Текст книги "Капитан Барбоса (СИ)"

Автор книги: Анвар Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 

   «Барбос» отправлялся в систему Малого Льва в начале каждого месяца, а точнее, второго числа. Две недели – туда, потом две недели – обратно. И только в марте взлет назначался на третье, потому что стоит в феврале лишь чуть-чуть где-то задержаться, и все, даже в високосный год обязательно опоздаешь вернуться на Землю.

   Вот и сейчас с планеты С-55 взлетали с опозданием на одиннадцать часов по галактическому времени. Вадик только искоса поглядывал в сторону иллюминатора, ему ли, рожденному на Меркурии, любоваться жалкими огненными струями, вырывающимися из дюз корабля. Облака пыли и пара остались далеко внизу, а темное небо вдруг превратилось в окружающее со всех сторон космическое пространство, для кого-то таинственное и зовущее мерцанием далеких звезд, а для кого и привычное пустое ничто, растянувшееся на многие дни пути.

   – Давай что ли знакомиться, – сказал Вадик парнишке по виду младше его на год или два. Тот, наконец, отлип от стекла и кивнул.

   – Семен Андреевич, – представился белобрысый пацан и смутился. – Ну, у нас на станции целых три Семена было: Семен старший, Семен младший и я. – Насколько старшим он был по отношению к другим, Семен Андреевич не пояснил, вместо этого дернул за руку красивую девочку, тоже любовавшуюся видом из кормового иллюминатора. – Это моя сестра Света.

   – Светлана, – улыбнулась та, и чуть повернула голову в сторону своего бесцеремонного брата, – Андреевна, – добавила она, а ее улыбка превратилась в усмешку.

   – Очень приятно, – светски поддержал разговор Вадик, но встретившись глазами со Светланой вдруг замолчал.

   – Ты не знаешь, почему корабль так смешно называется? – нашла тему для беседы Света.

   – А... Так ведь много теперь космических кораблей, может уже целый миллион, вот и...

   – А ты не здешний, да? С Земли? – перебил Семен Андреевич.

   – Да, – совсем немного, на сотню-другую миллионов километров, приврал Вадик.

   Пока знакомились и болтали о разной чепухе планета превратилась в шарик размером с крохотную пищевую таблетку из НЗ, зеленовато-желтую, значит, со вкусом курицы и грибов. Захотелось перекусить.

   – Пойдемте в столовую, – не раздумывая, предложил Вадик и вопросительно глянул на новую знакомую, в том, что пухленький Семен Андреевич его поддержит сомнений не было, а вот Света, стройная и высокая, почти такая-же высокая как он сам...

   В обеденном зале они застали одного единственного посетителя. Видимо другие пассажиры проголодаться еще не успели. Старичок чинно сидел за столиком и перебирал вилкой в тарелке разноцветный салат, рядом, упираясь в стакан с компотом, стоял приличных размеров прозрачный контейнер, а в нем... «Брокколи?» – удивился Вадик. Неужели профессор, как про себя обозвал старичка мальчишка за очки и бородку клинышком, неужели он так любит этот мало съедобный овощ? Брокколи Вадик ненавидел... наверно, сказать «всем сердцем» будет неправильно. Пусть будет «всеми своими вкусовыми рецепторами», и даже больше «всеми нервными окончаниями», он ненавидел брокколи даже больше чем овсянку.

   Старичок, как выяснилось позже, минут через пять, и вправду оказался профессором. Он приветливо кивнул вежливой Светке, пожелавшей ему приятного аппетита, отодвинул от себя тарелку с салатом и спросил, чего бы желали отведать молодые люди, котлет или мороженного?

  – Да, вот так вот, что же теперь... Ничего не поделаешь. Не все может понять и объяснить медицинская наука. Казалось бы, сердце – ведь просто мышца, вырасти новую ткань, замени сосуды, и все. Нет, далеко не всегда помогает. Недаром в древности полагали, что человеческая душа помещается именно в сердце. – Корабельный врач развел большими пухлыми ладоням.

  Николай Генрихович умер ночью. У сто пятнадцатилетнего профессора астрозоологии остановилось сердце.

