиц, знающих ее отправителя, просили сообщить об этом в полицию Уортли. Все железнодорожные вокзалы и морские порты были взяты под наблюдение – почти неделю шли поиски. Затем, тринадцатого сентября, поздно вечером, помощник букмекера по имени Гарри Рокка попросил начальника полиции принять его. Волнуясь, этот человек сказал, что хочет дать показания. Он признался, что состоял в близких отношениях с покойной, и даже сообщил, что был с ней вечером накануне убийства. Затем заявил, что знает того, кто послал открытку. Это один его приятель, с которым они часто играют в бильярд и который неплохо рисует. Некоторое время тому назад он познакомил этого молодого человека с Моной Сперлинг. Кроме того, когда в печати появились фотографии открытки, его приятель пришел к нему крайне взволнованный и сказал: «Если кто-нибудь спросит тебя, где я был восьмого вечером, скажи, что играл с тобой в бильярд в отеле „Шервуд“». Этого, разумеется, было вполне достаточно. Один из полисменов в сопровождении инспектора Сванна немедленно отправился по адресу, который дал им Рокка. Там они узнали, что нужный им человек сел в ливерпульский экспресс, отошедший с вокзала на Леонард-сквер всего час назад. Естественно, последовал его арест в Ливерпуле. Арестовали, Пол, твоего отца.

Снова наступило молчание. Пастор налил себе воды из графина, стоявшего на бюро, и слегка смочил губы. Затем, сосредоточенно насупив брови, продолжил:

– Случилось так, что Альберт Прасти, главный свидетель, был прикован к постели острым приступом астмы. Он держал табачную лавочку, где продавал сигареты собственного изготовления, и никотиновая пыль частенько вызывала у него приступы этой болезни. Но двое других свидетелей были немедленно отвезены в Ливерпуль. Их сопровождал полисмен и инспектор Сванн. Там перед ними выстроили десять человек, и они, ни минуты не колеблясь, тотчас указали на твоего отца как на человека, которого видели в вечер убийства. В их уверенности было даже что-то страшное. Эдвард Коллинз воскликнул: «Вот он, ей же богу, он!» – а девушка – Луиза Бёрт – от сознания лежавшей на ней ответственности громко, истерически разрыдалась. «Я знаю, что надеваю на его шею петлю, но это – он!» – воскликнула она.

Общественное мнение было чрезвычайно возбуждено против преступника. Решив уберечь твоего отца от разъяренной толпы, полицейские сняли его в Барбридже с поезда и в закрытом фургоне привезли в тюрьму Уортли. О Господи, милый Пол, я совсем истерзал тебе сердце! Суд начался пятнадцатого декабря в Уортли под председательством судьи Омэна. В какой тревоге жили мы все эти роковые дни! Одного за другим вызывали свидетелей, и те давали свои убийственные показания. При обыске в чемоданах отца была обнаружена бритва, которую медицинские эксперты признали как орудие преступления. Эксперт-каллиграф удостоверил, что полуобгоревшая записка, в которой назначалось свидание и которая была найдена на квартире убитой, написана Мэтри, только левой рукой. Многие видели, как он заходил в цветочный магазин и, покупая себе цветок в петлицу, весело смеялся и судачил с мисс Сперлинг. И так далее и так далее. Намерение бежать в Аргентину, ожесточенное сопротивление, оказанное полиции, – все говорило против него. И самым губительным была его роковая попытка установить ложное алиби с помощью Рокки. Наконец настал его черед давать показания, но – увы! – он не сумел себя защитить, сбивался, терял самообладание и даже кричал на судью. Мэтри не мог сказать ничего определенного относительно того, где был, когда произошло убийство, и только твердил, что провел часть этого злополучного вечера в кино. Но это жалкое объяснение было поднято на смех прокурором. Сгустившуюся тьму пробил всего один слабый луч надежды. Альберт Прасти, хотя и признал, что твой отец похож на человека, выбежавшего из квартиры, однако не решался клятвенно подтвердить, что это именно он. Впрочем, вскоре выяснилось, что Прасти страдает близорукостью, а при перекрестном допросе обнаружилось, что он зол на полицию, которая не взяла его вместе с Коллинзом и Луизой Бёрт в Ливерпуль.

В своем заключительном слове судья обрушился на обвиняемого. Двадцать третьего декабря в три часа дня присяжные удалились на совещание. Они отсутствовали всего сорок минут. Их вердикт гласил: «Да, виновен». Я был в суде – твоя матушка слишком плохо себя чувствовала и не могла пойти – и до последнего дня не забуду той страшной минуты, когда судья надел черную шапочку и объявил приговор, препоручая душу твоего отца милосердию Всевышнего. Когда Мэтри повели из зала, он, словно обезумев, принялся вырываться и все кричал: «Бога нет! Будь проклято людское милосердие и Божье тоже! Мне его не надо!»

