Текст книги "Сказки PRO…"

Автор книги: Антон Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Не перебивай. У всех воняют, но умные всегда что-то предпринимают по этому поводу. Мог и сказать, чтобы я не бегала и не искала, откуда несет таким… Иди в комнату, там я тебе диван разложила.

– А ты?

– Обо мне беспокоишься? Я тоже в ванную хочу, – Лида взмахнула носками в воздухе и поморщилась. – Ужас какой! Все, иди в комнату.

В комнате было чисто и уютно. Небольшая, со шкафом-купе и письменным столом в углу, с высоким шкафом с зеркалом у самой двери, ковром на полу и диваном. Я не успел ничего толком рассмотреть. Во-первых, было уже довольно темно. А, во-вторых, я прилег на диван, укрылся каким-то довольно жестким покрывалом, опустил голову на подушку, думая, что полежу немного, а потом мы с Лидой немного поболтаем и, кто знает…

Я лежал, а она все не шла и не шла. Я даже позвал ее: «Лида, ты там?». Она показалась из-за двери. Но это была не она. Точнее, она, Лидия, Лидия Клемент, такая, какой я ее видел с черно-белой фотографии с экрана монитора. Я отвернулся, потому что мне хотелось заплакать. И тут я сообразил, что сплю и это сон.

– Саша, а ты на работу не опоздаешь? – я открыл глаза, было светло и пахло чем-то очень вкусным. – Или куда там тебе нужно? На учебу?

Лида чем-то гремела на кухне и напевала себе под нос: «Та-та-тата-та-та».

– На учебу, – лениво ответил я, стараясь восстановить в памяти события вчерашнего дня и понять, как и почему я оказался там, где оказался. – Ко второй паре, часам к одиннадцати.

– Давай, подъем, уже девять. Как раз хватит времени, чтобы нормально позавтракать, поболтать и собраться. Еще и дорога.

На спинке дивана аккуратно висели мои носки, выстиранные, высушенные на батарее – это было видно по следу, образовавшемуся примерно посередине.

«Как меня угораздило отключиться так не вовремя? Интересно, а Лида была здесь, со мной? Или еще где-то? Хотя где можно быть в этой квартире, если тут всего один диван».

Я привстал и осматривал с любопытством комнату. Мне показалось, что она слишком аккуратная, слишком чистая. Не было ни книг на покосившихся полках, ни каких-то личных вещей, фотографий, картинок. Даже за шторами были плотные жалюзи, приоткрытые явно утром и рукой Лиды – шторы были при этом аккуратно отдернуты к стенам. Я старался ничем не нарушить этот порядок. Посмотрев в сторону зеркала, я увидел стоявшее там кресло, которое явно раскладывалось, так как на ковре примерно в метре были два ровных следа от ножек.

– Прости, Лида, что заставил тебя спать на кресле, – крикнул я. – Лучше бы меня туда положила.

– Когда я тебе хотела это предложить, ты уже спал, – ответила она из кухни.

– И вообще здесь командую парадом я. Надеюсь, ты не думал воспользоваться ситуацией? Даже если и думал, тебе бы этого никто и не позволил бы.

– Ага, – протянул я и зевнул.

– Кстати, твою футболку я погладила, но она была слегка влажная, поэтому снимешь в ванной с батареи сам, а то у меня блинчики подгорят.

Для меня никто никогда не готовил с утра блинчики. Я читал про эту буржуйскую роскошь, видевшуюся мне каким-то экзотическим излишеством. Когда я увидел Лиду со спины, как она колдует у плиты и что-то напевает, ко мне закрались странные сомнения. Просто не могло быть так, что все это она делает ради меня. Было еще что-то. Уже одеваясь и приводя себя в порядок, я неожиданно для себя понял возможную причину всех этих приключений, ее расположения и, как ни странно, блинчиков тоже. В комнате не было никаких личных вещей. Шкаф, конечно, я раскрывать постеснялся – и один, и второй. А в прихожей у двери появилась большая сумка, которой не было накануне.