  Вадик хмурился, Света, опустив глаза, то и дело смаргивала ресницами, Семен Андреевич шмыгал носом. Врач вдвоем с капитаном корабля осторожно взяли тело сухонького старика и перенесли на платформу антигравитационных носилок. Врач вздохнул, хлопнул Вадика по плечу и вытолкнул платформу в коридор. Следом направился и капитан, однако в дверях остановился и попросил:

  – Будете уходить, дверь захлопните. Стоять молча в опустевшей каюте было глупо, но нарушить тишину... Хотя тишина с приходом человека всегда отступает, благо здесь есть куда ей отступить. За обшивкой корабля всегда покой и самое настоящее безмолвие. В безмолвии вырываются потоки плазмы, включившегося маршевого двигателя, безмолвно сталкиваются крошечные песчинки микрометиоров с барьером защитного поля 'Барбоса', безмолвно где-то в сотнях или в миллионах парсеков взрываются и гаснут звезды. А в каюте профессора еще слышны шаги ушедшего капитана, слабый шелест воздуха в вентиляции и еще какие-то звуки, похожие... Вадик слышал похожие на Земле, осенью роботы-дворники с таким звуком выгребают опавшие листья из луж. Но какие же тут листья, да и лужи... Конечно, на корабле другие роботы, и занятия у них другие.

  Света вдруг присела и откуда-то из-под кровати вытащила широкий пояс с магнитной пряжкой.

  – Сорок девятый сектор гамма квадранта, эф девятнадцать ноль четыре, – прочитала она буквы лазерной гравировки на пряжке. – Что это? – спросила она у потянувшегося к находке брата. Семен Андреевич пожал плечами.

  – Это координаты, подсказал Вадик. Сорок девятый сектор третьего галактического квадранта, четвертая планета звезды Эф девятнадцать.

  * * *

  От чего он проснулся, Михаил так сразу и не сообразил. Сел на узкой койке, и тогда только почувствовал – руки стали тяжелей, немного, но все же. Подумал: 'Увеличиваем скорость. С чего бы? Опоздание-то смешное.' Щелкнул выключателем, зажигая ночник. Кровать сына была пуста.

  Михаил потер глаза, освобождаясь от остатков сна, и обнаружил записку. Буквы были написаны от руки, хотя сам листок торчал, воткнутый в щель печатающего устройства коммуникатора. 'Папа, не волнуйся, все буде нормально' – гласило послание. 'Хм' – это было все, что пришло на ум Михаилу Валерьевичу Брянцеву, да и сказать что-то более определенное главный инженер ЧМГО, Четвертого Меркурианского Горнообогатительного Объединения, пока не мог. Часы на стене моргнули, сменив цифры 04:38 на 04:39.

  В коридоре веяло приятной прохладой, пахло дождем – работали климатические ионизаторы. 'Нормально, так нормально', – вздохнул Михаил, записка сына не давала покоя. Отчего-то вспомнился старик-профессор. Жаль его. Да и не такой уж он был и старик. Сейчас люди и по сто пятьдесят лет живут, а на пенсию только в сто отпускают.

  Автоматически шагая от двери к двери, Михаил добрался до каюты профессора. Взялся за ручку – оказалось открыто. В каюте было пусто. 'А что ты думал тут увидеть? Или кого? Привидение?' Михаил окинул взглядом тесное помещение. Ничего необычного. Дверь в багажный отсек распахнута. Там несколько контейнеров. Тот, что побольше – пустой, маленькие набиты профессорской аппаратурой и вещам. Какой-то запах, впрочем, уже почти выветрившийся усилиями клмаизаторов.

  К утру ничего не прояснилось, даже наоборот. Из объективной реальности, той, что пассажирам 'Барбоса' дана была в ощущениях, оптимистичных выводов сделать, увы, не представлялось возможным. Пятнадцать из двадцати человек, отправившихся в полет оказались заперты на пассажирской палубе. Если не считать умершего профессора не нашли троих детей, и капитан, каюта которого, впрочем, располагалась двумя ярусами выше, тоже не отвечал на вызовы.