Ах, над Господом Богом нельзя глумиться, Пол. Но может быть, как раз в ответ на такое богохульство Всевышний и проявил милосердие к грешнику. Когда никто уже не надеялся, в самый канун казни смертный приговор твоему отцу был заменен пожизненным заключением, которое он и отбывает в Стоунхисе.

Пастор замолчал, и в комнате воцарилась тишина. Оба собеседника старались не смотреть друг на друга. Пол, так глубоко ушедший в кресло, что, казалось, его силой вогнали туда, вытер лоб платком, зажатым во влажной руке.

– Он еще жив?

– Да.

– И никто не видел его… с тех пор?

Пастор тяжело вздохнул:

– Сначала я пытался поддерживать с ним связь через тюремного капеллана, но мои попытки натолкнулись на такую злобу, можно даже сказать – на такое ожесточение, что я вынужден был от них отказаться. А матушка… Видишь ли, голубчик, она считала, что твой отец обошелся с ней нечеловечески жестоко. А ей надо было думать о тебе. В твоих же интересах она почла за благо вырвать эту страшную главу из юной жизни сына, То, что ей это не совсем удалось, не имеет особого значения. Ты хороший мальчик и способен снести этот удар. Вот почему я рассказал тебе все без утайки вместо того, чтобы обманывать и говорить недомолвками. А теперь я хочу, чтобы ты забыл обо всем сказанном. Человек ты самостоятельный, и у тебя впереди вся жизнь. Так иди же своим путем, как если бы всего того, о чем я тебе рассказал, никогда не было, иди вперед и вперед, уверенный в себе, а о том – забудь.

Глава 4

Прошла неделя со времени разговора в кабинете Флеминга. Было воскресенье. Урок Закона Божия в Меррионской приходской школе только что закончился. Последние дети ушли, и у входа Пола ждала Элла в парадном синем костюме и скромной соломенной шляпке, которую она сама украсила голубой лентой. Пол с трудом поднялся, сошел с кафедры и по проходу между опустевшими скамьями направился к двери. Хотя вести эти занятия он согласился, главным образом чтобы доставить удовольствие матери, они и ему пришлись по душе. Очень уж забавные мальчишки жили на Меррион-стрит. Но сегодня мысли у него путались и голова раскалывалась от бессонной ночи. Одному Богу известно, как он довел занятия до конца.

– Я уверена, что сегодня тебе не до музыки, Пол, – тактично начала Элла, – но погода такая хорошая. Может быть, немного пройдемся?

Обычно, перед тем как отправиться на воскресную прогулку, Пол присаживался к маленькому органу – у него были незаурядные музыкальные способности – и, зная вполне определенный вкус Эллы, отнюдь не совпадавший с его собственным, играл ей что-нибудь из Генделя или Элгара. Но сегодня это было выше его сил. Гулять ему тоже не хотелось, но он понимал, что она предложила эту прогулку, чтобы немного развлечь его, и потому не стал возражать.

Элла взяла Пола под руку, властно прижав к себе его локоть, и они пошли в направлении парка Ормо. Хотя час был еще ранний, по улицам прогуливалось довольно много народу: женщины щеголяли нарядами, мужчины в воскресных костюмах выглядели как-то особенно респектабельно и самодовольно, и от всего отдавало такой воскресной благопристойностью, что Пол почувствовал глухое раздражение.

– Я сегодня что-то не в настроении для парада, – пробормотал он, когда они входили в парк.

Элла обиженно на него посмотрела, но ничего не сказала. Она не способна была на сильное чувство, однако Пола любила уже давно. Правда, боязнь нарушить приличия сдерживала ее и не позволяла ему открыться. Пол же, привыкший видеть в ней близкого друга, несмотря на туманные намеки матери, желавшей подтолкнуть сына к более серьезному шагу, охотно поддерживал с Эллой отношения, ничуть не задумываясь над тем, как мало общего между его вольнолюбивой, широкой натурой и узколобой христианской моралью, отличавшей все поступки Эллы. Тем не менее Элла считала вопрос решенным, и все ее планы на будущее строились из расчета на этот брак. Она была честолюбива и хотела многого добиться в жизни как для себя, так и для него: вот тут, казалось ей, на помощь его уму и должен прийти ее организаторский дар. Она уже мысленно видела, как, подчиняясь благому влиянию, Пол достигнет вершин академической карьеры и будет – вместе с ней, конечно, – приобщен к самому избранному обществу.

