Текст книги "Опиат Ж (СИ)"

Автор книги: Антон Глазарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Глазарь Антон Владимирович

Глазарь Антон Владимирович

Опиат Ж

Покрошите в мою клетку немного черствого хлеба. Я в предсмертной агонии смыкаю и размыкаю клюв/

.

.

Плечи явно устали нести на себе небольшой рюкзачок. В нем точно нечто тяжелое. Раскидистые рыжие кудри слоняются по ветру. Они не прикрыты шапкой, обрамлены пышным вязанным шарфом пепельного цвета. Дугой изогнутые брови скачут по румяному высокому лбу. Большие губы в одну секунду становятся вишенкой. Затем расползаются в улыбке. Трясутся в страхе. Становятся ровными бордовыми полосами.

Её кто-то называет по имени. Тощий тип с длинной русой бородкой, заправленной в шарф. Она оборачивается. Все так же эмоции на лице сменяют одна другую. Она узнает человека. Приветственно поднимает руку. Сгибает пальцы, все кроме среднего и указательного, образуя букву V. Спустя мгновение лицо загорается злобой – загибается и указательный, ладонь разворачивается тыльной стороной. "Некто" смеется. Отдает ей пузырек. Сует еще и сигарету. Уходит.

Не дождавшись возвращения одиночества, Она открывает флакон. Глотает залпом. Сует в губы сигарету – мятую, грязно-черную, с пористым содержимым, непохожим на табак. Прикуривает и делает глубокую затяжку. Розоватые от мороза щеки надулись. Брови остановились и попятились вниз, к большим темно-карим глазам. Губы вновь сошлись в маленькую вишенку. Больше они не шевелились. Тянущее к себе взгляды облезлых прохожих, красивое и шелковое лицо убийцы бога застыло в спокойствие. Эмоции прекратили сменять друг друга. Слезливая грусть осталась тут навсегда.

.

.

Птица взмывает ввысь. Птица падает на землю. Крылья еще не срослись и уже не срастутся. Душа слишком рвалась к небу. Терпения не хватило. От удара кости раскрошились в пыль. Птица истекает кровью. Птица осталась пятном./

.

.

Ассар закончил Этот день с разбитым черепом. В нем оставалось еще несколько капелек жизни, которые он предпочел потратить на мысли о Ней. Вопросы вроде "почему Она его убила?" или "почему так жестоко?" в тот миг, чувствуя языком вкус лобной доли, рыхлое, склизское и горькое суфле, конечно, его не волновали.

Ассар начал Этот день в чужой кровати. Без одежды. Его мучила жажда, но вставать было лень. Он приоткрыл глаз, дабы не спугнуть сон. Осмотрел окружение. И удивился и расстроился: засыпал он, как ему казалось, не здесь и в этом "здесь" стакана с водой не было. Он потянулся и обнаружил стену. Ассар приподнялся и пристально посмотрел на самого себя: голое заросшее грязное загорелое тело, отсутствие нижнего белья, засохшая кровь вперемешку с чем-то серо-белым на его месте – размытая картина, взгляд не был трезвым.

Ассар пытался вспомнить, закончил ли он прошлый день дома. Вместе с дочерью, которая приехала к нему на выходные. Уложил ли он её в свою кровать. Лег ли сам на диване. На ночь рассосал ли марку-ЛСД, трижды процедил ли слюну сквозь зубы. И уснул. Так должны заканчиваются каждые его выходные. Если исключить дочь, так должен заканчивается и каждый его будний. Он должен смотреть прекрасные цветные кислотные сны, как и каждый житель этой пропавшей страны. Его не пугало разрушение нервной системы, как и никого не пугало, в этой стране никто не намерен доживать до старости.

У Нее была татуировка на шее – яркий лист канабиса. Ассар вспомнил её только по нему. Никто давно не помнит и не употребляет коноплю, даже дети и подростки давно бросили пробовать не синтетику. Если отбросить знакомое ему лицо, то он счел бы Её человеком и интеллигентным и распущенным. Таким, каким он считал и себя. В Её прищуре угадывалась страсть к чтению, в бугристых тонких пальцах страсть к письму от руки, во взгляде угадывалась страсть, как таковая. Таких людей перемололи жернова времени. Они остались в прошлом. Не для сегодняшнего ритма. И не для вчерашнего – в год узаконенной "вседозволенности" худшие сторчались тут же. Те, кого именовали "стадо", большинство, толпа, оказались на игле в пределах пары месяцев – таким было "вчера". "Сегодня" редкие группки людей пытаются существовать среди наркотрафика, секс-рабства и торговли органами. Это либо те, у кого хватило ума не долбить во всю силу, либо те у кого не хватало денег. Большинство именно вторых. Поэтому в каждой женщине легко узнать шлюху. Нужно только знать цену.

