Текст книги "Голоса"

Рассказ

Перевод с итальянского Ольги Пекелис

Моему другу Марии Ивонэ, однажды доверившей мне секрет.

П ЕРВОЙ позвонила девушка, она звонила третий раз за три дня и бесконечно повторяла, что больше не может. В подобных случаях следует проявлять осторожность, потому что есть риск спровоцировать психологическую зависимость. Нужно быть приветливым, но сдержанным, звонящий должен чувствовать, что на другом конце провода – друг, а не «бог из машины», от которого зависит его жизнь. Еще очень важно, чтобы он не привязывался к конкретному голосу, последствия могут быть тяжелыми. С людьми депрессивными такое случается сплошь и рядом, они испытывают потребность в персонифицированном слушателе, им недостаточно анонимного голоса, они хотят того самого голоса и впиваются в него с отчаянием. Но с депрессивными определенного типа – кто страдает идеей фикс и возводит вокруг себя стену – дело еще больше осложняется. Их звонки леденят душу, и установить контакт удается редко. Однако в этот раз получилось хорошо, мне повезло нащупать тему, ее интересовавшую.

© 1981, Antonio Tabucchi

Это тоже правило, которое действует во многих случаях: навести разговор на предмет, который позвонившему интересен, потому что всех, даже самых отчаявшихся, в глубине души что-то интересует, даже тех, кто больше других оторван от реальности. Часто все зависит от нашего старания и доброй воли, бывает, нужно прибегнуть к маленьким хитростям, к уловкам. Мне не раз удавалось разрядить безнадежную, казалось, ситуацию посредством "игры со стаканом", и какое-никакое общение завязывалось. К примеру, звонит телефон, вы берете трубку, говорите стандартное приветствие или что-то в этом роде, а с той стороны – ничего, совершенная тишина, даже вздоха не доносится. Вы настаиваете, стараетесь расшевелить его: мол, вы знаете, что он вас слушает, пусть произнесет хоть что-нибудь, что хочет, все, что придет на ум, бессмыслицу, ругательство, крик, слог. Но нет, полная тишина. А ведь если он позвонил, значит, была причина, только знать ты ее не можешь, ты не знаешь ничего: то ли он иностранец, или немой, мало ли что. И тогда я беру стакан, карандаш и говорю: послушайте, на этой земле нас миллионы и миллионы, а мы двое все-таки встретились, только по телефону, конечно, друг друга не видя, это правда, но мы же встретились, так не будем пренебрегать этой встречей, она что-нибудь да значит; послушайте, давайте поиграем, передо мной сейчас стакан, я постучу по нему карандашом, дзынъ, вы слышите? Если слышите, сделайте так же, два раза, а если у вас под рукой ничего нет, щелкнете ногтем по трубке, цак-цак, вы слышите? Если слышите, ответьте, прошу вас, послушайте, сейчас я буду называть разные вещи, что придет в голову, а вы говорите, нравятся ли они вам, например, вам нравится море? Если да, щелкните два раза, нет – один.

Но поди пойми, что интересует девушку, которая набирает номер, молчит почти две минуты, а потом принимается повторять: я больше не могу, я больше не могу, я больше не могу, я больше не могу. И так до бесконечности. Все вышло совершенно случайно. Я еще раньше завела пластинку, подумала, пятнадцатое августа, наплыва звонков не будет. И действительно, с начала дежурства прошло два часа, а никто не позвонил. Стояла страшная жара, от маленького вентилятора, который я принесла с собой, не было никакого толка, город, казалось, вымер, все разъехались, я устроилась в кресле и принялась читать, но книжка упала мне на грудь. Я не люблю спать на дежурстве, у меня медленная реакция, и, если кто-то звонит, в первые секунды он застает меня врасплох, а ведь эти первые секунды иногда и есть самые важные, потому что он может положить трубку и потом, кто знает, решит-

