Текст книги "Жизнь решает все"

Автор книги: Антон Лик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Туран

Крапленую карту влет только дураки играют. Настоящий листомет чует не зацепочку и масть, а именно что нужный момент. Без шебурши крапу держит, по носу ею никого не щелкает. Ибо порой выигрыш – не громко пернуть, а тихо пшыкнуть. Бывает и на сброс главный спрос, а придержал – себя прижал.

Жорник, покойный загляд Охришек.

И маска есть важнейшее средство донесения до зрителя истинной сути предмета и образа. Ибо когда видит он алый лик, то знает, что сие есть выражение гнева, желтый – презрения и гордыни, белый – чистоты духовной, высшей, что свойственна старцам и юношам.

РуМах, «Слово о театре и высоком умении игры»

Три старых дома смыкались стенами, скрывая в густой тени маленький дворик. Где-то за пределами его Ханма, окончательно проснувшаяся к лету, полнила городские кварталы криками и шумом, хранила в пыльных сундуках улиц дневную суету, чураясь тишины теплых сонных сумерек. Чурались дворика и прохожие. Случайных тут не было, а неслучайные находили себе иное занятие в домах под алыми крышами.

Тихо. Шуршит вода, скатываясь по старому барельефу, омывает каменных коней и всадников.

Сонно. Шевелят широкими листьями вязы.

Темно. Тенью из тени проступает силуэт.

Ни одна прежняя встреча, ни одна девушка не волновала Турана так. Всего восемь шагов, и он окажется рядом с фигурой в тонком халате. Бледная её рука коснулась мокрой гривы, скользнула по вылизанному водой до блеска крупу.

Голова чуть повернулась. Прислушивается? Или особо хитро выгибает взгляд, пускает его самым краем по-над плечом? А о таком кто-нибудь стихи уже писал?

Давно так не стучало сердце и не сбивало дыхание. А шаги давались тяжелее, чем к голодной сцерхе. И даже тяжелее, чем к сцерхе израненной. Вот и совсем близко. Почувствовался непривычный аромат горькой полыни. Это на миг смешало, почти заставило отступить… Но нет.

Вздрагивает, но не оглядывается. Ждёт.

Но вовсе не того, что будет.

Туран не стал обнимать плечи. Ударил в шею, сквозь дымчатый узор шарфа и только тогда прихватил за рукав, придержал. Чуть приседая, выдернул кинжал. Следующий удар – в поясницу. Шелк бугрился и набухал темным, изнутри по нему стучала тугая струя, прорывалась и выхлестывала, а вот тонкий взрез шерстяного халата, заткнутый лезвием, был почти сухим. Туран отскочил так, чтобы видеть и вход во дворик, и подергивающуюся фигуру.

Сделано. Пусть затихнет. Пусть остекленеют глаза. Чтобы осталась только мертвая муть, уже без человеческого проблеска.

Нельзя подходить, пока глаза не умерли. А значит, придется ждать. Убивать воспоминания.

В конце зимы Туран сам себе напоминал тигель, который сняли с огня: бока горячие, но не пережженные; расплав изредка вздыбливается тягучими пузырями, но до готовности ему далеко да и не хватает кое-каких компонентов. Однако холод последних морозов не мог обмануть – совсем скоро тигель вновь поставят на жаровню и подкинут раскаленных углей. И вот тогда забурлит по-настоящему.

Прощание с Ирджином вышло странное. Долина Гарраха еще во всю шумела балаганами и байгой, а кам уже перепаковал вещи и стоял у полуразобранного шатра.

– Ну что, специалист по животным, – улыбнулся он, – не выйдет нам пока поработать вместе. Придется расстаться. Надеюсь – только на время, ибо я жажду реванша за ту партию в бакани.

Туран только пожал плечами. Уходил единственный человек, протянувший когда-то руку. Уходил человек, крепко взявший за ладонь и приведший на большую жаровню. К Урлаку и Кырыму. К искалеченной склане. К тегину Ырхызу.

– Я обязательно приду к тебе в гости в Ханме, – продолжил Ирджин. – У тебя ведь будет дом. Свой дом, в котором ты заведешь свой порядок и обычай. Мы кинем карты, расставим фигуры, выпьем ва-гами-шен. Поговорим о сцерхах и пушках. О том, как хорошо все разрешилось. Но это потом, в будущем. А сейчас я тебя еще кое с кем познакомлю.