Ассар не мог вспомнить, когда увидел Её впервые. Но он помнил точно, что не угадал с ценой. Вспомнилось, как в одну из ночей предложил Ей марку, зажав четвертинку челюстями, пытаясь в поцелуе разделить с Ней приход. Она в ответ откусила кусок его нижней губы и выплюнула кислоту. В тот вечер Ассар много пил, проклинал "рыжую шельму" и переборщил с транквилизаторами – с тех пор его правое веко не стоит на месте. Его глаз смыкается и размыкается. Точно, как часы. Сам он этого давно перестал замечать, но держал в памяти. В случае споров с коллегами, он указывал на свой глаз и говорил "Мои слова настолько же надежны, как секундная стрелка моего века".

Ассар увидел Её в Это утро. Она была не менее удивленна, чем он. Её появление случилось ближе к полудню, но густые ноябрьские тучи не пропускали света – Ассар и не подозревал сколько времени он бродит в одиночестве по маленькой пустынной комнате, голый и голодный. Первым делом он стал искать чем прикрыть наготу. Но никаких тряпок или одежды в комнатке не было. Помещение три на три, с узкой кроватью, стопками книг, ведром вместо уборной и окоричневелым от слоя смолы бюстом неизвестного Ассару персонажа. С два кулака величиной, не больше. Он открывал книги, не узнавал буквы. Искал чем себя развлечь. Старая иссохшая бумага в книгах легко ломалась, издавая забавный хруст. Под это хруст и пролетело утро, пока не послышался топот неспешного шага.

Ассар встретил Её, прикрывая засмоленным бюстом пах. Она раскрывала глаза все шире, брови стремительно поднимались по румяному с мороза лбу. На губах Её вишенка лишилась косточки – отвисла вниз, рисуя собой вытянутый круг. Ассар прошептал "Ты?!". Она вымолвила "Мой Пастернак!"

.

.

Этот день Она начала в дороге домой. "Грязные" улицы – не пыльные, не полные сора, забитые человеческой грязью, людьми в последней стадии героинового марафона – Она давно перестала бояться их. За плечами был рюкзачок. В нем ютился обрез со свинцовым прикладом. Тяжелый и заряженный мелкой дробью. Помимо него в рюкзаке, на самом его дне, были сложенны друг на друга двенадцать килограмм пластической взрывчатки, в небольших брикетах по триста граммов каждый.

Её звали Ками. Всех, с кем Ей приходилось говорить, Она просила обращаться к ней именно так. Полное Её имя было слишком длинным и неблагозвучным. Только в прошлой жизни, до падения Этой страны, Ей еще приходилось обнажать документы и тогда окружающим было видно слово "Камунда" напротив графы "имя". Судьбою книжного червя проползая через плаксивый хронотоп Её народа, Ками не придавала значения событийному ряду. Пока не сторчались родители. Пока не скололась сестра. Пока не осталась одна.

Ками на практике объяснили идеальную схему для коммерции: прохожего берут под руки, прохожего уводят с глаз, прохожему несколько дней колют черного. Прохожий обретает зависимость, прохожий переименовывается в "постоянного клиента". Товарооборот беспрерывен... пока не закончатся прохожие.

Ками оказалась в ступоре – в тот день, когда осталась одна, Она не залилась слезами, не загрустила, даже не расстроилась. Она предвкушала целую бурю эмоций, но появился некий блок, сдерживающий их. Она знала одно – за кровь должны платить кровью. Так начались её поиски. Город стал лабиринтом для дошколенка, найти выход труда не составило. Так Она обнаружила Башню.

.

.

