Текст книги "Пастухи чудовищ"

Автор книги: Антон Корнилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть вторая

Глава 1

Теперь он полустоял-полувисел в тесной решетчатой железной клетке, прикованный наручниками к одному из верхних поперечных прутьев. А по ту сторону решетки, за столом с прикрученными к полу ножками, по-птичьи хищно склонился над бумагами парень, в ушах которого посверкивали золотые колечки – по три в каждом ухе. И был этот парень, одетый в куцый короткий клетчатый пиджачок, несмотря на молодость (ну никак не старше двадцати пяти) и совсем не начальственный вид, верно, большой шишкой. Потому что пока он шелестел своим бумагами, по обе стороны стола торчали в положении «руки по швам» два копа в форме, два рослых, краснорожих, пузатых копа, один – майор, а второй – аж целый подполковник.

Клетчатый парень отложил стопку бумаг, придвинул к себе какой-то разграфленный бланк, взял ручку и поднял голову, звякнув своими колечками. И взгляд парня вдруг вонзился в повешенного на решетке, как зазубренная кость, повешенный даже задергал кадыком, точно ему дышать трудно стало. Не сводя с повешенного глаз, клетчатый небрежно двинул рукой, отпуская копов. Они удалились поспешно и на цыпочках.

И тип с золотыми колечками в ушах заговорил.

Он принялся задавать повешенному вопросы, делая время от времени какие-то пометки в своем бланке. И оказались те вопросы до дикости странны и неожиданны.

– Кем были твои предки до седьмого колена по линии матери?.. По линии отца?.. Умирал ли кто-то из близких в тот месяц, когда ты родился?.. Что чаще приходилось испытывать в последнее время: грусть, ярость, тоску, радость, отвращение, скуку, удивление?.. Что ты обычно предпринимаешь, когда чувствуешь, что за тобою следят?.. Какой цвет вызывает у тебя большие эмоции – красный или черный?.. Часто ли и как сильно ты ощущал желание причинить кому бы то ни было боль?.. Что такое, по твоему мнению, ад?..

И повешенный отвечал на эти вопросы, совершенно не задумываясь, без запинки, словно ответы вспрыгивали ему на язык сами собой. Допрашиваемый по-прежнему чувствовал на себе зазубренный взгляд водянистых глаз, не отпускавший ни на мгновенье, а клетчатый парень педантично отмечал каждый ответ закорючкой на бланке.

Закончился допрос внезапно. Парень просто замолчал, отложил ручку, а бланк аккуратно поместил в картонную папку. Затем протянул руку к стене и нажал какую-то кнопку.

Тотчас вбежали давешние майор с подполковником.

– Следующего подавать, Комиссар? – подобострастно осведомился подполковник.

– Не нужно, – ответил парень. – Этот вполне подходит. Вот… – Он положил на стол маленький шприц. – Как отведете вниз, вколите ему это – пусть поспит. И не вздумайте кормить, когда проснется!..

Проснувшись, я первым делом вытер со лба пот – привычный уже осадок еженощных кошмаров, ни одного из которых я так и не запомнил.

Приподнялся, сел, попытался подхватить соскользнувшее с ног на пол жесткое дерюжное одеяло, но не успел. Зябко передернул плечами, почувствовав, как ворохнулась в боку, под плотной бинтовой повязкой, несильная, но успевшая уже порядком надоесть боль.

В комнате было холодно. То есть не в комнате, конечно, – в келье… В этакой глубокой нише с полукруглым потолком, невесть каким образом выбитой в цельной скале. От общего коридора келью отделяла каменная стена и массивная деревянная дверь, имеющая запор только снаружи.

Сияло чистым утренним светом крестообразное окно надо мной. Да, окна здесь на ночь не закрывали и не занавешивали. Потому как не было в том никакой необходимости…

Я поднял одеяло, закутался в него, перевернулся на здоровый бок. Зевнул, отчего в отекшей скуле что-то хрустнуло. Не хотел я никуда выходить, даже вставать мне не хотелось. Уютно было здесь, несмотря на то что из мебели присутствовали лишь низкий топчан и грубо сколоченная тумбочка без дверцы; и не то чтобы только уютно, а еще как-то… безупречно надежно, несокрушимо безопасно, вот как.

