Текст книги "Штрафники Василия Сталина"

Автор книги: Антон Кротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 13

После прилёта из Сочи в Москву беглому курортнику не удалось сразу же отправиться на поиски жены. Увидеться и поговорить с могущественным шефом тоже не вышло. Прежде Бориса двое суток продержали, – словно под домашним арестом, – в расположенном в черте аэродрома генеральском коттедже. Правда, обходились с ним действительно по-генеральски. Офицеры из личной охраны командующего развлекали Нефёдова игрой в бильярд, вечером из города привозили какой-нибудь фильм и солдат-киномеханик крутил его прямо в столовой, превращаемой на время сеанса в уютный кинозал на несколько персон. Кормили «арестанта» тоже, как в ресторане.

Только вся это роскошь Нефёдова лишь раздражала. Все мысли Бориса крутились лишь вокруг одного: как бы улизнуть из-под опёки предупредительных сторожей в город, чтобы поскорее выяснить судьбу Ольги. В первую же ночь он по водосточной трубе спустился из окна своей комнаты, расположенной на втором этаже дома в сад и… лицом к лицу встретился с охранниками. Проинструктированные своим хозяином, они знали, чего ожидать от своего предприимчивого «клиента». С шутками, да прибаутками весёлые абреки водворили «парашютиста» обратно в «золотую клетку», и до утра пили с Нефёдовым вино, не спуская с него глаз.

Тем не менее, в эту же ночь Борис предпринял ещё одну отчаянную попытку сбежать. Он отпросился в туалет. Один из охранников пошёл с ним и даже встал за спиной Нефёдова, когда тот подошёл к писсуару. Расстегивая штаны, Борис как бы случайно выронил из кармана ключи от своей коммунальной комнаты. Неспешно, с демонстративной ленцой нагнулся за ними и вдруг стремительным движением попытался схватить конвоира за ноги пониже колен, рассчитывая рывком на себя опрокинуть противника на землю. Но бывший офицер-смершевец казалось только этого ждал. Словно мангуст, охранник мгновенно разорвал дистанцию и прыжком отскочил на несколько метров. Впрочем, покушение на себя он воспринял с поразительным благодушием:

– Ай-ай, дорогой! Как нехорошо! Пьёшь с нами вино, ешь хлеб, а сам кинжал за спиной точишь. Некрасиво…

– Извини, генацвале, погорячился. Только мне позарез в город надо. Понимаешь, друг: с женой у меня беда приключилась.

– Знаю, дорогой, знаю. Вот молодой Хозяин приедет, обязательно поможет. Один в городе ты всё равно только дров наломаешь. В этом деле очень серьёзные люди замешаны. Мы тебя тут для твоей же пользы пасём. Потерпи ещё немного, Хозяин, как освободиться от дел, сразу приедет…

Василий появился только через двое суток. Он подъехал к гостевому домику в открытом армейском «виллисе». Сам сидел за рулём. За джипом следовал кортеж из машины охраны, зелёного аэродромного автобуса и нескольких крытых грузовиков.

– Садись – коротко бросил генерал Нефёдову. Ехали молча. Лишь однажды, удивлённо покосившись на синяки и ссадины, оставшиеся на лице Нефёдова после тёплого общения с сочинской милицией, Сталин поинтересовался:

– Где это тебя так ласково принимали?

– В санатории, – невозмутимо пояснил Борис, шумно, с наслаждением втягивая носом утреннюю прохладу. – У них это называется «массаж морды». Говорят: последнее новшество в курортологии и косметологии.

– Всё хорохоришься – хохотнул Сталин. – Значит, яйца не всмятку. Молодец! Мне сейчас крутой парень нужен, а не расклеившийся нытик.

Они подъехали к огромному бомбардировщику Ту-4. Все четыре его мотора работали, издавая низкий вибрирующий сип, который вскоре перешёл в оглушительный рёв. Перед самолётом выстроился экипаж из двенадцати человек во главе с гвардии майором. Перед взлётом экипаж получал от своего командира последний инструктаж, следовавший за проверкой личного снаряжения и парашютов.