– Ты куда-то уезжаешь? – спросил я за завтраком. – Ты молодец, спасибо, блинчики действительно вкусные, никогда не представлял, что кто-то для меня их будет готовить.

– Не обольщайся, Саша. Я просто извела все продукты, чтобы не пропадали.

– Ты уезжаешь? – повторил я свой вопрос, уже предчувствуя ответ Лиды.

Она старалась не смотреть мне в глаза. Это было не чувство вины, винить себя ей было совершенно не за что, скорее мне было стыдно за некоторые моменты.

– Уезжаю.

– Отдыхать?

– Домой возвращаюсь, – она улыбнулась и, напрягая пальцы, сломала пополам деревянную зубочистку. – Здесь я все дела закончила, все уладила. Два месяца пробыла и хватит. Я люблю Петербург, но не настолько, чтобы оставаться надолго. Дома все-таки лучше. Привычная обстановка, работа, друзья. Здесь я чужая.

– Для меня уже не чужая.

– Хорошо, для тебя не чужая, но это не меняет ничего. Мне нужно возвращаться…

– А откуда ты? – согласен, спросить такое было верхом бестактности после того, как Лида на блюдечке выложила передо мной всю подноготную своего семейства. – Я почему-то считал, что ты из Питера.

– Не скажу, откуда я, – она напряглась. – У нас, по-моему, был негласный уговор друг друга ни о чем не расспрашивать. Мы и так узнали друг о друге слишком много из того, чего знать не следовало. Скоро приедет хозяйка, мне нужно сдать ключи и заплатить, я здесь прожила лишнюю неделю.

– Подожди! А это не квартира твоего дедушки разве?

– Нет, она здесь недалеко, там теперь живут наши родственники, – Лида гладила рукой по обоям. – А эту квартиру я снимала на то время, пока выяснялось все с документами. Ты же понимаешь, пока получишь все эти бумажки, отстоишь в очередях – с ума можно сойти.

– А когда уезжаешь?

– Тоже вопрос, на который я не могу тебе ответить, – Лида снова заулыбалась, но это выглядело как-то жалко, неестественно. – Просто мы больше не увидимся. И не потому, что ты плохой или я какая-то не такая. Просто не увидимся и все. Я не верю в случайности, в случайные встречи и все, что из них потом получается. На примере деда я многому научилась и его ошибки, ошибки нашей семьи я копировать не хочу.

Мне было бесполезно что-то говорить. Хотелось помолчать, насмотреться на нее как следует, чтобы запомнить каждую черту лица, каждую небрежно лежащую прядь волос, то, как она смотрит, как держится. Снова я заметил в ней что-то от Лидии Клемент с той фотографии: открытый взгляд, который никуда не спрячешь, слегка опущенный подбородок. Я слышал однажды о том, что все, что происходит с нами в жизни, отпечатывается в нас. Информация накапливается и начинает влиять, ежедневно и ежечасно на то, что происходит с нами, на наше поведение. Кажется, это называли памятью поля, но шут ногу сломит в этих туманных околонаучных теориях. Не было ли с Лидой так? Не передается ли это от поколения к поколению? Я даже не про внешность, а про манеры, интересы, приоритеты, потребности.

Благодаря Лиде я впервые задумался о том, что мои знания однобоки, что я совсем не ориентируюсь в музыке, в театре. Конечно, от меня трудно ждать, что я тут же сделаюсь заядлым театралом или не буду вылезать из филармонии, накупив абонементов. Но уже одни мои сомнения и пошатнувшееся эго стоили дорого.

– Хочешь, я подарю тебе ту книгу, твоего дедушки, в которую были вложены письма? – неожиданно предложил я.

– Спасибо, ни к чему это, – ее улыбка была все более и более вымученной. – Она тебе пригодится больше. Я же говорила тебе, мы распродавали и пристраивали дедушкины вещи и книги. Ты вернул мне письма, это уже очень много, поверь. По-моему, тебе пора.

