Текст книги "Убийца наваждений"

Автор книги: Антон Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Смеющийся Ловец

Несмотря на связанную с арестом Нолгана полицейскую канитель, в Управление Градоохраны за своей наградой Темре успел-таки. Да потом еще завернул в Корабельный банк, чтобы положить в магически защищенный сейф большую часть денег и прикарманенный артефакт – не хотел он тащить эту штуку домой.

Теперь посидеть бы с Котярой в пивной, пропустить по кружке и потолковать о жизни. О том, например, может ли душа убитого человека вселиться в морок и что-то о себе помнить, тосковать из-за того, что все сложилось так несуразно… Пусть Котяра не жрец, а всего лишь рядовой монах, он должен хоть немного об этом знать. Но он уехал на праздник Любования Луной с Храмовой Крыши куда-то за город, ибо в Лонваре, как известно, луной не полюбуешься: маячит в небе за дымной занавесью тусклое пятно – и на том спасибо.

Славно у них там, наверное: на монастырских крышах, огороженных перильцами, устроились люди и кошки – так их много, что ореху упасть негде, – и все смотрят на ясный ночной небосвод, на сияющее посреди звездного бархата око богини. Говорят, просветленные могут различить абрис кошачьей головы, как будто нарисованной угольным карандашом по черному фону: один глаз зажмурен, другой глядит на землю.

Островной клан Гартонгафи, к которому принадлежал Темре, находился под покровительством Девятирукого, к его служителям и полагалось бы идти с вопросами, но обсуждать эту историю с посторонними не хотелось. Другое дело – старый приятель.

На проспекте Вернувшихся Кораблей Темре спустился в винный подвальчик, купил там столетний черный рарьянгле «Гинбо Таи» – бутыль темного стекла с выпуклым позолоченным гербом, лучшее, что у них нашлось.

Выйдя на улицу, постоял в раздумье, потом криво усмехнулся и произнес вполголоса:

– У меня сегодня выдался свободный вечер, и я не против, если кто-нибудь заглянет в гости.

Вряд ли кто-то из снующих мимо прохожих расслышал, что он пробормотал. Внезапный порыв пропахшего гарью городского ветра скользнул по скуле холодными пальцами.

Неподалеку находился магазинчик иллюзий, где он был завсегдатаем. Завернул и туда, но ушел ни с чем – последнюю рамгу Ким Энно еще не привезли. Продавец туманно обнадежил: быть может, через несколько дней… Ким Энно был его любимым мастером иллюзий. Или была – не разберешь, кто скрывается за псевдонимом, мужчина или женщина.

Убийцам наваждений ничто человеческое не чуждо: Темре тоже увлекался рамгой и не скрывал, что принадлежит к числу поклонников известного мастера. Знать бы еще, какого этот мастер пола, хотя бы для того, чтобы не попасть впросак с подарком… Послать незнакомой даме бутылку вина или незнакомому мужчине коробку конфет – неприличная фамильярность, пусть даже он любит сладкое, а она не прочь пропустить рюмочку под настроение. Не желая осрамиться, Темре обычно выбирал что-нибудь нейтральное: хороший чай или кавью, набор дорогих пряностей, экзотические фрукты. Обратного адреса никогда не указывал, ограничиваясь лаконичным «Мастеру Ким Энно от Темре Гартонгафи», и никогда не называл себя поклонником или почитателем – и так ясно. Оставалось только надеяться, что загадочному творцу иллюзий его подношения приходились по вкусу.

Он зашагал дальше по блестящему от моросящего дождя тротуару, и мысли вернулись на прежний круг. Может ли морок думать и чувствовать? Учитель когда-то говорил, что этим вопросом хоть однажды задается любой убийца наваждений, если он не из тех обалдев, которые способны только стрелять иголками в цель да деньги считать. Это нормально, когда тебе небезразлично, к чему приводят твои действия, иначе сам не заметишь, как уподобишься морочану. А правильный ответ на вышеозначенный вопрос не имеет значения. В любом случае морок должен быть уничтожен.

Даже если Роани и впрямь вселилась в то чудище с паучьими ногами, для нее по-всякому лучше было освободиться из посмертного плена, чтобы честь по чести родиться вновь. Да она и сама хотела оттуда вырваться. Похоже, боли она не испытывала. Или ее душевная мука была так сильна, что она попросту не замечала той боли, которую причиняли ей серебристые иглы из перстня убийцы наваждений?

Темре готов был побиться об заклад, что Нолгана Аргайфо отмажут от каторги. Его мать задействует все свои связи, паскудника признают невменяемым и упекут куда-нибудь, где он будет под присмотром, зато в тепле и сытости. И на том спасибо, если ему не позволят больше угробить никакую новую «ненаглядную».

Лестница Белых Вдов обшарпанными широкими маршами спускалась на Портняжную площадь. Возле подъемника стояла очередь, народ переругивался, выясняя, кто вперед кого пролез, и Темре пошел пешком. В начинающих сгущаться дымных сумерках ступеньки и вправду выглядели белыми, а многоэтажные кирпичные дома по обе стороны с зажигающимися одно за другим окнами казались нематериальными, словно все это сплошь наваждения, которые того и гляди растают.

Внизу он повернул в аллею сквера. Сумьямы с широкими лапчатыми листьями высились двумя величавыми рядами, на ветвях возилось, пищало, хлопало кожистыми крыльями множество трапанов – неподалеку находился храм Ящероголового, где их подкармливали. Хоть и бытовало поверье, что, если священная летучая ящерица нагадит тебе точно на темя – это к счастью, большинство прохожих держались середины аллеи.

– У меня есть рарьянгле, – промолвил Темре так тихо, что никто не смог бы разобрать, что он там бормочет на ходу, глядя на древесные стволы. – Я не прочь продегустировать его в хорошей компании.

Ветер прошуршал в газоне облетевшей листвой, закрутил ее вихрем, через мгновение распавшимся. Кое-кто из прохожих вздрогнул. Возможно, они, как и Темре, ощутили на миг легкое прикосновение незримых ледяных пальцев к горлу.

Несмотря на общение с полицейскими чиновниками, которое в нынешней ситуации было для него как бальзам на душу, он все еще не отошел после особняка Аргайфо. Мороки тамошние – ерунда, и не такой дряни навидался, а вот истерическая самовлюбленность избалованного юнца и замешанная на ней жестокость – с этого до сих пор отвратно, как будто нахлебался тошнотворной гадости.

У них с Соймелой тоже были те еще отношения. Несколько раз он едва ее не ударил, однако брала свое профессиональная выдержка убийцы наваждений. Вроде бы Сой это обижало и злило (пальцем не тронул – значит, не слишком-то любит!), и она едва ли не нарочно пыталась спровоцировать его на рукоприкладство. Фокусы вполне в ее духе. И все же Сой, которую иногда хочется поколотить, Сой, которая мастерски умеет разжигать ревность, Сой, которая беззастенчиво выпрашивает денег на прокорм своей богемной свиты, Сой-лгунья, Сой-развратница, Сой-мерзавка – живая Сой – гораздо лучше ее трупа, спрятанного в подвале в полированном гробу. Когда Темре додумал эту мысль до конца, на душе стало чуть полегче.

Совсем стемнело. Чугунные фонари в виде ажурных цветов, оскаленных страхолюдных морд, отпугивающих злых духов, или скромных «домиков» заливали улицы густым, как желтый сироп, электрическим светом. По Лонвару лучше бродить после наступления сумерек, когда не разглядишь копоти на стенах, а грязноватые колонны, обводы окон и гипсовые статуи белеют в потемках таинственно и маняще, вместо того чтобы наводить уныние своим неряшливым видом.

– Буду рад, если кто-нибудь составит мне компанию сегодня вечером, – проходя мимо витрины, охваченной сиреневым неоновым сиянием, обронил Темре.

Ветер взметнул полы его плаща, и на секунду возникло ощущение, будто до сердца дотронулись холодные как лед пальцы. Не атака, даже не предупреждение – всего лишь знак, что тебя услышали.

Этикет соблюден: приглашение прозвучало трижды. Честно говоря, и одного раза хватило бы, но Темре упрямо придерживался формальностей.

В соседнем переулке находился неплохой магазинчик «Кавья и чай». Он выбрал то и другое самых лучших сортов и распорядился отправить с посыльным в студию рамги «Колдовская Страна» с надписью на подарочной упаковке «Для мастера Ким Энно от Темре Гартонгафи». Дальше они сами перешлют. Уж они-то знают наверняка, кто скрывается за интригующим псевдонимом, и его (или ее) адрес для них тоже не секрет. Ходили слухи, что Ким Энно живет не в Лонваре, а в одном из старинных венгоских городов, пришедших в упадок и напоминающих морские раковины в известковых наплывах и перламутровых отблесках, – то ли в Далибе, то ли в Олонве, то ли в Ордогеде.

Навстречу попалась бойкая компания девушек в красных холлах – расцветка намекала на то, что они ничего не имеют против новых знакомств. Опять подумалось о Роани: вот так предполагаешь, что человек, исчезнувший из поля зрения, живет где-то за горизонтом, занимается чем-то для себя важным, а на самом деле он давно уже гниет в тайнике, прикопанный каким-нибудь доморощенным малахольным злодеем вроде Нолгана Аргайфо.

Темре ничем не смог ей помочь. Даже от состоявшейся его стараниями душеспасительной беседы с Котярой проку не было. Пожалуй, единственное, что могло безотказно сработать, – это забрать девчонку силой, посадить под замок и не пускать к Нолгану. Будь она гронси, ее родственники так бы и поступили, да еще наваляли бы так называемому «ненаглядному», чтобы впредь было неповадно.

У большинства венгосов течет в жилах рыбья кровь, даром что они коренные жители материка. Вместо обычая у них права и законы – ну-ну, толку-то было для Роани от этих хваленых достижений материковой цивилизации! Куда, интересно, смотрели ее близкие, когда она попала в беду, и чем столько времени занимались – соблюдали права и законы? Ага, дособлюдались, теперь им предстоит похоронить ее останки, которые пришлют в освинцованном гробу после полицейской экспертизы.

Темре выжал угрюмую усмешку, поймав себя на том, что рассуждает сейчас как истинный гронси из островного клана.

Подъемник с полупустой скрипучей платформой доставил его на улицу Забродившего Сусла. Дальше начинались плохо освещенные гронсийские кварталы – старые малоэтажные дома, скупленные по дешевке островитянами. Давно не чиненные тротуары ухмылялись в потемках извилистыми трещинами.

Сам он жил не здесь, но решил по дороге завернуть к своим, подбросить им денег на ремонт водопровода, о чем они уже с месяц слезно просили. На отца накатило перед смертью сентиментально-торжественное настроение, и он напоследок наставлял: как бы все ни повернулось, не отступайся от клана, гронси должны держаться вместе и помогать друг другу. Темре был человеком материковой цивилизации в гораздо большей степени, чем островитянином, но родительский завет во второй его части соблюдал. Надо выручить родных оглоедов, не так уж они и плохи, особенно если сравнить их с культурной семейкой Аргайфо.

У себя на островах гронси ютились в тесноте: свободное пространство там величайшая ценность после пищи. В силу вековой привычки так же кучно они селились в венгоских городах. Мало кто из них обустраивался отдельно от общины – это считалось за небывалую смелость и осуждалось как проявление негодящего зазнайства. В свое время так поступил отец Темре, после того как выучился на адвоката. Ему нельзя было иначе: положение обязывает, нужно соответствовать лонварским представлениям о солидном человеке – по крайней мере, так он объяснял это вслух.

Сам Темре принадлежал к числу «очужевцев», которые среди венгосов живут как венгосы. Родня его не одобряла и при случае старалась застыдить, но в то же время ценила за то, что у него можно одолжить денег (ну, то есть выпросить «в долг» и потом не вернуть), не говоря уж о его полезной профессии – если объявился морок, бегите за Темре, сыном Хусве-адвоката!