Ассар слышал плач детей в каждом своем трезвом кошмаре. В Нирвану стремятся только из Ада. Его Адом стала его работа. Но Ад свой он обожал. Если покопаться в его голове, то, кроме этого Ада, ничего найти и не получится. Быть может, это потому, что в этом Аду ему выпала роль "архитектора". А точнее того, кто и архитектору и строителю платит. Когда-то этот район считался захолустьем. Теперь же весь город стал захолустьем, а здесь его стараниями образовалась стройка. Высокая и широкая Башня, стремящаяся в небо. Она почти готова. Осталось доделать крышу. Отделать изнутри верхние этажи.

Отсюда Ассар будет править городом. А может и всей страной. С рождения наделенный именем царя – Ассаргадон – набил кулаки об лица дразнящих "гандоном" одноклассников. Привычка бить первым утихла, когда он оказался в мире, где за неспокойные руки убивают. Медленными шагами по карьерной лестнице. И вот он на самом верху. Под самым небом. Нет, не имя царя сделало царем и его. Только он сам. Это он сделал имя царским.

.

.

В Этот день Ками очень устала. Двенадцать килограммов террористических помыслов с силой тянули к земле. Под дутым пуховиком до колен натертые лямками рюкзака плечики ныли сиреной боли. Ками поднялась, прошлась по пустому коридору. Встав на пятки, постучала носками ботинок друг об друга, сбивая ноябрьский рыхлый снег. Открыла дверь. Увидела его. В голове пронеслась "старая" жизнь. Вспомнилась широкая улыбка, которая иногда появлялась на Её лице. Вспомнился восторг, с которым он на Нее смотрел.

Очарование Её глаз, бойкие локоны, грудь, бедра... Ками повезло родиться красивой. Достоевский, Кафка, Сартр... Ками не повезло стать замкнутым в себе социопатом. Ей говорили комплименты – Она бежала прочь. Пришло время, бежать стало не от кого. И вот сейчас, когда плечи и спина жаждут хоть минутного отдыха, снова нужно бежать. Вот только ноги стали совсем каменными.

.

.

"Что ты тут делаешь?" – голос Её обрел непривычный Ей самой окрас. Или Она так давно не говорила вслух, что забыла, как он должен звучать. Грубый, и громкий и хриплый, смятый, как испорченный бумажный лист. Ладони сжались в кулаки, кулаки застыли в готовности ударить. Беззвучно заскрежетали зубы, а в голове Её повисла ожидающая ответа тишина. Ассар спустя минуту спросил тоже самое: "Что Ты тут делаешь?". Оморозовелый ветер из открытой входной двери заставлял ежиться. Ноги Ассара потеряли спокойствие, поднимая то одну, то вторую. Пастернак, зажатый в руке, прикрывающий наготу, завертел головой в покрывающейся стыдливым потом ладони. Ками посмотрела в гипсовое лицо Бориса Леонидовича, оно, извечно покрытое печалью, теперь обрело черты отвращения. "О, знал бы я, что так бывает, когда пускался на дебют..." – бездвижно прошептали губы поэта. Его щеки оказывались все ближе и ближе к повисшим заросшим телесам. Уже задевая ухом, и вот-вот придет момент, когда коснется ртом. Ками должна была спасти классика, и всю культуру вместе с ней: мощным ударом ноги Она вмазала прямо по Пастернаку. Поэт передал виском импульс в тело Ассара. Тот скривился в китайский иероглиф выронив гипсовый бюст. От удара, от падения с лица Пастернака откололась бровь. Внутри он оказался чисто белым. Тем противней был вид его снаружи: что сделал с ним мир! Грязь, смола – чернь. Классик теперь не терял отвращения в лице. Ему самому было противно быть таким. Однако внутренняя чистота никуда не делась. Нужно было разбить это лицо, чтобы понять это. Ками думала об этом всего секунду. В следующую Её охватили сомнения о поступке: оправдала ли цель средства. Осудили бы Её люди за столп литературы, от которого Её пришлось отколоть кусок? Осудил бы Её сам Пастернак? В третью секунду пришли мысли о повисшем половом члене, к которому она прикоснулась носком ботинка. Все предшествующие мысли в миг забылись.

.