При появлении командующего майор чеканным шагом подошёл к джипу и, стараясь перекричать «голос» собственной крылатой машины, доложил генералу о готовности к взлёту. Выслушав рапорт, Василий огорошил лётчика новой вводной:

– Задание вам отменяю. Приказываю садиться в автобус и ехать отдыхать.

В это время из грузовиков уже выпрыгивали солдаты. Дробно гремя коваными подошвами сапог по бетонным плитам, рота автоматчиков стремительно брала бомбардировщик в кольцо оцепления.

Вместо экипажа в кабину Ту-4 по опущенной из люка лесенке-трапу взобрались Сталин с Нефёдовым.

– Здесь нас никакая сволочь не подслушает, – заговорщицки подмигнул Борису генерал, когда они разместились в креслах первого и второго пилотов. Грохот двигателей, который снаружи с большим трудом позволял разобрать слова человека на расстоянии всего двух шагов, внутри самолёта не мешал разговору…

Накануне Василий имел разговор с отцом. Иосиф Виссарионович был очень зол на сына. Берия снова подсунул Сталину-старшему отборный компромат на первого гуляку и прожигателя жизни страны. Пожилого родителя очень раздражал роман сына со спортсменкой Капитолиной Васильевой, особенно после того, как Василий бросил и фактически оставил без материальной помощи свою вторую жену Екатерину Тимошенко с двумя детьми. Впрочем, помимо Капитолины, тридцатилетний генерал имел ещё множество неофициальных любовниц.

Имелись у Берии и факты, показывающие Василия в крайне неприглядном свете, как командующего крупнейшим военным округом.

Иосиф Виссарионович увидел документы, свидетельствующие о серьёзных коррупционных преступлениях, к которым был причастен его сын.

После разговора с Берией отец был очень раздражён. Он даже пригрозил сыну вновь отстранить его от командной должности, выселить из роскошного особняка на Гоголевском бульваре, где сынок по нескольку раз в неделю закатывал грандиозные шабаши, и запереть под охраной на даче. Тогда Василий ловко перевёл разговор на тему, которая давно волновала Верховного главнокомандующего. Он сообщил, что как командующий столичным округом ВВС готов оперативно решить чрезвычайно важную для повышения обороноспособности страны задачу. Причём ценный трофей его лётчики добудут без участия органов Госбезопасности. Василий уже решил, что его опергруппу возглавит лучший неофициальный ас Военно-воздушных сил. Таким образом, для Сталина-младшего ставкой в начавшейся игре являлось возвращение доверия отца и обретение сильного козыря в игре против своего заклятого врага…

– Не скрою, задача сложная, – говорил Василий Нефёдову. – Из прошлых охотников, которых в Корею за этим чёртовым «Сейбром» посылали, мало кому удалось назад вернуться. Их командир генерал Крымов где-то за линией фронта пропал без вести… Ты про Абакумова слыхал? Так вот, говорю это тебе, Борис, по секрету, чтобы ты понимал обстановку: когда решался вопрос об аресте Министра госбезопасности СССР, ему и эту историю припомнили. Операцию то курировал его департамент… Ну ничего мы им всем нос утрёт! И в первую очередь этому упырю-Лаврентию.

Опухшее после вчерашней очередной гулянки лицо «Принца» исказилось злобной гримасой. Сделав несколько глотков из фляжки, он принялся за психологическую обработку подчинённого. Василий прямо заявил Нефёдову, что судьба его жены и сына будут напрямую зависеть от того, выполнит он задание Родины или нет:

– Если сумеешь отличиться, я смогу сказать отцу: «Этот человек – герой! Он добыл для страны важную техническую разработку. А подлец Берия держит его жену у себя в подвале!». Представляю себе, как у Лаврентия от ужаса вытянется его иезуитская физиономия и запотеют стёкла пенсне.

Откинувшись в кресле, Василий рассмеялся.

– Ха, ха! Да у чёрта лысого штаны станут мокрыми от страха, едва отец спросит его о твоей жене!

Довольный Василий даже предложил собеседнику хлебнуть коньячка из своей фляги.