ся ли снова набрать номер. Поэтому я негромко включила турецкий марш Моцарта, он веселый, в нем есть что-то ободряющее, он поднимает настроение. Она позвонила, пока пластинка играла, долго молчала, потом начала повторять, что больше не может, а я ей не мешала, потому что в таких случаях хорошее правило – дать звонящему выпустить пар, пусть скажет все, что хочет и сколько хочет раз; когда в трубке уже не было слышно ничего, кроме ее тяжелого дыхания, я сказала: подожди секунду, ладно? – я выключу пластинку, а она ответила: оставь. Конечно, сказала я, с удовольствием, ты любишь Брамса? Не знаю, как я почувствовала, что поводом к разговору может стать музыка, идея посетила меня внезапно, иногда небольшая хитрость оказывается решающей. Что же до Брамса – наверное, сыграла свою роль подсознательная ассоциация с книжкой Саган, чье название у каждого дремлет в памяти. Это не Брамс, сказала она, это Моцарт. Как Моцарт? – изумилась я. Конечно, Моцарт, ответила она с живостью, это турецкий марш Моцарта. Так она начала говорить о консерватории, где училась, прежде чем с ней случилось это, и дело пошло на лад.

Потом время тянулось медленно. Я услышала, как колокола церкви Сан-Доменико прозвонили семь, и выглянула в окно. Над городом нависло легкое марево, по улице проезжали редкие автомобили. Я подкрасила ресницы – иногда я себе нравлюсь, – растянулась на диванчике рядом с проигрывателем и поразмышляла о вещах, о людях, о жизни. Телефон зазвонил в половине восьмого. Я произнесла обычную формулу, может, несколько устало. На другой стороне, после недолгого колебания, голос сказал: меня зовут Фернандо, но я – не герундий. Всегда хорошо отдать должное шуткам звонящего, они говорят о желании установить контакт, и я засмеялась. Я ответила, что у меня есть дедушка, которого зовут Андрей, но он – не условное наклонение, а всего-навсего русский. Он тоже усмехнулся. А потом сказал, что все-таки имеет с глаголами нечто общее, обладает одним глагольным качеством: непереходностью. Для построения фразы все глаголы важны, ответила я. Мне казалось, беседа дозволяла иносказательную интонацию, и потом – всегда лучше поддерживать регистр, выбранный звонящим. Но я еще и отложительный3, сказал он. Отложительный – в каком смысле? – спросила я.

1. Форма герундия в итальянском языке образуется с помощью суффикса -ndo. (Здесь и далее – прим. перев.)

2. «Andrei» – в итальянском форма условного наклонения от глагола «идти».

3. Отложительный глагол – грамматический термин.

В том смысле, что откладываю, то есть складываю, оружие. А может, ошибка в том и заключается, что мы думаем, будто оружие нельзя складывать, разве не так, сказала я. Может, нас обучили неправильной грамматике и лучше оставить оружие воюющим? Людей безоружных такое множество, он в одиночестве не останется. Он сказал: возможно; а я сказала, что наш разговор смахивает на таблицу глагольного спряжения, и тогда рассмеялся он, коротко и грубо. Потом он спросил, знаю ли я, как шумит время. Нет, ответила я, не знаю. Но это же просто, возразил он, достаточно сесть ночью в постели, когда не можешь уснуть, и ждать с открытыми глазами, и через некоторое время услышишь, это как далекий рев, как дыхание зверя, пожирающего человека. Он не мог бы рассказать подробнее об этих ночах, время у него есть, и у меня никаких дел, кроме как слушать его, сказала я. Но он уже думал о другом, он упустил необходимое звено, чтобы следить за нитью разговора; сам он в этом звене не нуждался или предпочел о нем умолчать. Но я его не останавливала: никогда и ни при каких обстоятельствах не следует перебивать, и потом – мне не понравился его голос, пронзительный и иногда переходящий в шепот. Дом очень большой, сказал он, и старинный, мебель – моих предков, чудовищная мебель в имперском стиле с ножками в форме лап. Протертые ковры и портреты угрюмых мужчин и надменных несчастливых женщин с чуть выпяченной нижней губой. Знаете, почему их рот приобрел эту странную форму? Потому что горечь прошедшей жизни проступает на нижней губе и оттягивает ее. Эти женщины проводили бессонные ночи рядом с недалекими, не знавшими нежности мужьями, и они, эти женщины, тоже лежали в темноте с открытыми глазами, копя обиду. В гардеробе, смежном с моей спальней, все еще лежат ее вещи, те, что она оставила: обмякшее белье на табуретке, золотая цепочка, которую она носила на запястье, черепашья заколка для волос. Письмо – на комоде, под стеклянным колпаком, там когда-то хранился огромный швейцарский будильник. Этот будильник я сломал в детстве, я тогда болел, никто ко мне не поднимался – помню, словно это было вчера. Я встал и вытащил будильник из-под его купола, он тикал устрашающе, я отсоединил крышечку с нижней стороны и методично разбирал механизм до тех пор, пока вся моя постель не оказалась усыпанной его зубчатыми детальками. Если хотите, могу вам его прочесть – письмо, я имею в виду, – да что там, я помню его наизусть, я читаю его каждый вечер: "Фернандо, если бы ты только знал, как я ненавидела тебя все эти годы…" Это начало; о продолжении нетрудно догадаться, стеклянный колпак хранит ненависть, густую и концентрированную.

Потом он перепрыгнул еще звено, но в этот раз мне показалось, я уловила связь, он сказал: а с Джакомино теперь что? кем он стал? Уже мужчина, где-то он сейчас. Тогда я спросила, не пятнадцатым ли августа датировано письмо, я как-то это почувствовала, а он сказал, что да, как раз годовщина, и он отпразднует ее как должно, вот уже и орудие празднования приготовлено, оно перед ним на столе, рядом с телефоном.

Он замолчал, я подождала, не скажет ли он еще что-то, но он не говорил. Тогда я сказала: дождитесь следующей годовщины, Фернандо, попробуйте подождать еще год. И сразу поняла, какая нелепая вышла фраза, но в тот момент мне в голову не пришло ничего другого, я говорила, просто чтобы говорить, – и потом, важна ведь сама мысль. Сколько я наслушалась всяких звонков, всех сортов, с самыми абсурдными обстоятельствами, но, может быть, именно тогда, в тот раз, дала сбой моя обычная профессиональная находчивость, и я сама почувствовала себя потерянной, словно вдруг ощутила потребность в ком-то, кто выслушал бы меня и сказал бы мне добрые слова. Это продолжалось мгновение, он не отвечал, и я сосредоточилась: я уже знала, что могу ему сказать, я могла поговорить о микроперспективах, и я о них заговорила. Ведь в жизни бывают разные виды перспектив: так называемые масштабные перспективы, которые все считают первостепенными, и те, которые я называю микроперспективами – положим, менее существенные, но раз уж в мире все относительно, раз природа распорядилась, что существуют орлы и муравьи, почему бы, спрашивается, не жить, как муравьи, микроперспективами. Да, именно микроперспективами, повторила я. Он нашел мое определение забавным, но спросил, что же это такое – микроперспективы, и я принялась подробно объяснять. Микроперспектива – это образ жизни, понимаете? Скажем так: это форма концентрации внимания, всего внимания, на мелком моменте жизни, моменте ее будничного течения, как если бы он был самым важным на свете. Но необходима и ирония, следует помнить, что это совсем не самое важное и что все относительно. Помочь здесь могут составление списков, ведение дневника, жесткий режим – и чтобы никаких послаблений. Микроперспектива– это конкретный способ сосредоточиться на конкретных вещах.

Мне показалось, я его не слишком убедила, но у меня и не было такой цели. Я прекрасно понимала, что не открываю

истин. Но он услышал, что кто-то интересуется его делами, – и уже одно это было, наверное, не лишено смысла. Большего я сделать не могла. Он спросил, не мог бы он позвонить мне домой. К сожалению, нет, у меня нет телефона. Сюда? Конечно, когда угодно; нет, завтра нет, но зато он может оставить сообщение, здесь будет мой друг, он мне потом передаст, я буду рада узнать, какой была микроперспектива его дня.

Он вежливо попрощался – таким тоном, будто просил прощения. Наступил вечер, а я и не заметила; некоторые разговоры требуют страшной сосредоточенности. Из окна я увидела Гулливера, переходящего улицу: он шел меня сменить. Гулливера даже с крыши небоскреба трудно не заметить, не зря мы зовем его Гулливером. Я собрала вещи и приготовилась уходить. Только тогда я обнаружила, что до девяти остается десять минут; черт возьми, я обещала Пако быть дома ровно в девять, а теперь, как ни спеши, раньше половины десятого не успеть. Да еще эти автобусы – и в обычные дни одно несчастье, а уж пятнадцатого августа… Может, лучше вообще пойти пешком. Я пулей пронеслась мимо Гулливера, не дав ему времени даже поздороваться; он крикнул мне вслед что-то шутливое, я ответила, что спешу на встречу и чтоб в следующий раз, уж пожалуйста, не опаздывал, я оставила ему вентилятор, хоть он того и не заслужил. Только я вышла из ворот – из-за угла, как по заказу, показался 32-й автобус; до дома, конечно, не довезет, но сэкономит добрую часть пути, поэтому я влетела в него, он был совершенно пустой. 32-й и пустой – странное зрелище, если вспомнить, каким он бывает обычно. Шофер ехал настолько медленно, что мне захотелось возмутиться, но я сдержалась – у него был такой умиротворенный вид и потухшие глаза. Что ж, подумала я, если Пако разозлится, тем хуже для него, я ведь не летаю. Я сошла на остановке перед универмагом, пошла быстрым шагом, но уже было двадцать пять минут десятого, и стоило ли бежать, чтобы прийти все равно с опозданием, потной и запыхавшейся. Я вставила ключ, стараясь не шуметь. Дом был погружен в темноту и тишину, мне сделалось не по себе, почему-то подумалось о чем-то недобром, и я поддалась тревожному чувству. Я позвала: Пако, Пако, это я, я вернулась. На какое-то мгновение я ощутила отчаяние. Я оставила книжки и сумку на табуретке у входа и подошла к двери в гостиную. Пако, Пако, снова вырвалось у меня. Иногда тишину вытерпеть невозможно. Я знаю, что бы ему сказала, будь он там: пожалуйста, Пако, я не виновата, у меня был один сплошной, нескончаемый звонок, и автобусы сегодня редко ходят, пятнадцатое же августа. Я пошла закрыть заднюю террасу, потому что в саду комары; они, когда видят свет, залетают полчищами. Я вспомнила, что в холодильнике оставались баночка икры и баночка паштета, подумала, что самое время открыть их и откупорить бутылку мозельского. Я накрыла на стол. Положила под тарелку желтую льняную салфетку и поставила красную свечку. В моей кухне мебель из светлого дерева, и свет свечи создает теплую атмосферу. Пока я накрывала, еще раз тихо позвала: Пако. Я взяла ложку и легонько ударила ею о бокал – дзынь – потом сильнее – дзынь! – звон разлетелся по всему дому. Вдруг на меня нашло. Напротив своей тарелки я положила еще одну салфетку, приборы, поставила тарелку и бокал. Наполнила оба бокала и пошла в ванную, немного привести себя в порядок. А что, если он и вправду вернется? Реальность иногда превосходит фантазию. Он позвонит двумя короткими звонками, как обычно, я приоткрою дверь с загадочным видом: я накрыла стол на двоих, скажу я, я тебя ждала; не знаю почему, но я тебя ждала. Кто знает, какое у него будет лицо.

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

11.07.2015