  Надежда на то, что дети живы, оставалась, потому что ровно в семь, когда все собрались в пассажирском салоне, зажегся экран видеофона, и девочка, пропавшая ночью, немного встревоженно улыбнулась и коротко сообщила, что по жизненно важной причине полет на Землю потребует немного большего времени. Однако, пассажирам не стоит волноваться, все будет в порядке, а из столовой, к сожалению расположенной на другой палубе, в пассажирский салон буду отправлены роботы-официанты. В это мгновение изображение дернулось и на экране появилась ужасная рожа, заросшая бурой шерстью, с носом похожим на морщинистую пятку и с двумя парами фиолетовых глаз. Экран погас, а в молчании притихшего салона раздались горестные женские причитания: 'Светочка, Светочка! Девочка моя!'

  – Не надо так волноваться, – Михаил поспешил успокоить мать. Это было не так просто, хотя плачущая оказалась не матерью, а учительницей Светы и ее брата, Агатой Борисовной.

  – Что вы такое говорите! Вы-ы ви-идели е-эго! – рыдала она.

  – Все выяснится, и пока ничего страшного не произошло, – как можно более спокойным голосом повторял Михаил.

  – Да почему вы так говорите?! – непонимающе уставилась на него еще одна дама с растрепанной прической.

  – Не волнуйтесь, – упрямо гнул свою линю Михаил Валерьевич. Он-то ее гнул, но по правде говоря на душе у него огромными и отчаянно острыми когтями скребли кошки. – Не волнуйтесь, – повторял он, как заведенный. – Вы же педагог, вы же верите Свете. А она сказала, что все будет в порядке. И сын мне тоже написал...

  Верил ли сам Михаил в то, что говорил? Верил, конечно. А что ему оставалось делать? Он верил, однако большинство в своих убеждениях склонялось как раз в противоположную сторону.

  – Вы не понимаете, – говорила растрепанная дама. – Я – психолог, я знаю. Они же дети. Их можно запугать, обмануть, загипнотизировать, наконец.

  – А зачем? – прищурился розовощекий толстячок. Его волосы тоже были в беспорядке, однако их количество делало этот беспорядок не столь заметным. Проще говоря, толстяк был почти совсем лыс.

  – Я могу ответить на ваш вопрос, – подал голос еще один пассажир, при взгляде на него в первую очередь внимание на себя обращали вовсе не волосы, а большие очки. – Им, – очкарик кивнул на белесый экран видеофона, – нужны посредники. Корабельный компьютер не станет исполнять команды негуманоидных существ.

  – Так нас захватили инопланетные пираты? – выпучила глаза дама-психолог.

  – Это же очевидно, – важно сказал очкарик, достал носовой платок, снял очки, чтобы их протереть и превратился в совершенно незаметного субъекта. В молчании протерев стекла, видимо, справедливо опасаясь, что без оптического инструмента слова не будут иметь достаточного веса, он вернул очки на прежнее место и продолжил. – Пираты, вы же сами видели это существо. Вопрос теперь состоит в том...

  Тут открылись створки служебного люка, к сожалению, слишком узкого, чтобы в него можно было протиснуться взрослому человеку. В пассажирский салон один за другим въехали трое роботов-официантов. Проголодавшиеся узник потянулись к панелям заказа блюд.

  – Вопрос в том, – продолжил очкастый теоретик, – какие цели ставят перед собой захватчики. Возможно, он захотят получить выкуп за нас от правительства Земной Федерации. Или же им нужны технологии, которые...

  – Дети... Вы считаете, детям сейчас не грозит опасность? – учительница бросила на говорившего умоляющий взгляд.

  – Не большая, чем всем нам.

  – Безобразие, – проворчал толстяк. – Мне врач прописал строгую диету, а в меню кто-то заблокировал двадцать девятый номер – брокколи. Придется брать бифштекс. И кстати, раз уж вы так хорошо разбираетесь в подобных вещах, не подскажете, есть ли вероятность... э-э... иного объяснения ситуации?

  – Я не разбираюсь... В смысле, конечно, у меня не может быть определенного опыта... – очкарик навел свои окуляры на толстяка. – Однако о какой вероятности может идти речь? Когда бы произошло что-то иное, все равно что, капитан первым делом собрал бы нас всех и объяснил ситуацию. А раз этого не произошло... Все же так просто, обычная логика.

  * * *

  Корабль снова стартовал с планеты. Вадик представил себе как хмурится капитан: сдвигает брови, чуть морщит нос, а его подбородок становится таким твердым, просто-таки каменным. Но глаза у него... не то чтобы добрые или смеющиеся. Нет. Глаза обычные, спокойные. Человек с такими глазами готов тебя выслушать и понять. Не факт, что он с тобой согласится и пойдет навстречу, ведь у него есть свое мнение, свои интересы, свои обязанности, в конце концов..

  Семен Андреевич тоже, кажется, думал о капитане, во всяком случае он вдруг поежился и спросил:

  – А жаловаться на нас не будут, в эту, как он говорил... в Комиссию по космическим сообщениям?

  – Нет, не будут, нам же по пути было, и не опоздаем мы... почти... наверно. – Вадик глянул на отца. Тот кивнул и улыбнулся в ответ.

  – Не будут, – подтвердила Света. – Он уже не сердится, я вижу. А то, что мы его в каюте заперли. Так по-другому не вышло бы. А когда на посадку заходили и попросили помочь... Он же ничего... и ругался не слишком сильно.

  – Это он при тебе не ругался, – скривился Вадик. – Но, вообще-то, да. И Тимошку потом погладил.

  – Тимошку? – встрепенулась учительница. – Он же мог вас... Я видела, у него зубы...– Агата Борисовна в ужасе закатила глаза.

  – Да нет, что вы, он листьями питается. Это шерстобрюхий мастикарнах с этой планеты,

  – Вадик кивнул на тот же самый иллюминатор, у которого познакомился со Светой и ее братом. – Он же еще щенок, то есть молодой совсем. Ему четыре года, если по-собачьему – восемь месяцев. Он сперва очень скучал по профессору, а потом ему совсем плохо стало. Для него наш воздух не совсем подходит, и брокколи от его любимых листьев сильно отличается. Я бы тоже, наверно, загрустил и умер, если бы мне давали только брокколи.

  – И я бы, – непритворно вздохнул Семен Андреевич.

   «Барбос» отправлялся в систему Малого Льва в начале каждого месяца, а точнее, второго числа. Две недели – туда, потом две недели – обратно. И только в марте взлет назначался на третье, потому что стоит в феврале лишь чуть-чуть где-то задержаться, и все, даже в високосный год обязательно опоздаешь вернуться на Землю.

   Вот и сейчас с планеты С-55 взлетали с опозданием на одиннадцать часов по галактическому времени. Вадик только искоса поглядывал в сторону иллюминатора, ему ли, рожденному на Меркурии, любоваться жалкими огненными струями, вырывающимися из дюз корабля. Облака пыли и пара остались далеко внизу, а темное небо вдруг превратилось в окружающее со всех сторон космическое пространство, для кого-то таинственное и зовущее мерцанием далеких звезд, а для кого и привычное пустое ничто, растянувшееся на многие дни пути.

   – Давай что ли знакомиться, – сказал Вадик парнишке по виду младше его на год или два. Тот, наконец, отлип от стекла и кивнул.

   – Семен Андреевич, – представился белобрысый пацан и смутился. – Ну, у нас на станции целых три Семена было: Семен старший, Семен младший и я. – Насколько старшим он был по отношению к другим, Семен Андреевич не пояснил, вместо этого дернул за руку красивую девочку, тоже любовавшуюся видом из кормового иллюминатора. – Это моя сестра Света.

   – Светлана, – улыбнулась та, и чуть повернула голову в сторону своего бесцеремонного брата, – Андреевна, – добавила она, а ее улыбка превратилась в усмешку.

   – Очень приятно, – светски поддержал разговор Вадик, но встретившись глазами со Светланой вдруг замолчал.

   – Ты не знаешь, почему корабль так смешно называется? – нашла тему для беседы Света.

   – А... Так ведь много теперь космических кораблей, может уже целый миллион, вот и...

   – А ты не здешний, да? С Земли? – перебил Семен Андреевич.

   – Да, – совсем немного, на сотню-другую миллионов километров, приврал Вадик.