Клан Гартонгафи оккупировал два квартала по обе стороны улицы Колеса, круто задиравшейся в горку. Дома здесь лепились по-гронсийски, как грибы на пне или хижины на островах, где простор – невозможная роскошь. Те, кто там остался, по-прежнему промышляли рыболовством и сбором моллюсков. Те, кто в поисках лучшей доли перебрался на венгоское побережье, перепродавали их улов на рынках, работали на заводах и фабриках, подметали горбатые лонварские тротуары, держали гронсийские закусочные или сапожные мастерские. И с неодобрением посматривали на венгосов, не говоря уж об очужевцах, ибо те жили не по-людски, крабу ошпаренному на смех, и все делали не так, гневя богов и позорясь на каждом шагу.

Повернув при свете тусклых желтых окошек в ту часть квартала Гартонгафи, где обитала его ближайшая родня по отцовской линии, Темре мысленно приготовился к тому, что сейчас ему в очередной раз все это выскажут. Даже знай его родственники, что он в результате разозлится и перестанет им помогать, все равно бы не удержались. Деликатность и терпимость к чужому образу жизни в число гронсийских добродетелей не входили, а о том, что это они в Лонваре пришлые, гронси в такие «моменты истины» напрочь забывали.

С верхнего этажа доносился шум ссоры – мужские и женские негодующие голоса, выкрики, ругань вперемешку по-гронсийски и по-венгоски. Что там опять не поделили? Уж лучше потихоньку пройти мимо – и прямиком на трамвай, а сюда наведаться в другой раз.

Приняв такое решение, Темре отступил в темноту, огибая освещенный участок перед домом, и тут сверху что-то свалилось, тяжело стукнуло и распалось на куски.

Кумулян – традиционный островной предмет обихода: ящик из необожженной глины, украшенный мелкими ракушками и разгороженный на отделения для всякой нужной в хозяйстве мелочи. Гвозди, пуговицы, булавки, орехи, нитки, рыболовные крючки, дешевые специи в мешочках, пузырьки с лекарствами, заговоренные бусины от сглаза и на удачу – все это добро рассыпалось по утоптанной земле.

Темре не успел удивиться, когда рядом шмякнулась еще и подушка с нарядной вышивкой, какие на островах дарят молодоженам. А потом и вторая. Следом грохнулся пузатый, с добрую кастрюлю чайник из желтого фарфора, разрисованный аляповатыми цветами, еще прабабка Темре заваривала в нем хумзу – полезный для здоровья напиток из сушеных водорослей. И все это с третьего этажа, из распахнутого окна, за которым наперебой кричали. Судя по звукам, там не просто скандал, еще и драка завязалась.

Мученически вздохнув, Темре направился к двери. Похоже, ему предстоит разнимать родственников, что-то насмерть не поделивших, – с перспективой, что обе заинтересованные стороны после этого на него же и обидятся. Или утихомиривать агрессоров из чужого клана, а потом те, как водится, попытаются его подстеречь и прирезать.

И хотелось бы потихоньку пройти мимо, но отец на смертном одре завещал не бросать родню в беде, к тому же Темре одолевало любопытство: что там стряслось, если вещи, на которые в обычной обстановке ни у кого рука не поднимется, летают из окон?

На первом этаже, у подножия темной и страшной, как челюсть хтонического чудовища, деревянной лестницы, толпились дети и старухи, тут же сидел на стуле дядя Гувше, прижимал к разбитой голове окровавленное полотенце. Его лицо тоже было перемазано кровью, вислые седые усы слиплись в сосульки.

– А вот и наш очужевец явился! – каркнула одна из старух, всплеснув руками; ее заштопанная серая шаль колыхнулась нетопырьими крыльями. – Вспомнил про нас, честь-то какая…

– Здравия вам, родичи! – вежливо поприветствовал их Темре. – Что здесь творится?

– Ты ж у нас образованный! – вместо ответного приветствия буркнул Гувше, сердито сверкнув подбитым глазом. – Пойди, урезонь суку!

– Какую еще суку? – озадаченно уточнил убийца наваждений.

– Венгоскую, краба ошпаренного!

– Тебя ж всему выучили, деньги на крабов помет перевели!

– Когда надо, тебя никогда здесь нет и не дозовешься!

– Тебе же венгосы теперь роднее своей родни!

– Ничего не понял, – констатировал Темре, когда они все выдохлись и умолкли.

– Да где тебе понять, ты ж у нас образованный! – едва ли не с ненавистью повторил дядя Гувше, отняв от раны и воздев над головой багровую от крови тряпку. – Витаешь в этих самых… Как их там называют, я в этой вашей культуре не знаток… Иди, говорю, усмири эту суку бешеную – может, она тебя послушает, зря, что ль, учился!

– Она же там людей убивает! – внесла лепту старуха, похожая на побуревший кочан капусты, и благим матом запричитала: – Ох, убиваи-и-ит наших родненьки-и-их, ох, совсем погуби-и-ит!..

Под аккомпанемент ее стенаний Темре поднялся по лестнице, предварительно определив ситуацию как «все тут спятили». О, как он понимал тех, кому хочется поубивать его родственников… Когда умирающий отец просил не бросать их без помощи, надо было неопределенно промолчать, а он связал себя обещанием.

На втором этаже несколько женщин возмущались венгоской распущенностью, бросая опасливые взгляды на содрогающийся от топота и ударов потолок, а на лестничной площадке кто-то лежал, не подавая признаков жизни. Мужчина или парень, Темре взглянул мельком и не узнал, кто это: лицо пострадавшего напоминало битый гранат.

Задерживаться здесь, чтобы выяснить, что же все-таки приключилось и откуда взялась «венгоская сука», он не стал. Успеется. Сейчас главное – навести порядок, пока все живы. Впрочем, в последнем Темре уже начал сомневаться.

На третьем этаже светили все лампы, хотя обычно бережливые обитатели дома экономили электричество. Здесь собрались мужчины и подростки, и выглядели они в разной степени плачевно – фингалы, ссадины, опухшие скулы, кровь на рубашках. На полу валялись ножи, оторванные пуговицы и выбитые зубы, дополняли эту картину алые кляксы. Разило потом.

– А это у нас кто такой? – осведомился холодный женский голос.

Видимо, перед ним стояла та самая «сука».

В правой руке она держала небольшой пистолет, в левой – тряпичную куклу-богачку. Таких специально шьют, заговаривают и сажают где-нибудь в укромном уголке на россыпь монет, чтобы в доме не переводились деньги. Судя по всему, кукле предстояло отправиться в недолгий свободный полет вслед за кумуляном, подушками и чайником.

Пистолет – это было первое, что Темре принял к сведению. Дама вооружена, лучше ее не злить. До кончиков ногтей венгоска, белокожая и беловолосая, с горделивой осанкой. Пожалуй, даже красивая, хотя такие жесткие, надменные лица никогда ему не нравились. Острижена до неприличия коротко, словно каторжанка. Очень светлые, почти прозрачные глаза, стыло холодные, по-нехорошему цепкие, наводили оторопь.

Когда он встретился с ней взглядом, в душе что-то смутно шевельнулось, и ему бы ухватиться за этот импульс, попытаться понять, в чем дело… Но было не до того, и он не придал этому значения. А зря.

Еще мелькнула мысль, что она, должно быть, из циркового балагана. Рослая, выше любого из присутствующих, вдобавок широкоплечая, словно силачка или акробатка, и движения, как на арене. Да еще одета похоже: серебристые лосины обтягивают литые мускулистые икры, на ногах полусапожки с массивными пряжками, холла заткана блестящим шитьем – было в этом что-то вызывающе-театральное, для сцены.

Вымотался он сегодня. Сначала гадючник в доме Аргайфо, потом полицейские протоколы, а после этого в сумасшедшей спешке дорога до Управления Градоохраны в тот дикий предвечерний час, когда такси нарасхват, трамваи переполнены, подъемники перегружены, везде толпы народу, и лучше бы отложить до завтра, но деньги-то нужны сегодня. Усталость притупила его обычную восприимчивость: как ни крути, а ему следовало сразу догадаться, кого он перед собой видит.

– Почтенная, что вы здесь делаете? – поинтересовался Темре.

Вежливо, поскольку у нее пистолет, но в то же время твердо. Встрепанные побитые родственники поддержали его агрессивным бурчанием.

– Избавляюсь от ненужного хлама, – презрительно бросила Акробатка.

– С вашей точки зрения это хлам, а для людей – их имущество, личная собственность. – Недаром же он был сыном адвоката. – Вы сейчас находитесь в частном доме, поэтому закон не на вашей стороне.

– Я теперь тут живу, так что собираюсь устроиться по своему вкусу, – усмехнулась венгоска, глядя на него как на копошащееся под ногами насекомое – то ли наступить, то ли перешагнуть.

– У вас есть для этого какие-то законные основания? – уточнил Темре все тем же обходительным, но непримиримым тоном, про себя подумав: «Сами напросились, морды несчастные, кто из вас ее сюда притащил? И после этого вы еще будете попрекать меня связью с Сой? Надо выяснить, кто подцепил эту стерву, и дальше пусть дурень сам улаживает…»

– Разве право сильного – недостаточное основание? – саркастически хмыкнула Акробатка.

– Боюсь, что нет. Закон такой категории не признает.

– Правильно делаешь, что боишься, потому что мне нет дела до ваших категорий. Вот мой закон.

Швырнув куклу-богачку в окно – бросок вышел что надо, – она показала Темре сжатый кулак. Это выглядело бы нелепо, если бы не бездонный зрачок пистолета в другой руке, не учиненный в комнате погром и не такая многозначительная деталь, как выбитые зубы на полу.

Недавние обладатели зубов угрюмо слушали препирательства, и до сих пор никто не влез, что само по себе было из ряда вон выходящим обстоятельством.

– Ни один суд вас не поймет, так что лучше бы нам договориться по-хорошему. Как я понимаю, вас сюда пригласил кто-то из моих уважаемых родственников?

– Да какого краба ошпаренного ты все рассусоливаешь, как венгоский придурок! – взорвался, не выдержав, один из родичей. Его голос звучал гнусаво, но не шепеляво – нос разбит, зубы уцелели, – а сам он прятался за чужими спинами, так что чокнутая Акробатка не смогла бы в него попасть, вот и осмелел. – Комнату ей сдали внаем, если сам не допер! Какой там суд, краб ошпаренный…

Спасибо, ввел в курс дела. Положеньице и впрямь сложное: обе стороны не заинтересованы в том, чтобы вмешивать сюда полицию. Бывает, что гронсийские общины втихую пускают к себе жильцов, не платя налога и не сообщая обязательные сведения о постояльцах в органы государственного надзора. Им с этого прибыток, квартирантам – экономия, поскольку легальный съем жилья обойдется дороже, и в придачу это на руку тем, кто по какой-либо причине не заинтересован мозолить глаза властям.

– Сударыня, если вы сняли комнату и вам не нравится, как она обставлена, это можно решить мирным путем. Вещи, которые вас раздражают, унесут, незачем бросать их в окно. Сейчас мы все организуем, и у вас будет такой интерьер, как вы пожелаете. Дядя Бронже, можно с вами переговорить?

Он кивнул главе семейной ветви, который с заплывшим глазом и рассеченной, как будто размазанной, бровью утратил обычное благообразие и смахивал на битого портового забулдыгу.

Разумеется, Темре не собирался ничего «организовывать». Деваху надо сдать в приют для буйных помешанных, ей там самое место. Позвонить в душеболезную опеку, объяснить ситуацию… А чтобы попечители болезных не донесли насчет незаконной аренды жилья, придется им заплатить.

Обычные дела. И наверняка эти расходы родственники постараются свалить на Темре. Не то чтобы его это радовало, но ему хотелось поскорее покончить с текущим безобразием, а взятка – неминуемое зло, не в первый раз.

Бронже Гартонгафи, бывалый рыночный торгаш, сразу уловил, куда клонит советчик, и захромал к нему с деловитым видом, широко и любезно улыбаясь квартирантке – мол, вот и нашелся обоюдно замечательный выход из положения! Та смотрела с брезгливым прищуром, в раздумье, как будто это слегка сбило ее с толку. Но беда в том, что не все тут были такими догадливыми, как старый Бронже.

Йуджуле, остолоп, скандалист и забияка, в придачу втемяшивший себе в голову, что он с Темре по всем статьям соперничает – это при том, что в кулачном бою и в борьбе гонду Темре неизменно одерживал верх, не говоря уж о прочих жизненных успехах, – возмутился такой уступчивостью и заодно решил дать щелчка выскочке-очужевцу. О пистолете в руке у грудастой белокурой стервы он не забыл, но он и не собирался ее дразнить. С ней еще разберемся, не вечно же она будет держать палец на спусковом крючке. Сейчас важнее отбрить Темре, который слишком много о себе возомнил.

– Все видели, как он хвост поджал? – Йуджуле слегка шепелявил, два зуба ему пришлось выплюнуть. – О чем дядюшке Бронже с тобой толковать? Да с тобой никто из тех, кто себя уважает, точить лясы не станет! Все знают, как ты перед венгосами низкопоклонничаешь и перед этой готов на брюхе ползать… Тьфу!

Он снова сплюнул – на этот раз не зуб, а сгусток розоватой слюны.

– Йуджуле, умолкни, – с досадой процедил Темре, словно бы невзначай сделав жест, означающий «скорбный разумом».

Он имел в виду Акробатку и хотел намекнуть – не мельтеши, пока с сумасшедшей не разобрались, а с тобой, раз неймется, потом отношения выясним, если до сих пор не надоело, – но парень истолковал это как смертельное оскорбление на свой счет.

– Чего это ты мне показал?.. Так у меня, по-твоему, башка не варит?! Думаешь, ты меня отбрил? Ты ж у нас самый крутой и самый образованный, свиное вымя, и на родню тебе накласть, раз ты с венгосами породнился! А я тебе скажу, что сам ты псих и Соймела твоя сучка психованная! – Йуджуле с вызовом ухмыльнулся. – Шлюха твоя бывшая жена, а ты до сих пор к ней бегаешь и стоишь в очереди, чтоб ее поиметь!

– Вот это ты зря сказал, – произнес Темре обманчиво ровным тоном. – Мои отношения с Соймелой никого тут не касаются.

Акробатка смотрела на них с брезгливым высокомерным любопытством, как будто наблюдала за возней животных на скотном дворе.

Дядя Бронже нахмурился и осуждающе крякнул: он-то понимал, что Йуджуле сглупил. Какова бы Сой ни была, говорить о ней так в присутствии Темре не стоило. Пусть она больше ему не жена, какие-то непонятные для родни отношения между ними сохранились, и она до сих пор его женщина, поэтому молчок о ней, разве что Темре сам на нее пожалуется – вот тогда можно будет обругать ее из солидарности, в порядке сочувствия. Или же как угодно ее костери, пока Темре нет рядом, тоже не заказано. Но в глаза мужчине такое высказать – это не по обычаю, это значит нарваться. Йуджуле бестолочь и впрямь скорбный разумом.

– Ты же теперь венгосом заделался, и не наше свинское дело тебя судить, где уж нам, если тебе что клан, что грязь на помойке! – Он вопил с хмельным истерическим надрывом и наступал на недруга, вызывающе сощурив трусовато-отчаянные глаза. – Тебе ж на родство и на вековые обычаи плевать, тебе ничего не стоит на своего поднять руку! Ну, дай мне в морду, не постесняйся!

Темре не стал игнорировать эту просьбу. Кто бы знал, как ему надоели такие сцены. Пусть наконец усвоят, что не собирается он раз за разом играть по их дурацким правилам, и если ему предлагают совершить мордобитие, подразумевая, что он должен стушеваться и воздержаться, – еще надвое, как он в ответ на это поступит.

Забияка пошатнулся и разболтанно попятился, взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие. Одновременно с этим прозвучал сердитый окрик Бронже:

– А ну, парни, хватит!