– Но только, Борис, прежде надо пригнать «Сейбр» в Союз. Ты меня понял? Срочно начинай формировать команду, бери кого хочешь… Кого-то сам подберёшь, я тебе тоже прекрасных лётчиков подкину. Лучших, можно сказать форвардов и хавбеков от сердца оторву ради такого матча.

Нефёдов вежливо, но твёрдо отказался. Нет, он возьмёт с собой на задание только людей, которых давно проверил в деле.

– Ну как хочешь, – обиженно пожал плечами генерал. – Всё равно тебе одному отвечать в случае провала – головой! Ну а в случае успеха обещаю тебе Героя. А твоим людям – повышение сразу на два звания и всем орден Ленина.

– Мне для выполнения задания придётся нескольких человек вытащить из-за колючей проволоки – напрямик заявил генералу Нефёдов.

Василия покоробило.

– Уголовников что-ли?

– По всякому, – уклончиво ответил Борис.

– По-ня-ятно… А без «врагов народа» никак нельзя обойтись?

– Мы же штрафники, гражданин начальник – задорно осклабился Борис, обнажив недавно вставленную на шальные барыши золотую фиксу. – Народ всякий, по большей частью сброд первостатейный, одно слово – отбросы общества, шваль!

– Но-но, не забывай, с кем разговариваешь! – прикрикнул на подчинённого генерал, впрочем, тут же смягчился. – И вообще, Борис, бросай ты эти свои уголовные замашки. Хватит тебе общаться со всякими мерзавцами. Всё-таки благодаря мне солидным человеком стал: подполковника получил, в академию на лекции ходишь, люди по имени отчеству стали обращаться. Вспомни, как тебя раньше называли: Борька-анархист, будто ты шпана какая-то.

– А я и есть шпана! – Борис продолжал скалить зубы, но в глазах его тлели злые угольки. – И если потребуется, буду со своими корешами из особой штрафной авиагруппы лагерную баланду из одной миски хавать…

Этот разговор раздражённый Сталин заканчивал официальным ледяным тоном. Он сообщил подчинённому, что охотники ради сохранения секретности отправятся на задание под видом группы инженеров, якобы, для строительства на границы Китая с Кореей новых аэродромов. Прибыв на место, Нефёдов и его лётчики без особой необходимости не должны ввязываться в бои с американцами и их союзниками по контингенту ООН. Только если это напрямую потребуется для выполнения особого задания:

– Ладно, в конечном счёте мне решительно плевать, с какой помойки ты будешь доставать людей, чтобы укомплектовать свою банду! – нервно бросил Василий. – Главное, чтобы через два, максимум три месяца «Сейбр» был в Москве.

Напоследок Василий ещё раз намекнул, что в случае неудачи Нефёдову и его людям лучше обратно в Союз не возвращаться, а прямо в Корее пустить себе пулю в лоб, ибо он уже дал слово отцу.

Глава 14

В таком безнадёжном положении Константин не оказывался даже в тот день на Курской дуге, когда его истребитель сбили прямо над полем, где разворачивалось грандиозное танковое сражение. А ведь тогда Рублёв из пекла воздушного боя, в котором одновременно участвовали несколько сотен самолётов с каждой стороны, угодил в сущий ад встречного танкового боя. Армада новейших фашистских тяжёлых танков «Тигр» и «Пантера», самоходных артиллерийских установок «Фердинанд» наступала боевым клином на наши Т-34 и «самоходы».

Парашютист приземлился практически в тот момент, когда боевые порядки смешались. Началось жуткое побоище. Противоборствующие машины в упор расстреливали друг друга из мощных дальнобойных орудий. В горящих танках детонировал боекомплект, и они в секунды превращались в груды металлолома. Экипажи некоторых Т-34-рок в отчаянии на полной скорости шли на таран германских бронемастодонтов…

Даже находившиеся за толстой бронёй своих машин люди чувствовали себя уязвимыми, что уж говорить о лётчике, свалившемся с неба в самую гущу побоища. Чтобы не быть раздавленным гусеницами Константин укрылся в небольшом болотистом пруду. Хотя, скорее его укрытие напоминало большую лужу, образовавшуюся посреди полей. Тем не менее, танки её обходили, дабы не застрять в вязком иле.