   Пока знакомились и болтали о разной чепухе планета превратилась в шарик размером с крохотную пищевую таблетку из НЗ, зеленовато-желтую, значит, со вкусом курицы и грибов. Захотелось перекусить.

   – Пойдемте в столовую, – не раздумывая, предложил Вадик и вопросительно глянул на новую знакомую, в том, что пухленький Семен Андреевич его поддержит сомнений не было, а вот Света, стройная и высокая, почти такая-же высокая как он сам...

   В обеденном зале они застали одного единственного посетителя. Видимо другие пассажиры проголодаться еще не успели. Старичок чинно сидел за столиком и перебирал вилкой в тарелке разноцветный салат, рядом, упираясь в стакан с компотом, стоял приличных размеров прозрачный контейнер, а в нем... «Брокколи?» – удивился Вадик. Неужели профессор, как про себя обозвал старичка мальчишка за очки и бородку клинышком, неужели он так любит этот мало съедобный овощ? Брокколи Вадик ненавидел... наверно, сказать «всем сердцем» будет неправильно. Пусть будет «всеми своими вкусовыми рецепторами», и даже больше «всеми нервными окончаниями», он ненавидел брокколи даже больше чем овсянку.

   Старичок, как выяснилось позже, минут через пять, и вправду оказался профессором. Он приветливо кивнул вежливой Светке, пожелавшей ему приятного аппетита, отодвинул от себя тарелку с салатом и спросил, чего бы желали отведать молодые люди, котлет или мороженного?

  – Да, вот так вот, что же теперь... Ничего не поделаешь. Не все может понять и объяснить медицинская наука. Казалось бы, сердце – ведь просто мышца, вырасти новую ткань, замени сосуды, и все. Нет, далеко не всегда помогает. Недаром в древности полагали, что человеческая душа помещается именно в сердце. – Корабельный врач развел большими пухлыми ладоням.

  Николай Генрихович умер ночью. У сто пятнадцатилетнего профессора астрозоологии остановилось сердце.

  Вадик хмурился, Света, опустив глаза, то и дело смаргивала ресницами, Семен Андреевич шмыгал носом. Врач вдвоем с капитаном корабля осторожно взяли тело сухонького старика и перенесли на платформу антигравитационных носилок. Врач вздохнул, хлопнул Вадика по плечу и вытолкнул платформу в коридор. Следом направился и капитан, однако в дверях остановился и попросил:

  – Будете уходить, дверь захлопните. Стоять молча в опустевшей каюте было глупо, но нарушить тишину... Хотя тишина с приходом человека всегда отступает, благо здесь есть куда ей отступить. За обшивкой корабля всегда покой и самое настоящее безмолвие. В безмолвии вырываются потоки плазмы, включившегося маршевого двигателя, безмолвно сталкиваются крошечные песчинки микрометиоров с барьером защитного поля 'Барбоса', безмолвно где-то в сотнях или в миллионах парсеков взрываются и гаснут звезды. А в каюте профессора еще слышны шаги ушедшего капитана, слабый шелест воздуха в вентиляции и еще какие-то звуки, похожие... Вадик слышал похожие на Земле, осенью роботы-дворники с таким звуком выгребают опавшие листья из луж. Но какие же тут листья, да и лужи... Конечно, на корабле другие роботы, и занятия у них другие.

  Света вдруг присела и откуда-то из-под кровати вытащила широкий пояс с магнитной пряжкой.

  – Сорок девятый сектор гамма квадранта, эф девятнадцать ноль четыре, – прочитала она буквы лазерной гравировки на пряжке. – Что это? – спросила она у потянувшегося к находке брата. Семен Андреевич пожал плечами.

  – Это координаты, подсказал Вадик. Сорок девятый сектор третьего галактического квадранта, четвертая планета звезды Эф девятнадцать.

  * * *

  От чего он проснулся, Михаил так сразу и не сообразил. Сел на узкой койке, и тогда только почувствовал – руки стали тяжелей, немного, но все же. Подумал: 'Увеличиваем скорость. С чего бы? Опоздание-то смешное.' Щелкнул выключателем, зажигая ночник. Кровать сына была пуста.