Понятно, что недавнее открытие нанесло серьезный удар ее гордости. Она видела, как потрясен Пол. Но если она, Элла, готова примириться со злополучной историей и забыть ее, то почему бы и ему не поступить так же? Ничего страшного не случилось, все это – в прошлом и давно погребено, а потому надо только быть чуточку осторожнее, и никто ни о чем не узнает. Такова была ее точка зрения. И вот сейчас, когда она увидела, что Пол все еще потрясен и подавлен, к ее сочувствию стала примешиваться досада, даже раздражение. Хотя Элла великолепно умела владеть собой, нрав у нее был отнюдь не кроткий, а скорее сварливый, и, слушая Пола, она с трудом сдерживала злость.

– У меня такое ощущение, будто все эти годы я жил под чужой личиной. – Пол с трудом подыскивал слова, пытаясь передать мучившие его мысли. – Ведь теперь я не могу больше носить фамилию Бёрджесс. Меня зовут Мэтри, Пол Мэтри… И если я буду жить не под этой фамилией, значит я лгун и обманщик. А если я приму ее, то куда бы я ни пошел, мне будет чудиться, будто люди показывают на меня пальцем, перешептываются: «Смотрите, вот идет Мэтри, сын того человека, который…»

– Не надо, Пол, – прервала его Элла. – Ты слишком все усложняешь. Никто и никогда не должен об этом узнать.

– Пусть никто не знает, но я-то ведь знаю. – Он продолжал идти, упорно глядя себе под ноги: так сильна была боль, что он не мог поднять глаза. – Ну… что же все-таки мне… что же мне делать?

– Забыть об этом.

– Забыть? – не веря собственным ушам, повторил он.

– Ну да. – Она уже начинала терять терпение. – Все очень просто. Ты должен выбросить из головы всякую мысль об… об этом Мэтри.

Он растерянно посмотрел на нее:

– Отказаться от своего отца?

– Да разве таким человеком можно гордиться?

– Что бы он ни сделал, он дорого заплатил за это. Черт побери, полжизни провести за решеткой!.. Бедняга.

– Я думала прежде всего о тебе, – оборвала она его. – И пожалуйста, не ругайся при мне.

– Но я же ничего такого не сказал.

– Нет, сказал. – Она не в силах была больше сдерживаться; кровь бросилась ей в лицо. – Ты употребил выражение, совершенно недопустимое в присутствии дамы! – выкрикнула она. – Твоему поведению просто нет названия.

– А как, по-твоему, я должен вести себя?

– Во всяком случае, более пристойно. Ты, видимо, не понимаешь, что все это затрагивает меня ничуть не меньше, чем тебя.

– Ах, Элла, ради Бога, хватит ребячиться! Сейчас для этого, право, не время.

Она внезапно остановилась. Чувство обиды захлестнуло ее, но еще сильнее было желание заставить его подчиниться. Лицо Эллы стало зеленовато-серым, в возведенных к небу глазах заблестели слезы.

– Раз ты в таком настроении… нам не стоит больше гулять.

Оба помолчали. Он в изумлении посмотрел на нее. Мысли его были далеко.

– Как тебе угодно.

Огорченная тем, что ее поймали на слове, Элла прикусила губу, стараясь совладать с выступившими от злости слезами. Затем, поскольку Пол ничего не делал, чтобы ее удержать, одарила его слабой улыбкой, исполненной сознания оскорбленной добродетели, – вымученной улыбкой, какой, должно быть, улыбались юные девственницы на заре христианства, когда язычники раскаленными щипцами вырывали им груди.

– Прекрасно. Тогда я иду домой. До свидания. Надеюсь, ты будешь в лучшем настроении при следующей встрече.

Она повернулась и пошла прочь, высоко вскинув голову. Стыдно так обращаться с друзьями, казалось, говорила ее спина. Несколько минут Пол смотрел ей вслед, сожалея о нелепой ссоре и в то же время чувствуя облегчение оттого, что наконец остался один. И когда она исчезла из виду, он медленно повернулся и пошел в обратном направлении. Ему претила даже мысль о том, чтобы вернуться на Лейм-роуд. Там ждет его мать со своими невыносимыми вздохами и сочувствием. Пола передернуло при мысли о том, что вот сейчас он услышит ее скорбно-приглушенный голос, она подаст ему ночные туфли, и он тихо, мирно проведет очередной вечер дома, окруженный молчаливым вниманием матери.

