Текст книги "Скотобойня"

Автор книги: Антон Сибиряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Скотобойня.

Оглушенная, сваленная с ног ударом пневматического молота, корова лежала на дне узкого оцинкованного резервуара. Теперь ее предстояло поднять, и вымазанный в крови человек – работник скотобойни – крепил на ногах животного тяжелую цепь.

– Зачем ты привел меня сюда? – зашептала Аленка, рукой придерживая огромный, похожий на ракушку, респиратор. Я знал, что она чувствует – то же, что и я, когда отец впервые привел меня сюда, желая познакомить с делом всей своей жизни. Это случилось три года назад, мне тогда исполнилось одиннадцать, а моя младшая сестренка была еще жива. Бегала по двору с малышней и чертила на асфальте дурацкие, кривые классики.

Смрад – вот что я почувствовал тогда. Зловоние, к которому невозможно привыкнуть.

Я посмотрел на Алену. Мы стояли рядом, на верхнем мостике, держась за перила, и я мог видеть только ее профиль. Ухо, пробитое четырьмя сережками, выбритый висок и тонкую шею. Мне нравилось в ней все, но больше всего я любил, когда она выставляла вперед подбородок – это значило, что все в ней кипело и спорило с окружающим миром, так не похожим на нее саму.

«Я привел тебя сюда, чтобы ты посмотрела, сколько бывает смерти. Когда ее так много, ты начинаешь привыкать»

Я мог так сказать, но боялся, что она не поймет. Полгода назад она потеряла сестру – слишком маленький срок, чтобы сравнивать смерть с конвейером скотобойни.

Я сказал совершенно не то, что собирался. Но о чем думал все эти годы.

– Вот бы нам заманить его сюда…

Она повернулась и уставилась на меня огромными, черными от туши глазами. Ей было четырнадцать, мы учились в параллельных классах, и я знал, что так краситься в школе ей запрещают. Как и носить кольца в носу и малевать черной помадой губы. Быть собой или быть тем, кем она стала после потери сестры, она могла только в свободное от школы время. Частенько я видел ее с подружками за хоккейной коробкой – они собирались шумной, пестрой компанией и оставляли после себя горы окурков со следами помады и помятые алюминиевые банки от коктейлей. Проходя мимо – серый мышонок – я всегда опускал голову и выцеливал на асфальте трещинки. А потом думал: как ей может быть интересно с этими разукрашенными пугалами, ведь они похожи на ворон, каркающих об одном и том же? Но сейчас, глядя в ее глаза, я понял: это нужно, чтобы не думать о сестре. Когда-то Алена была другой – прилежной девочкой и круглой отличницей. На спаренных уроках я любил смотреть, как в распущенных волосах ее путается яркое солнце.

– И что дальше? – Аленка посмотрела на подвешенную корову. Животное было без сознания, но все еще живо – я видел, как подрагивало тело. Рогатая голова лежала на полу, и от этого казалось, что шея коровы сломана.

– Сейчас работник возьмет нож и спустит ей кровь, – ответил я, зная, что она спрашивает не о корове. – Потом ее распорют и вывалят кишки в специальный бак.

– И куда их денут потом?

– Для внутренностей есть свой резервуар. Его я тоже хотел тебе показать.

– А ты бы смог? – спросила она. – Как твой отец… делать все это?

Я пожал плечами.

– Раньше думал, что не смогу. Тошнило. Теперь уверен, что смог бы.

– Как ОН? – она пристально посмотрела на меня. Но я давно привык выдерживать такие взгляды.

– Да, как ОН.

Я не знал, как она звала ЕГО, оставаясь наедине с собой. Я звал его Уродом. Газетчики – Мясником. Полицейские – серийным убийцей. Но как можно назвать того, кто убивает маленьких детей и разделывает их, как свиней? Как можно назвать того, кто сдирает с них кожу, отпиливает головы, а остальное оставляет на видных местах, так, чтобы родители непременно наткнулись на останки своих детей? Наверное, такому монстру сложно подобрать имя.

– Но никто не знает, кто он…

Я согласно кивнул, глядя, как работник скотобойни начал процесс кровопускания. Вязкая темная кровь широким веером полилась на дно резервуара.

– Если ты поможешь мне, мы это выясним.

Она долго молчала, рассматривая свои руки – с ногтями, покрытыми темным лаком, с ободранными кутикулами и заусенцами. А потом кивнула. Но так и продолжила стоять в тишине. Мне нужно было что-то говорить, но в голову лезли только ужасные мысли. И все же я начал их озвучивать, чтобы показать, насколько готов.

– Иногда, когда вспарывают коров, вместе с кишками из них вываливаются недоразвитые телята. Их тоже отправляют в отвал. Об этом все стараются молчать, чтобы люди лишний раз не забивали себе голову всякой ерундой, покупая кусок говядины. В супермаркете она ведь лежит на лотке, обтянутая пищевой пленкой. Как будто выросла на какой-нибудь грядке. О телятах мне рассказывал отец, сам я не видел.

Мы постояли в тишине, и я припомнил, как в первый раз набрался смелости заговорить с ней. Моя семья была на похоронах ее сестры: общее горе сближает. А после, на поминках, когда взрослые пили водку и закусывали жирными блинами, я подошел к Алене и сказал, что мне жаль ее сестру. Что мою сестру тоже убили и что все это сделал один и тот же мерзавец. Тогда она набросилась на меня с кулаками, так что взрослым пришлось нас растаскивать. Она расколотила мне бровь в тот раз. А потом, в школе, она подошла ко мне – не та приличная ученица, которой была, но панкушка в черных мотоциклетных перчатках и с рюкзаком за спиной, – и сказала, что помнит меня. Что ей хотелось бы прогуляться. Я не стал возражать, а шутливо почесал бровь. Но она, судя по всему, не помнила таких мелочей.

Это случилось несколько месяцев назад. И вот теперь мы притащились сюда.

Наша память похожа на детский паззл из кубиков, которые раскидал по комнате гукающий малыш. Прошлое нам помнится обрывками – подол маминого платья, отцовские руки, велосипедные рамы, фонтанчики в школьных коридорах. Мне кажется, из таких кубиков строятся целые эпохи, но малыш, живущий внутри, настолько игрив, что вечно ломает собранную картину, разбрасывает кубики, а некоторые и вовсе теряет. И мы обречены помнить прошлое таким – разобранным, потерянным, обрывистым. Малыш, живущий внутри меня, уже добрался до паззла с моей сестрой, и теперь, как бы ни старался, я не мог вспомнить ее лица. Помнил отдельные черты, но никак не мог собрать их воедино. Я знал, что Алена все еще отчетливо помнила свою сестру. И понимал, что с этим она живет каждый день – встает утром с кровати и видит перед собой ее лицо. Идет по дороге в школу и видит ее, идущую рядом. Сидит вечером перед телевизором и помнит, как рядом сидела ее сестра. Она умерла, но пройдет еще много дней, прежде чем она согласится уйти, а Алена согласится ее отпустить.

– Как ты думаешь это устроить? – наконец поинтересовалась она живым голосом.

– Пойдем, я тебе покажу.

Я повел ее по мостику в другое помещение, туда, где тяжелый, гнилостный запах был настолько силен, что слезились глаза. Все это время я находился без респиратора, но сейчас натянул его на лицо.

– Фуу, – прогундела Аленка, прижимая респиратор сильней. – Что это так воняет?

В этой части цеха находились баки с внутренностями забитых животных. Блескучие, с мостика они казались масляными пулями какого-то громадного револьвера.

– Сюда сваливают кишки. Вон в те большие баки, видишь?

Я указал на баки рукой, но, думаю, она и так поняла: больше тут ничего не было. Мой отец – грубый и дремучий – вычитал где-то, что смерть воняет, и при каждой возможности говорил об этом. Смерть воняет, сынок. Она смердит так, что ни с чем не перепутаешь. Если ты хоть раз чувствовал ее запах, ты всегда его узнаешь. И бла-бла-бла…

Он был прав: когда нашли мою сестру – с распоротым животом и отпиленной головой – смертью смердело за километр. А спустя несколько месяцев я увидел, как отец, стоя над умывальником, с остервенением оттирал руки металлической мочалкой. Кровь сочилась с его пальцев и стекала в сток. Тогда я понял, что запах смерти за столько лет пропитал его насквозь, и он старался от него избавиться.

– Как это… сможет помочь? – спросила Алена. Ее голос звучал тихо из-под прижатого респиратора.

– Мост над баками проржавел, его собираются менять. Отец говорил, что руководство тянуло до последнего, пока один из рабочих не расшибся – пол провалился, и он упал. Мы заманим сюда убийцу и сбросим в бак. Оттуда он ни за что не выберется…

– Но как мы его заманим?

– А как, ты думаешь, коров заманивают на убой?

Она пожала плечами. Откуда ей было знать?

– В стаде всегда есть бык-провокатор, их еще называют Иудами. Они умнее других: из раза в раз они внедряются в новое стадо, обживаются там и ведут коров на убой. Мы с тобой так же спровоцируем урода, – я осекся, поняв, что назвал убийцу засекреченным, спрятанным от чужих глаз именем. Но, помолчав, договорил: – Мы пойдем по следам наших сестер, восстановим их последние дни и поймем, как, где и почему… ОН выбрал именно их.

– Тот полицейский, – кивнула Алена, – я слышала, он говорил родителям, что, скорее всего, убийца выбрал мою сестру неслучайно. Что-то в ней привлекло его.

– Они были похожи. Наши сестры, – подытожил я.

– Ты думаешь, у нас получится?

– Попробовать стоит.

– А что… ну, что если он не человек? – спросила она, и я почувствовал ползущие по спине мурашки.

Иногда мне снились кошмары, в которых убийца моей сестры приходил и за мной. Он прятался под кроватью, и самое ужасное, что я об этом знал, но почему-то все равно ложился спать. И каждый раз кровать превращалась в гроб. Я лежал в нем недвижимый и мертвый, а Урод выползал из своего логова и вырастал надо мной. Он был похож на работника скотобойни, в респираторе и грязном фартуке. Он подтаскивал цепь и обвязывал ее вокруг моих лодыжек. Всякий раз я просыпался, когда понимал, что меня будут потрошить, как подвешенную за ноги козу. Лежал в поту, холодный и мокрый, а за окнами ветерок гнал по кронам деревьев легкую зыбь.

Разумеется, он не человек! Человек на такое не способен. Больная, вонючая тварь, которую не остановят ни угрозы, ни мольбы, ни воспитательные тюремные работы…

– Мы должны убить его, кем бы он ни был, – ответил я. И взял Алену за руку.

***

На следующий день я привел Алену домой. Отец был на работе, а маме было плевать на гостей: после смерти моей сестры она редко проявляла эмоции, превратилась в тонкую тень у плиты. Она ушла с головой в готовку и даже собиралась написать что-то вроде поваренной книги – слышал, как она говорила об этом отцу, а он нервно фыркал в ответ, прячась за газетой. Единственное, что интересовало мою мать последние несколько лет – полные кастрюли и забитый холодильник. Иногда она срывалась и готовила столько, что еда лежала неделями и портилась.

Когда мы с Аленой зашли в квартиру, мама снова была на кухне, жарила мясо, которое отец таскал с работы, не зная меры. Наверное, так он старался поддержать ее, чтобы она знала, чем себя занять.

– Сынок, это ты? – она не оторвалась от плиты. Никогда не отрывалась.

– Да, ма. Я не один, мы побудем немного, нужно подготовиться к завтрашней контрольной…

Алена удивленно посмотрела на меня. А я пожал плечами. В школе шли весенние каникулы, но для моей мамы время остановилось три года назад, и с этим тоже ничего нельзя было поделать.

– Вы голодны? – только и спросила она.

– Нет, мы пообедали в Макдональдсе.

– Хорошо.

Скажи я другое, она бы принялась пичкать нас макаронами по-флотски, от которых меня воротило.

Мы прошли в мою комнату, и я запер дверь на щеколду. И подумал, что еще никогда не оставался наедине с девчонкой.

– Вы жили вместе? – спросила Аленка, осматриваясь.

Вчера вечером я предусмотрительно привел свою берлогу в порядок: вытер пыль, смел крошки, убрал скомканную одежду в шкаф и спрятал туда же пластиковых солдатиков. В них я давно не играл, но никак не решался выбросить: они были частью детства, отколовшегося от моей жизни айсберга, медленно отплывающего вдаль.

– Мы… да, у нас была одна комната на двоих, – сказал я, вспоминая, как злился на родителей за то, что приходилось делить личное пространство с семилетней мелкотой.

– Вы дружили с ней?

– Дрались, – усмехнулся я.

– Мы с моей тоже, – кивнула Алена. – Так странно, да? Зачем мы это делали?

Я пожал плечами.

– Иногда я читал ей компьютерные сказки. Она называла меня Бэйсиком… – я помолчал, – никто не знал, как все обернется.

– Да, – согласилась она. – Никто не знал.

– Родители раздали почти все ее вещи. Я не знаю, что мы сможем тут найти.

– Тогда зачем мы здесь? – Алена подошла к компьютерному столу и коснулась пальцами темного жидкокристаллического экрана. – Она пользовалась им?

– Играла, в основном.

– Я думала, они все сидят в интернете. У нее не было страниц в соцсетях?

– Ей было семь…

– Не аргумент, – она нажала кнопку питания системника, и я услышал, как внутри загудели вентиляторы.

– Прошло три года, – напомнил я, но Алена уже склонилась над клавиатурой. Ее тонкие пальцы быстро застучали по клавишам.

– Смотри, – ткнула она в экран и развернулась ко мне. – Ну, что я говорила? Это она?

Я не мог поверить. С экрана на меня смотрела моя сестра. Фотография была незнакомой, обрезанной и увеличенной настолько, что рассмотреть задний план не представлялось возможным.

– Да, но…

– Это странно, – хмыкнула Алена. – Посмотри, тут отображается дата последнего посещения, – она подвела курсор к правому углу монитора. – Выходит, твоя сестра заходила на свою страницу… вчера?..

Я навис над столом, вцепившись в его крышку до ломоты в пальцах. Смотрел и смотрел на дату, как будто от моего взгляда она могла измениться.

– Какая-то ошибка, – прошептал я.

– Ошибки быть не может, эта соцсеть блокирует давно не использовавшиеся страницы. А эта все еще действует. Значит, кто-то ей пользуется.

Меня передернуло от такой возможности. Как будто я застал вора, роющегося в моих вещах.

– Если бы могли зайти к ней в профиль… – сказала Аленка и закусила губу. – Какой у нее мог быть пароль? – она посмотрела на меня. – Подумай.

Я пожал плечами. У нее был миллион увлечений, миллиард вариантов. Мы бы состарились, перебирая возможные.

– А что если нам написать ей? – предложил я и вздрогнул. Письма мертвецам. Так странно, люди умирают, а их странички в интернете продолжают жить.

– Я напишу от своего имени, – сказала Алена и занесла руки над клавиатурой. – А что писать?

– Ты думаешь это он? – спросил я. – Убивал их, а потом крал страницы в интернете? Для чего?

– А для чего он вообще убивал, ты знаешь? Зачем… так убивал? Я не сказала, что это он, но ведь ты сам предложил спровоцировать его. Вдруг это сработает? Я хочу сказать: ты ведь сам заварил все это, а теперь даешь задний ход…

– Напиши, – прервал я грубым тоном, – что мы знаем, кто он такой. И что лучше бы ему прийти на скотобойню вечером через два дня, а иначе мы все расскажем полиции.

Аленка хмыкнула.

– Глупо звучит. Почему мы не можем рассказать сразу?

– Потому что ты напишешь, чтобы он принес деньги.

Она вытаращилась на меня.

– Думаешь, он клюнет?

Я осторожно кивнул.

– Если это он, у нас будет два дня, чтобы разработать план. Мы заманим его на скотобойню и там убьем.

Но пока она писала сообщение и отправляла его, моя храбрость ускользала от меня, как змея от огня. Обратного пути не было – теперь не только мы смотрели в бездну, но и бездна всматривалась в нас.

Мы ждали ответа два часа, но письмо так и осталось непрочитанным.

– Мне пора домой, – сказала Алена. – Я оставлю свою страницу открытой – на случай, если нам ответят.

Я сидел на краешке кровати, когда она поднялась со стула и подошла ко мне. Легонько провела по взъерошенным волосам. И мне вдруг захотелось прижаться к ней и разрыдаться. Мне так опостылело плакать в одинокой ночной пустоте.

Что я должен сделать, чтобы остаться с тобой навсегда? – подумалось мне.

– Ты очень хороший, – прошептала она. – Если захочешь, я сделаю это с тобой. Займусь с тобой… этим…

Я взял ее за руку и посмотрел в глаза – снизу вверх, как люди смотрят на Господа, распятого на стене собора.

– Я должна идти, – смутилась она, и я выпустил ее ладонь.

– Будь осторожна, – сказал я. – Теперь он знает, кто мы...

***

Я проснулся посреди ночи от странного ощущения. Мне казалось, кто-то смотрел на меня, пока я спал. Но когда зажег свет – комната оказалась пуста. Щурясь, на ощупь я отыскал на прикроватном столике часы и поднес к глазам. Было три ночи. Компьютер я оставил включенным – на экране до сих пор оставалась открытой Аленина страница. Я пригляделся и заметил, что в углу монитора мерцает иконка входящих сообщений.

Стараясь не скрипеть половицами, я поднялся с кровати и подошел к столу. Мне было страшно. Меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают – как будто монитор был зеркалом, по другую сторону которого кто-то стоял.

Я убрал руку от мыши и трусливо подумал, что нужно вернуться в постель и оставить все до утра.

–Как ты собираешься убить, если боишься просто прочитать письмо? – зло прошептал я самому себе. Вернул руку на мышку и дважды кликнул по иконке сообщения.

Отправителем была моя погибшая сестра – улыбалась с фотографии, как могут улыбаться только дети. Я был бы счастлив узнать, что в раю есть интернет, но мне стукнуло четырнадцать, и я давно разучился верить чудесам. Она умерла, но гадкая тварь, убившая ее, все никак не желала с ней расставаться: с маниакальной привязанностью фетишиста наряжалась в ее одежды и пряталась за ее фотографиями.

Это был видеофайл. Как будто убийца проверял, как далеко я отважусь зайти.

До самого конца.

Я нажал на play и увидел темную улицу, раскисшую от первого мартовского дождя, припаркованные у обочин машины, далекий свет уличного фонаря. Услышал хрип чьего-то дыхания и хлюпающие звуки шагов. Камера раскачивалась в стороны, как бывает при ходьбе, и иногда в поле моего зрения попадал край рукава оператора – как мне показалось, он был одет в резиновый плащ, какие носят рыбаки в дождливую погоду.

А потом камера повернулась в сторону темных домов и минуту не двигалась, предлагая мне любоваться странным ночным пейзажем. А после трансляция и вовсе оборвалась, и бегунок проигрывателя вернулся к началу.

– И это все? – удивился я. – Весь его ответ?

Я презрительно фыркнул и лег обратно в кровать. Погасил свет и долго лежал в тишине без сна. А когда за окнами начало светать, я вдруг понял, что это были за дома. Трехэтажные шлакоблочные постройки старой части города, которую возводили репрессированные зэки. Эти дома стояли на костях – перемолотых, сваленных в пузырящиеся, наполненные грязью ямы. Там было много памятников в аллеях – бетонные, грубые, они не давали забыть, кто их ставил – валящиеся с ног люди, тощие и изможденные, с лицами высушенных вобл.

Я подскочил с кровати и метнулся к монитору, чтобы убедиться в своей правоте. Если все было так, значит, убийца направлялся в сторону Алениного дома!

Я попытался заново загрузить файл, но он был удален пользователем. Зато в углу мерцало оповещение о новых сообщениях. Дрожащей рукой я кое-как направил на них стрелку мыши и щелкнул левой кнопкой.

В первом сообщении был текст:

«Ты думаешь, я просто играю?»

А во втором был еще один видеофайл. И вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Еще до того, как его открыть, я знал, что увижу: Аленину комнату и ее, безмятежно спящую в кровати. От нее исходило странное зеленое свечение – но почти сразу я понял, что камера стоит в режиме ночного видения. Ночь была лунной, и вокруг Алены собрались тени – много недвижимых, мертвых фигур. Но только одна привлекла мое внимание. Она стояла в изголовье кровати, похожая на наброшенный на плечики плащ, но вдруг сдвинулась с места, и я зажал рот рукой, чтобы не закричать. Видео оборвалось, и я схватил мобильник. Судорожно отыскал Аленин номер в списках контактов, не прекращая думать о том, сколько времени упустил, лежа в кровати. За это время он мог сделать все, что угодно!

Гудки тянулись ужасно долго, но она не отвечала. Я ждал и ждал, пока нас не разъединили.

За окнами окончательно рассвело, и я бросился из дому – странный лохматый зверь, в панике бегущий в расставленные сети. Я накинул куртку и нацепил ботинки, и, только пробежав квартал по безлюдным скользким улицам, понял, что бегу в пижамных штанах. Широкие, со спайдерменом на заднице, они развевались и хлопали на ветру. Пару раз я поскальзывался и падал коленями в снег, отчего штаны намокли и отяжелели, и мне постоянно приходилось их поддерживать. Редкие прохожие таращились на меня, как на сумасшедшего – и мне отчего-то подумалось, что я кажусь им ненастоящим, мальчиком из фильма, бежавшим по экрану кинотеатра и вдруг выбежавшим за его пределы.

У Алениного дома было пусто – ни толпы жадных до крови зевак, ни карет скорой помощи, ни полицейских. Подъездная дверь была старой, открывавшейся длинным ключом. Я подобрал кусок проволоки и сунул в замочную скважину так сильно, что дверь поддалась. Я взметнулся по лестнице на второй этаж и забарабанил по Алениной двери кулаками. Было восемь утра, и, когда дверь открыл ее напуганный отец, я долго не мог вымолвить ни слова. К дверям уже подошла Аленина мать, а я все никак не мог отдышаться, заикался и молотил себя по груди.

– Вызови скорую, – услышал я шепот женщины и яростно замотал головой.

– Алена, – сказал я, – Алену похитили!

– Что он такое говорит? – спросил мужчина, и я попытался прорваться в их квартиру. Он схватил меня за плечи и шваркнул об стену так, что я ударился головой.

Аленина мать бросилась в комнату дочери и вернулась через минуту белее мела. Она закрыла лицо руками и прошептала мужу:

– Убери его, пожалуйста. Убери этого щенка…

Я попытался вырваться из сильных рук, но они прижали меня сильней.

– Послушай, – сказал мужчина, склонившись надо мной, – если ты еще раз заявишься сюда, я оторву тебе голову, понял?! Ты чокнутый и сейчас поедешь в дурдом на обследование! Дорогая, – он обернулся к жене, все еще прижимая меня к подъездной стене, – вызывай скорую. Ну, быстро!

Я увидел, как женщина исчезла в темном коридоре.

– Ты… Ублюдок, – начал мужчина, тыча в меня пожелтевшим от никотина пальцем, и вдруг… я услышал голос Алены.

– Пааа? – она стояла в темном проходе, так что я видел только ее очертания. – Кто там? Что случилось?

– Иди в свою комнату! – гаркнул мужчина, и я вырвался из его тисков. Саданул его по лицу и помчался вниз по ступеням.

– Сученыш! – заорал он мне вслед. – Я найду тебя. Ты слышишь, сука?! Найду!

***

Она позвонила мне днем. Когда я лежал в полубреду на кровати, закутавшись в одеяло. Я то спал, то не спал, то пялился на экран монитора, на котором до сих пор оставалась открытой Аленина страница. Сообщения, пришедшие мне ночью, были удалены пользователем, как и сама страница моей сестры. У меня не осталось доказательств, и в какой-то момент я начал думать, что схожу с ума.

– Что это было? – спросила она, а я не знал, что ответить. Лежал молча и дышал в трубку. Мне казалось, у меня поднялась температура.

– Это ведь был ты утром? Тебе повезло, что отец тебя не вспомнил. Иначе…

– Что? – поинтересовался я. – Что иначе?

Она не ответила.

– Ты видела сообщения? – спросил я.

– Какие?

– От моей сестры.

– Ее страницы больше нет. Убийца удалил ее, мы его спугнули.

– Бред, – засмеялся я. – Он нас не боится.

– С чего ты взял, что меня похитили?

– Ночью он присылал мне видео твоей комнаты. Он был там, Алена. Пока ты спала… стоял у твоей кровати…

– Но как? – нервно засмеялась она. – Как он мог это сделать?

– Он мог, – только и сказал я. – Потому что ты была права – он не человек.

– Может быть, ты уснул, и тебе все это приснилось?

– Нет, – ответил я, хотя думал об этом целое утро. – Я видел все своими глазами.

– Хорошо, пусть так. Мне хочется с тобой встретиться и поговорить об этом. Хочу, чтобы ты все рассказал. Но ты больше не приходи к моему дому. Давай встретимся у скотобойни вечером, идет?

– Хорошо.

Я отбросил мобильник в сторону и закрыл глаза. До чего я дошел: уверовал в призраков… мне нужно было встретиться с ней, увидеть ее. По-прежнему живую и настоящую. Чтобы она взяла меня за руку и отвела обратно, в реальный мир.

***

Скотобойня никогда не спала – огромное здание с рядами широких окон, она напоминала мне обозлившуюся сказочную печь, в которой пряталась от лебедей Машенька. Но в моей сказке печь заперла девочку внутри и сожгла. Скотобойня была такой: злилась то ли на глупых животных, то ли на хитрых людей. И убивала, убивала. Убивала. Все знали, что на скотобойне случались несчастья с рабочими – кого-то завалило морожеными тушами, кто-то замерз в холодильных камерах. Конвейер смерти здесь никогда не останавливался.

Мы встретились с Аленой у задней части здания, у заржавелой двери в подвал, от которой у меня был ключ. Когда-то давно я стащил его у отца, а он про него так и не вспомнил.

– Привет, – сказала она. Я заметил, что она замерзла: долго ждала меня. На ней были огромные шипастые башмаки на платформе, черные леггинсы и кожаная куртка. А на голове вязаная шапочка с вышитым черепом.

– Привет, – я коротко взглянул на нее и опустил взгляд. Знал, что мне будет стыдно за утреннюю выходку.

Я достал ключи и отпер дверь.

– Пошли, ты замерзла.

В подвале воняло плесенью и было тепло. Где-то в темноте гудел бойлер. Когда я увидел его впервые – огромный, вспухший, с рыжей бахромой ржавчины – он напомнил мне Карабаса-Барабаса, труп которого выловили из реки. Когда я бывал на скотобойне, я видел смерть повсюду.

Мы поднялись по железным ступеням наверх и еще выше – на мостик, где два дня назад я предложил ей убить Урода. Сейчас резервуары были пусты и вымыты от крови. Я остановился и подумал, что здесь воняет все так же – отец был прав: эту вонь нельзя забыть, нельзя перепутать. Так может пахнуть только смерть.

Я мельком глянул на Алену. Она задумчиво стояла у перил, и, как и в прошлый раз, я мог видеть только ее профиль. И сразу подметил, что она не попросила респиратор. Поэтому осторожно зашел к ней за спину.

«Бык-провокатор, – подумалось мне. – Какой же я дурак…какое же тупое стадо…»

– Ты знаешь, – сказала Алена, – ведь он действительно был в моей комнате. Мясник.

Она обернулась ко мне, и я увидел, какие стеклянные у нее глаза, насколько бледные щеки.

– Он дал мне право выбора.

– Выбора? – повторил я, в ужасе глядя на Алену.

– Быть с ним или быть без него – лежать в земле и гнить…

– Быть с ним… где?

– В его мире. Я не знаю, где это, я должна еще многое сделать, чтобы попасть туда. Я должна помогать ему, как помогает сейчас твоя сестра… И ты… ты можешь пойти с нами…

– Моя сестра умерла, – ответил я.

– Мы так легко смиряемся, – сказала Алена и сделала шаг мне навстречу. – Ты виноват, что мне пришлось выбирать. Он дал тебе возможность спасти меня, но ты ее упустил. Ты останешься один, после того как найдут мой труп. Тебя посадят в тюрьму – и ты начнешь всем рассказывать о страшном Уроде, который живет под кроватью. А дальше будет психушка, где из тебя сделают овощ. И тогда я приду к тебе и напомню, что у тебя был выбор.

– Но если вы не умираете, чьи тела находят родители? Почему опознают родных детей?

– Еще многое предстоит сделать, чтобы стать частью его мира. Вытерпеть много боли… умереть… и вернуться… Только дети способны на это, только дети настолько сильны. Я предлагаю тебе выбор – сдохнуть здесь и стать кормом для червей или позволить ему отметить тебя.

Она приподняла подбородок, и я увидел на шее выскобленный ножом знак – какой-то древний иероглиф, похожий на расправившего щупальца кальмара:

– Этот знак очистит тебя, и ты сможешь переродиться.

– Так же, как очистил мою сестру? – я сделал шаг назад и посмотрел через плечо вниз. Под мостиком кто-то стоял – огромная черная тень в резиновом плаще.

– К чему все это? – спросила она. – Тебе не уйти отсюда живым.

Алена сделала еще шаг – ей достаточно было вытянуть руку, чтобы схватить меня.

– Он освобождает нас…

– От чего? – вымолвил я, стараясь говорить как можно спокойней.

– От оков. Больше не нужно бояться… Представь, скольких детей он освободит от рабства?! Скольких спасет от насильников-отцов, от безразличных мамашек, от издевательств в детских домах… Разве ты не хочешь, чтобы все взрослые страдали? Чтобы их жизнь превратилась в ад? Мы вернемся. И они поймут…

Я мотнул головой.

– Нет. Он обманул вас! – я вспомнил своих родителей. И не смог поверить, что сестра отказалась от них: ведь они ее так любили.

Алена дернулась, пытаясь схватить меня, но я увернулся и с силой толкнул ее в спину. Она налетела на перила и, перекувыркнувшись, свалилась вниз, звонко ударившись о дно оцинкованного резервуара. Я перегнулся через поручни и увидел Мясника – его огромная тень склонилась над переломанным телом Алены.

– Тварь! – крикнул я ему. – Ты обманываешь их!

Он поднял голову и посмотрел на меня из-под капюшона – я увидел белую кожу лица и темные дыры глаз. А потом услышал голос за спиной.

– Что ты делаешь, Бэйсик?

Это была моя сестра. Я развернулся к ней, вцепившись в перила. Она стояла в нескольких метрах – ожившая фарфоровая кукла в белом платье. На похоронах не открывали гроба, но я знал, что ее хоронили именно в таком платьишке.

Я смотрел на нее и не мог вымолвить ни слова. Чувствовал только, как подгибаются колени.

– Скоро случится великое воскрешение – и мы вернемся домой, – улыбнулась она и протянула мне тоненькую ручку. – Идем же…

Ее лицо – подделка, слепок, снятый с трупа. Вот о чем я подумал, когда она заговорила. То, что стояло напротив меня, не было моей сестрой. Чужие глаза двигались в глубине глазниц, а во рту шевелился толстый бычий язык.

Скотобойня никогда не спала. Здесь они содрали с моей сестры кожу и нарядили в нее какую-то тварь.

Тоненькие пальчики схватили меня за рукав куртки, но я вырвался и побежал.

В цеху, где стояли баки с внутренностями, было тихо и светло. Я ворвался туда с грохотом, цепляясь за перила. Взлетел по лестнице на прогнивший мостик и только там позволил себе оглянуться.

Меня никто не преследовал.

Так мне показалось сначала. А потом я услышал шаги. Он шел за мной – огромный мясник из моего сна. Я расслышал, как глухо волочится по полу кованая цепь. Как тяжело она бряцает по ступеням. Он собирался подвесить меня за ноги и выпотрошить, как козу. Я попятился, чувствуя, как заскрипело, прогнулось под ногами железо. Посмотрел вниз и сквозь заржавелые сварочные швы разглядел глубокие баки, переполненные зловонной мутью.

Урод поднялся ко мне. Его лицо скрывал капюшон, а с резинового плаща ручьями сбегала кровь. Я увидел, что в одной руке он держит голову Алены – из обрубка шеи, обвитый сухожилиями, торчал кусок позвоночника.

Я сделал еще несколько шагов назад и уперся в перила. Это был тупик

Мясник остановился – позади него мелькнуло белое платье моей сестры. Она вышла из-за его широкой спины и, улыбаясь, встала рядом. Стараясь не выказывать страха, я молча смотрел на них – на огромного убийцу в окровавленном плаще и стоявшую рядом девочку в белом платье. А они смотрели на меня.