  Михаил потер глаза, освобождаясь от остатков сна, и обнаружил записку. Буквы были написаны от руки, хотя сам листок торчал, воткнутый в щель печатающего устройства коммуникатора. 'Папа, не волнуйся, все буде нормально' – гласило послание. 'Хм' – это было все, что пришло на ум Михаилу Валерьевичу Брянцеву, да и сказать что-то более определенное главный инженер ЧМГО, Четвертого Меркурианского Горнообогатительного Объединения, пока не мог. Часы на стене моргнули, сменив цифры 04:38 на 04:39.

  В коридоре веяло приятной прохладой, пахло дождем – работали климатические ионизаторы. 'Нормально, так нормально', – вздохнул Михаил, записка сына не давала покоя. Отчего-то вспомнился старик-профессор. Жаль его. Да и не такой уж он был и старик. Сейчас люди и по сто пятьдесят лет живут, а на пенсию только в сто отпускают.

  Автоматически шагая от двери к двери, Михаил добрался до каюты профессора. Взялся за ручку – оказалось открыто. В каюте было пусто. 'А что ты думал тут увидеть? Или кого? Привидение?' Михаил окинул взглядом тесное помещение. Ничего необычного. Дверь в багажный отсек распахнута. Там несколько контейнеров. Тот, что побольше – пустой, маленькие набиты профессорской аппаратурой и вещам. Какой-то запах, впрочем, уже почти выветрившийся усилиями клмаизаторов.

  К утру ничего не прояснилось, даже наоборот. Из объективной реальности, той, что пассажирам 'Барбоса' дана была в ощущениях, оптимистичных выводов сделать, увы, не представлялось возможным. Пятнадцать из двадцати человек, отправившихся в полет оказались заперты на пассажирской палубе. Если не считать умершего профессора не нашли троих детей, и капитан, каюта которого, впрочем, располагалась двумя ярусами выше, тоже не отвечал на вызовы.

  Надежда на то, что дети живы, оставалась, потому что ровно в семь, когда все собрались в пассажирском салоне, зажегся экран видеофона, и девочка, пропавшая ночью, немного встревоженно улыбнулась и коротко сообщила, что по жизненно важной причине полет на Землю потребует немного большего времени. Однако, пассажирам не стоит волноваться, все будет в порядке, а из столовой, к сожалению расположенной на другой палубе, в пассажирский салон буду отправлены роботы-официанты. В это мгновение изображение дернулось и на экране появилась ужасная рожа, заросшая бурой шерстью, с носом похожим на морщинистую пятку и с двумя парами фиолетовых глаз. Экран погас, а в молчании притихшего салона раздались горестные женские причитания: 'Светочка, Светочка! Девочка моя!'

  – Не надо так волноваться, – Михаил поспешил успокоить мать. Это было не так просто, хотя плачущая оказалась не матерью, а учительницей Светы и ее брата, Агатой Борисовной.

  – Что вы такое говорите! Вы-ы ви-идели е-эго! – рыдала она.

  – Все выяснится, и пока ничего страшного не произошло, – как можно более спокойным голосом повторял Михаил.

  – Да почему вы так говорите?! – непонимающе уставилась на него еще одна дама с растрепанной прической.

  – Не волнуйтесь, – упрямо гнул свою линю Михаил Валерьевич. Он-то ее гнул, но по правде говоря на душе у него огромными и отчаянно острыми когтями скребли кошки. – Не волнуйтесь, – повторял он, как заведенный. – Вы же педагог, вы же верите Свете. А она сказала, что все будет в порядке. И сын мне тоже написал...

  Верил ли сам Михаил в то, что говорил? Верил, конечно. А что ему оставалось делать? Он верил, однако большинство в своих убеждениях склонялось как раз в противоположную сторону.

  – Вы не понимаете, – говорила растрепанная дама. – Я – психолог, я знаю. Они же дети. Их можно запугать, обмануть, загипнотизировать, наконец.

  – А зачем? – прищурился розовощекий толстячок. Его волосы тоже были в беспорядке, однако их количество делало этот беспорядок не столь заметным. Проще говоря, толстяк был почти совсем лыс.