– Не волнуйтесь, сударыня, – обратился Темре к сумасшедшей, опасаясь, как бы та не начала палить из пистолета, заразившись общим настроением. – Сейчас мы займемся вашей комнатой.

– О, я не волнуюсь. – Та продолжала презрительно кривить красивые губы. – От существ низшего уровня я не ожидала ничего другого.

– Слыхал, очужевец? А ты с ней здрасьте-пожалуйста! – крикнул тот, кого прикрывали от выстрела чужие спины.

– Вот сейчас все заткнулись и вымелись отсюда! – потребовал, морщась от боли и поднявшегося ора, глава семейной ветви.

Похоже, авторитет дяди Бронже в последнее время пошатнулся, потому что его не послушались. На Акробатку тоже перестали обращать внимание, по крайней мере, двое старших братьев Йуджуле, которые с угрожающим видом двинулись к Темре. А провокатор – судя по голосу, это был Майчаву, который в любой ситуации норовил проявить свой пакостный характер и кого-нибудь с кем-нибудь стравить, – на этом не унялся и напомнил:

– Ее сюда привел недотепа Чунхе, они с женой около квартирной конторы ее встретили и позвали у нас поселиться. И тому и другому навалять, свиное вымя, чтоб знали, как родне гадить! А жену Чунхе пускай женщины проучат!

Невысокий щуплый Чунхе забормотал что-то оправдательное, его голос звучал невнятно, лицо было разбито. У Темре мелькнула догадка, что белеющие на полу зубы и следы побоев на физиономиях – заслуга не только чокнутой девахи. Родственнички еще и друг друга волтузили, обстоятельно разбираясь, кто больше виноват.

Уклонившись от удара, он врезал сбоку в челюсть одному из нападавших, а против второго использовал прием гонду, позволив ему пролететь мимо и обняться с платяным шкафом, скрипуче всхлипнувшим от такой неожиданности.

– Ты напросился, Темре. – Торжествующий Йуджуле щербато осклабился. – На самых близких людей подло замахнулся! Сейчас мы тебе сделаем рыло, как морской бурак!

– Чтоб фиолетовое и в пятнах, чтоб его разлюбезные венгосы от него шарахались, как от чумного! – опять принялся подзуживать Майчаву. – Сразу поймет, что вместе мы сила! Задайте ему, чтоб не думал, что он самый крутой!

Как морской бурак, значит? На это Темре согласиться не мог. Ему нередко приходилось общаться и с чиновными персонами, и с заказчиками из почтенных людей, так что фасад ему нужен респектабельный, желательно небитый. Уж извиняйте, не по-вашему выйдет.

Двинув в скулу еще одному охочему до спаррингов родственнику, он отступил, сунул руку за пазуху, извлек, привычно встряхнул и налепил на лицо маску убийцы наваждений. Универсальное средство защиты, спасает в том числе от дурных кулаков. Теперь физиономия и горло не пострадают, даже если его превратят в отбивную.

На него кинулись Йуджуле и один из прежних противников, попробовав обойти с двух сторон. Врасплох не застали, Темре вновь выручили приемы гонду. Атакующие врезались друг в друга, после чего он, пользуясь передышкой, с досадой оглядел поле боя. Скрывать досаду не было нужды: для стороннего наблюдателя вместо глаз у него змеилась по белому глянцу пара черных рун, как будто вышедших из-под пера искусного каллиграфа.

По-венгоски просторная комната со следами погрома залита светом дешевой люстры в виде граненого стеклянного короба. За распахнутым окном густая темень, в глубине ее тускло, как из воды, желтеют окошки соседнего дома. Толпа воинственно настроенных чернявых мужчин в порванных рубашках, некоторые сердито посматривают друг на друга, но кое-кто не прочь первым делом задать взбучку Темре. На заднем плане, ближе к окну, стоит рослая беловолосая Акробатка, так и не убравшая пистолет, окруженная зыбким водянистым ореолом.

Стоп, откуда у нее взялся ореол?.. Он же только у мороков бывает…

А не надень Темре маску, так бы ничего и не понял. Так и принимал бы ее за сумасшедшую венгоску. За человека. Ага, как же.