Текст книги "Ненастье"
Автор книги: Антон Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Антон Павлович Чехов
Ненастье
В темные окна стучали крупные дождевые капли. Это был один из тех противных дачных дождей, которые обыкновенно, раз начавшись, тянутся долго, по неделям, пока озябнувший дачник, привыкнув, не погружается в совершенную апатию. Было холодно, чувствовалась резкая, неприятная сырость. Теща присяжного поверенного Квашина и его жена, Надежда Филипповна, одетые в ватерпруфы и шали, сидели в столовой за обеденным столом. На лице старухи было написано, что она, слава богу, сыта, одета, здорова, выдала единственную дочку за хорошего человека и теперь со спокойною совестью может раскладывать пасьянс; дочь ее, небольшая полная блондинка лет двадцати, с кротким малокровным лицом, поставив локти на стол, читала книгу; судя по глазам, она не столько читала, сколько думала свои собственные мысли, которых не было в книге. Обе молчали. Слышался шум дождя, и из кухни доносились протяжные зевки кухарки.
Самого Квашина не было дома. В дождливые дни он не приезжал на дачу, оставался в городе; сырая дачная погода дурно влияла на его бронхит и мешала работать. Он держался того мнения, что вид серого неба и дождевые слезы на окнах отнимают энергию и нагоняют хандру. В городе же, где больше комфорта, ненастье почти не заметно.
После двух пасьянсов старуха смешала карты и взглянула на дочь.
– Я загадывала, будет ли завтра хорошая погода и приедет ли наш Алексей Степаныч, – сказала она. – Уж пятый день, как его нет… Наказал бог погодой…
Надежда Филипповна равнодушно поглядела на мать, встала и прошлась из угла в угол.
– Вчера барометр поднимался, – сказала она в раздумье, – а сегодня, говорят, опять падает.
Старуха разложила карты в три длинных ряда и покачала головой.
– Соскучилась? – спросила она, взглянув на дочь.
– Конечно!
– То-то я вижу. Как не соскучиться? Уж пятый день его нет. Бывало, в мае, самое большое два дня, ну три, а теперь – шутка ли? – пятый день! Я ему не жена и то соскучилась. А вчера, как сказали мне, что барометр поднимается, я для него, для Алексея Степаныча-то, велела цыпленка зарезать и карасей почистить. Любит он. Покойный твой отец видеть рыбы не мог, а он любит. Всегда с аппетитом кушает.
– У меня за него сердце болит, – сказала дочь. – Нам скучно, а ведь ему, мама, еще скучнее.
– Еще бы! День-денской по судам, а ночью, как сыч, один в пустой квартире.
– И что ужасно, мама, он там один, без прислуги, некому самовар поставить или воды подать. Почему бы не нанять на летние месяцы лакея? Да и вообще к чему эта дача, если он не любит? Говорила ему – не нужно, так нет. «Для твоего, говорит, здоровья». А какое мое здоровье? Я и болею-то оттого, что он из-за меня такие муки терпит.
Глядя через плечо матери, дочь заметила ошибку в пасьянсе, нагнулась к столу и стала поправлять. Наступило молчание. Обе глядели в карты и воображали себе, как их Алексей Степаныч один-одинешенек сидит теперь в городе, в своем мрачном, пустом кабинете и работает, голодный, утомленный, тоскующий по семье…
– А знаешь что, мама? – сказала вдруг Надежда Филипповна, и глаза ее засветились. – Если завтра будет такая же погода, то я с утренним поездом поеду к нему в город! По крайней мере я хоть об его здоровье узнаю, погляжу на него, чаем его напою.
И обе стали удивляться, как эта мысль, такая простая и легко исполнимая, раньше не приходила им в голову. До города всего полчаса езды, да потом на извозчике минут двадцать. Они поговорили еще немного и, довольные, легли спать, вместе в одной комнате.
– Охо-хо-хо… Господи, прости нас грешных! – вздохнула старуха, когда часы в зале пробили два. – Не спится!
– Ты не спишь, мама? – спросила дочь шёпотом. – А я всё об Алеше думаю. Как бы он своего здоровья не испортил в городе! Обедает он и завтракает бог знает где, в ресторанах да в трактирах.
– Я и сама об этом думала, – вздохнула старуха. – Спаси и сохрани, царица небесная. А дождь-то, дождь!
Утром дождь уже не стучал в окна, но небо по-вчерашнему было серо. Деревья стояли печальные и при каждом налете ветра сыпали с себя брызги. Следы человеческих ног на грязных тропинках, канавки и колеи были полны воды. Надежда Филипповна решила ехать.
– Кланяйся же ему, – говорила старуха, укутывая дочь. – Скажи, чтоб не очень-то по своим судам… И отдохнуть надо. Пускай, когда на улицу выходит, шею кутает: погода – спаси бог! Да возьми ему туда цыпленка; домашнее, хоть и холодное, а всё же лучше, чем в трактире.
Дочь уехала, сказав, что вернется с вечерним поездом или завтра утром.
Но вернулась она гораздо раньше, перед обедом, когда старуха сидела у себя в спальне на сундуке и, подремывая, придумывала, что бы такое изжарить к вечеру для зятя.
Дочь, войдя к ней в комнату, бледная, расстроенная, и не сказав ни слова, не снимая шляпы, опустилась на постель и прислонилась головой к подушке.
– Да что с тобой? – изумилась старуха. – Отчего так скоро? Алексей Степаныч где?
Надежда Филипповна подняла голову и сухими, умоляющими глазами поглядела на мать.
– Он обманывает нас, мама! – проговорила она.
– Да что ты, Христос с тобой! – испугалась старуха, и с ее головы сполз чепец. – Кто станет нас с тобой обманывать? Помилуй, господи!
– Он обманывает нас, мама! – повторила дочь, и подбородок у нее задрожал.
– Откуда ты взяла? – крикнула старуха, бледнея.
– Наша квартира заперта. Дворник говорит, что в эти пять дней Алеша ни разу домой не приходил. Он не дома живет! Не дома! Не дома!
Она замахала руками и громко заплакала, произнося только:
– Не дома! Не дома!
С нею сделалась истерика.
– Что же это такое? – бормотала старуха в ужасе. – Ведь он же писал третьего дня, что из дому не выходит! Ночует он где? Святители угодники!
Надежда Филипповна ослабела и не могла даже снять с себя шляпу. Точно ей дали дурману, она бессмысленно поводила глазами и судорожно хватала мать за руки.
– Нашла кому поверить: дворнику! – говорила старуха, суетясь около дочери и плача. – Экая ревнивая! Не станет он обманывать… Да и как он смеет обманывать? Разве мы какие-нибудь? Мы хоть и купеческого звания, а он не имеет права, потому что ты ему законная жена! Мы жаловаться можем! Я за тобой двадцать тысяч дала! Ты не бесприданница!
И старуха сама разрыдалась и махнула рукой, и тоже ослабела, и легла на свой сундук. Обе они не заметили, как на небе показались голубые пятна, разредились облака, как в саду по мокрой траве осторожно скользнул первый луч, как повеселевшие воробьи запрыгали около луж, в которых отражались бегущие облака.
К вечеру приехал Квашин. Перед выездом из города он побывал у себя на квартире и узнал от дворника, что в его отсутствие приезжала жена.
– А вот и я! – сказал он весело, входя в комнату тещи и делая вид, как будто не замечает заплаканных, суровых лиц. – А вот и я! Пять суток не видались!
Он быстро поцеловал руки жене и теще и, с видом человека, который рад, что покончил с тяжелой работой, повалился в кресло.
– Уф! – сказал он, выпуская из легких весь воздух. – То есть, вот как замучился! Едва сижу! Почти пять суток… день и ночь жил, как на бивуаках! На квартире ни разу не был, можете себе представить! Всё время возился с конкурсом Шипунова и Иванчикова, пришлось работать у Галдеева, в его конторе, при магазине… Не ел, не пил, спал на какой-то скамейке, весь иззябся… Минуты свободной не было, некогда было даже у себя на квартире побывать. Так, Надюша, я и не был дома…
И Квашин, держась за бока, точно у него от работы болела поясница, искоса поглядел на жену и тещу, чтобы узнать, как подействовала его ложь, или, как он сам называл, дипломатия. Теща и жена поглядывали друг на друга с радостным изумлением, как будто нежданно-негаданно нашли драгоценность, которую потеряли… Лица у них сняли, глаза горели…
– Голубчик ты мой, – заговорила теща, вскакивая, – что же это я сижу? Чаю! Скорей чаю! Может, есть хочешь?
– Конечно, хочет! – сказала жена, срывая с своей головы платок, смоченный в уксусе. – Мама, подавайте скорей вино и закуску! Наталья, собирай на стол! Ах, боже мой, ничего не готово!
И обе, испуганные, счастливые, засуетились, забегали по комнатам. Старуха не могла уже без смеха глядеть на дочь, которая оклеветала ни в чем не повинного человека, а дочери было совестно…
Скоро стол был накрыт. Квашин, от которого пахло мадерой и ликерами и который еле дышал от сытости, жаловался на голод, насильно жевал и всё говорил про конкурс Шипунова и Иванчикова, а жена и теща не отрывали глаз от его лица и думали:
«Какой он у нас умный, ласковый! Какой он красивый!»
«Важно! – думал Квашин, ложась после ужина на большую пухлую перину. – Хоть и купчихи они, хоть Азия, а всё же есть своеобразная прелесть, и день-два в неделю можно провести здесь со вкусом…»
Он укрылся, согрелся и проговорил, засыпая:
– Важно!