  – Я могу ответить на ваш вопрос, – подал голос еще один пассажир, при взгляде на него в первую очередь внимание на себя обращали вовсе не волосы, а большие очки. – Им, – очкарик кивнул на белесый экран видеофона, – нужны посредники. Корабельный компьютер не станет исполнять команды негуманоидных существ.

  – Так нас захватили инопланетные пираты? – выпучила глаза дама-психолог.

  – Это же очевидно, – важно сказал очкарик, достал носовой платок, снял очки, чтобы их протереть и превратился в совершенно незаметного субъекта. В молчании протерев стекла, видимо, справедливо опасаясь, что без оптического инструмента слова не будут иметь достаточного веса, он вернул очки на прежнее место и продолжил. – Пираты, вы же сами видели это существо. Вопрос теперь состоит в том...

  Тут открылись створки служебного люка, к сожалению, слишком узкого, чтобы в него можно было протиснуться взрослому человеку. В пассажирский салон один за другим въехали трое роботов-официантов. Проголодавшиеся узник потянулись к панелям заказа блюд.

  – Вопрос в том, – продолжил очкастый теоретик, – какие цели ставят перед собой захватчики. Возможно, он захотят получить выкуп за нас от правительства Земной Федерации. Или же им нужны технологии, которые...

  – Дети... Вы считаете, детям сейчас не грозит опасность? – учительница бросила на говорившего умоляющий взгляд.

  – Не большая, чем всем нам.

  – Безобразие, – проворчал толстяк. – Мне врач прописал строгую диету, а в меню кто-то заблокировал двадцать девятый номер – брокколи. Придется брать бифштекс. И кстати, раз уж вы так хорошо разбираетесь в подобных вещах, не подскажете, есть ли вероятность... э-э... иного объяснения ситуации?

  – Я не разбираюсь... В смысле, конечно, у меня не может быть определенного опыта... – очкарик навел свои окуляры на толстяка. – Однако о какой вероятности может идти речь? Когда бы произошло что-то иное, все равно что, капитан первым делом собрал бы нас всех и объяснил ситуацию. А раз этого не произошло... Все же так просто, обычная логика.

  * * *

  Корабль снова стартовал с планеты. Вадик представил себе как хмурится капитан: сдвигает брови, чуть морщит нос, а его подбородок становится таким твердым, просто-таки каменным. Но глаза у него... не то чтобы добрые или смеющиеся. Нет. Глаза обычные, спокойные. Человек с такими глазами готов тебя выслушать и понять. Не факт, что он с тобой согласится и пойдет навстречу, ведь у него есть свое мнение, свои интересы, свои обязанности, в конце концов..

  Семен Андреевич тоже, кажется, думал о капитане, во всяком случае он вдруг поежился и спросил:

  – А жаловаться на нас не будут, в эту, как он говорил... в Комиссию по космическим сообщениям?

  – Нет, не будут, нам же по пути было, и не опоздаем мы... почти... наверно. – Вадик глянул на отца. Тот кивнул и улыбнулся в ответ.

  – Не будут, – подтвердила Света. – Он уже не сердится, я вижу. А то, что мы его в каюте заперли. Так по-другому не вышло бы. А когда на посадку заходили и попросили помочь... Он же ничего... и ругался не слишком сильно.

  – Это он при тебе не ругался, – скривился Вадик. – Но, вообще-то, да. И Тимошку потом погладил.

  – Тимошку? – встрепенулась учительница. – Он же мог вас... Я видела, у него зубы...– Агата Борисовна в ужасе закатила глаза.

  – Да нет, что вы, он листьями питается. Это шерстобрюхий мастикарнах с этой планеты,

  – Вадик кивнул на тот же самый иллюминатор, у которого познакомился со Светой и ее братом. – Он же еще щенок, то есть молодой совсем. Ему четыре года, если по-собачьему – восемь месяцев. Он сперва очень скучал по профессору, а потом ему совсем плохо стало. Для него наш воздух не совсем подходит, и брокколи от его любимых листьев сильно отличается. Я бы тоже, наверно, загрустил и умер, если бы мне давали только брокколи.

  – И я бы, – непритворно вздохнул Семен Андреевич.