Странно: почему он вдруг стал так относиться к ней? Но еще более странным и еще менее логичным было чувство, подсознательно зревшее в нем по отношению к отцу. Ведь он – преступник, причина его несчастий. И все же Пол не в силах был возненавидеть его. Напротив, на протяжении всех этих последних мучительных ночей, проведенных без сна, мысль его устремлялась к отцу, а сердце полнилось жалостью. Пятнадцать лет просидеть в тюрьме – да разве это недостаточное наказание для любого человека? Перед Полом вставали картины раннего детства – смутные, но безмерно волнующие. Каким нежным был всегда отец! Пол не мог припомнить ни одного резкого слова или окрика. И слезы вдруг застлали ему глаза.

Он увидел, что находится на набережной Донегол, в бедном районе города, возле доков. Он пришел сюда, сам не зная почему. Повинуясь какому-то странному импульсу, Пол понуро побрел дальше, через железнодорожные пути, мимо сложенных штабелями тюков, мешков и оплетенных бутылей, загромождавших гавань. С моря потянулся вечерний туман, к которому примешивались соленые испарения, поднимавшиеся из бухты, и стрелы подъемных кранов сразу приобрели призрачные очертания. На дальнем маяке сирена низким басом завела свою печальную песнь.

Наконец баррикада из ящиков, наваленных между сараями, вынудила Пола остановиться, и он присел на один из них. Как раз напротив старое грузовое суденышко готовилось к отплытию с началом прилива. Пол узнал его – это была «Долина Авоки», курсировавшая между Белфастом и Холихедом. Иногда судно брало несколько палубных пассажиров, и сейчас у сходен стояла небольшая группа мужчин и женщин с пожитками, нанятых для уборки картошки на линкольнширских фермах, – они прощались с родными, прежде чем взойти на борт. Вокруг Пола прихотливо клубился туман, в ушах гудела и гудела сирена маяка, а он сидел и напряженно всматривался в судно. Каникулы у него начались, планы преподавания в летней школе рухнули – впереди ничего, кроме томительного безделья. Внезапно непонятное волнение охватило Пола. Он понял, что его поступки предопределены. Не раздумывая, он вытащил из кармана записную книжку и написал на листке:

Уезжаю на несколько дней. Не волнуйся. Пол.

Вырвав листок, он сложил его и на обороте написал фамилию и адрес матери. Затем подозвал одного из мальчишек, стоявших среди зевак, и отдал ему записку, присовокупив для верности монету – гонорар за доставку. Потом встал, твердым шагом подошел к кассе и за несколько шиллингов купил себе билет до Холихеда. Уже отдавали концы, когда он ступил на сходни. Вот тяжелый канат шлепнулся в воду, машины заработали, и судно, вздрогнув, направилось в открытое море.

Глава 5

Было шесть часов утра, и шел сильный дождь, когда «Долина Авоки» стала на якорь у Холихеда. Продрогший, с трудом передвигая одеревеневшие ноги, Пол сошел на берег и направился к вокзалу. Он едва успел проглотить чашку чая в буфете, как объявили о прибытии поезда, следующего на юг. Расплатившись с полусонной официанткой, Пол вскочил в вагон и занял свободное место в уголке купе третьего класса. Паровоз дал гудок – и поезд тронулся.

Это было утомительное путешествие через Шрусбери и Глостершир, с двумя пересадками, во время которых Пол промок до костей, так как был без пальто. Однако эти мытарства привели лишь к тому, что он еще больше утвердился в своем намерении довести затею до конца. Словно под стать его мрачному настроению, пасторальный характер местности постепенно менялся, и теперь поезд шел по дикому, пустынному краю. Ровные квадраты огороженных полей исчезли, появились каменистые пустоши и степь, поросшая жалкими побегами вереска. Поля пестрели высокими монолитами – они стояли кругами, древние и призрачные. На западе из-за хвойных лесов поднимались серые горы, прорезанные бурными водопадами, увенчанные темными облаками. Паровоз пыхтел, преодолевая сопротивление дувшего с моря ветра, а за одним из поворотов Пол увидел и море – его холодные волны с грохотом разбивались о высокие скалы. Наконец, часов около четырех пополудни, поезд остановился у маленькой станции среди вересковой пустоши – сюда-то и ехал Пол. Единственная платформа была почти пустой, когда он вышел и, чувствуя, как у него гудит в ушах от бешеного тока крови, предъявил свой билет одинокому станционному служителю. Пол собирался спросить у него, как добраться до тюрьмы, но язык словно прилип к гортани, и он молча прошел через белый турникет. Выйдя со станции, Пол тотчас увидел в отдалении – за полосой красной земли, поросшей мокрым от дождя вереском, – серую громаду тюрьмы, обнесенную высокими стенами. И направился к ней по узкой дороге, вившейся через пустошь.