"Какого черта?! Ну, ты и мразь!" – Ассар вопил, с надрывом переходя на визг. "Мразь?!... Ты в моем доме! Трешься отростоком о затылок гения! Ты..ты..Что ты вообще тут делаешь?!". Ассар пару раз прыгнул на пятках. Слегка разогнулся, оставив обе руки прижатыми к месту удара. Огляделся по сторонам: "Это ты называешь домом?". Ей стало стыдно. Она смотрела на голого грязного парня, сжимающего в руках свою мошонку, но стыдно было именно Ей. Диссонанс когнитивился. Мысленно Она убеждала себя перестать, однако щеки загорелись красным. Кровать, ведро, книжные столбы и запах гари – это Её дом. Ками была в секунде от слез, Ассар их остановил: "У тебя есть какая-нибудь одежда?". Румянец отступил и сжатые губы залепетали обиженным тоном: "Тут нет никакой одежды".

"Что это вообще за чулан?" – он разогнулся в полный рост и пытался выглянуть в дверной проем, не сходя с места – очевидно, способность ходить ещё не вернулась после удара. Ками даже обрадовалась этому вопросу. Ей очень нравилась эта история, точнее Её место в ней. Ещё ни разу не приходилось её рассказывать, но проговаривая в голове, Она чувствовала себя героем. "Это библиотека. Подсобное помещение. Остальное сгорело и.. я пытаюсь сохранить хотя бы эту её часть". Ассар уставился в стопки книг, посмотрел на отлеживающегося Пастернака, на ведро. Поднял взгляд к лицу Ками: "И справляешься, видимо, ты не очень?!". Руки его приподнялись, попытались всунуться в фантомные карманы на не надетых штанах. Проскользнув по бедрам, не обнаружив оных, Ассар осознал дурацкое свое положение и скрестил руки на груди. Уголки его рта нарисовали насмешку. Ками ударила ногой снова. Туда же. Без посредников.

.

.

"Вот. Приложи...эмм..к ушибу – Ками вынула из рюкзака запакованный в непрозрачный целлофан брикет – он холодный. Должно стать легче". Ассар взял, не взглянув. Лицо его покрылось злобой, резкие движения рук кричали о жажде ударить Ками в ответ. Пересохшее горло кряхтело и с трудом вымолвило: "Спасибо". Ками поставила рюкзак у порога, посмотрела на Ассара, в голове Её вдруг завопил голос благоразумия: "Черт подери! Зачем ты пытаешься ему помочь?! Ты его убить должна, а не наоборот". Мысли выдавали трясущиеся губы. Ассар резко обернулся к ним, и они тут же сомкнулись в вишенку. "Тут есть вода? Я сдохну от жажды так. Хотя бы снега с улицы принеси...не идти ведь мне голым". Перспектива такой смерти Ассара, в которой Ками не пришлось бы ничего делать, некоторое время всерьез обдумывалась Ей, но жалость или манеры взяли свое. Она вышла и шаги Её несколько минут отзывались из открытой двери, из коридора, то прекращаясь, то набирая скорость, то близко, то далеко.

Ассар рассматривал брикет. Содержимое было похоже на нечто среднее между мылом и пластилином. Оно весьма быстро согрелось, и проку от него более не было. Ассар попробовал на вкус, но оно оказалось несъедобным. Безвкусным, разве что с ядовитым привкусом иногда всплывающем при пережевывании. Прекратив трапезу на первом укусе, он заметил появившийся в дверном проеме полный воды стакан и блюдечко с горстью изюма. Шаги Ками все еще не прекратились. С трудом и хрустом Ассар разогнулся, кое-как дошагал до стакана – жадный первый глоток и десяток маленьких последующих до самого дна. Стакан он поставил на прежнее место. На блюдце, помимо изюма, оказалось несколько башиков обработанного гашиша. Они лежали на самом краю, но один из них Ассар чуть было не сунул в рот. Остановила руку фактура – полная ностальгии по студенческим годам, немного липкая и легкая. Выев все съедобное, Ассар взял блюдце с собой, снова сел на кровать. Начал рыться в памяти. Лист канабиса на Её шее появлялся в кадрах прошлых дней все чаще. Он вспоминал какие-то прогулки. Шарканья Её ботинок по золотистой листве. Звуки и запахи, а главное приторно сладкий вкус пьяной вишни. Начало ломать, со лба потек пот. Череда кадров прервалась, необходимость проставиться по вене заполнила каждый его уголок. Волоски на теле, даже самые маленькие, особенно самые маленькие, начали невыносимо колоть кожу. Ногтями, черными полосами под их кончиками, Ассар зацарапал каждый изгиб самого себя. Захотелось пить сильнее прежнего. Ассар знал, что первая волна ломки скоротечна, её не тяжело и переждать. Главное не доводить до второй – вторая может не закончится вовсе, либо свихнешься и начнешь крушить все на своем пути, либо наоборот рухнешь на пол, не способный к движенью. Шаги Ками стали приближаться к двери, теперь Ассар слышал их с болью в висках. Каждый стук отдавался звоном. Ассар сжал губы в трубочку и мощным выдохом выдул все содержимое легких, с шумом отключающегося советского холодильника "Бирюса".

.

«Держи, – в руке Её было белоснежное одеяние – у нас была постановка по Ветхому Завету. Это „костюм“ Бога. Даже чистый, лежал в железном сундуке. Могу еще дать седую бороду и сандалии». От бороды Ассар отказался, а сандалии попросил принести. Когда Ками вернулась с обувью, Она увидела его в одежде. Грязный, полный шрамов и ран, в слепящей белой мантии. На фоне нее он казался еще грязнее. Чернеющие дыры на руках стали еще чернее. С пола, в голове Ками, послышались слова побитого Пастернака: «Сунь руку в крутящийся щебень метели,– он на руку вывалится из расселины мясистой култышкою, мышцей бесцельной на жиле, картечиной напрочь отстреленной». Взгляд скользнул к рюкзаку. Пока Ассар обувал сандалии, которые были скорее декоративными, Она нагнулась, осторожно бесшумно вытащила обрез и спрятала его во внутренний карман пуховика, который так до сих пор и не сняла.

"Значит, я теперь Бог? Весьма символично. Эмм, если тебе интересно, в каком-то смысле, это взаправду так. Пусть не бог, но царь, владыка...хотя..Бог. Непременно Бог". Багряные губы выпрямились раскрылись в вопросе "чего ты городишь?". Уничижительным тоном Ассар продолжил: "Я строю Башню. То есть не я сам, за мой счет. В этом городе я действительно Бог". Ками запылала изнутри. Руки потянулись ко внутреннему карману, внутренний голос останавливал их, пытаясь придумать план действий. "Ты ведь был простой шестеркой?". "Бывает, что шестерки становятся королями".

"Это все упрощает. Это мой счастливый билет" – подумала Ками. Сказала же Она иное: "То есть без тебя Башню не достроят?". Ассар не ожидал вопроса, он не ожидал, даже того, что Ками знает о Башне. Он несколько секунд потупился, а затем гораздо менее горделиво сказал: "Нет. Без меня Башню достроят. В моей среде корона легко находит замену прежнему носителю. Не я, так другой, – голос вернулся к величию в нотках, – Но именно я её создал! Я все придумал и...Она ведь уже почти готова. Пара дней. Может неделя. А затем десятки груженных машин. Позже сотни. Я накормлю всю страну. Это только первая Башня. Кода она окупит затраты, появятся ещё, в каждом городе". Лучезарной улыбкой, полумесяцем ожелтевших зубов, он замер будто кандидат на предвыборном агитационном плакате. Руки Ками выползли из внутренностей пуховика. Она села на кровать, он сел рядом. "Ты ведь понимаешь, что это неправильно?" – холодно, скорее в саму себя, чем в его уши. Ответа не было. Вместо него слышались шорохи пуховика, скрежет кровати и цокающие подошвой сандалии. Одновременно они повернули головы, но взгляды их не встретились. Ассар смотрел на Её губы, на щеки и скулы. Пытался вновь вернуть череду кадров воспоминаний о Ней. Вновь заметил татуировку на шее. Зеленый лист, с заостренными краями. Небрежная и слегка выцветшая. Её пышные кудри, ареалом темно-рыжей паутины окружающие Её бледно-светящеёся в полумраке лицо. Он хотел потянуться к ним. Окунуть в них руку. Но слабость сковала конечности. Он не мог их поднять, как ни пытался. Судорожно они ерзали по кровати, то и дело врезаясь то в его, то в Её бедра. Ками видела грязную, потную, небритую морду. Морду, которую Она так давно хотела встретить, с той лишь целью, чтобы лишить её жизни. Но сейчас, когда морда была на расстоянии удара, её было даже немного жалко. Обида и ненависть в Ками давно вызрели и настоялись – им уже никуда не деться. Жалость же – сиюминутная. Нужно перетерпеть её, и осуществить задуманное. Однако Ками понимала, как Она слаба. У Нее попросту не поднимется рука. "Убить человека – дело сложное, и дано не каждому" – говорила себе Она. Под пуховиком груди касался обрез со свинцовым прикладом. Заряженный мелкой дробью. И курок уже взведен. Но рука никак не могла подняться к нему. Она ерзала по кровати, врезаясь то в Её бедро, то в его. Перекрестие их рук наровило скрутиться и перепутаться. Но с первым прикосновение Её локтя к его предплечью, с его коротким и тихим полным боли стоном, руки обоих ушли в стороны. "Дай еще минуту посижу, а затем принесу бутылку, – Ассар не сразу смекнул о чем Она, но еще до того, как Она продолжила, взглянул на блюдце с гашишом, покоящееся рядом – Будем дуть".

.

.

Она вновь оказалась в дверном проеме. В одной Её руке была пустая бутылка от полулитровой Кока-Колы. В другой был тот же стакан, что и раньше, вновь заполненный водой, но теперь дышащий столбиком пара. Немой вопрос исчез со словами "Это горячая. Здесь проблемы с водопроводом. Выбирать не приходится". Ассар принял и бутылку и стакан, из кармана пуховика к нему выбралась зажигалка. Он пару раз глотнул воды и начал выжигать сбоку бутылки отверстие. Ками отрывала от небольшого рулона золотистой фольги, что выбрался из того же кармана, ровный квадратик, в котором зубочисткой стала выкалывать дырочки. "Я думал, ты не употребляешь?!" – Ассар на середине слов понял, что вполне может ошибаться, что воспоминания о Ками имеет смутные и уверенным быть нельзя. Но Она не воспротивилась, стало понятно, что этот факт о Ней правдив. "Когда весь мир сошел с ума, когда все вдруг решили плавать в Мертвом Море, трудно хоть иногда в нем не умыться – Ками чеканила слова, которыми оправдывала каждый свой напас, каждый раз, когда до него опускалась. -Человек – животное стадное. Даже если ты паршивая овца, необходимо порой почувствовать себя частью толпы". Ассар слушал, не скрывая насмешку. В Её словах он видел и лицемерие и напыщенную глупость, выдающую себя за мудрость. "Лучше бы не спрашивал. У каждого нарколыги своя причина долбить. И у каждого она тупая и неинтересная. Только спиваются от горя. Долбить начинают по глупости". Ками хотела было на него обидеться, или вновь его пнуть, но слова его Она и сама не раз себе говорила. Вновь румянцем завопил стыд на Её щеках. Фольга закрепилась на горлышке, в небольшой ямке, что она образовала, появился башик гашиша. Губы Ассара спешно прижались к выжженному им отверстию, а зажигалка обволокла коричневый ком. Прозрачная пластмасса наполнилась изнутри туманом. Ассар зажмурился. Ками поторапливала его надвинувшимися к глазам скулами. В каморке запахло нежным не горьким дымом. Гипсовый Пастернак, как заметила Ками, отвернулся от них куда-то в стену.

.

.

Туман. Маленькая каморка выросла в сотню раз. Стала казаться невыносимо просторной. Отвратительно пустой. Кровать легким скрипом будто иронично посмеивалась над сидящими на ней. Пуховик закрыл собой от дыма Пастернака. Обрез при падении отколол ему вторую бровь. Избитый современным миром поэт стараниями девичьих рук уткнулся лицом в пол. Его осуждающий взгляд больше не мог терроризировать ни накуренную Ками, ни рассеянные в дыму стены. Ассар царапал ноги через мантию бога. Ассар тянулся языком к подбородку, следуя позывам зуда, вычесывая широкий местами желтый язык о твердые волоски щетины.

"Ты убил мою сестру.. – Ками уставилась в мокрый подбородок, в пузырьки слюны на волосках и уголках рта. – Гаури. Её так звали. – последовала пауза, тихий диалог с самой собой, и такое же монотонное продолжение, – Не ты лично. Но из-за тебя". Ассар сперва заговорил с языком наружу, но поспешно всунул его на привычное место: "Ты рехнулась видимо. Я никого не убивал. Был разве что один...". Мокрый подбородок утерся рукой. Ками потеряла его из виду, моргнула и точно так же уставилась на его руки: "Твои руки! Что с ними? Сколько ты уже сидишь?". Ассар не видел на руках ничего примечательного, повертел их перед своим лицом – нет, ничего. Ками переборола себя, потянулась пальцем к нему. Ногтем прошлась по гноящейся ране. Боль ударила в висок, Ассар вздрогнул , страдальческим криком зашумели отзвуки эха. Картина заслезилась. Он вдруг понял, что видит мир размытым. Его руки, лицо Ками, Пастернак, укрытый курткой...краски стерты мокрой тряпкой. А его глаз, что казалось беспрерывно открывается и закрывается, на самом деле давно закрыт и даже засох. В один момент ему открылось все. Матом и проклятиями он сел на измену. Зашагал, цокая сандалиями. Завздыхал, заохал. "Давно?" – повторила Ками. Ассар застыл на месте. Он пытался вспомнить. Вспомнить, хотя бы когда дыры пошли гноем. Но даже вчерашний день не появлялся ни единым кадром. "Мы давно знакомы? – Ассар обернулся, зашагал к Ней, схватил Её горло: Мы вообще знакомы?"

Она не успела среагировать. Дыханье остановилось под подбородком, образовав воздушный ком, растущий и краснеющий. Пальцами Она вцепилась в душащие руки, начала хлестать кулаком ему в пах, но цепкий хват становился лишь сильнее. Начало темнеть в глазах, затуманенный мир стал моргать кромешной тьмой. Раз, два...на третий Её шея задышала вновь. Ассар бросил Её, Ками со звоном рухнула назад, ударившись затылком о стену, распластавшись по кровати. Череда глубоких вдохов, и, не вставая, не двигаясь, Она сказала в потолок: "Мы вместе учились. А три года назад, когда мир только начал сходить с ума, ты....меня обхаживал. Мы учились на разных курсах, ты был старше. Прогульщик и, как поговаривали, барыга. Естественно, ничего не было. Но ты был в квартире моей сестры. Ты рассказал о том, что она неплохо зарабатывает, своим "друзьям", при мне рассказал, так что я знаю точно, и вот через неделю Гаури похищают. А через четыре недели она подходит ко мне у моего подъезда и просит взаймы. Угрожает ножом. Трясется в ломке. Ты убил мою сестру. Пожалуйста, дай мне убить за это тебя".

.

.

"8 часов я работаю. Это время я помню отчетливо. Что происходит в остальные 16...теперь я уже не уверен. Я не помню, где бываю, с кем вожусь. Я не помню тебя, лишь припоминаю. Кажется, что вечерами я вижусь с дочерью, но теперь абсолютно ясно, что это невозможно. Сколько я так существую? Целый год? Три? Последнее воспоминание – с тебя всё началось. Точнее на тебе все кончилось. Кончилась жизнь и началось существование. Лишь 8 часов в день я это я. На остальные 2/3 я – выдуманный. Не тот, каким родился. Это больше половины. Выдумка стала большей правдой, чем истина" – Ассар ходил взад-вперед, активно жестикулировал, прятался от размытого взгляда Ками. Та лишь успела бросить "У тебя нет дочери. Никогда не было". Но он Её не услышал. В нависшей тишине Ей послышалось, будто кто-то еле заметно бубнит. Она пнула пуховик в сторону. Подняла и Пастернака и обрез. Всмотрелась в лицо поэта. В искусственно белого цвета впадины вместо бровей. Гипсовые мешки под глазами. Его губы зашевелились и громогласно процитировали собственные строки: "Дик приём был, дик приход, еле ноги доволок". Она улыбнулась. Поцеловала поэта в сухие губы. Его лицо, мельтешащий Ассар – все было откуда-то из прошлого. В рассеянном взгляде потекли воспоминания.

.

Вспомнились интернациональные будни третьего курса. Студенты по обмену. Турок, пытающий надежды в завоевании Её сердца. Владеющий языком в совершенстве, строчащий прозой, и с ужасным акцентом. Его вечная манера напихать вводных слов перед главным. Умиляющие тяжбы сказать «опять же», произнося «Опиат Ж». Ками так себя и стала именовать – Опиат Ж, галлюциноген с сочным вишневым вкусом. Вкусом, которого турок так и не попробовал.

.

Затем выплыл в памяти первый курс Мальчик-одногруппник, который сходил с ума от Ёе лица. Тревожно хватающий руку в разгар университетских пар, и шепотом, прижавшись губами к Ёе раскидистым кудрям там, где пряталось ухо, выговаривал:

.

Молю тебя, но слух глух,

А нрав твой так лих,

Что даже страх стух,

Даже стих стих.

.

Ками боялась. Мальчик казался Ей слабым. Хрупким. Его внимание было приятно, но не более. Ками боялась разбить хрупкому парню хрупкое сердце. Так, впрочем, и вышло. Опиат Ж довел мальчишку до продольных полос на предплечьях. Водопада по деревянному столу, озера на Её фотографии. С тех пор широкая улыбка спряталась в вишневый комок. Потом вспомнился Ассар. Ночь, в которой Она оказалась в шаге от падения в пропасть. Ссора. Еще одна. Потеря родных. Одного, второго, всех. Пропасть, которая все-таки Её настигла.

Ками нацелила дуло обреза на носящегося по каморке Ассара, пыталась успевать рукой вслед за ним, чтобы он всегда был в прицеле. Дабы желаемое каждую секунду Её жизни было на расстоянии в одно движение одного пальца. «Ты – дикий!». Ассар оглянулся, замер, зашагал к кровати, встал на колени так, что обрез был всего в паре сантиметров от его лица: «Я ведь даже не против. Смотри, вот он я. Стреляй. Вот только ты слабая». Ками почувствовала, что плачет. Преодолевая тяжесть огрустнелых скул, Она улыбнулась и сказала: «Тыщ....и мозги твои по всем моим стенам». Без усилий Ассар забрал у Неё оружие. Повторил «Ты – слабая». Встал с колен. Отвернулся. Ками, пытаясь уголками губ все-таки удержать грусть внутри, звонко закричала: "Борис Пастернак. Эммъ, название не помню:

.

Дик приём был, дик приход,

Еле ноги доволок.

Как воды набрала в рот,

Взор уперла в потолок.

.

Ками всмотрелась вверх, в крышку Её каморки. Захотелось до нее дотронуться, стало казаться, что потолки люди только за тем и придумали, чтобы иметь возможность прикоснуться к небу. Ведь на всех высотах всех гор и утесов небо лишь воздушно. Его можно и видеть и слышать и даже попробовать на вкус, но не потрогать. Она вспомнила язык, что ползал по подбородку, вынула свой. Ей захотелось попробовать на вкус её собственное небо. Покрытую трещинами и налетом гари известку, что нависла прямо над Ней. Ками встала на кровать, задрала голову, слегка покачнулась, но не упала. Её поймал Ассар. Теперь, когда Она была на высоту кроватных ножек и матраса дальше от пола, их рост стал совпадать. Полушепотом он сказал Ей то, что Она хотела услышать: "Я позволю тебе убить меня, даже помогу. Но тебе придется дать мне кое-что взамен".

.

.

Зачем ты осталась? Вся твоя стая улетела на Юг. Почему ты не летишь следом? Зима закуёт тебя во льдах, тебя изловит охотник. Набьет твоими перьями подушку, будет видеть на ней серые сны Съест твою плоть недоваренной, заполняя живот еще кровоточащим белым мясом. Твои кости он отдаст собаке. А, может, он посадит тебя в клетку, заставит петь по щелчку пальцев....вот только жаль, что ты не певчая птица/

.

.

День переходил в вечер, облака харкались снежными хлопьями. Сугробы отъедали бока. Ботинки тонули в снеге до самого асфальта, ширина сандалий позволяла идти по поверхности, не проваливаясь. Метель насиловала облаченное в белый шелк тело холодом. Пуховик же вполне справлялся с морозными струями воздуха. Закутавшись в шарф до самых глаз, Она щурилась и шла следом. Там, под шерстяной вязью, скрывающей вишенку губ, она беззвучно читала стихи некогда влюбленного в нее студента: