Текст книги "Реквием для хора с оркестром"
Автор книги: Антон Твердов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Двое с Гошей были давно знакомые Никите Вадик и Олег Сорвиголова, который, как хорошо было известно Никите, получил свое прозвище из-за того, что на протяжении всей своей бурной жизни перенес больше десятка сотрясений головного мозга самой разной степени тяжести.
– Ты чего здесь? – спросил Никита Гошу. – Ко мне, что ли, ехал?
– К тебе, – ответил Гоша, глядя почему-то вовсе не на Никиту, а на Анну, медленно отходящую за широкую спину Никиты.
Никита хотел сказать что-то еще и даже открыл для этого рот, но тут заговорил Олег Сорвиголова.
– Короче, такой базар есть, – сипло проговорил Олег. – Даже не то чтобы к тебе, а к твоей телке…
Для Никиты в обращении «телка» не было ничего необыкновенного, а вот Анна от внезапной обиды даже забыла свой страх.
– Позвольте! – тонким голосом воскликнула она. – Потрудитесь разговаривать со мной в более уважительном тоне.
– Базар такой, – даже не посмотрев на Анну, продолжал Олег. – Ты, Никита, реально тебе говорю, нормальный свой пацан. Все понятия разбираешь, с нужными и хорошими людьми дружишь… – Тут Олег кивнул на Гошу Северного, и Гоша произвел всем туловищем короткое движение – вроде бы как раскланялся. – С людьми правильными дружишь, говорил Олег. – Но прошел слух, что ты с братвой прощаться решил.
Никита, который начал уже кое-что понимать, немного растерянно посмотрел на абсолютно непроницаемое лицо Гоши.
– Так вот, – подал голос теперь Вадик. – У нас так не делается. Если ты с братвой, то ты с братвой до самого конца. Пока это… не шмальнут или пока по старости и немощности не завяжешь. Врубаешься? По старости и немощности. А то как это получается – ты пацан еще молодой и вместе с этим – много знаешь такого, чего не полагается знать… Нет, если ты с нами, тогда все в порядке – мы уверены, что рот у тебя на замке. Но вот если ты отколешься от братвы…
– Не понял, – перебил его Никита, низко опуская голову и поводя крутыми плечами, – угрожаешь, падла?
– Никита! – вступил Гоша. – Ты же сам знаешь, ты мне как брат родной. Вместе с тобой выросли, вместе по одному делу шли… – Видимо, для того, чтобы придать больший вес своим словам, Гоша сильно подался вперед и прижал руку к левой стороне груди – где у всех нормальных людей должно находиться сердце. – Послушай моего совета, дай этой лярве от ворот поворот. Я тебе, как друг…
– Позвольте! – тоненько взвизгнула Анна, тряхнув своей великолепной золотистой гривой. – Ваши манеры просто нетерпимы. Это же нонсенс!!!
Никита и трое приехавших братков заозирались.
– Нет там никого… – хрипло проговорил Гоша, снова переводя взгляд на Анну. – Я вот о чем кричу – каждый человек сам за себя отвечает. И не хрена пацанов сманивать непонятными базарами. Никита! – Тут Гоша посмотрел на Никиту. – В последний раз предупреждаю, как друга!
Проговорив эти слова, Гоша вроде случайно отвел в сторону полу своего пиджака, продемонстрировав присутствующим – а в первую очередь Анне и Никите – большой пистолет в нагрудной кобуре.
Анна испуганно взглянула на Никиту. Гоша и двое братков – Вадик и Олег Сорвиголова – не сводили с Никиты глаз.
Оглянувшись по сторонам, Никита сплюнул себе под ноги и, безуспешно попытавшись подыскать какие-нибудь слова, поморщился и выругался. Анна охнула. Никита заглянул в ее глаза, и в душе его вдруг мгновенно возникла уверенность.
– Не понял? – переспросил Гоша.
– А чего тут не понять, – твердо проговорил Никита. – Грызи кочерыжку, убогий. Турусы тут разводить… Иуда хренов. Я тебе, как другу, а ты, падла…
Гоша растерянно улыбался. Он явно не ожидал такого поворота событий.