Рёв сотен моторов, лязг гусениц, канонада, взрывы, иногда пробивающиеся сквозь «голоса» машин крики людей – создавали ощущение хаоса, конца света. Костя быстро оглох от оглушительного грохота, разворачивающегося вокруг боя. Густой угольно-чёрный дым от сотен горящих машин окутал окружающее пространство такой плотной пеленой, что не стало видно неба. Как будто наступила ночь. Продолжая истреблять друг друга, танки зажгли фары. Теперь в кромешной мгле были видны сотни пар жёлтых глаз, выслеживающих врага, чтобы вспышкой выстрела выплюнуть в него убийственный металл…

От едкой копоти с отчётливо ощущаемой примесью запаха горелой человеческой плоти слезились глаза и трудно было дышать. Но самое страшное началось, когда из облаков дыма стали возникать тёмные силуэты. Они появились вдруг сразу со всех сторон. Их было много, – словно обугленных в своих чёрных комбинезонах с перепачканными маслом и копотью лицами. Многие из танкистов лишь в самый последний момент успели вырваться из топки своих пылающих стальных коробок. А иногда к спасительной воде устремлялись живые факелы. Петляя, пытаясь на бегу сбить пламя с одежды, несчастные кричали так, как только может кричать человек, сжигаемый заживо…

Оказавшись в воде, выжившие после гибели своих машин люди в первые минуты думали лишь о том, как сбить огонь с одежды, напиться, перевести дух. Все дружно радовались, что избежали ужасной гибели, даже обнимались, не разбирая нашивок на форме. Эта лужа на какие-то минуты стала общим спасительным ковчегом. Но затем, звучащая в нескольких шагах от тебя чужая речь вновь заставила выживших счастливчиков в остервенении наброситься друг на друга. Завязалась рукопашная. Танкисты стреляли в упор друг в друга, резали ножами, безжалостно топили раненных, рвали зубами горло врагу…

Константину чудом удалось выжить в той схватке и пробиться к своим.

Воспоминания о том дне часто посещали Рублёва ночными кошмарами. И всё же теперь его положение было гораздо хуже, ибо на этой войне, которую он вёл и проиграл, не существовало линии фронта, к которой можно пробиться.

Константин Рублёв был приговорён к смерти, и только небольшая отсрочка перед казнью ещё позволяла бывшему лётчику осмыслить прожитую жизнь, вспомнить дорогих его сердцу людей и приготовиться мужественно встретить грудью воровскую заточку. Надежды избежать грозящей ему участи у Константина не было никакой. Поэтому на душе у него не осталось страха, беспокойной надежды на чудо. Что толку суетиться, искать выход из мышеловки, если его попросту нет!

Люди, которые приговорили бывшего лётчика, – хотя этих двуногих крыс трудно было назвать людьми, – никогда не щадили своих врагов. Рублёв был ещё жив только лишь потому, что после смерти своего последнего союзника – вора по кличке Черкес администрация лагеря посадила Константина в БУР3131
  Барак усиленного режима – штрафная тюрьма-изолятор, отгороженная от остальной зоны.


[Закрыть]. Но Рублёв прекрасно понимал: рано или поздно враги достанут его и здесь…

Говорят характер человека, это его судьба. Что ж, с этим не поспоришь. Благодаря своему прямому бескомпромиссному нраву Костя попал в штрафбат, когда в блокадном Ленинграде пытался устроить самосуд над вором-интендантом, жирующим за счёт чужого горя. Правда, затем его судьба как-будто наладилась.

В 1945-м штрафная авиагруппа была расформирована, но Константин остался служить в Германии. Как первоклассного лётчика, Рублёва перевели в другой полк и сразу назначили на должность командира эскадрильи. Всё шло прекрасно до тех пор, пока однажды из-за ошибки руководителя полётов над аэродромом не столкнулись два истребителя. Правда, погибшие лётчики служили в другой эскадрилье и напрямую этот инцидент вроде бы Рублёва не коснулся. Но Костя не мог спокойно стоять в стороне, когда на его глазах творилась несправедливость. На похоронах истинный виновник случившегося – заместитель командира полка майор Кривошеин с надрывом в голосе говорил о том, что командование и весь личный состав части возьмут на себя заботу о семьях погибших товарищей. Но прошло всего десять дней и на комиссии, разбирающей причины катастрофы, Кривошеин уже не вспоминал о клятве, данной им на могилах сослуживцев. Теперь он делал всё возможное, чтобы спихнуть собственную вину на мёртвых, обвинив разбившихся офицеров в грубом нарушении лётной дисциплины. Изображая принципиальность, Кривошеин потребовал выселить вдов людей, которых он теперь посмертно объявил преступниками из казённых квартир. Мерзавцу было недостаточно того, что он лишает потерявших кормильцев женщин и детей их святого права на пенсию.

Тогда Константин взял слово и перед комиссией и сослуживцами предельно откровенно высказал всё, что он думает о негодяе. Вслед за Рублёвым против Кривошеина выступили и другие. В конечном итоге комиссия во всём разобралась. Правда, Кривошеину удалось непонятным образом избежать суда. Он отделался сравнительно легко: получил выговор по партийной линии, понижен в звании и в должности. С бывшего майора так же удержали месячное жалование и лишили возможности поступать в академию, в которую он очень стремился.

Получивший хорошую оплеуху негодяй затаил злобу на виновника своего карьерного падения. Кривошеин ждал лишь удобного случая, чтобы поквитаться с Рублёвым. И вскоре такая возможность ему представилась.

Однажды вечером Константин приехал на аэродром, чтобы проверить, как техники подготовили его самолёт. Предстояли ответственные полёты, а накануне на истребителе Рублёва барахлила бортовая радиостанция. Своего авиамеханика Константин найти не смог, поэтому залез в кабину своего истребителя, включил радиостанцию и попытался самостоятельно настроить её. Всё это время он не замечал, чтобы за ним кто-то наблюдал. Но через несколько дней лётчика неожиданно вызвал к себе особист полка: поинтересовался настроением, зачем-то расспрашивал о жизненных планах, интересах. Разговор оставил очень неприятный тревожный осадок на душе. Просто так контрразведчик не станет любопытствовать: посещает ли офицер местные пабы, имеет ли знакомых среди немцев, и нравятся ли ему американские фильмы и автомобили? Недавний штрафник почувствовал, как его потихоньку начинает затягивать в жернова оперативной разработки. Пока было только неясно, какое обвинение ему собираются «пришить».

Правда, после этого разговора лётчика на некоторое время оставили в покое. Хотя вряд ли это можно было так назвать. Пытка ожиданием не менее страшна, чем побои на допросах. Первые недели Константин ни на минуту не забывал о зависшем над его головой топоре. Так прошёл месяц, второй, третий. За ежедневными служебными заботами душевная тревога постепенно рассеивалась. А тут произошло радостное событие: за успешное участие в крупных манёврах полк был отмечен благодарностью Главкома ВВС, а командир особенно отличившейся эскадрильи – старший лейтенант Рублёв представлен к повышению в звании.

И этой же ночью Константина арестовали. На допросе выяснилось: его обвиняют в намерении перелететь на боевом самолёте в американскую зону оккупации.

– Чушь какая-то! – было первой реакцией Рублева.

Но в уголовном деле имелись показания Кривошеина, который состряпал донос. ОН утверждал, что Рублёв через знакомых ему немцев достаёт западногерманские и американские газеты и журналы и тайно их читает. При обыске в комнате Рублёва оперативники контрразведки действительно обнаружили толстую пачку иностранной прессы за книжным шкафом. Была также найдена авиационная карта с проложенным маршрутом до ближайшей американской авиабазы. Кто-то предварительно подбросил эти улики в комнату комэска.

Так же следователь ознакомил обвиняемого с показаниями авиатехника Василия Шорохова, который утверждал, что видел, как однажды поздно вечером, когда полётов не было, Рублёв тайно слушал по самолётной радиостанции американцев. Константин знал, что этот Шорохов когда-то обслуживал самолёт Кривошеина и с тех пор является дружком бывшего майора. Какой именно интерес связывает этих типов, Константин точно не знал. Правда, до него доходили слухи, что будто бы у Шорохова имеется тайная немецкая любовница – жена местного коммунистического «партайгеноссе». И через эту свою симпатию механик будто бы снабжает Кривошеина свежими деревенскими продуктами, качественной европейской одеждой, предметами обихода с местного «чёрного» рынка.

Рублёв назвал следователю однажды услышанную им фамилию той самой немки. В ответ чекист грубо наорал на лётчика, запретив ему клеветать на честных людей. Тогда Константин попытался опровергнуть показания авиамеханика, резонно поинтересовавшись у следователя: каким образом Шорохов мог слышать, что именно слушает лётчик через надетые наушники. Но чекист не стремился к объективности. Ему важно было как можно скорее отрапортовать руководству о предотвращённом угоне самолёта к американцам. Константин в этом довольно быстро убедился: разбирательство продолжалось меньше месяца. Военный трибунал лишил Рублёва офицерского звания и орденов. Он был приговорён к четверти века каторжных лагерей.

Помотавшись по пересыльным тюрьмам, Константин насмотрелся до тошноты на «благородство» так называемых «честных воров». Лихие, основательно тёртые жизнью, они чем-то напомнили Рублёву товарищей по штрафной эскадрилье. Но это было первое обманчивое впечатление. Оказалось, что худшей мрази ему встречать не приходилось. Уголовники были даже омерзительней тех солдатиков на вышках, что устраивали между собой соревнование: кто первый подстрелит неосторожно приблизившегося к колючке зэка и получит в награду от командования дополнительную порцию сливочного масла на ужин, а если повезёт, то и месячный оклад в виде премиальных или даже внеочередной отпуск! Причём стреляли часовые запрещёнными женевской конвенцией разрывными пулями, рвущими в клочья внутренние органы человека… Но часовые могли неделями караулить свой шанс, и в повседневной жизни об их существовании на вышках как-то забывалось.

Урки же всегда находились рядом. От их наглых цепких взглядов ничто не могло ускользнуть. Как только появлялась малейшая возможность чем-то поживиться, блатари по-хозяйски отбирали пайку у едва держащихся на ногах от систематического недоедания доходяг. И нельзя было даже намеком выдать своё несогласие с таким беспардонным грабежом средь бела дня. Каждый политический заключённый знал: достаточно хотя бы взглядом выразить немой протест и стальное жало немедленно вонзиться тебе в печень.

В суровый северный мороз эти люди-крысы под угрозой ножа раздевали в ледяных бараках немощных стариков-интеллигентов, обрекая их на мучительную смерть, проигрывали «фраеров» в карты, ломами выкорчевывали золотые зубы у «врагов народа», насиловали попавших к ним в руки женщин, «опускали» мужчин.

Блатные любили с озорной ухмылкой пырнуть ножом в живот первого встречного, если он не принадлежал к их касте. Просто так без всякого повода – заради развлечения любой из этих выродков мог, походя, раскроить лихим взмахом арматурного прута череп какому-нибудь чудаковатому профессору и ещё цинично пошутить по поводу предсмертных судорог несчастного.

Впрочем, в основном они убивали ради какой-нибудь выгоды, например, для того, чтобы пересидеть зиму в тёплом следственном изоляторе или перевестись подальше от прессующего блатных лагерного кума3232
  Начальник лагеря


[Закрыть].

И при этом урки обожали разговоры о справедливых законах своего воровского ордена. Они любили сентиментальные песни и атрибутику. Косте приходилось видеть на волосатом предплечье одного двуного зверя, задушившего сокамерника ради ещё крепких ботинок, татуировку «Помню материнские ласки».

Откормленные, мускулистые, полные неистраченных сил от постоянного безделья, сбившиеся в крысиные стаи уголовники чувствовали себя полными хозяевами зоны. Даже лагерные администрации долгое время боялись эту тёмную злобную силу, заигрывая с ней: называя откровенных бандитов «социально близким элементом» и натравливая их на «врагов народа».