За дверью послышался какой-то шорох. Я почему-то подумал, что это пожаловал отец Федор или Семеныч. Или Дега, что-то его давно не видно. Я сел на топчане, завернувшись по пояс в одеяло, ожидая стука в дверь.

Но дверь распахнулась без стука.

В келью вошла Ветка.

Одета она была точно так же, как и в первый раз, когда я ее увидел: в толстовку с капюшоном, узкие джинсы и армейские высокие ботинки.

А я сразу почувствовал, что под одеялом я совершенно голый.

– Привет… – сказал я, комкая одеяло в районе живота.

Руки Ветки были заняты какими-то сложенными стопочкой тряпками, поверх которых помещался деревянный поднос с глубокой глиняной тарелкой и кружкой.

– Ну и рожа у тебя, Маугли! – весело заявила она. – Как пчелами покусанная. Даже страшнее, чем вчера! Ну, хоть глаз открывается понемногу…

И чего она зовет меня Маугли? Багира нашлась, тоже мне…

– Опять орал во сне? – осведомилась она, ставя на тумбочку поднос. – Ничего, завтра от Всадника человечек один приедет – Комбатом зовут. Заодно и тебя посмотрит.

Кто такой Всадник, я примерно представлял, и раньше слышал от Макса это имя, и здесь уже… Это вроде как их главный, всех, кто в этом Монастыре. Самый-самый главный. Старшак то есть. А Комбат?.. Видимо, один из приближенных. Как Петя Ша у Чипы.

– Что за Комбат? – осведомился я.

– Приедет – узнаешь. Он в тебе покопается, он это умеет. Вытащит причину твоих кошмаров наружу, никуда она от него не денется… Интересный ты человек, Маугли. В твои-то годы обычно эротические сновидения по ночами донимают, а не…

– А в твои годы? – машинально огрызнулся я.

Не понимаю я, почему так реагирую на нее. Вот ведь – красивая баба, очень красивая. Пронзительно красивая. Есть красота спокойная, повседневная, которую еще разглядеть надо. А есть такая, что только увидишь – и замрешь с открытым ртом. Трудно поверить, что подобная красота – всего лишь результат случайного сложения генов, хромосом или что там есть еще… Это, может, все прочие таким способом вылепились. А Ветку сам бог создавал – с особым любовным старанием, специально, чтобы восхищались и соблазнялись. Глаза, губы, нос, волосы, ноги, грудь… Все у нее именно такое, какое и должно быть, не больше и не меньше. Словно она – чистейший идеал женщины, тогда как весь остальной слабый пол – только жалкие под нее подделки. И никакие тряпки и никакая косметика этого факта изменить не в силах.

Тогда, на берегу Белого озера, я принял Ветку за ровесницу, хотя лет ей гораздо больше, чем мне, – тридцать два (об этом я не у нее самой, понятное дело, спрашивал, а у отца Федора). Но выглядит она намного моложе. Да и ведет себя – как я уже успел заметить – словно девчонка. На Ветку вот откликается, а полное свое имя, Виолетта, почему-то терпеть не может (это я тоже у отца Федора выяснил). А вот относиться к себе, как к девчонке, не позволяет. Характер у нее такой. Дурацкий у нее такой характер. Вроде как играет с тобой, а как только ты сам начинаешь под эту игру подлаживаться, бац тебя по лбу! Не буквально по лбу, естественно, а фигурально. Осаживает, значит, словами. У нее это хорошо получается…

Ох, как меня это злит! И ведь почему-то меня одного! Другие к Ветке спокойно относятся, видно, привыкли. А Дега, тот вообще при виде ее как будто в ужа превращается. Услужлив, учтив, сладок, комплиментами сыпет, разве что только не обвивается вокруг. А она его эти ужимки благосклонно принимает. Никаких «по лбу». А со мной… Потешается она надо мной, вот что.

Да, впрочем, что мне до нее? Она – Макса маруха. Девка его то есть. Ну, в смысле отношения у них, близкие и давние. Это мне тоже отец Федор сказал. Хотя мог бы и не говорить. И без того все понятно было с самого начала.

– Хамите, парниша! – откликнулась Ветка на мой выпад про возраст.

– Хо-хо…[1]1
  Реплики из романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев».


[Закрыть] – буркнул я в ответ.

– Макс говорил, что ты начитанный мальчик. Даже не представляешь, как мне это нравится…

– Кстати, как он? – спросил я, не без труда пропустив мимо ушей ее последнюю фразу.

Губы ее чуть дрогнули.

– Пришел в себя сегодня, – ответила она уже безо всякого смеха. – Слабый только. Но ничего, теперь точно выкарабкается. Вовремя вы его доставили. Еще бы немного – и… Держи, Маугли.

Она бросила мне на колени тряпичную стопку, оказавшуюся моей одеждой: джинсами, футболкой и трусами, аккуратно сложенными, выстиранными, высушенными и даже выглаженными.

– Давно пора, – сказал я. – Третий день тут валяюсь. Чтобы кое-куда выйти, в одеяло драпируюсь, как, е-мое, Цицерон.

– Пожалуйста. Чтобы кое-куда выйти, одеяла вполне достаточно. Тебе с твоим сотрясением постельный режим был положен, между прочим.

– Был? То есть сегодня мне погулять разрешается?

– Головка не болит? Не тошнит?

– Нет вроде…

– Как бок?

– Нормально. Семеныч же сказал, что там трещина всего-навсего, а никакой не перелом.

– Кстати, зайди к нему, он просил. Ему тебя посмотреть надо, а времени, чтобы сюда снова переться, – нет. Ну, давай, приятного аппетита, Маугли…

Она направилась к выходу, но почему-то остановилась на пороге. Вернулась, присела на край топчана. Взяла меня за подбородок, повернула лицо к свету.

– У-у-у… – выговорила насмешливо. – У меня в детстве кукла была – с головой, сшитой из разноцветных лоскутков. Нюней звали. Вот ты теперь очень на Нюню похож…

Во мне опять засвербила злая обида. Я высвободился, лег, натянул одеяло до груди. И показушно участливо покивал:

– Да-да… Золотая пора невинной юности! Как же давно это было!

– Шутки у тебя какие-то однообразные, – пожала плечами Ветка и вдруг быстро и ловко – я не успел воспрепятствовать – распахнула мое одеяло. – А ну-ка, что у нас там?

Я, конечно, прикрылся ладонями. И от неожиданности и растерянности лупанул этой дуре прямым текстом, что у меня там…

Ветка поднялась, посмотрела на меня сверху вниз, чуть ли не с жалостью, как на идиота какого-то.

– Дурак. Я ребра твои хотела посмотреть, – и пошла к выходу.

Но снова остановилась на пороге. Оперлась о косяк, скрестила руки на груди. Вернее, под грудью… Даже через плотную ткань толстовки было видно, что кроме той самой толстовки на ней ничего нет. Я поспешно отвел глаза.

– Ты завтракать будешь или как? – осведомилась она обычным своим снисходительно насмешливым тоном.

Ладно. Если она так, значит, и нам стесняться нечего. Я поднялся, обернул одеяло вокруг бедер, не слишком заботясь, чтобы при этом чего-нибудь не сверкнуло. Взял с тумбочки поднос, вернулся на топчан и поставил поднос себе на колени.

В тарелке в озерцо густой ярко-красной подливы поваленной лесенкой уложены были тонко нарезанные ломти жареного мяса, от них еще поднимался парок, пахнущий терпковато-кисло, но вкусно. В кружке оказалась обыкновенная вода.

– Попробуй, Маугли, не отравишься. Ножом и вилкой умеешь пользоваться?

Я умел. Однако, проигнорировав нож (какой-то тупой огрызок с деревянной ручкой, который даже и ножом назвать стыдно), подцепил вилкой верхний ломоть, откусил – не без труда, впрочем, – сразу половину.

– Ну?

– Знаменито, – припомнил я очередную цитату. – Только жестко. На собачатину похоже.

– Шутите, парниша[2]2
  Реплики из романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев».


[Закрыть]? Антрекот из зебры под ежевичным соусом.

Прожевав первый кусок, я взял второй.

– И откуда же в наших краях зебра?

– От верблюда. Того самого, которого ты вчера ел.

Я попытался припомнить, чем Ветка меня кормила вчера. Какой-то суп, на вкус, правда, необычный… Да она серьезно, что ли?

– Ты серьезно, что ли? – спросил я.

– Ну… – Она рассмеялась. – Тут неподалеку зоопарк был. Каким-то чудом до наших дней сохранился – все благодаря тамошнему директору, подвижнику и кудеснику. Он целое подсобное хозяйство держал, чтобы зверей кормить. Они мало того что не перемерли, еще и размножались у него исправно. Я ж говорю: кудесник… Только он сам – директор – недавно зверью попался, гадина его сгрызла… Хороший человек был, сейчас таких редко встретишь. Настоящий человек был. Так его преемник немедленно из зоопарка звероферму наладил. На мясо, значит, стал питомцев продавать. Ну, а мы ему платим, чтобы он не толстосумам каким-нибудь сторонним товар свой сливал, а нам поставлял. Дороговато. Но того стоит…

«Уж всяко лучше давно обрыдшей всем китайской лапши, – подумал я, жуя. – А откуда, интересно, у обитателей Монастыря деньги?»

Я уже приканчивал свою порцию, а Ветка все не уходила. Стояла на пороге и смотрела на меня. Вроде бы как всегда насмешливо смотрела, но стоило мне отвести глаза и взглянуть на нее искоса, украдкой, как я замечал, что за этой насмешкой, словно за колеблемой сквозняком занавеской, прячется что-то совсем другое, что-то как будто настоящее…

Спросить, что ли?..

– А у тебя давно с Максом? – заговорил я. – Ну, любовь и все такое?..

Вот уж не ожидал я, что реакция на этот вопрос будет такой. Ветка резко выпрямилась, лицо ее потемнело.

– Не твое сопливое дело! – свистяще прошипела она.

Повернулась и на этот раз ушла уже окончательно. И дверью за собой хлопнула так, что даже каменные плиты пола под моими босыми ногами завибрировали.

Не надо было, конечно, спрашивать… Хотя что в этом такого? Ну, поинтересовался…

Я доел, выпил воду, вернул поднос на тумбочку. Мелькнула мысль, что посуду надо бы отнести на кухню, но где располагается кухня, я не имел ни малейшего понятия. Я же из этой кельи почти и не выходил все два с лишним дня, что мы с Дегой здесь находимся. Кстати, Деги сегодня что-то нет, не забежит кореша проверить… Чем он тут так занят-то?!

Одевшись в чистое, я достал из-под топчана ботинки. Вытряхнул из них полупустую пачку сигарет, зажигалку, джагу… Натянул ботинки, тщательно зашнуровал, рассовал курительные принадлежности по карманам, джагу, понятно, сунул за голенище. Накинул куртку, висевшую на изголовье топчана.

И направился прочь из кельи.

На пороге я автоматически затормозил, чтобы по привычке исполнить въевшийся в разум ритуал: крутануться на каблуке, трижды плюнув через левое плечо, но… не стал этого делать. Впервые за долгие годы. Если здесь этого не требуется, тогда зачем?.. Посмотрим, что будет. К тому же на мне по-прежнему моя счастливая футболка.

Я собирался умыться. Ну и еще кое-какие утренние дела сделать. Где это желание можно было осуществить, я уже знал. Я вышел в полутемный гулкий коридор, по обеим стенам которого через каждые несколько шагов попадались мощные деревянные двери, ведущие, видимо, в такие же кельи, как та, куда поселили и меня. На первой же развилке (налево – каменная лестница вверх, направо – каменная лестница вниз, прямо – продолжение коридора) свернул вправо. Спустился на несколько пролетов, мельком попытавшись прикинуть, сколько же здесь всего этажей и на каком именно теперь нахожусь я, и вышел на солнечный свет, оказавшись в этаком… тоже коридорчике, таком же каменном, но без дверей по бокам и без потолка.

Коридорчик вилял то в одну сторону, то в другую, разветвлялся ступенчатыми ходами: налево – вверх, направо – вниз. Настоящий лабиринт этот Монастырь! Это сколько же надо здесь прожить, чтобы научиться безошибочно ориентироваться?..

Первый поворот, второй… Ага, вот и моя лестница. Разогнавшись по выщербленным ступенькам, я вылетел в небольшой дворик, огороженный невысокой – по подбородок мне – стеной. За стеной голубели неподвижные воды Белого озера.

Сначала я посетил туалет. Никаких тебе деревянных щелястых будок – добротное каменное строение на десяток кабинок, нечистоты из которых сливаются вниз по скале. Умывальня – под стать отхожему месту. В смысле основательности сооружения, я имею в виду. Большая насосная колонка с широким краном, откуда вода поступает в резервуар вроде обычной раковины. Внизу – еще один резервуар, побольше – на тот случай, видимо, если первый переполнится. И, наконец, еще ниже – вообще огромный, настоящий бассейн.

Наименьший резервуар был наполовину полон, так что качать воду мне не пришлось. Я умылся, пожалев лишь о том, что не догадался спросить у Ветки, где можно разжиться мылом и зубным порошком. И, утершись полой футболки, отошел к стене, во всю длину которой тянулась сложенная из плоских камней скамья.

Очень тихо было. Очень спокойно.

Разве я мог когда-нибудь подумать, что есть на этом свете такое место, где никому и ничего не надо бояться? Где можно не закрывать окна на ночь и даже выйти прогуляться под звездами?

В первую ночь мне, естественно, было не до прогулок. А вот вчерашними сумерками я, слегка оклемавшийся, спускался в этот же дворик. Со мной был Дега, но недолго. Все посматривал на часы, те самые, которые слямзил из бардачка внедорожника. Я спросил, куда ему спешить? А он, пробормотав какую-то невнятную отговорку, скоро умчался, оставив меня одного. Я еще долго стоял вот на этом самом месте, словно ребенок, коленями на скамейке, локтями опершись на кромку стены.

Я вспоминал в ту ночь, как когда-то – давным-давно – мы с мамой стояли на нашем балконе, ждали папахена, который вот-вот должен был вернуться из рейса. И была такая же звездная темнота, и я был счастлив, что мне можно не ложиться спать, и что приезжает папахен (в той далекой жизни еще не папахен, а просто папа), и что сегодня состоится традиционная «раздача слонов».

И мама, наверное, чтобы скоротать время, вдруг начала рассказывать мне, изнывающему в предвкушении, о звездах и о созвездиях, о том, как они называются и почему… Я следил за движением ее пальца и с удивительно безукоризненной ясностью различал всех этих Стрельцов, Пегасов, Дельфинов, Медведиц, Ящериц… И были они для меня тогда не просто скоплением мигающих сверкающих точек, соединенных невидимыми линиями, а вполне одушевленными сказочными существами, сонно и загадочно ворочавшимися в фиолетовой сочности неба, как в мягкой постели, доброжелательно подмигивающими мне оттуда…

С неподвижного голубого стекла Белого озера в лицо мне вздохнул прохладный ветер. Я мокро прокашлялся, шваркнул рукой по глазам, вытер ладонь о джинсы. Хорошо, что сейчас меня никто не видит! Зашарил по карманам в поисках сигарет…

И недоуменно моргнул.

Не было сигарет. И зажигалка тоже куда-то подевалась.

Это что такое-то? Я же точно помню, как захватил с собой и то и другое еще в келье!

Я проверил карманы еще раз. Ничего.

Да что происходит-то?

И тут за моей спиной раздалось мерзкое рассыпчатое хихиканье…

Это, конечно, был Дега. Очень довольный собой, победоносно ухмыляющийся, демонстративно вертящий в руках мои сигареты и зажигалку Дега.

– Ничего не потерял? – осведомился он.

– Дай сюда!

Он отпрыгнул на шаг.

– Дай! Профуфлыжил, теперь не дергайся. Ладно, по дружбе половину верну, так и быть.

– Как умудрился-то? Пока я умывался, да?

– Поди знай…

– Погоди-ка… А потом ты куда делся? Тебя же не было еще минуту назад. И спрятаться тут негде…

– Если есть тот, от кого нужно прятаться, найдется и куда спрятаться, – изрек мой кореш заготовленную заранее и явно не придуманную самостоятельно фразу.

– Больно ты умный стал. Отдай, говорю, курево!..

Дега протянул мне пачку, предварительно вытащив из нее две сигареты, одну тут же закурил, другую заложил за ухо. Поднес и мне зажигалку, после чего упал на скамейку, вольно развалился, похлопывая себя по ляжкам. Я вдруг подумал, что давно уже не видел его таким… жизнерадостным.

– Ну и? – садясь рядом, спросил я.

– Я тебя от самой комнаты вел… То есть от этой… от кельи, – дымя сигаретой, охотно заговорил Дега. – Карманы почистил – да, когда ты рожу полоскал. Мог бы, естественно, в любой другой момент, но тогда было удобнее всего.

– А потом-то куда сквозанул, что я тебя не видел?

– А никуда! – Дега торжествующе захохотал. – Я все время у тебя за спиной был. Если б сам не решил показаться, ты б меня так и не заметил.

– Хорош врать-то… – Я приподнялся, чтобы выбросить окурок за стену. А когда повернулся снова к Деге, его уже не было. Исчез мой кореш неожиданно и беззвучно, оставив после себя только облачко табачного запаха.

Я резко развернулся. Никого. Развернулся снова – в другую сторону. Тот же результат. Не оборачиваясь уже, по-лошадиному несколько раз лягнул ногой пустоту позади себя. Опять развернулся… Представив, как, должно быть, смешно выгляжу со стороны, перестал дергаться и позвал:

– Выходи, где ты там прячешься?..

Абсолютно бесшумно Дега появился откуда-то сбоку.

– Неплохо, да?

Несколько секунд я соображал: что это сейчас было и как такое вообще возможно. Потом сделал то, что на моем месте сделал бы, наверно, любой. А именно – спросил у кореша:

– Научишь меня так, а?

– Не-э-э, – важно ответил Дега. – У тебя таланта нет.

– Как это нет? – само собой, обиделся я. – Какого таланта?

– Особого. Ты думал, легко человеку, который не пьяный и не спит, карманы облегчить? Легко подкрасться так, чтобы он даже не прочухал, что рядом кто-то есть? Это как… петь, например, или на скрипке пиликать. Кто-то годами будет учиться – и ничего значимого не достигнет, а кто-то…

– Ясно, – прервал я его. – Понял.

– Да не обижайся, Умник! – усевшись рядом, Дега толкнул меня локтем. – Я ж это не сам про себя, что у меня талант… Это мне отец Федор сказал. Он меня, кстати, и учит.

– Воровать?

– Ну да.

– Настоятель Монастыря?

– А что такого?

Я помолчал немного, вызвав в памяти устрашающий образ отца Федора – таким, каким я его увидел первый раз, тогда, на берегу Белого озера. Нет, понятно, конечно, по его татуировкам, что он до того, как стать настоятелем, совсем не в воскресной школе раздачей булочек заведовал… Но – как мне кажется – чтобы духовный сан получить, надо покаяться и раз и навсегда завязать с прошлой неправедной жизнью. Особенно с такой, как у него. А он – вона как. За старое, получается, взялся. Или я чего-то не понимаю?..

– Не понимаешь, – согласился Дега, когда я поделился с ним своими сомнениями. – Он говорит, что любой талант нужно развивать. А уж для какого дела свои способности использовать – это сам человек выбирает. Может, я на благое дело эти самые способности направлю, а?! – с хохотком добавил мой кореш. – Я еще не решил. Выбор то есть не сделал.

Я, конечно, тоже посмеялся.

– Не соврал Макс-то! – сказал еще Дега. – Когда говорил, что нас тут всяким этаким штукам научат, что мы круче копов и старшаков станем! Это я если за пару дней таких успехов достиг, что же тогда через год будет? Ого!..

Затянувшись последний раз, я выбросил окурок за парапет. Интересно, когда эта пачка закончится, где нам сигареты брать? Шалманов поблизости что-то не наблюдается…

– А он, вообще, настоящий священник? – поинтересовался я.

– Ну… – замялся Дега. – Он мне объяснял, а я что-то не до конца понял. С одной стороны, ненастоящий. Потому что рукоположения не проходил и учился всему сам, по книжкам. А с другой – настоящий. Потому что почти все священники, которые это самое рукоположение проходили, теперь целиком и полностью проект «Возрождение» поддерживают…

– А чем «Возрождение»-то плохо? – удивился я.

Дега вздохнул:

– Вот это-то я как раз и не понял… Отец Федор только к зрелым годам, почти к старости в религию ударился, а до того никогда и не думал, что так выйдет. Он ведь двадцать семь годков оттянул, наш отец Федор. Больше чем половину жизни. Последний раз сел – и вдруг прикинул, что на волю-то, возможно, и не выйдет уже, пожилой человек как-никак. И начал он того… жизнь переосмысливать. Кто в тюрьме сидит, их хлебом не корми, дай только жизнь попереосмысливать, итоги подвести. Ну и получился у нашего Федора такой итог, что хуже некуда, – позади тюрьма и впереди тюрьма. И никакого просвета, и никакой надежды. Вот он зарок дал, то есть не зарок, а это… завтрак – не завтрак, ужин – не ужин…

– Обет, – подсказал я.

– Ага, обет. Если освободится, не загнется в неволе, остаток дней посвятит служению Богу и людям. Чтобы, значит, грехи отмолить свои. Книжки всякие читать начал… – Дега вдруг прервался, душераздирающе зевнув. – Спать охота, – сообщил он. – Всю ночь занимались. Круто, что здесь ночью запираться не надо и гулять можно, где хочешь и когда хочешь!

– Что-то не складывается у меня, – признался я. – Служению Богу и людям твой Федор себя решил посвятить – и подкрадываться да по карманам шарить тебя учит? А через год выпустит первоклассным ворюгой? Ничего себе достижение…

Дега беспечно пожал плечами. И сказал:

– Кстати, тебе же к Семенычу надо, да?

– Ты еще и подслушивал…

– Я ж нечаянно… Ждал, пока ты выйдешь. Что мне, уши затыкать, что ли, надо было? Пойдем, провожу.

И мы пошли. По узким коридорам под открытым небом, время от времени ныряя в закрытые помещения и снова выбираясь наружу, поднимаясь и спускаясь по бесконечным каменным лестницам… И чем дальше, тем больше нам по пути попадалось народу; всякого-разного народу – мужчины и женщины, и постарше, и помладше, одетые то обыкновенно, то совсем неожиданно. Как-то странно было видеть незнакомцев – раньше-то, выбираясь из своей кельи исключительно по нужде, я никого здесь не встречал… А еще через пару минут я не на шутку напрягся, когда нам навстречу из-за очередного поворота вышли двое копов-сержантов, на пузе у одного из которых болтался короткий автомат. Я даже остановился, намереваясь по привычке шмыгнуть куда-нибудь от греха подальше, но Дега пихнул меня кулаком в бок:

– Ты чего?..

Копы, заметив мое замешательство, с усмешкой переглянулись.

– Парни, к лазарету правильно идем? – безбоязненно обратился к ним Дега.

– Наверх и налево, – ответил ему тот, с автоматом на пузе.

– Что ты меня позоришь-то?! – прошипел мой кореш, не успели еще скрыться копы. – Тебе не говорили, что, пока ты здесь, бояться нечего и некого? Еще бы драпака дал…

– И не собирался.

– А то я не видел. Запомни: в Монастыре есть два основных правила. Первое ты уже знаешь: тут тебя никто не обидит и не обманет. А второе: лишних вопросов не задавать. Если тебе о чем-то не говорят, значит, тебе этого знать и не надо.

– А что здесь такое вообще? – спросил я. – Значит, не просто монастырь? Что-то я, кстати, монахов здесь еще ни одного не видел… Кроме отца Федора. Который на монаха тоже не очень-то похож.

– Естественно, не просто, – фыркнул Дега. – Что-то типа базы. Для ватаги Всадника. У него, брат, мощная ватага. И брахманы там, и ратники…

– Брахманы и – кто еще?

– Ратники. Это вроде как обычные люди, не брахманы, только тренированные так, что куда там бойцам всяких секретных подразделений. Вот Ветка твоя, например, ратник… Отец Федор говорит, что они – и брахманы, и ратники – вся ватага, короче, Всадника – не какая-нибудь там обычная ватага. Они великое дело делают.

– Какое еще дело? – спросил я, решив пропустить мимо ушей определение Ветки как «моей».

– Говорит: мир изменяют, вот какое дело, – пояснил Дега. – Чтоб зверья не было и вообще… Чтоб все как раньше стало.