Мне не хотелось надоедать, действовать на нервы и мозолить глаза, напрашиваясь на продолжение разговора. Лида наблюдала за тем, как я собираюсь, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Это, несомненно, была защитная реакция, известный психологический прием. Пустив меня в свою жизнь, она столь же стремительно меня из нее прогоняла. Хотя, прогоняла – это не совсем правильное слово. Скорее, она не пускала меня дальше, не позволяла чувствам и эмоциям одержать даже первую маленькую победу.

– Спасибо тебе за все, – Лида говорила тихо, неожиданно обняв меня уже в дверях. – Ты молодец, ты хороший человек. Не забывай радоваться каждому дню в своей жизни.

– И тебе спасибо.

Я снова расчувствовался, но не показал этого. Это бы только все усложнило, сделала тягостным и даже невыносимым. Я просто вышел и пошел, не оборачиваясь. А когда все-таки решил обернуться и взглянул вверх, Лида стояла в окне и приветливо махала мне рукой на прощание. Я тоже помахал ей рукой, вздохнул, перебежал через дорогу, прошел еще немного и остановился. Идти дальше не хотелось. С каждым моим шагом Лида становилась все дальше. Но я сделал над собой усилие и снова побежал. К счастью, маршрутка подошла практически сразу и лишила меня искушения никуда не ехать, а остаться, чтобы хотя бы издалека еще раз увидеть Лиду.

Погрузившись в суету, я не скоро из нее вырвался. На мой телефонный звонок никто не ответил, Лида просто не брала трубку.

«Неужели ты уже уехала? Или больше просто не хочешь со мной общаться? Да, в эти три дня меня было слишком много, нужно от меня отдохнуть. Но почему ты не хочешь сказать, куда уезжаешь? Но почему?»

Лида ответила с четвертого или с пятого раза. У нее было очень шумно, она едва разбирала то, о чем я ее спрашивал. А я волновался и спрашивал все и сразу, она даже не могла вставить слово в ответ.

– Саша, я уезжаю, через двадцать минут у меня автобус, – наконец, ответила она. – Не обижайся на меня. Может, мы когда-нибудь и увидимся, может, и нет. Не знаю. Сейчас я ничего не знаю и ничего обещать не могу. Прости, мне нужно решить еще пару вопросов. Береги себя. Пока.

«Шум, автобус, она уезжает, – во мне включился Шерлок Холмс, чувства куда-то пропали, внутри по мне полосовала логика, расчетливость. – Откуда? И куда? Автовокзал? Большой? На Обводном? Наверняка, процентов на девяносто. Бежать, быстро бежать туда, еще должен успеть. Хотя, полчаса до него, не меньше. Что делать? Все равно бежать, другого выхода нет. Беги, потом будешь жалеть, что не предпринял ничего даже из того, что мог предпринять. Беги сейчас же. Автобус, она уезжает с автовокзала. Ты должен это сделать, беги».

И я побежал, помчался до ближайшей станции метро. Две станции, пересадка и еще одна. Времени оставалось очень мало. Поднимаясь по эскалатору, я снова пытался дозвониться до Лиды, но она не отвечала. Расталкивая людей, я побежал по эскалатору наверх. Мне мешала сумка, она раскачивалась из стороны в сторону и била по ногам, лямка от нее больно врезалась в шею. Я придерживал ее рукой, наконец, просто зажал в подмышке. Бежать стало чуточку легче.

Я бежал вдоль набережной, одновременно пытаясь дозвониться до Лиды. Двадцать минут, о которых говорила она, истекли. Шла уже двадцать шестая минута, если я ничего не напутал. Еще метров пятьдесят – и автовокзал. Я промчался через зал, на меня косо посмотрел охранник в черной рубашке с какими-то желтыми нашивками. В зале Лиды не было. Я пробежал на платформы. Стояли несколько автобусов, среди них не было отправляющихся. Судя по всему, не так давно ушли два или три автобуса, потому что платформы не были заняты.