Кам махнул рукой, и к шатру устремился мужчина, до того весело болтавший с кучером.

– Это – Паджи.

Ему было не больше тридцати. И он еле сдерживал смех, зародившийся еще у кареты. Чуть посапывал, фыркал и старался не смотреть на Ирджина.

– Спорю на свою шапку, что ты, парень, не разбираешься в лошадях, – обратился Паджи к Турану, стягивая бобровый тымак.

– Ты проиграл, Паджи, – ответил кам. – Перед тобой стоит знаток редких животных.

– Вот так, взял и испортил все, – Паджи нахлобучил шапку, которая оказалась ему чересчур уж велика – видать, не своя, выигранная. – Да знаю я, кто он такой. Только в споре надобно сначала немножко прикормить рыбку, а уж потом… Ладно, пролетело-пронеслись, все равно шанс упущен.

– Теперь, Туран, ты знаешь, кто такой Паджи, – Ирджин оставил уперк без внимания. – А если серьезно, отныне Паджи тебе помощником. Вместо меня. Если что-то понадобиться – спросишь у него. Или расскажешь ему, когда будет что рассказать. Равно как и послушаться его кое-где тоже придется. Одним словом, Паджи – твоя ниточка, на другом конце которой сидят умные люди. А потому не вздумай ее дергать по-глупому. Ну и не спорь с ним без необходимости. И даже при особой надобности – все равно не спорь. Бывай.

Кам протянул руку. Туран пожал ее. Медленно, не отрывая локтей от боков и накрыв перевернутой лодочкой ладони. Ирджин подхватил тюк и пошел к карете.

– Спорим на пояс, что обернется?

Обернулся. И выдохнул струю пара, мгновенно растворившуюся в воздухе.

А потом снова была дорога, но теперь верхами. Паджи шутил и спорил на все, что видел. Несколько раз предъявлял разъездам какие-то бумаги и тамги. Трижды случалось срываться в галоп и нестись тропами только лишь оттого, что Паджи что-то показалось. А один раз – и не показалось: их чуть ли не полфарсанга гнали по полю всадники в зеленых накидках поверх тегиляев и кольчуг.

– Хурдийцы-каннафы, – пояснил Паджи уже в лесу. – Могли бы попытаться отговориться, но мою рожу тут не всегда тамгой прикроешь. Да и читают они плоховато. А ты, вижу, из тех, кого хлебом не корми, а дай с буковками поиграться.

– Спорю, что тебе об этом Ирджин рассказал.

– Спорю, – хлопнул в ладоши Паджи. – На… На рассказ об этих самых буквах. Неа, не Ирджин сказал. Тут и своих глаз достаточно. Одни над шелком или золотом трясутся, а ты над пергаментом. А поутру поломанные перья в костер кидаешь. И рукав у тебя весь в черном. Ну что, есть? Оно? Тогда говори, что там пишешь.

– Ничего.

– Не ври, я видел.

– То, что я извожу пергамент, еще ничего не значит.

– Не понял?

– Буквы на бумаге – просто буквы. На самом деле в них нет жизни. А значит – я уже ничего не пишу.

– Тьфу ты, так и сказал бы, что вирши слагаешь. Или нурайны. Правда, на хрена тратить на это дорогущий пергамент… Ну да твой кошель – твое дело. Будем считать, что спор разрешен и оплачен.

– Вот и хорошо, – Туран спешился и, зачерпнув снега, протер лицо. – В голове стучит. Раскалывается просто.

Паджи, остановившись, поглядел внимательно, без обычной насмешки, потом отцепил с пояса баклажку и, кинув ее, сказал:

– На вот. От Ирджина. Он говорил, что у тебя, как к Ханме подойдем, с непривычки может. С того, что ты – не местный, говорил. И что если невтерпеж, то хлебани сразу. А если втерпеж, то погоди и будет тебе лечение. Заодно и задницы.

Уже через час Туран глотал напиток со знакомым вкусом лимонника и поглаживал мешочек со смесью. Что бы в ней ни было, но оно помогало – боль растворялась, а в голове возникала удивительная легкость. Еще немного и сами собой строки родятся, как когда-то…

Не родились. Но и это не слишком огорчило.

Ханма начала знакомство с Тураном задолго до городских стен. С полей, просвечивающих под снегом; с участившихся деревенек и хуторов; с телег и тележек, прорывающихся с боем через сугробы.

Наконец, столица самолично выползла из-за холмов. Неуклюжая и толстая, как баба, не уместившая телеса в каменный халат, наспех перетянутый пояском-речушкой. Дымом дышит, смрадом гнилого рта, ворочается, беспокойная, подзуживая, подстрекая, готовая в ярости давить и чужих детей, и своих собственных. Злые мысли зреют в её голове – Ханме-замке, что высится надо всем этим обрюзгшим телом.

Здравствуй, Безжалостная, принимай гостя из Кхарна. Принес я тебе подарочки от моей прекрасной мамы-Байшарры.

В этом городе колокола молчали. Не гудели они поутру и в полдень. Не стонал басовитым, первым ударом кхарнский Большой Шатер, не подхватывали его голос звонкие Сестрицы из Старописчего переулка, не спешили добавить медного звона Лилейницы, не ухал возмущенно, громко, выбиваясь из хора голосом и ритмом Зеленый Хоста на маяке. Не было в Ханме колоколов и все тут. Вместо этого – разнообразнейшие барабаны, трубы и гортанный вой харусов. А колоколов нет. Не взлетает сердце, поднимая в небо, к Всевидящему, а все больше прибивает к земле ударами думбеков, а немелодичные трубы связывают по рукам и ногам.

Терпи, человек, знай место свое. А здесь – место чужое.

Туран терпел, Туран бы понял жизнь без колоколов, но вот чтобы без книг? Как ни пытался он, за все время не удалось сыскать ни библиотеки, ни даже книжной лавки. Чернилами и пергаментом здесь торговали аптекари да алхимики. Торговцы на все Турановы вопросы лишь удивленно плечами пожимали. И вправду, кому тут нужны книги? Ковер возьмите, господин… Или халат, прямо на месте мерку снимут и сошьют, не смотрите, что одноглаз старый Грах, не годы это – опыт бесценный… Или вот кончар купите… Доспех почти новый… Арбалеты… Упряжь… Монисты для красавицы, травы ароматные… Амулеты, господин, не проходите мимо! Самонаилучшие. Вот для крепости телесной, а это кровь становит и раны живит! От него и жареная печенка срастается, а живая уж точно… А это если с маслом оливковым смешать, добрый господин, да доспех смазать, то вдвое крепче станет! Болт арбалетный выдержит! Не верите?! Как есть правду говорю, господин, вот доспех, вот арбалет, стреляйте, и пусть позор падет на голову седую, если… Для нагревания воды, всё для наискорейшего нагревания воды… Берите жемчуг скланий, только для вас, господин, только для вас…

Белый, обыкновенный с виду, непомерно дорогой и непонятный. Что с ним делать? Пить, в вине растворив, трижды три года, чтобы обрести бессмертие? Или на шее носить? Паджи только посмеялся и объяснил, что скланий линг – для камов. Иным от него пользы нет, разве что пронесет от этакого напитка. Да и то, среди лавочников из троих двое не лингом, а самокатными – толченый перламутр, жир да известь – жемчужинами торгуют по цене заоблачной.

Поселили Турана в доме на улице Стекольщиков, оставив напоследок связку ключей, две тамги, множество указаний и пожелание удачи.

Первые два дня Туран безвылазно сидел в своем новом пристанище, протапливал комнаты и доедал остатки ветчины. Еще три ушло на осторожные вылазки и четкое осознание того, что он понятия не имеет, как решить главную задачу. Контактов в Ханме нет. Как и разумения, к кому может обратиться невзрачный знаток редких животных, которому требуется контрабандой доставить семь десятков отличных пушек. Тех самых, за продажу которых в Наират по кхарнским законам полагается виселица без всяких шансов на помилование. Только и оставалось, что бродить по городу в поисках захудалой книжной лавки.

На седьмой день, вместе с заунывными трубами и вопросами заявившегося на Стекольную Паджи, пришло отчаяние. Трубы смолкли, Паджи только хмыкнул на фразу, что пока по-прежнему сказать нечего. Положил у дверей сумку с едой и ушел, впервые ни разу не предложив поспорить на что-либо.

А на восьмой день, почти само собой, отыскалось решение.