– Ну, ты… – предостерегающе выговорил Вадик. – За базар и ответить можно… Ты, Никита, хорошо подумал?
– Хорошо он подумал! – выскочила вперед Анна. – Он решил порвать со своей прошлой жизнью и сбросить с себя груз прошлых ошибок.
– В натуре, – подтвердил Никита.
– Как знаешь… – зловеще выдохнул Гоша и медленно-медленно потащил из кобуры неправдоподобно большой пистолет.
В дальнейшие мгновения Никита не думал ни о нем. Отточенный годами бандитской жизни инстинкт взметнулся в нем. Инстинкт швырнул его вперед, инстинкт же заставил мощное тело Никиты двигаться молниеносно. Никита поднырнул под занесенным кулаком Вадика, но добраться до предателя-Гоши все-таки не успел. На пути его возникла откуда-то туша Олега Сорвиголова. Олег обхватил Никиту поперек туловища, как делают страстные, но грубоватые любовники перед долгим поцелуем, и сильно ударил лбом в переносицу.
Анна вскрикнула. Никита отлетел в сторону и наткнулся на каменный кулак Вадика, который врезался в его челюсть так мощно, что Никита как подкошенный рухнул на колени и замотал головой, словно бык, отгоняющий слепней.
– Вот так, – возник в сыром ночном воздухе голос Гоши Северного. – Не надо было рыпаться. А теперь телку…
Расслышав последние слова, Никита зарычал и вскочил на ноги. Вадик снова бросился на него, но Никита мгновенно отпрыгнул в сторону, а когда Вадик пролетел мимо него, зарядил тому каблуком ботинка под колени – Вадик с проклятиями ухнул в ближайшие кусты.
– Держи ее!
Никита развернулся на эти слова – Олег Сорвиголова, схватив Анну за волосы – за прекрасные золотистые волосы, тащил девушку к угрюмо молчащей машине. На потном лице Олега застыла ухмылка. Никита шагнул к нему и, отметив долетевший откуда-то сбоку голос Гоши:
– Сорвиголова! В машину ее, суку, тащи! – вдруг вспомнил, что в руках у него зажата массивная астролябия.
Никита широко размахнулся.
Олег Сорвиголова поздно заметил Никиту. Возможно, он вообще его не заметил бы, если бы не предостерегающий окрик Гоши – но и в том и другом случае ничего сделать не смог. Позолоченная махина астролябии со свистом рассекла стылый воздух и тяжко опустилась на знаменитую голову Олега.
Олег раскрыл рот, выпустил золотые пряди и снопом повалился на асфальт.
Тяжело дыша, Никита посмотрел на астролябию в своих руках. Позолоченные лопасти были неисправимо изувечены. Потом перевел взгляд на неподвижно лежащего на земле Олега, вокруг головы которого стремительно расплывалось темное пятно.
– Это неслыханное безобразие! – вывел его из ступора пронзительный голос Анны. – Государство, которое дает возможность каждому добропорядочному гражданину право на самосовершенствование, кажется, забывает о наличии индивидуумов, которым незнакомо само понятие моральных принципов… Государство…
Неизвестно что наговорила бы поколебленная в своих светлых убеждениях девушка, если бы ее не прервал хриплый голос Гоши Северного:
– Ну хватит, бляди! Доигрались!
Никита повернулся к Гоше и прежде его самого увидел черное и смертельно опасное дуло пистолета, направленное прямо ему – Никите – в грудь.
– Хватит, – повторил Гоша. – Доигрались. Не ожидал я от тебя, Никита, такой херни, не ожидал. Пахан наш, Женя Петросян, говорил мне: не дави слишком сильно на пацана – то есть на тебя, – не дави… Он сам образумится, нужно его только на правильный путь наставить. А ты вон как…
Гоша указал глазами на безмолвное тело Олега Сорвиголова.
– И теперь, – вздохнув, продолжал Гоша, – мне не остается ничего, кроме…
Передернув затвор, Гоша не договорил. Да и не имело смысла договаривать.
– Гоша, – сглотнув слюну, позвал Никита. – Ты чего?
– А того, – деревянным голосом сказал Гоша и прищурил левый глаз. – Ты железяку-то брось… Все равно тебе не понадобится…
Никита шевельнул правой рукой. Гоша скосил глаза на полетевшую в кусты астролябию – и в этом была его ошибка, в которой не раз раскаивался и он сам, и не подозревающие об этом печальном случае официанты многих ресторанов, которые на протяжении всей последующей Гошиной жизни не раз и не два имели неосторожность предложить Гоше в качестве блюда к завтраку «яйца всмятку».
Как только Гоша на мгновение отвел от него глаза, Никита прыгнул вперед и нанес мощнейший удар ногой Гоше между ног. Гоша выронил пистолет, свел вместе колени, закатил глаза к равнодушному небу и тихо-тихо что-то пропищал, перед тем как ничком свалиться к подъездным ступеням.
– Готово, – хрипло сказал Никита, поворачивая к Анне.
– Готово! – ухмыльнулся невесть когда успевший покинуть место своего приземления Вадик.
Никита отступил назад, стараясь понять, куда подевалась Анна, – и пропустил тот момент, когда Вадик размахнулся астролябией. Старинный позолоченный прибор второй раз за минуту взлетел в ночном воздухе и опустился прямо на темя Никиты.
Ослепительной вспышкой разорвалась темнота, и Никита почувствовал вдруг, как ноги и руки отказали ему, словно бы отделившись от его туловища, мгновенно и слаженно, как будто осознав, что в них отпала всякая необходимость. Никита хотел вскрикнуть, но не смог произнести ни звука в пузырящейся золотыми отблесками радуге, в которую внезапно превратилась вспышка, ослепившая Никиту сразу после удара по голове. Чтобы хоть что-то сделать в эти страшные мгновения, Никита попробовал по шевелить своим туловищем – и это у него получилось. Секунду спустя он уже плыл по радуге, извиваясь на манер сперматозоида, плыл быстро, словно от чего-то спасаясь или к чему-то стремясь. Какие-то отрывочные звуки долетали до него из того мира, который Никита еще пару секунд назад считал родным:
– Нонсенс! – голосил пронзительный женский голос. – Что же происходит в конце концов? Почему стражи порядка не на месте преступления? Государство, в котором до сих пор можно найти индивидуумов, подобно… Никитушка! Что же они с тобой сделали? Сучары гуммозные! Волки-и-и… – Окончание женского вопля накрутилось на вибрирующую спираль милицейской сирены и утонуло в переливающихся волнах радуги, по которым Никита катился, уже не прикладывая к этому никаких усилий – все быстрее и быстрее.
Когда движение стало невыносимо быстрым, Никита замер, словно со всего размаху врезавшись во что-то мягкое и влажное. И тогда на него навалилась спасительная черная пустота.
Глава 2
Пробуждение давалось Никите с большим трудом – как будто он сдирал с себя глухое ватное одеяло, а за этим одеялом было еще одно, а потом еще одно, и груз бесконечных удушающих одеял тяжело давил на Никиту, сковывая руки и ноги…
«Постойте? – подумал он вдруг. – Какие руки и ноги, если у меня руки и ноги давно отвалились?»
Никита открыл глаза, пошевелился и первым делом заметил, что все положенные человеку при рождении конечности у него присутствуют. Сразу после этого Никита определил, что лежит на какой-то твердой ребристой поверхности, а над головой у него низкий потолок и ярчайшая электрическая лампочка, забранная в намордник из ржавого железа.
Никита рывком поднялся и сел, свесив ноги… ну да, с нар. Обычные тюремные нары, зарешеченное окно, за которым пухла безмолвная чернота.
– КПЗ, – сказал Никита сам себе и тут же заметил, что он находится в камере не один.
– Здорово, братан, – проговорил сидящий, обняв колени, на нарах у противоположной стены здоровенный дядька с переломанным во многих местах носом. – Очухался наконец?
– Очухался, – подтвердил Никита. Последние события вдруг промелькнули перед его глазами с такой молниеносной скоростью, что Никита даже поморщился, ощутив что-то вроде тошноты.
«Анна! – подумал он. – Менты… Сирена голосила, когда я вырубился. Значит, менты подоспели. С одной стороны, это хорошо – Анну они спасли. А с другой – довольно-таки хреново, потому что меня, судя по всему, поластали. Эх ты, мать твою… Надо же так глупо вляпаться. Теперь и моя судимость всплывет… И еще кое-что из последних подвигов. Если адвокаты не постараются, меня надолго упечь могут… Да какие на хрен адвокаты! Теперь Петросян злой на меня как черт! Я же против братвы попер…»
Никита помотал головой, и мысли его приняли несколько другое направление.
«Странно все-таки, что меня сразу на хату кинули, – думал он, – а не в больничку. Видели же, скоты, что я без сознания… Или рана моя была настолько неопасна?»
Никита пощупал затылок. Голова как голова. Волосы, которые не мешало бы постричь, растрепались. Никакой даже шишки нет.
Справа от Никиты раздалось глухое покашливание. Он обернулся и, увидев, озадаченно сморгнул. Всего в нескольких шагах от него на нарах сидел самый настоящий негр, голый и черный, как лужа мазута. Электрическая лампочка мерцала на его коже маслянистым отблеском. Никита снова сморгнул – нет, негр не был совсем голым – его бедра были обмотаны куском материи – черной и поэтому почти полностью сливающейся с цветом кожи.
– Чего смотришь? – ухмыльнулся дядька с перебитым носом. – Черных никогда не видел?
– Нет, – признался Никита. – Никогда.
– Я тоже – так близко, – сказал дядька. – А этот вообще какой-то дикий. Смотреть страшно…
– Ага. – Никита согласился и с этим, хотя вообще-то на дядьку с его изувеченным носом смотреть было не менее страшно, чем на негра.
– Сидит и глаза таращит всю дорогу, – продолжал дядька. – Зверюга. Не иначе как за людоедство посадили.
– Вряд ли, – с сомнением сказал Никита. – Мы же не в Африке. Он, наверное, студент какой-нибудь…
Негр, словно догадавшись, что разговаривают о нем, выкатил глаза, страшно оскалил зубы и хрипло прокаркал:
– Макамба! – при этом руками сделав в воздухе молниеносное движение, как будто кого-то душил.
«Да, – подумал Никита, глядя на страшного негра, – пожалуй, что и за людоедство».
– Вот и я говорю! – воскликнул дядька. А потом, присмотревшись, спросил у Никиты: – А тебя, вообще, как кличут?
– Никитой, – отозвался Никита.
– А я – Гмырь. Слыхал?
– Слыхал что-то такое, – подумав, ответил Никита. – Только не это… не обижайся, но я вспомнить не могу – где именно. Меня ведь по башке шарахнули так, что я не помню даже, как меня мусора поластали. Первый раз очнулся – только здесь.
– И я, – неожиданно проговорил Гмырь и потер указательным пальцем расплывшуюся в пол-лица переносицу. – Понимаешь, нажрался с братвой в «Славянском базаре», а потом… вроде разборка какая-то началась. Пальба, грохот… Дальше ничего не помню. Вчера открываю глаза, а на меня эта рожа смотрит…
Гмырь кивнул на негра, а тот клацнул зубами и снова прохрипел:
– Макамба!
– Во-во… Я уж думал, что поехал умом. Вроде место привычное – камера, а ничего понять не могу – негр, прямо как из кино про Тарзана, да еще вон тот крысеныш…
Никита посмотрел туда, куда кивнул ему Гмырь, и увидел четвертого обитателя камеры. Им был низенького роста мужичок в клетчатом строгом, хотя и порядком растрепанном костюме. В облике этого мужичка не было ничего примечательного, кроме, пожалуй, постоянно бегающих глазок. Мужичок сидел в углу камеры неподвижно, скорчившись, а глазки его метались из стороны в сторону, будто в камере гудел целый рой мух, и мужичок отслеживал движения каждой отдельно взятой.
– Эй! – гаркнул Гмырь, повернувшись к клетчатому мужичку. – Ты кто?
Мужичок вскинул маленькую голову и залопотал что-то на абсолютно незнакомом Никите языке. Впрочем, одно слово, несколько раз проскользнувшее в мяукавшей речи клетчатого, Никите показалось знакомым – «американа».
– Бормочет, как поп над покойником, – прокомментировал Гмырь. – А о чем – хрен его разберет.
– Говорит вроде, что американец, – неуверенно произнес Никита.
– Да ну? – удивился Гмырь. – А ты по-ихнему понимаешь, что ли?
– Макамба! – каркнул из своего угла негр.
– Не понимаю, – поморщившись, ответил Никита. – Я вообще ничего не понимаю… Ты это… говорил про кабак что-то?
– Ага, – подтвердил Гмырь, – кабак. «Славянский базар». Да ты что, братан, – это ж самый известный кабак в нашем городе!
Никита почесал в затылке. Вообще-то он неплохо знал саратовские рестораны, но среди них не было ни одного с таким названием. А название-то, кажется, знакомое… Где это он его слышал?
– Ну, ты даешь! – загоготал Гмырь. – Ты что – не местный? А я-то тебя поначалу за братка принял…
– А я он и есть, – огрызнулся Никита.
– Да? – гоготал Гмырь. – Какой же ты браток, если ты «Славянского базара» не знаешь? Под кем ты ходишь вообще?
– Женя Петросян пахан у нас…
От неожиданности Гмырь даже смолк на секунду, но, справившись с приступом естественного изумления, загоготал еще громче:
– Петросян? Евгений Натанович? Тогда у меня пахан – Юрий Никулин. Нет, брат, зря тебя все-таки на хату сразу кинули. Надо было тебе в больничке отлежаться. У тебя, видать, мозга за мозгу заехала…
– Оборвись, – чувствуя закипавшее внутри глухое раздражение, посоветовал Никита. – Ты-то сам кто такой? Я в Саратове всех знаю, а твою морду похабную ни разу не видел…
– В Саратове? – расплылся Гмырь в ухмылке. – Какого же хрена ты в Москве делаешь?
– Чего?!
– Я нажрался в «Славянском базаре», – пояснял Гмырь, – там меня повязали и сюда привезли. Значит, я в Москве и нахожусь. За каким хреном меня мусорам в Саратов тащить? Я там и не был ни разу.
– Макамба! – снова прокричал негр, который, видимо, в этой камере исполнял обязанности часовой кукушки, подающей сигнал через определенные промежутки времени.
– Заткнись ты! – рявкнул на него Никита, и негр смолк, тихо урча, как рассерженная собака. – Какая Москва? – вскочив с нар, воскликнул Никита. – Меня в Саратове повязали, значит, я в Саратове и нахожусь. И ты тоже. И этот Макамба…
– Макамба! – обрадованно завопил негр, услышав родную речь.
– И американец тоже! – Никита вытер со лба холодный пот и снова опустился на нары. – Ты меня не путай, – посоветовал он Гмырю, – у меня и так очко играет по поводу предстоящей беседы с гражданином следователем. Кажись, одного я грохнул, перед тем как меня вырубили…
Тут Никита заткнулся, сообразив, что наговорил лишнего – а откуда уверенность, что этот Гмырь не наседка? Или негр – вдруг его словарный запас не одно слово, а немного больше? В таком случае негр вполне может настучать следователю. Никому верить нельзя, а уж прежде всего – вот этому встрепанному клетчатому мужичку с его бегающими из стороны в сторону глазками.
Никита прилег на нары. Гмырь что-то еще говорил ему, презрительно усмехаясь, но Никита не слушал. Анна, Гоша Северный, Олег Сорвиголова – все это кружилось перед глазами Никиты, не давая ему покоя, – странно знакомое погоняло «Гмырь», встрепанный клетчатый, макамба…
– Макамба! – тоскливо позвал из своего угла негр, и Никита снова провалился в душное небытие.
Несколько минут он лежал, не ощущая почти ничего. Потом пришел к нему странный сон – будто заскрипела железная дверь, которую он, кстати, не заметил, когда был еще в сознании, и появившиеся в камере двухголовые мужики с обнаженными ножами невообразимых размеров стащили с нар упирающегося Гмыря и уволокли его. И негр Макамба, увидев двухголовых, будто бы побледнел от испуга настолько, что стала отчетливо видна его черная набедренная повязка, и клетчатый будто визжал на своем языке что-то непонятное.
Снова заскрипела железная дверь, и Никита проснулся.
А проснувшись, первым делом он повернулся к нарам, на которых лежал Гмырь, с целью рассказать последнему подробности странного сна – все-таки Гмырь хоть и был неприятным типом, но говорил по-русски, а не лепетал что-то на неизвестном языке и уж тем более не кричал – макамба!
– Макамба! – приветствовал негр проснувшегося Никиту.
– Пошел ты на хрен малой скоростью, – отозвался Никита и вдруг осекся, заметив, что никакого Гмыря в камере нет.
Негр Макамба сидит в своем углу, клетчатый мужичок нахохлился, как курица и, кажется, спит, а Гмыря нет. И двери – железной тюремной двери с кормушкой в верхней части – нет тоже…
«Как это так? – шевельнулось в обалдевшей голове Никиты. – Как может быть камера без двери? И окно какое-то странное… Как будто нарисованное. А Гмырь? Куда он подавался? Дернули на допрос, пока я спал? Да двери же нету…»
Тут мысли Никиты замкнулись в кольцо, и какое-то время он тупо пережевывал пришедшее ему на ум предположение о том, что дверь замаскированная, чтобы арестанты не смогли ее сломать.
– Макамба! – крикнул негр и прервал ход мыслей Никиты.
Никита встрепенулся.
Он вдруг вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах слышал это погоняло – Гмырь. Несколько дней назад – кстати, какой сейчас-то день? Или час? Никакого понятия о реально текущем времени Никита не имел, тем не менее продолжал свои мысленные рассуждения:
«Несколько дней назад я говорил с Гошей, – вспоминал он. – Сидели мы с ним за бутылкой, и я ему тогда сказал, что с братвой собираюсь прощаться, что завязываю. Он меня отговаривал, а я ему свое. Тогда он замолчал. Он еще как-то странно посмотрел на меня и перевел разговор на другую тему. Стал трепаться о каком-то московском авторитете, которого в кабаке свои же по пьянке завалили. Гмырь. Точно – он так и сказал – Гмыря завалили по пьянке свои пацаны. В кабаке. А кабак как назывался? Да, да, вот именно – „Славянский базар…“ Тогда как это я мог с Гмырем разговаривать, если того давно нет на свете?»
Никита приподнялся и тупо оглядел обитателей камеры – негра и клетчатого мужичка.
«А был ли этот Гмырь вообще? – пришла к нему в голову неожиданная мысль. – Может быть, и не было никакого Гмыря, а мне разговор с ним просто привиделся. Так бывает. Особенно, говорят, когда по башке получишь сильно. А мне этот Вадик астролябией засветил нехило. От души».
Тут Никита подумал о том, что таких отчетливых видений, как у него с Гмырем, наверное, вовсе не бывает. Или бывает? Никита все старался разобраться с грузом мучительных мыслей, которые путались, цепляясь друг за друга, – а тут еще и негр, словно чего-то испугавшись, начал орать без перерыва:
– Макамба! Макамба! Макамба!!!
Все это было так невыносимо, что Никита повалился на нары, закрыл уши ладонями и моментально вырубился.
Очередное его пробуждение было настолько необычным, что Никита склонен был предполагать, будто он вовсе не проснулся, а, напротив, – еще глубже погрузился в свой кошмарный сон.
Как только Никита открыл глаза, он убедился в том, что находится вовсе не в камере, а в какой-то громадной комнате, гулко громыхающей железом. Ни стен, ни потолка комнаты видно не было, впрочем, над головою Никиты тянулась тяжелая металлическая сетка, похожая на панцирную, но почему-то сразу было ясно, что это ни в коей мере не потолок. Но самое странное было в том, что Никита внезапно ощутил себя медленно бредущим куда-то в полутемные просторы комнаты в длинном ряду с другими людьми. Как могло получиться – чтобы он уснул в камере, а проснулся в колонне медленно и безмолвно бредущих людей, – Никита понять не мог.
Он споткнулся, только посмотрев себе под ноги, но тотчас выпрямился и пошел вперед, глядя в спину своего соседа.
«Прогулка? – вертелось у него в голове. – Ведут куда-то? Вертухаев что-то не видно. Ни одного… Как так может быть? Что это все-таки за тюрьма такая?»
До конца додумать эту мысль он не успел. Случайно подняв голову, он посмотрел туда, где – на расстоянии в добрую сотню метров – головная часть колонны немного изгибалась, так что можно было рассмотреть лица идущих впереди. От нечего делать Никита заскользил взглядом по этим лицам. А когда наткнулся на одутловатую физиономию Олега Сорвиголова, сначала не поверил своим глазам. Безумные и горячечные мысли закрутились в его сознании. «Олег тут! – думал, задыхаясь, Никита. – Значит, его тоже повязали… Значит, я его не убил астролябией. Но почему меня тогда здесь держат, если я его не убил? А его почему здесь держат, если он…»
Тут он смешался, но сквозь паутину серых запутанных мыслей сверкнуло ярчайшее воспоминание – Анна кричит… золотистые волосы намотаны на грубый кулак… где-то слева ухмыляющаяся рожа иуды Гоши Северного, зловещий и холодный отблеск пистолета…
– Суки, – пробормотал Никита и ни о чем уже больше не думал.
Он развел сцепленные за спиной руки, несколько раз разжал и сжал кулаки, глубоко вдохнул и выпрыгнул из строя.
Странно – кажется, никто не обратил на него никакого внимания. И вертухаев не было видно.
В несколько длинных скачков преодолев расстояние, отделяющее его от Олега, Никита схватил Сорвиголова за плечо и, сильно дернув, вытащил того из строя. Олег стоял, не поднимая сцепленных за спиной рук, бессмысленно глядя припухшими и совершенно неподвижными глазами куда-то в только ему одному известную точку полутемного пространства металлической комнаты.
– Узнал меня? – заорал прямо в лицо Олегу Никита. – Узнал?!
Тот ничего не ответил, все так же покачиваясь. Колонна людей плыла мимо них, ничего не замечая, не останавливаясь, похожая на бесконечную ленту конвейера.
– Что с Анной? – крикнул Никита. – Чего молчишь, гад?
И не в силах больше сдерживаться, он размахнулся и влепил кулаком прямо в переносицу Олега. Тот кувыркнулся и полетел назад, на мгновение смяв безмолвную колонну, а потом, поднявшись, вместо того чтобы броситься на Никиту, пристроился в образовавшийся прогал между каким-то низеньким оборванцем и двухметрового роста негром, очень похожим на знакомого уже Никите Макамбу.
Никита замер с открытым ртом. Олег, опустив голову и сцепив за спиной руки, поплыл дальше, не обращая на Никиту никакого внимания. Поведение Олега показалось Никите настолько не укладывающимся ни в какие рамки, что он отступил на шаг назад и растерянно заозирался, совершенно не имея никакого понятия о том, что ему сейчас делать…
«Это сон? – пытался сообразить Никита. – Я еще сплю или уже?..»
Но в неведении он оставался недолго. Услышав какое-то движение сзади, Никита обернулся, а обернувшись, немедленно обалдел – прямо к нему неслись, подпрыгивая на металлическом полу, трое двухголовых мужиков в каких-то удивительных, никогда Никитой не виданных шароварах, с громадными кривыми ножами в руках – у каждого из мужиков было по две головы, следовательно, по две морды – и морды такие, что при одном взгляде на них становилось ясно, что мужикам ничего не стоит пустить в ход свои ножи.
«Это сон, – подумал вдруг Никита. – Просто сон, и все тут… Не может, чтобы это было на самом деле… Сон!»
Он улыбнулся и вздохнул, словно понял, что-то очень важное для себя. Душа его обрела устойчивый покой.
«А раз это сон, – продолжил свою мысль Никита. – Можно немного позабавиться…»
И, растопырив руки, Никита пошел на двухголовых.
Первый из троих двухголовых вырвался вперед – к нему-то и шагнул Никита. Двухголовый клацнул обеими своими пастями, продемонстрировав клыки размером в Никитину ладонь, и взмахнул чудовищным своим ножом, явно намереваясь не попугать Никиту, а снести ему голову. На мгновение в груди Никиты поселился неприятный холодок, но Никита тряхнул головой и ловко отпрыгнул в сторону. Ножище просвистел мимо, давая возможность Никите еще несколько минут побыть в пространстве странного, но очень увлекательного сна – почему-то Никита был уверен, что, когда лезвие ножа все-таки доберется до него, сон моментально оборвется.
Развернувшись к пролетевшему мимо него двухголовому, Никита секунду прикидывал по какой из двух челюстей лучше всего врезать, но потом решил действовать по-другому. Он подпрыгнул вверх, тренированное тело его взметнулось и сжалось в комок, а когда пошло на приземление, Никита выбросил вперед ногу, крепко приложив каблуком ботинка двухголовому по шее.
Удар был такой силы, что Никита ожидал увидеть, как двухголовый полетит вверх тормашками, по меньшей мере пару раз перевернувшись в воздухе, – но странный мужик только пошатнулся и тяжело опустился на задницу, выронив нож.
Захваченный азартом схватки, Никита поднял нож – нож оказался удивительно тяжелым и неуклюжим – и, развернувшись, едва успел отразить выпад второго из двухголовых, подбежавшего к нему. Рука Никиты тотчас онемела. Он едва не выронил нож, но вовремя перехватил его обеими руками – и снова бросился на двухголового, который уже получил подкрепление в виде своего приятеля.
Теснимый двумя уродами, ловко размахивающими парой чудовищных ножей, Никита отступал к стенке – все отступал и отступал, каждую секунду ожидая встретить лопатками холодное железо поверхности стены – и все никак не встречая, – пока не вспомнил, что никаких стен в этой комнате он не видел.
Двое двухголовых прыгнули к нему одновременно.
От ножа первого мужика Никита удачно увернулся, а выпад второго еле-еле успел отразить. Руки Никиты уже порядком устали, нож тянул их к земле, да и сам Никита уже не вполне твердо держался на ногах.
«Если это сон, – думал он, – то сон довольно странный. Какой-то… чересчур настоящий. Руки совсем онемели и пальцы болят… А если я чувствую боль сейчас, то что будет, когда они мне засадят ножик между ребер? Когда спишь, совсем по-другому все… В действительности я бы с такими верзилами никогда сражаться не стал бы… А у этих еще – шесть голов на троих и два ножика… Сон? Гмыря не было? Двухголовые мужики, утащившие его, просто мне приснились? И это все сон?.. Но…»
Страшный удар швырнул его вперед. Никита краем глаза успел заметить, что это – первый из двухголовых, чьим ножом он сражался, оклемался от удара и, подкравшись сзади, двинул ему между лопаток своим кулачищем.
Выронив нож, Никита полетел прямо в объятия к двоим, наступающим на него, но они вдруг расступились, а один из них поднял нож над своими двумя головами. Когда Никита понял, что этот урод собирается сделать, то закричал.
Но было уже поздно. Ничего сделать Никита не успел. Он упал на колени, и громко свистнувший в стылом и неподвижном воздухе нож единственным страшным ударом срубил ему голову.
Никите показалось, что он даже успел заметить, как неуклюже падало его собственное обезглавленное тело, а голова катилась по металлическому полу – и вся окружающая ужасная действительность мелькала перед его глазами – вверх-вниз, вверх-вниз, – пока кто-то из двухголовых не остановил это страшное мельтешение, подняв отрубленную голову Никиты в воздух – прямо за волосы, которые вообще-то давно надо было подстричь…