Вернувшись в зал, я сел на скамейку и, опустив голову, зажал ее руками. Было трудно отдышаться, сердце колотилось как бешеное, по шее сзади струились капли пота. Они сползали и по лбу. Вид у меня в тот момент был совсем неприглядный.

– Опасдаль! Ай-ай, – протиравший пол уборщик, выходец откуда-то из Средней Азии, сочувствовал мне почти на автомате, наверняка сочувствовать опоздавшим на автобус ему приходилось ежедневного и по много раз. – Билет сдаль, сдаль билет.

Я махнул в ответ рукой. Мне не хотелось, чтобы меня кто-то беспокоил в тот момент. Я не знал ничего: ни когда уехала Лида, ни куда, ни то, почему она не хочет больше общаться. Почти наугад я достал телефон и еще раз набрал ее.

– А я уже еду! – весело сказала мне она.

– И даже не хочешь сказать мне, куда?

– Не хочу.

– Почему?

– Чтобы ты ломал голову над тем, как меня найти? Чтобы это произошло в самый неподходящий момент? Чтобы усложнить жизнь тебе и мне?

– Ты ничего не усложняешь, – ответил я, утирая рукавом со лба пот.

– Это тебе сейчас так кажется. Пройдет время, ты все поймешь и скажешь, что я была права. У меня перед глазами дедушка и его пример, он страдал всю жизнь. Зачем это нам с тобой, скажи? Будем жить себе спокойно, знать, что где-то есть ты, есть я. Но других перспектив у нас нет.

На это мне было нечего возразить. Что я мог предложить? Ничего. Я даже не знал, что ответить. Все слова будто испарились из моей головы. Я ловил ртом воздух, старался вымолвить хоть что-нибудь, потому что от молчания становилось немного страшно.

– Все, будь хорошим мальчиком и читай только хорошие книжки. Телефон ловить перестает, а там у меня дома будет другой номер. Не проси, я его тебе не скажу.

– Пока, – сказал я и сразу пошли короткие гудки.

IV

Я шел домой пешком. Я всегда так делал, когда переживал или когда мне нужно было привести мысли в порядок. Немного пройдя по свежему воздуху, я снова безумно захотел услышать Лиду. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – услышал я, и чуть было с размаху не разбил телефон о стену ближайшего дома.

Небо затягивало, начался дождь. Стремительной сменой погоды, тем более по весне, никого не удивишь. Дождь накрапывал, а я все шел, не обращая на него никакого внимания. Даже когда крупные капли дождя стали больно бить по голове, по рукам и по плечам, я все продолжал идти. Ноги были мокрыми, вода довольно громко хлюпала внутри кроссовок. Она попадала в них в основном тогда, когда я проходил по тротуару у домов, на углах которых были водосточные трубы. Через их раструб дождевая вода вырывалась бурлящими как гейзеры потоками. «Не изменяя доброй традиции, дождиком встретил меня Ленинград», – невольно вспомнилось мне пение Лидии, но мое настроение совсем не располагало к тому, чтобы с иронией относиться к происходящему.

Дождь почти прекратился, когда я уже подходил к дому. На меня косо смотрели прохожие, шагавшие под зонтиками. Должно быть, выглядел я действительно неважно. Или жалко, с взъерошенными волосами, промокшим насквозь свитером, мокрыми тяжелыми штанами и разбухшими кроссовками, в которых было тяжело идти.

В квартире уже почти все спали. Я пробрался в ванную, разделся, выжал штаны и свитер – вода полилась с них рекой, штаны даже стали линять. Простиранные и прополоснутые вещи висели у меня в комнате на куске телефонного шнура, который я использовал вместо веревки. Сам я отогревался горячим чаем, но, несмотря на это, ко мне стремительно подступал озноб. Я с удивлением осматривал сумку. Ее содержимое просыхало на столе. На дне сумки оказалось сантиметра полтора, не меньше, дождевой воды. Я встал на табурет, открыл форточку, просунул в нее сумку и вылил воду прямо за окно.

Под двумя одеялами было никак не согреться. Я почти без сил опустился на подушку, протянул руку, чтобы взять телефон. Телефон с грохотом упал на пол. Задняя крышка открылась, выпал аккумулятор. Пришлось тянуться, собирать части телефона с пола и составлять их воедино. Когда мне удалось это сделать, и я набрал номер Лиды, то услышал почти привычное «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Озноб подступал. Пересиливая себя, я встал и выключил свет. Обратно до кровати мне было уже не дойти. Я больно ударился ногой об угол шкафа и чуть не упал.

«Вот тебе и дождь, так тебе и надо, – говорил себе я. – Что, думал после всех твоих острот она останется с тобой? Лида уже далеко. Успокойся, остынь, ты ее уже не вернешь. Забудь и живи дальше. Просто помни о ней.

Даже если ты о ней забудешь, все равно с тобой останется что-то от нее. И теперь ты знаешь, кто такая Лидия Клемент. Ты причастен к этому, ты почувствовал всю силу этой истории. А сейчас спи, просто спи. И старайся согреться. Это тебе без нее холодно. Просто забудь о ней и сразу согреешься».

Было безумно холодно, я как будто все еще шел под дождем, смело ступая по лужам и смахивая со лба намокшие волосы. Не знаю, каким образом, но мне удалось сообразить, что это не капли дождя, а пот. Меня знобило.

Ничего более неразумного я еще в своей жизни не делал – перенеся на ногах грипп и пролежав после него всего день, спустя совсем непродолжительное время совершить полуторачасовую прогулку под холодным весенним проливным дождем. Форменное безобразие – самому хотелось себя хорошенько наказать.

Принятая через силу таблетка была невыносимо горькой и никак не хотела проглатываться. Меня стало знобить еще сильнее, но почти сразу я отключился, заснул, укутанный в два одеяла – и это при пышущих в полную силу батареях и вполне теплой погоде за окном.

В ту ночь я был на каком-то шумном концерте. Было много народу, совершенно разношерстной публики. Объявили антракт. Я обернулся, чтобы выйти в буфет, куда уже ринулась толпа. Обстановка казалась мне знакомой. Я осмотрелся. Тонкие крашеные колонны, потолок зала будто прозрачный. Это был Театр эстрады, во всяком случае, так я с чего-то решил. В буфете на стойке возвышалась большая металлическая бочка с кофе. В руках у меня оказалась чашка с кофе, горячая, ужасно неудобная, и бутерброд с колбасой. Кто-то мне о чем-то рассказывал, я смеялся и тоже шутил в ответ.

Все направились обратно в зал. От духоты разрывалось горло, и было очень жарко, как у большого масляного обогревателя, если прислониться к нему вплотную. Шум и гогот стих, когда на сцену вышла девушка, показавшаяся мне очень знакомой. Я даже знал ее имя. Она держалась очень легко. Она не пела песню, как поют многие певцы, напрягая до хрипоты голосовые связки и считая, что сразив наповал, шокировав силой звука, они произведут нужный эффект. Она рассказывала, напевала, двигалась совершенно просто, безо всякой вычурности. Я ей аплодировал, как и все. Следующую песню пела тоже она. Ее пение успокаивало и заставляло расплыться в улыбке, подпевать, не зная слова. Песня прошла на одном дыхании, я ждал продолжения. Но на сцене были уже другие артисты. Они только начали выступать, а я почувствовал невероятную духоту и тут же собрался уходить.

Я протискивался по залу, извинялся, но все равно шел под цыканья и недовольные взгляды. Но я не вышел из зала. Происходящее на сцене показалось мне невероятно громким, я закрыл уши, все вокруг поплыло – и я видел только потолок театра, светлый, почти прозрачный.

– Больше не могу, – прошептал я. – Верните Лиду сейчас же, иначе я пожалуюсь, куда следует.

Меня вряд ли кто слышал, кроме меня самого. Я смотрел в потолок своей комнаты. Было уже утро, светло. Я потрогал свой лоб. Он был сухой. Я потянулся за градусником и к удивлению понял, что во мне есть силы сделать это. Температуры не было, все как обычно – тридцать шесть и семь.

Пошевелившись, я ощутил дикую боль в левой ноге. Отвернув одеяло и подняв ногу, я разглядел на ней огромный синяк, лиловый, с красными прожилками, зеленоватый по краям.

– Лежал простуженный, а оказался хромой. Чудеса исцеления творятся.

«А Лида, наверное, уже дома, – думал я, отпаиваясь чаем и составляя планы на день. – Уехать она могла куда угодно. Ушли четыре или пять автобусов. Попробуй, подгадай направление. Да и сойти она могла где-нибудь на полпути. Все, отпусти ее, Саша, отпусти. Она права, нужно обо всем забыть и радоваться тому, что у меня есть».

Несмотря на это, вернувшись в комнату, я набрал ее номер – тот единственный, который был мне известен. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети» – снова, ничего удивительного.

Когда тебе дико хочется, скажем, шоколада, то лучший способ избавиться от этого навязчивого состояния – купить шоколада много-много и съесть столько, сколько в тебя вообще может влезть. И даже больше. Тогда в следующий раз ты подумаешь, а нужен ли тебе этот шоколад вообще. Так было и со мной. Я, как одержимый, пытался узнать больше о Лидии Клемент, хотя никогда прежде о ней не слышал. Поиски в сети меня мало к чему привели. Единственный плюс в поисках заключался в том, что я скачал с десяток песен в ее исполнении – все, что мне встретилось. Пересказы одних и тех же фактов, порой довольно вольные, вызывали недоумение. Интернет – не печатная книга, в нем нет редакторов и корректоров, консультантов и рецензентов, всех тех, кто за соответствие информации действительности отвечает если не головой, то именем. Или на худой конец некоторой частью заработной платы.

В какой-то момент я вдруг начал сомневаться в правдивости истории, которую рассказала мне Лида. Разумом я понимал, что все это именно так, все факты сходятся. Но сердцем… Трудно было поверить, что она умерла так рано. Некоторые и сейчас говорят про Элвиса Пресли: «Элвис жив». И я их понимаю.

Обо всем этом я думал бесконечными вечерами на работе. После стагнации длиной в пару месяцев мой начальник к всеобщему облегчению набрел на золотую жилу. Мы расфасовывали канцтовары в шесть рук и все равно не успевали, приходилось оставаться на ночь и заглядывать в наш милый подвальчик по выходным, чтобы принять машину и с ней же отправить укомплектованные заказы. Будто все офисы вдруг на радостях вспомнили о том, что у них закончились бумага и прочие орудия бюрократического производства и решили доверить их подбор именно нам.

Лида наверняка сразу же осадила бы мой скептицизм и посоветовала что-то вроде: «Радуйся каждой мелочи, тем более, если случаются приятные мелочи не так и часто». Впрочем, свой скептицизм я осаживал самостоятельно, и чье-то стороннее вмешательство мне было не нужно. Я каждый день звонил ей, чтобы удостовериться, что ее телефон выключен. Если честно, то я делал это из желания услышать Лиду лишь поначалу. Потом это превратилось для меня в некую традицию, точнее, обряд.

Перечитывая в очередной раз биографию Лидии Клемент, я вдруг сосредоточился на одной фразе, которая до того не казалась мне сколько-нибудь значимой. Похоронена на Богословском кладбище. Я не знал, что это за место. Пришлось искать и вспоминать. Я с нетерпением ждал выходного и мужественно отсиживал занятия у Федоренко, чтобы в один прекрасный день с них сбежать. Просто выйдя во время перемены подышать воздухом, я твердо решил, что время настало, и одних только фактов мне мало, я все должен увидеть сам.

Было ветрено и довольно пыльно. Я с трудом нашел белые гвоздики – продавались в основном красные или причудливых цветов и оттенков, от красноватых до розовых и даже синеватых. А мне хотелось именно белые и никакие другие. Я терпеливо ждал в большом цветочном магазине, пока продавщица для стоявшего передо мной парня как следует завернет в полипропиленовую пленку двадцать пять красных роз. Такая огромная колючая красно-зеленая охапка. Парень явно куда-то очень торопился, мне же спешить было некуда. На кладбище не спешат. Удивленно на меня посмотрев и покачав головой, продавщица завернула выбранные мной две белые гвоздики в газету. Дешево и сердито.

Никуда не спешил и троллейбус. Мы были на конечной остановке. Водитель долго курил, рядом стоял кондуктор и щелкал семечки. Ехали мы тоже, не спеша, подолгу пропуская машины и пешеходов на светофорах. Я просил у кондуктора Богословское кладбище.

– К Цою? – спросил он.

– Что? – не понял я.

– На могилу к Цою едешь? В основном летом ездят к нему, – кондуктор, еще не старый мужчина с явными проблемами с алкоголем, отвернулся от меня и посмотрел на остановку, к которой мы подъезжали. На остановке не было ни души, и троллейбус пошел дальше, не останавливаясь и не открывая двери.

– Нет, к родственникам, – соврал я, чтобы закончить этот неприятный допрос.

– Еще четыре остановки, увидишь обязательно, не пропустишь, – ответил кондуктор и принялся пересчитывать мелочь.

Богословское кладбище оказалось довольно большим, не таким крошечным, как выглядело на карте. Зимой в нем было бы, наверное, проще ориентироваться. Деревья и кусты делали его похожим на оазис, проходимый лишь по узким дорожкам. Я нашел вход и прошел через калитку, ища глазами хоть кого-то, кто помог бы найти мне могилу Лидии Клемент или показал направление, в котором нужно двигаться.

Старушка в лохмотьях просила милостыню. Я покопался в карманах и нашел немного мелочи: сдачу от гвоздик и те монеты, что я приготовил себе на обратный проезд.

– Храни тебя Господь, – прошептала она.

– Скажите, а как найти могилу Лидии Клемент, может, вы знаете?

– Туда, – она быстро махнула сморщенной рукой. – Там табличка – Петропавловская дорога, где-то там. Давно не видела. Может, уже и нет ее.

«То есть, как это нет?», – подумал я, с трудом улавливая направление, которое показала мне старушка. Она тем временем уже разговаривала с какими-то людьми, зашедшими на кладбище вслед за мной. Я медленно шел и осматривался по сторонам. Я прошел вглубь кладбища. За большинством могил давно не ухаживали – не был убран даже мусор, оставшийся от зимы и прошлогодние листья. На многих оградках были привязаны венки из искусственных цветов, выцветших, пришедших в негодность. Если бы не похожие на часовые стрелки листья поздних нарциссов, то, наверное, все окружающее вогнало бы меня в депрессивное состояние.

Наверху, в деревьях резвились птицы. Так птицы не резвятся даже в парках, где их подкармливают и ставят скворечники. А там, на кладбище творился настоящий птичий театр. Я даже останавливался, чтобы взглянуть вверх, но тут же вспоминал, для чего пришел, и, поникнув головой, продолжал осматривать могилы. В Интернете мне попалось упоминание о том, что памятник над могилой Лидии Клемент сделан в форме грампластинки, над которой грузно нависла рука-тонарм.

Я дошел до самого конца дорожки и повернул обратно, осматривая могилы по другую сторону, мысленно продумывая, под каким предлогом у той старушки разузнать все поподробнее. Но этого не потребовалось. Пройдя еще немного, в стороне от дорожки я увидел то, что искал. Круглое, напоминающее пластинку надгробие, каменная полоска поверх него, изображающая тонарм, и простая надпись – «Лидия Ричардовна Клемент». Я осторожно прошел к могиле, на ходу разворачивая гвоздики. У могилы стояла грязная пластиковая бутылка, на дне которой было немного дождевой воды. Я поставил бутылку поближе к памятнику и поставил гвоздики в нее.

Скомкав газету и отойдя на несколько шагов, я стоял и смотрел на могилу.

«Если все это правда, то почему о тебе так быстро забыли? Или все-таки не забыли? Спасибо тебе за Лиду. И за те песни, которые я для себя открыл. И за дедушку Лиды. И за все, что со мной случилось благодаря тебе. О тебе не забудут. Никогда».

Птицы над моей головой игрались в листве деревьев так, как будто белки перепрыгивают с ветки на ветку. Стало совсем тепло, и почти стих ветер, и уже кроме птиц никто и ничто не нарушало покой той, которой Валерий адресовал три своих письма, дошедшие именно до меня, но вернувшиеся обратно в руки его внучки. Той, которая очаровала меня, несмотря на давно ушедшую эпоху, устаревшие вкусы, иные пристрастия и интересы. Я помахал рукой на прощание, точно так же, как махала мне из окна Лида, когда я видел ее в последний раз. Трудно сказать, с кем мне хотелось попрощаться больше – с Лидией Клемент, сказав ей: «До свидания». Или с Лидой, сказав ей все то же самое, но добавив: «Знай, что я помню о тебе, даже если тебе этого и не хочется».

Прогулки по кладбищу, конечно, не лучшая идея для того, чтобы разобраться в себе. Невольно отвлекаешься на воспоминания и размышления, не имеющие отношения к делу, заглядываешься по сторонам, читаешь надписи на памятниках. Потому логично предположить, куда я отправился сразу после. Хотелось подышать весной и не думать о житейских заботах там, где об этом думается меньше всего.

– Да, Лидия Клемент, слышал о ней, популярна была, – невозмутимо сказал дядя Сема, сидя на коробке с книгами и вдохновенно поедая принесенный мной пирог. – Только давно это было, тебя еще и в планах не было. Так, Сашечка, вот сейчас заболтаемся, и я, конечно, забуду тебе сказать и показать. Надо доесть, и я тебе покажу Герда, может, заинтересует, отдам недорого. Даже корешок цел. Сейчас, погоди.

Дядя Сема был в своем репертуаре. Если когда-нибудь на поляну, разделяющую толкучку и железную дорогу, приземлится космический корабль с инопланетянами, зелеными человечками, то дядя Сема, не моргнув глазом, предложит им поковыряться в коробках и даст скидку, если купят сразу две или три книги.

Наговорившись с дядей Семой и вдоволь покопавшись в груде старых книг, я дошел до ближайшей скамейки, туда, где мне никто не мог помешать. Я стал сентиментальным, с этим бороться нет сил. «И пускай в твоем сердце звучит эта песенка слишком нежная, слишком нежная для мужчин», – голос Лидии Клемент навсегда с каждым, кто не просто слышал, но и услышал ее.

«Привет. Если ты когда-нибудь включишь этот номер, то напиши мне, пожалуйста. Просто напиши, как у тебя дела и не узнала ли что-нибудь новое о Лидии Клемент. Я исполнил желание твоего деда и отнес ей цветы, белые гвоздики. У меня все хорошо. Саша»

Настрочив сообщение и, отправив его, я загадал желание, чтобы моя Лида все-таки получила это письмо.

Мое желание скрепил протяжный гудок и грохот товарного состава. Дети, игравшие возле соседней скамейки в прятки, замерли и долго стояли, удивленно глядя поезду вслед. А я уже шел, куда глаза глядят, зажмуриваясь от всепроникающего весеннего солнца.