Чем ближе он подходил к мрачной крепости, тем сильнее билось его сердце. Во рту у него пересохло, грудь сдавило, в желудке было пусто, и противно сосало под ложечкой, так как за весь день он проглотил лишь сэндвич и чашку чая. Дорожка пошла под уклон, и Пол, остановившись, прислонился к чахлой березе, чтобы перевести дух. На западе образовался разрыв в облаках и проглянул кусочек зеленовато-молочного неба, на фоне которого проступили очертания тюрьмы, достаточно хорошо различимые отсюда, с вершины холма. Она вздымалась огромным глухим массивом, прорезанным лишь низкими воротами со сторожевыми башнями по углам, похожими на нахохлившихся орлов, – вздымалась отвесно, как скала, мрачная, будто средневековый форт. Возле нее в два ряда выстроились домики тюремщиков, сараи и мастерские, а вокруг простиралась голая вересковая пустошь. Неприступная стена, утыканная шипами, окружала всю территорию, на которой, подобно огромным разверстым ранам, зияли три каменоломни. В одной из них работало несколько команд арестантов, издали похожих на серых муравьев; их охраняли четверо тюремщиков в синем, медленно и грозно шагавших с винтовкой на плече. Пол не сводил глаз с бурых фигурок, которые усердно трудились, то сгибаясь, то разгибаясь, а вокруг стояла первозданная тишина.

В эту минуту позади раздались шаги. Пол вздрогнул и стремительно обернулся. На вершину холма поднимался пастух в сопровождении косматой овчарки. Вид у него был суровый и неприветливый. Казалось, эта дикая, мрачная природа наложила на него свой отпечаток. Он остановился рядом с Полом и, опершись на посох, с врожденной подозрительностью оглядел незнакомца.

– Не слишком приятное зрелище, – произнес он после долгого молчания.

– Да, – с трудом выговорил Пол.

Тот медленно кивнул:

– Вот проклятое место – другого такого не сыщешь. Я-то уж знаю: сорок лет здесь прожил. – Он помолчал. – У них там в прошлом месяце бунт был. Погибли пять арестантов и двое тюремщиков, а с виду будто ничего и не случилось. Так же было тихо и спокойно, как сейчас. Шито-крыто! Вот мы с вами тут стоим, разговариваем, а часовой на той вон башне уже наставил на нас бинокль и следит за каждым нашим движением.

Пол вздрогнул, но тотчас взял себя в руки, решив выяснить то, что так интересовало его:

– А когда там у них дни свиданий?

– Дни свиданий? – Пастух посмотрел на него с явным недоумением. – Таких дней там нет.

У Пола захолонуло сердце.

– Но ведь есть же… – вырвалось у него, – конечно, есть такие дни… когда родственникам разрешают видеться с арестантами?!

– Им никого видеть не разрешают, – отрубил пастух. – Никогда. – Его обветренное лицо, не знающее улыбки, исказила кривая усмешка. – Нам так же трудно попасть туда, как им – оттуда выйти. А теперь – до свидания, молодой сэр.

Он свистнул собаке и, еще раз кивнув, пошел своей дорогой.

Оставшись снова один среди воцарившейся тишины, Пол долго стоял неподвижно: надеяться было не на что. Никаких посетителей… Никогда! Он не может увидеть отца… не может хотя бы словом обменяться с ним… То, ради чего он приехал сюда, неосуществимо. Столкнувшись с холодной реальностью тюрьмы, он понял, что его надежды тщетны, как тщетно и путешествие, предпринятое в это проклятое место под влиянием сентиментального порыва.

Начало смеркаться, а он все стоял, не решаясь уйти. В тюрьме медленно, тягуче зазвонил колокол, нарушая вечную тишину своим погребальным звоном. Пол увидел, как арестанты прекратили работу и под конвоем вереницей потянулись в тюрьму. Ворота поднялись, поглотили их и снова опустились. В эту минуту последний клочок зеленоватого неба снова заволокло тучами.

Что-то надломилось в душе Пола. И из его груди вырвался крик, исполненный горя, боли, ужасного сознания своего бессилия. Горячие слезы брызнули из глаз и побежали по щекам. Он повернулся спиной к проклятой пустоши и, как слепой, побрел на станцию.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю