Текст книги "Симфония Шуберта"

Автор книги: Антон Макаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Макаренко Антон Семенович
Симфония Шуберта

А.С.МАКАРЕНКО

СИМФОНИЯ ШУБЕРТА

Ужин, как обычно, был в шесть часов. За ужином секретарь совета бригадиров Виктор Торский прочитал приказ:

"Несмотря на героическую штурмовую работу колонистских бригад, остается еще много дела. Поэтому совет бригадиров постановил: сегодня время с восьми часов вечера до трех часов ночи считается как рабочий день с перерывом на обед в одиннадцать часов. Рапорты бригадиров – в три часа пятнадцать минут, спать – в три двадцать. Завтра встать в девять, построиться к первомайскому параду в десять часов.

Заведующий колонией – Захаров,

ССК – Торский".

Производственный корпус, новенький, двухэтажный, с балконом... На свежеокрашенном полу ничего нет, кроме блеска, у порога распростертый мешок приглашает вытирать ноги. Под левой стеной выровнялись в длинной шеренге товарные "красные пролетарии", а справа, во всю длину цеха, протянулись солидные фрезерные "цинциннати" и "вандереры", перемежаемые высокими худыми сверлильными станками. А между этими рядами разместилась сложная семья зуборезных и долбежных станков. Четыре ряда фонарей, еще без абажуров, заливают ровным светом стены, потолки и станки. Колонисты по одному, по два пробираются на балкон и любуются этим великолепным итогом многолетних своих трудов – новым советским заводом, настоящим заводом, который завтра будет торжественно открыт.

Зато в самой колонии не управились; И в главном здании и в литере "А", где расположились спальни, успели побелить, но не успели устроиться. В колонии сейчас точно после погрома. По всем комнатам, по коридорам разбросана мебель, валяются клочки бумаги, куски фанеры, стоят у стены рамы, лестницы, щетки...

Торский – в кабинете Захарова. В кабинете, как в боевой рубке. Против Торского сидит садовник и просит:

– Это ничего, что ночь, вы же все равно будете работать... А цветы кто приготовит? Вы же мне обещали давать по десять человек, а давали по пять.

Торский смотрит на садовника и бурчит:

– Днем вам дали сорок человек, днем мы решили все кончить, а ночь оставили для себя. А теперь вы опять просите. Это же ночь, поймите, это наше время!

– Товарищи, так и розы ваши и гвоздики ваши... Я же не успею...

– Сколько вам?

– Десять человек.

– Три. Похожай, дашь из твоей бригады троих?

– Виктор... Да откуда же я возьму? У меня театр!

– У тебя все комсомольцы. Управишься. Давай.

– Ну, есть, – недовольно тянет Похожай и вытаскивает из кармана блокнот, чтобы выбрать для садовника самый слабый рабочий комплект. Садовник все же облизывается от удовольствия. Торский напоминает ему:

– Только с восьми! Алексей Степанович сказал: до восьми – полный отдых.

Дирижер оркестра, толстый, краснолицый Лошаков, прослушал этот драматический отрывок и исчез потихоньку. Через пять минут откуда-то донесся слабый сигнал. Заведующий колонией Захаров, подняв голову от бумаг, спросил удивленно:

– Почему сигнал?

Дежурный бригадир маленький Руднев сорвался со стула:

– Да кто же это играет?.. Сигналка – вон лежит! На маленьком столике лежала длинная труба с белой лентой. Никто в колонии не имел права давать сигнал, кроме дежурного трубача по приказу дежурного бригадира.

– Это они сами... сами играют... Нахально играют "сбор оркестра"!

Руднев смеется и вопросительно смотрит на Захарова:

– Разогнать?

– Жаль... Знаешь что... пусть они... поиграют, ведь у них завтра концерт.

***

Захаров вышел в коридор. У окна стоял главный инженер Василевский, сухой, строгий, прямой, как всегда. Еще осенью он не верил ни в колонию, ни в колонистов... По коридору пробегали озабоченные малыши: они спешили закончить личные дела к восьми часам. Увидев Захарова, Василевский отошел от окна:

– Пойдемте послушаем музыкантов, они разучивают прекрасную вещь, я уже два раза слушал: симфонию Шуберта.

В будущей физической аудитории, где уже стоят стеклянные шкафы, за столами музыканты. Кажется, что их страшно много. Дирижер отделывает симфонию Шуберта. Захаров и Василевский присели в сторонке.

Захаров устал, но нужно приготовиться к еще большей усталости, и поэтому хорошо прислониться головой к холодной стене и слушать. Он различает в сложном течении звуков то улыбки, то капризы, то восторженную песнь, то заразительный хохот, то торжественный звон. Пять лет назад он создавал этот замечательный оркестр, который считается теперь одним из лучших в стране.

Сорок мальчиков, сорок бывших бродяжек, играют Шуберта. Они поглядывают на Захарова и, вероятно, волнуются...

Дирижер кривится и бессильно опускает руки и голову – музыка нестройно обрывается.

Дирижер смотрит на Головина – большой барабан. Захаров еле заметно улыбнулся: он знает, сколько мучений испытал дирижер, пока нашел охотника на этот инструмент.

– Сколько у тебя пауза? – страдальчески-вяло спрашивает дирижер.

– Семь, – отвечает Головин.

– Семь! Понимаешь, семь? Это значит шесть плюс один, или пять плюс два, но не три, не три, понимаешь, не три! Надо считать!

– Я считаю.

– Наконец, надо на меня смотреть.

– И на вас смотреть и в ноты смотреть... – говорит Головин недовольным баском.

– Чего тебе в ноты смотреть? Написано семь, сколько ни смотри, так и останется семь.

– Вам хорошо говорить, а мне делать нужно. Мальчики хохочут, смеется дирижер, смеется и Головин.

– Чем вы его накормили сегодня? Сначала!

***

В восемь часов вышел на площадку лестницы Володька Бегунок и проиграл сигнал на работу. С лестницы спускаются девочки в красных косыннках. Сегодня у них геройская задача – навести блеск на все окна, на все стекла шкафов, на все ручки.

Первая бригада Зырянского развешивает по аудиториям, спальням и залам портреты и зеркала – этой работы хватит на всю ночь. Не меньше работы досталось и третьей бригаде: на всех дверях надо прикрепить стеклянные голубые таблички, на которых золотом написаны названия комнат. Шестнадцатая бригада девочек приводит в порядок столовую. Шестая натирает паркет. У каждой бригады своя задача, – и задача большая,

По всем коридорам и залам рассыпала свою агентуру четвертая комсомольская бригада, пользующаяся сегодня монопольным правом переносить мебель из помещения в помещение. Уже в начале вечера бригаду назвали "Союзтрансом". "Союзтранс" доставляет грузы по указанию дежурного бригадира и об их дальнейшей участи не заботится. Вот принесли из столярной огромные шкафы для химической лаборатории, вот притащили из подвала несколько зеркал, доставили в классы десятки столов... И вот уже весь "Союзтранс" отдыхает в кабинете, и бригадир Скребнев говорит, усмехаясь:

– Биржа труда!..

В кабинете же сидят пять-шесть малышей, несущих службу связи. Этим сегодня придется побегать. Для связи малыши незаменимы.

– Володька, – говорит Захаров, – срочно Зырянского!

Володька очень хорошо знает, насколько было бы неприличным спросить, где может находиться Зырянский. Володька дрыгает рукой (это значит салют), шепчет "есть" и вырывается в коридор. В коридоре он нюхает воздух и бросается к дверям тихого клуба, потом останавливается и вдруг летит в противоположную сторону, перескакивает по ступенькам лестницы, проносится по коридору второго этажа, перелетает через мостик, съезжает на перилах, и вот он уже в спальне № 39 дергает за рукав Зырянского:

– Алешка, в кабинет!

Алеша спешит в кабинет, а Володя не спеша бредет за ним, и по дороге его зоркие, памятливые глаза замечают, где расположились бригадиры и другие нужные люди.

В тихом клубе сосредоточены главные силы малышей. Здесь они под руководством учителя Маленького устраивают три уголка: Ленина, Сталина и 1 Мая.

Ах, сколько здесь дела, сколько дела! Сколько метров материи, сколько картин, рамок, портретов, букв, гвоздей, кнопок, картона, золотой, серебряной и красной бумаги! Весь тихий клуб в обрезках бумаги, везде стоят банки с клеем, стучат молотки и стрекочут ножницы. Малыши то сосредоточенно работают, то щебечут и спорят, то в мире с Маленьким, то в конфликте, но дело все же подвигается.

Здесь же работают и два пацана из Кролевца: Волончук и Коленке. Они прибыли в наш город неделю назад, специально в колонию имени 1 Мая. В совете бригадиров они заявили, что желают жить в колонии. Совет бригадиров долго расспрашивал их о разных семейных обстоятельствах, но мест в колонии все равно нет. Дежурный накормил кролевецких парнишек обедом, а после обеда они поплакали и куда-то исчезли. На другой день малыши снова явились, сидят на крыльце и ждут. Захаров увидел их и сказал Торскому:

– Чего сидят? Отведите их в приемник.

– Они уже там были.

– И что же?

– Да вот опять пришли...

– Идите в приемник, вас в колонию не приняли. Они скрылись, а сегодня к вечеру снова пришли, улыбнулись Торскому и отправились прямо на работу в тихий клуб. Один из них курносый, круглоголовый, с умными серыми глазами, второй – дурашливее и похитрее. В тихом клубе они что-то прибивают маленькими молоточками и рассказывают:

– Батьки и мамы давно нету... Ни... Мы городяны. Та у мене бабка есть, а у Волончука никого, так вин пас... коровы. Там коровы у городян у кажного... Про колонию давно прочулы, наши плотныки тут робылы... Чого бабкы жалко? Бабка не пропадэ, ей люды по-мохуть...

Малыши к этой паре относятся сочувственно, иначе не дали бы молотков в руки.

К обеду много работы было уже сделано, и Захаров с Торским пошли проверять. Зашли и в тихий клуб. Уголки почти готовы, остались последние мазки, по полу уже прыгают члены шестой бригады: натирают полы. Кролевецкие парнишки что-то вырезывают ножницами.

– А эти чего здесь?

Кролевецкие задрали головы и молчат. Только у Коленко в одном глазу задрожала маленькая слеза. Торский взял Захарова за пуговицу:

– Да пусть они уже остаются... для праздника.

Захаров положил руку на круглую голову мальчугана:

– Добре. Тащи их к доктору.

– Да доктор спит, наверное.

– Ничего не спит. Колька в больничке пол натирает. В коридоре заиграли сигнал на обед. Колонисты потянулись в столовую. "Союзтранс" пронес на плечах несколько спящих малышей...

***

В десять часов утра отдохнувшие, розовые, в парадном блеске, с вензелями на рукавах, колонисты выстроились против цветников. За цветниками сверкали вымытые окна их колонии. Площадка перед новым заводом была посыпана песком.

– Под знамя, смирно!

Вытянулись, подняли руки в салюте.

Оркестр загремел знаменный марш. Взволнованные и строгие вышли из главного входа знаменщики. Еще через минуту пятьсот членов колонии имени 1 Мая, по восьми в ряд, играя на солнце всеми красками радости и молодости, маршем пошли в город. Сейчас у них нет никаких долгов перед людьми: все сделано, все поставлено на место.

Вышли на шоссе. Справа строятся к параду рабочие машиностроительного завода. Люди уступают дорогу колонистам. Между рядами мужчин и женщин, разрывая воздух вздохами оркестра, гордо проходят пятьсот юношей.

– Машиностроительному заводу салют! Пятьсот рук вспорхнули над головами. Лица у рабочих розовеют под солнцем. Они смеются и аплодируют.

ПРИМЕЧАНИЯ

СИМФОНИЯ ШУБЕРТА

Впервые – в журнале "Смена", 1938 год, № 5. По первоначальному замыслу "Симфония Шуберта" должна была стать одной из глав повести "ФД-1". Позже А. С. Макаренко думал включить ее в повесть "Флаги на башнях". Об этом сообщала редакция журнала "Смена" в небольшом вступлении к публикации: "Мы помещаем главу из нового романа писателя А. С. Макаренко о трудкоммуне имени 1 Мая..." Однако и в повесть "Флаги на башнях" "Симфония Шуберта" не вошла.