Но наступил момент, когда руководство ГУЛАГа решило покончить с сильными конкурентами в борьбе за контроль над лагерным миром.

На Колыме Рублёв попал в особую зону, куда из пересыльных лагерей согнали много бывших фронтовиков. В одних бараках вдруг оказались те, кто брал Берлин и пускал немецкие эшелоны под откос и те, кто служил по ту сторону линии фронта – в немецкой полиции и у генерала Власова. Очень много было молодых хлопцев-бандеровцев, воевавших и против Гитлера и против Сталина за «вильну Украину». Общий враг в лице блатных быстро примерил недавних военных противников и заставил объединиться.

Против чинящих беспредел урок выступили и их недавние кореша – так называемые «ссученные воры».

Для любого блатного служба государству – западло. В первые годы войны в лагеря стали наезжать вербовщики. Больше миллиона советских солдат уже находились в немецком плену, сотни тысяч пропали без вести в «котлах» многочисленных окружений, блуждали по лесам за линией фронта. В огромной стране вдруг обнаружилась нехватка мужского населения призывного возраста. В этой ситуации власть вспомнила об огромной криминальной армии, зазря жующей хлеб в далёком тылу. Из тянущих срок урок можно было не только сформировать десяток стрелковых дивизий, но и освободить для фронта значительную часть конвоя.

Вербовщики с пафосом призывали социально близких рабоче-крестьянской власти заключённых, отбывающих сроки по уголовным статьям, добровольно вступать в Красную армию. В ответ урки передразнивали ораторов: «Ваше дело правое, а наше левое – стыбзить у кого, что плохо лежит».

Тем не менее, некоторое количество осуждённых профессиональных преступников всё же прошли фронт. После войны между ворами-фронтовиками или, как их ещё стали называть – «польскими ворами» («до Польши дошли»), и теми, кто сохранил верность традиции, – «ни в какой форме не сотрудничать с государством», – произошёл раскол. Прошли воровские сходки в Ростове, Одессе, Новочеркасске, где решался вопрос – считать ли ворами тех, кто участвовал в войне, или нет. В итоге «правильные» уголовные авторитеты объявили войну отошедшим от традиции «польским» или «ссученным» ворам.

В лагере, где сидел Рублёв, у местного «польского вора» по кличке Черкес не хватало собственных людей для того, чтобы схватиться с бывшими дружками-подельниками, и он объявил себя союзником «вояк». Администрация тоже увидела в сплотившихся вокруг Рублёва и Черкеса боевиках мощную опору против вконец обнаглевших блатарей, и стала оказывать «мятежникам» поддержку. Правда, в основном содействие лагерной власти сводилось к соблюдению дружественного нейтралитета. Когда кого-нибудь из убеждённых противников лагерного режима находили зарезанным, то следствие проводилось лишь для проформы и убийц не выявляло. Хотя через своих «сук» – информаторов оперуполномоченные, конечно, прекрасно знали: кто и когда выполнил ту или иную акцию.

Закрывая глаза на очевидные преступления, начальство давало понять своим союзникам: можете действовать решительно, не боясь наказания. Вскоре началась жуткая рубиловка. Несколько раз в день между блатными и вояками вспыхивали ожесточённые схватки, после которых в лагерном морге прибавлялось трупов, а в лазарете людей с тяжелыми увечьями. Убийства стали нормой. И вскоре урки утратили прежнюю уверенность, ведь им приходилось иметь дело с людьми, обладающими большим опытом снятия часовых, рукопашных, «добывания» языков за линией фронта. Блатные же привыкли иметь дело с покорной массой мирных обывателей, осуждённых в основном по политической 58 статье.

Костя лично руководил многими акциями возмездия. Особый трибунал, состоящий из выбранных по демократическим принципам представителей лагерного народа, выносил прославившемуся своими зверствами выродку смертный приговор. Перепуганный блатарь, сразу забыв о своём презрительном отношении к администрации, бросался к оперуполномоченному, слёзно умоляя гражданина начальника запереть себя в каменную тюрьму БУРа. Но это обычно не помогало. На рассвете следующего дня охрана карцера куда-то отлучалась, «забыв» запереть стальные двери. Пользуясь этой «случайностью», несколько человек в масках проникали в камеру, где приговорённая к смерти жертва мирно досматривала утренний сон – абсолютно уверенная в собственной безопасности. Палачи в три-четыре ножа резали визжащего и вопящего урку, словно свинью, и деловито уходили, чтобы уже через несколько дней утопить в параше или повесить на оконной решётке следующую гниду. Человеколюбивый толстовский принцип в этом жестоком мире был переиначен следующим образом: «Если тебя ударили по одной щеке, бей ножом!».

Так продолжалось больше месяца. Даже воздух в лагере казалось стал чище! Константин чувствовал себя, как на войне, где у штрафных лётчиков тоже был сильный коварный враг. И вот-вот должна была быть одержана победа.

Урки сделались тише воды ниже травы. Теперь эти плотоядные шакалы изображали из себя убеждённых вегетарианцев, всячески демонстрируя лояльное отношение к «политическим» и прочим «фраерам». Так продолжалось, пока в лагерь не пригнали новый этап, в котором оказалось много блатных, придерживающихся традиций. Было непонятно, как лагерная администрация, вроде бы поддерживающая «вояк», допустила это. Возможно, начальство испугалось набравших силу военных, которые в отличие от уголовников могли поднять восстание против власти. В результате измены союзника соотношение сил кардинально изменилось буквально за несколько часов. Фронтовиков начали выбивать десятками. Многие дрогнули и пошли на поклон к набравшим силу «законникам».

Рублёв для себя такую возможность исключил, хотя с каждым днём рядом оставалось всё меньше приверженцев. Вскоре погиб Черкес. Его вместе с четырьмя телохранителями подкараулила многократно превосходящая ватага «торпед» – крепких боевиков, выполняющих приказы своих криминальных хозяев. С тринадцатью ножевыми ранениями Черкеса принесли в больницу. Там его прооперировали, перевязали. Но через сутки медсестра вколола в вену недорезанного вора вместо лекарства полный шприц бензина. Потом она вроде бы объяснила оперуполномоченному, что её заставили это сделать заключённые, угрожая групповым изнасилованием.

Костя остался один. Администрация посадила единственного уцелевшего лидера оппозиции в БУР, или в «яму», как говорили зэки. Видимо, начальство ещё надеялось как-то использовать его в борьбе с блатарями. Но сам Костя понимал, что в самое ближайшее время ему предстоит последний в жизни бой. И он стал готовиться: пошагово – от одной стены до другой – просчитал и многократно отрепетировал каждый свой манёвр. Днём обитатель крошечного тюремного бокса до отказа в мышцах отжимался и приседал, качал пресс. Даже во сне воспалённый мозг продолжал продумывать план боя: «Вот они войдут… Человек пять… вряд ли их будет больше. Непременно сразу броситься им навстречу, пока толпятся в дверях. Бить снизу, без замаха, короткими тычковыми ударами, и постоянно перемещаться, не давая сбить себя с ног и повалить на пол…». Не однажды за ночь Рублёв вскакивал в жарком поту и бросался к спрятанной в тайнике «пике»3333
  Самодельный нож с узким лезвием (уголовный жаргон)


[Закрыть]. Эту тонкую полоску остро заточенной стали с импровизированной ручкой в виде изолентной обмотки Косте тайно передал через надзирателя один из последних верных ему людей. При ежедневных шмонах3434
  Обыск


[Закрыть] нож никогда не находили, хотя проводили обыски большие специалисты. Правда в этих энергичных проверках – с вытряхиванием матраса и тщательным осмотром одежды раздевшегося догола узника чувствовалась инсценировка. Это наводило на мысль, что заточку обитателю БУРа передали с ведома администрации. По этой же причине её и не находят. Похоже, лагерное начальство, использовав «вояк» в своих целях, умывало руки, милостиво позволяя своему последнему легионеру самостоятельно спасать собственную жизнь.