Его предсказали мыши. Обнаглевшие, сожрали почти весь хлеб, попортили сыр и зачем-то разодрали кожаный тубус с остатками пергамента. Это и определило маршрут очередной вылазки: через потешные дома на малый рынок у ольфийских ворот к аптеке некоего Кошкодава. Пускай писание вызывает почти физическую ненависть, пускай листы, испоганенные кривыми строками, летят в огонь, но… Пергамент всегда должен быть под рукой. Вдруг что-то изменится?

– Возьмите кота, – предложил Кошкодав, отсчитывая правой рукой сдачу, а левой поглаживая рыжую спину одного из полутора десятков животных. Вопреки прозвищу этот молодой красивый мужчина был явно неравнодушен к кошачьим. – Будет мышей ловить.

– Не могу, – пробормотал Туран. – У меня животные… не живут долго.

– Это вы зря. Это, наверняка, случайности. Им просто нужно понимание. И человеческое отношение.

– Иногда многое зависит не от нас.

– А вы о многом и не думайте. Думайте о малом и делайте то, что именно от вас зависит. Кстати, любезный, вы книгами интересовались…

Туран остановился в дверях.

– Интересовался.

– На перекрестном рынке вчера появился кто-то по книжному делу. Из Лиги вроде. Ищите рядом с аптекой Совуня-старшего. Там рынок неспокойный, приезжих много, но вам как раз и хорошо будет.

– Спасибо, – вот теперь Туран благодарил искренне. А если бы знал, за что благодарит на самом деле, – наверняка бы расцеловал Кошкодава и всех его кошек.

Из-под полупустого прилавка, стоявшего на отшибе, вылез сутулый пожилой торговец. Он пах ликопой и держал за хвост дохлую мышь. Впрочем, её он выронил практически сразу, как увидел Турана, хотя и ни капли не изменился в лице.

– У вас есть книги на продажу? – звонко спросил он. – Или сами желаете купить?

– Думаю, найдется то, что будет интересно нам обоим, – только и сумел выдавить Туран.

Торговец накрыл прилавок деревянной крышкой – щелкнул тайный замок – и указал на маленькую палатку позади себя. Туран нырнул внутрь, жалея, что не может завопить от радости.

Ниш-бак, книжник из Шумарры, сильно изменился с той памятной встречи. Если в прошлый раз он выглядел успешным владельцем хорошего магазинчика, разомлевшим и каким-то несобранным, то теперь являл собой типичного бродячего торговца, подтянутого и чуть резковатого, одним взглядом ухватывающего всё важное.

– Здесь можно говорить? – Туран даже не сдерживал улыбки.

Ниш-бак поставил на низкий столик фигурку собаки, погладил ее и кивнул.

– Теперь можно. Но не громко – амулет просто подаст сигнал, если кто-то подойдет к палатке совсем близко.

И в эту минуту Туран понял, что не знает, с чего начать. Язык словно отнялся. Потому он просто сел на низкий ящик, прямо поверх каких-то книг. А Ниш-бак уже наливал что-то прозрачное в кружку.

– Пей. Пей, мой мальчик. И рассказывай. Жив. В Ханме – и жив. Ходишь, книгами интересуешься. Чудо. Это чудо.

– Это – мое умение, – выдохнул Туран.

– Да-да. Несомненно. Умение. Не прогадали. Мы с тобой не прогадали. Хотя тут все зависит от того, что ты смог сделать, мальчик мой. И чего не смог.

– Считайте, что с ящерами смог всё. Но это не главное…

И Турана прорвало. Он быстро говорил и заливал в себя прозрачную кислятину. Родную кислятину из Кхарна. Наверняка виноградники под Зававе. Только у них присутствует такая режущая нота…

Рассказ закончился вместе с содержимым бутылки. Ниш-бак тут же достал из угла кувшин, сорвал восковую крышку и отхлебнул прямо из него. Плеснул и Турану. На сей раз терпкий мускат. К такому бы жирную рыбу в сладком тесте и рисовые колобки, чесноком фаршированные. Проклятье, он уже забыл, каковы те на вкус.

– Итак, мой мальчик, давай подведем черту. Что затея со сцерхами будет придавлена, это хорошо. Если, конечно, правда. Но главное: несколько серьезных людей собирают силы для переворота. И не брезгают помощью извне. За что и обещают в будущем свое благорасположение этим самым помощникам. То есть Кхарну. Им нужно всего-то семь десятков отличнейших тяжелых орудий. Эдакая мелочишка для нас, противоречащая здравому смыслу и действующим запретам. Притом, как я понял, сначала назывался конец осени, а теперь вдруг – её середина или даже начало.

– Да, сроки они изменили. Видимо, еще что-то произошло. Или произойдет.

Собака на столе тихо зарычала. Ниш-бак высунулся из палатки, крикнул что-то ругательное и вернулся обратно. Пес снова безмолвствовал.

– Значит, пушки… – протянул Ниш-бак, почесывая шею. – Пушки – это или големы, или осады. Или все сразу. Разумеется, заверения в будущей лояльности мы даже обсуждать не станем. Это просто смешно. Но змеи готовятся кусать друг друга, даже не вылезая из общей корзины. Почему бы не подбросить им туда немножко пороху? Чтоб уж драка так драка. Ты ведь именно об этом думаешь?

– Уже с месяц.

– Тогда сделаем так: через несколько дней я уеду. Тебе придется еще немного…

– Я остаюсь.

Ниш-бак поджал губы и прищурил один глаз.

– Ты изменился больше, чем я ожидал.

– Начнем с того, что вы вообще не ожидали меня увидеть в живых, так ведь? – Туран нарочито аккуратно поставил кружку на стол. – Еще в Шуммаре вы знали, что отправляете меня… в корзину. И были уверены, что меня закусают там до смерти.

Забулькал кувшин, вино полилось в кружку.

– Если ты ждешь, что я стыдливо отведу глаза или поперхнусь вином – ты ошибаешься, – в подтверждение Ниш-бак спокойно сделал большой глоток. – Туран, у меня не было выхода. И даже не у меня – у Кхарна. Карья погиб, но остался ты. Без серьезного опыта, с минимальной подготовкой и любовью к родному дому. А еще с посылкой за плечами, с первичной завязавшейся связью. Молодой и сообразительный. И да, я поставил на единственную оставшуюся карту. Казалось бы никчемную и слабую, но… Иногда только так и выигрывают в высокий бакани. Осталось лишь разобраться, какой выигрыш мы – да-да, все мы – взяли благодаря тебе. И какой можем взять еще, ибо партия пока не окончена.

– Три месяца назад…

– Три месяца назад ты выслушал меня, собрался в кулак и принял решение.

– Вы не знаете, чего мне это стоило. И чего стоили последствия этого решения.

– И не хочу знать. Это – твоя цена. А мне хватает собственных счетов.

Он говорил правду, но до чего же она была мерзка! Почему тогда не объяснил? Ведь можно было как-то, чтобы не вслепую, как щенка, а… А как? Как-нибудь. Если Ниш-Бак думает, что нынешняя встреча все грехи ему отпустит, то ошибается.

Больше Туран не будет фигурой на чужой доске: он уже свою доску составил. И первые ходы в партии сделаны.

– Значит так, – начал Ниш-бак, – в кратчайшие сроки я свяжусь с теми, кто примет решение и сможет подготовить операцию. Связь будем держать через Вестника, которого будешь встречать… Город уже изучил? Нет? Тогда с местом определимся позже. С паролями и блокировками тоже. Скорее всего, в ближайшее время будет организована первая пробная партия груза. Способ доставки предстоит продумать: два десятка тонн бронзы это не шкатулка с безделушками. Но это и не твоя печаль. Скорее всего, тебе просто придется согласовывать ряд деталей с… заказчиками и встречать первый груз. Вместе с ним наверняка пришлют и сменщика. Не переживай, парень, осталось совсем немного.

Под ногами прошуршала мышь.

– Вот ведь заразы, словно преследуют меня, – проворчал Ниш-бак, дергая ногой, но мышь оказалась проворнее. – Мне нужно еще два дня, чтобы завершить дела в Ханме. После этого ты проведешь еще три дня от рассвета до заката на рынках и в беготне по городу. Суй свой нос во все углы и щели, только не перегибай палку. После этого сообщишь этому Паджи, что шестеренки закрутились, но без подробностей, хотя он и будет настаивать. Ну а дальше – проверяй Вестника и не отсвечивай. Жди, готовься, собирай в руках максимум нитей. Обо всем доложишь сменщику. Еще раз расскажешь ему всё вплоть до истории с тегином и лепешкой. Пусть разбирается, что к чему.

– А я?

Вот так всё отдать новому игроку? Просто отдать? Словами, которые даже не ложатся на пергамент? Не дымом костров, не холодом, не кровью на снегу, не ненавистью, которая почти сожгла, а просто словами доклада… А как отдать память? Она теперь как выгребная яма, где всего вдосталь. Правда, и на дерьме растут цветы, вот только высадит их кто-то другой. Чистый. И до конца останется чистым. Героем. А Туран?

– Отправишься в Байшарру, домой.

Домой. Вино, красное и белое, кислое и терпкое. Спокойная жизнь. И понимание, что все-таки не сумел. А тот, другой, придет и высадит цветы, и соберет букеты славы.

– Пока же укрепляй свою маску, господин знаток редких животных, – порывшись в одном из сундуков, Ниш-бак вытащил две книги. – Вот здесь кое-что по твоей новой профессии. Думаю, лишним не будет. А теперь иди. И да прибудет с тобой Всевидящий.

Туран прижал к груди сверток и кивнул на прощание человеку, который последним протянул ему руку в той старой жизни. И впихнул его в жизнь новую.

И который хочет повторить уловку.

Паджи действительно задавал много вопросов, но не давил. А в какой-то момент он и вовсе свернул разговор на новую тему, помянул Агбай-нойона и грядущий праздник, такой, которого Ханма давно не видала. А после, хитровато прищурившись, заметил:

– У тебя, паря, завтра важный день. Щеки побрей, а то зарос весь. И волосы тебе уже укорачивать пора. А ладно, чего не сделаешь для хорошего человека.

Порывшись в сумке, Паджи достал деревянную коробочку с цилиндрами в мизинец толщиной. Подцепил один за кожаный хвост, продемонстрировал:

– Вот тут зажимаешь, поворачиваешь, и вешаешь на крючок. Держи. На твое корыто и одного довольно будет. Только сотри, не сварись и без воды их не оставляй, иначе спалишь дом.

Так вот зачем в темный камень ванной ввинчена цепочка из крючков. И не надо воду в тазу греть.

Пока Туран мылся – задубевшая наирским загаром кожа медленно отходила в горячей воде – Паджи полазал по дому, собирая нехитрый набор для стрижки и бритья.

– Во! На человека похож стал. Садись, сделаю из тебя, пучеглазого, настоящего красавца, раз уж повод…

И разомлевший Туран подхватил подставленную паузу, заполнил вопросом:

– Что за повод?

– В Ханму-замок тебе дорога. В тегинов зверинец. Послужишь ясноокому.

На лицо легла горяченная тряпка, и стало трудно дышать.

Еще чуть-чуть и на голову бы напялили мешок. Во всяком случае, именно так казалось, когда Турана вели по двору замка. Двое рослых кунгаев едва не под руки волокли, а Паджи несся впереди, изредка наскакивал на разодетых нойонов, что-то им торопливо объяснял и тряс грамотами. Неизменно после этого на него и кунгаев небрежно махали руками и плетьми, и эскорт двигался дальше. Позади остались двое ворот и полудюжина дверей, бесчисленные переходы и внутренний двор-колодец. Потом еще один и углы-углы-углы разных построек. Главная глыба замка напирала на все это сверху, но стояла вполне себе уверенно. Такую не расшатать полусотней пушек. Или расшатать? Ведь пушки – лишь часть чего-то большего. И бить наверняка будут в тайное и слабое место. И хорошо бы, чтоб били крепко. Пусть умоется кровью Беспощадная, пусть ярится пуще прежнего, давит и жрет детей своих.

Снова заныло в висках: забыл с утра заварить себе травок, задурманить голову, закутать ее ароматами лимонника и мяты. Теперь все воспринималось остро – и вид замка, и его запахи.

Мелькнула над крышами спица Понорка Понорков, самой верхушечкой, кривой и какой-то пронзительно белой по сравнению с основной кладкой построек.

Долго обходили донжон, пока не попали в крытый дворик, обнесенный высоким забором. Эдакая малая крепостишка внутри большой. Но, как оказалось, забор служил для защиты именно большой крепости и именно от малой. Он надежно припирал к стене просторный загон, который Туран узнал без труда по слежавшемуся сену и песку да непобедимому запаху влажной шерсти и мочи.

Впускал их за ограждение хмурый и бледный служка. С трудом и шипением он вернул на место тяжелый засов и только тогда Туран приметил, что работник управляется только левой рукой, а правую, лишенную кисти и замотанную ветошью, осторожно прижимает к груди.

Кунгаи дотащили Турана до середины просторного дворика, где рядом с гигантским жуком сидел на корточках человек в невзрачном сером кемзале. Серая же шапочка прикрывала светлые волосы, а в руках человека была острая палочка, которой он осторожно почесывал брюхо жука. Вермипс. Самый настоящий вермипс или дудень степной. Только вчера Туран рассматривал такого на картинке в книге Ниш-бака.

Паджи низко поклонился.

– Мой тегин. Ваше распоряжение…

– Распоряжается диван-мастер. Я – приказываю.

Ясноокий тегин Ырхыз, Серебряная Узда Наирата, встал во весь рост и сунул палочку за ухо.

– Я тебя помню, кхарнец, – произнес он.

Туран согнулся в поклоне.

– Кырым рассказал мне про тебя, примиренный. И про сцерхов рассказал. Ты вырастил четыре десятка ящеров или около того.

– Мне помогали, мой тегин. Отменный знаток лошадей Ишас и кам Ирджин…

Он не умел слушать других, перебил:

– Значит, сам ты ничего не можешь?

Туран растерялся.

– Я выращивал некоторых редких зверей. И читал о них.

– Значит, будешь помогать в моем зверинце. Кырым говорил, что ты умный. Знаешь, от чего вермипс умирает? – тегин несильно шлепнул жука по черному блестящему панцирю.

Никакой реакции. Жук неподвижно стоял на подогнутых лапах.

– А почему вы думаете, что он умирает?

– Я чувствую.

Туран присел на корточки и посмотрел на сомкнутые пилы жвал. Осторожно коснулся холодного хитина. Провел, прощупывая едва заметную трещину между надкрыльями, вспомнил, что вермипсы не летают, но под надкрыльями прячут яйца, причем и самцы, и самки. И ходят так, скрывая под броней самое ценное, пока мелюзга не вылупится и не расползется. А еще вспомнил, что рогом вермипс лошади брюхо вскрыть может. К сожалению, на том знания заканчивались.

А тегин ждал. Тегин надеялся и не следовало обманывать его надежды.

– Давно кормился?

– С неделю.

– Нехорошо. Но я попытаюсь помочь.

– Получишь сегодня же тамгу. После того, как разберешься с вермипсом, будешь приходить раз в неделю или когда я прикажу. А пока… Эй, Цанх! Покажешь кхарнцу остальных и будешь его впредь пускать сюда, но строго по установленному распорядку. И следить за ним будешь.

Тегин почесал вермипсу щетинистую лапу, сплошь покрытую бледными волосками, отбросил палочку и пошел к большим деревянным воротам, за которыми время от времени кто-то взрыкивал, ревел и мяукал. Паджи молча сжал тураново предплечье и тоже ушел, прихватив с собой двоих кунгаев. А третий воин и культяпый слуга остались наблюдать, как Туран с озабоченным видом изучает застывшего, словно в янтаре, вермипса.

Из зверинца вышел еще один молодой работник, тоже баюкающий руку, с виду – беспалую. Да уж, с животными надо быть очень осторожным. Пошептавшись с вновь прибывшим, культяпый произнес:

– Я – Цанх, это – Цанх-малый. Он тебя проводит к зверям.

Туран двинулся следом за беспалым парнем.

Зашуршали ворота и Туран увидел таких животных, в которых никогда не верил, даже листая старые книги с фантасмагорическими рисунками.

А потом он заметил Вирью.

Толком поговорить с мальчишкой вышло только на вторую неделю, когда наконец-то заелозил лапами по панцирю, заскрипел вермипс. Впервые за последний месяц, как заметил обрадованный Цанх. То ли помогла смесь из мёда и камеди, то ли просто, как говорилось в книге, жуку требовалось побольше света прозревающего весеннего Ока. Но оба работника теперь возбужденно бегали по загону, готовились доложить об успехах тегину и даже пытались угадать награду. Цанх предполагал новый кемзал, а Цанх-малый ждал исключительно серебряную серьгу в губу. Оба ошиблись, получив бочонок вина.

А Туран с благодарностью принял кошель с золотыми «конями» и дозволение пребывать в зверинце без кунгая за спиной. Цанхи тоже ослабили надзор и теперь не копошились постоянно рядом, а спокойно занимались работой, да так, что порой их и не было видно.

– Здравствуй, – тихо проговорил Туран, прислоняясь к решетке соседнего загона. И даже руку между прутьями сунул, почесывая горбатую спину водяного оленька.

– Здравствуй, – мальчишка уселся на пол и ловко сплел узлом ноги. – Тебе лучше со мной не говорить. Два кхарнца – уже заговор. Так говорили в Ханме год назад.

– Ты здесь уже год?

– Чуть больше. Но ты не слушаешь совета.

– А ты не спешишь уйти.

– Мне можно, я ребенок. Ырхыз знает, что я любопытный.

– Я тоже любопытный.

– Но Ырхыз не должен об этом знать. Меня зовут Вирья, а тебя?

Вирья… Почти Карья.

– Туран. Туран ДжуШен. Из Байшарры.

– Мои родители были из Кавойи. Правда, я совсем ничего не помню. Расскажешь?

– Я не бывал, но много слышал о Колоколе и Мосте. За что тебя посадили в клетку?

– Ырыз хотел иметь такой экземпляр.

– Но…

– Ырхыз хороший. Моих родителей убивал не он.

– А кто?

– Не знаю. Не он. Наверное, тот, кто и его держал в замке Чорах.

Засвистел в одной из ближних клеток сцерх и, привстав на задних лапах, гордо раздул горловой мешок.

– Скоро ему привезут жену, – сказал Вирья. – И он будет счастлив.

– Не будет. Невозможно быть счастливым в неволе.

– Это говорит человек снаружи человеку внутри. Папа говорил, что на самом деле есть очень мало мест, где нельзя быть счастливым.

– Прости, Вирья, – Туран перешел на шепот. – Это неправильно. Тебя нужно отсюда как-то вытащить… Я что-нибудь придумаю, обещаю.

– Не давай дурных обещаний. Вытащи себя и этого будет достаточно. Но ты ведь не послушаешь?

Безмятежные глаза мальчишки глядели куда-то далеко. На противоположный ряд клеток.

Да он ведь сумасшедший… Просто тронулся среди зверей-волохов. Его слова – бред измученного разума, нуждающегося в помощи.

– Я еще приду, – решительно произнес Туран. – Что тебе принести? Хочешь, я приготовлю для тебя настоящий манцыг с изюмом и орехами? Я умею.

– Не надо подарков. И еды у меня достаточно. Просто приходи, если хочешь. И приноси мысли, в которых не будет смерти. Ничьей.

Вирья беззвучно встал и прошел к противоположной решетке своей тюрьмы. Вытащил из-за пазухи лепешку, принялся отламывать кусочки и бросать их сквозь прутья существу с птичьей головою и телом выдры.

В этот вечер Туран впервые прочел об уранке и уяснил, что разобраться в нём, степном дудне и верблюдах будет намного проще, чем в мальчишке, сидящем в клетке.

Пускай и не под колокольный звон, а под вой труб и гром барабанов, но Ханма оживала. В немалой степени этому способствовал и приезд в столицу Агбай-нойона, победителя мятежных побережников. К Пробудинам Туран уже успел достаточно выяснить о новом герое.

Из своих тридцати лет жизни Агбай провел в боях не менее половины. Он оказался достаточно удачливым, чтобы выжить, напористым, чтобы побеждать, и умным, чтобы учиться на ошибках, большей частью чужих. Под его руку легли богатые ханматы, а под знамена встали многие вахтаги. И вовсе не из родства с сиятельной каганари, как судачили некоторые, ему доверили лечение одной из самых болезненных ран Наирата – морских побережий. Там независимые кланы выращивали плавучие острова и строили корабли, а заодно брали на ножи и тяжеловесные триеры Лиги, и легкие парусники Кхарна, и черепахи-кобукены самого Наирского каганата. Да при том плодили одну ересь за другой, обвиняя в свою очередь в отступничестве саму Ханму с её Понорком Понорков.