– И что же? – поинтересовался я. – У них, у этой ватаги, и способ есть, как мир изменить?

– А то!

– Какой же?

– Ну… – Тут Дега малость замялся. – Какой-нибудь такой… Действенный, наверно.

– А именно?

– Да чего ты пристал? Думаешь, мне все тут рассказывают, что ли? Только так… в общих чертах. Второе правило Монастыря помнишь?.. Да я особо и не заморачиваюсь. И так все хорошо! Кормят бесплатно и вкусно. Учат вот. Отец Федор – своему ремеслу. Ветка – махалову. Знаешь, как она махаться умеет! Девка-то! И откуда что берется… Правда, заставляют еще по хозяйству работать: воду таскать, полы скоблить… Но это ничего, это я выдержу. Зато зверья с копами бояться не надо! Я ведь даже справочки начал помаленьку наводить: как бы в эту ватагу записаться, чтоб подольше здесь тусоваться… А отец Федор мне и сказал: для того учиться придется многому. В первую очередь тому, как по-новому смотреть на вещи.

– То есть как это: по-новому смотреть?..

Дега нахмурился, поскреб ногтями щеку, помычал что-то… Но ответить на этот вопрос так и не смог. Сказал лишь, стараясь выглядеть загадочно:

– Как можно будет, сам все узнаешь.

– А ты?

– И я узнаю, – сдался наконец мой кореш. Давно бы так. А то строил из себя…

Мы поднялись по длиннющей лестнице, свернули в очередной коридор – как и советовали нам копы (или кто они там на самом деле?), налево. Тут я кое о чем подумал.

– А если я не захочу здесь целый год сидеть? – спросил я. – Что тогда?

– Как это – не захочешь? – не поверил Дега. – Ты что?!

– Да вот так вот: не захочу – и все. Сам посуди: если у них здесь такая конспирация – лишних вопросов не задавать, – значит, есть от кого скрываться.

– Ага, – подтвердил кореш. – От властей. От правительства то есть. Это я уже разузнал. Всадник-то – ихний самый старший старшак – серьезный пацан. В розыске он, скрывается. От копов, а может, и от еще кого покруче. От спецслужб, например, каких-нибудь. Потому вся эта ватага, которая под ним ходит, тоже, получается, вне закона.

– И что же он натворил, этот Всадник?

– Ну как… Он же мир хочет изменить. Чтобы все как раньше стало.

– А это преступление? – удивился я. – Да любой нормальный человек хочет, чтобы все как раньше стало. И правительство тоже, конечно. Они ведь нормальные люди, не психи… По-моему, твой отец Федор – большой мастак по ушам ездить!

– Не психи, а брахманов, которые к ним на службу не переходят, отстреливают без суда и следствия. Сам же видел. Беспредел творят! Так даже бандосы не поступают!

На это мне сказать было нечего. Это у меня до сих пор в голове не укладывалось.

– Мне отец Федор и это тоже объяснял, но я опять… не очень его понял, – сказал еще Дега. – Вроде как правительство для того и поставлено, чтобы существующий порядок охранять. Пусть даже он, этот порядок, такой паршивый, как у нас сейчас, но другого-то нет. Если эта система рухнет, все еще хуже станет… А Всадник – он, получается, со всей своей ватагой против этой системы воюет. Вот как-то так. Соображаешь?

– Не особо… Я вот к чему спрашиваю. Если я обратно запрошусь отсюда, меня из Монастыря во внешний мир не выпустят, что ли? Чтобы я не сообщил об их месторасположении куда следует? То есть куда не следует? Макс вроде говорил: если не понравится, можем катиться на все четыре… А теперь я что-то сомневаюсь…

– Да зачем тебе отсюда уходить-то? Ты хоть осмотрись немного! Может, и у тебя какой талант отыщется…

– Не в этом дело: отыщется – не отыщется… Ты отвечай, когда спрашивают.

Дега покрутил головой.

– Да вроде здесь никого против воли не держат, – сказал он не вполне, впрочем, уверенно. – По крайней мере, так говорят – и отец Федор, и Макс вот еще в Заволжске говорил. И потом, как я понял, Монастырь этот так надежно скрыт от глаз кого надо… то есть кого не надо, что никто здесь и не опасается раскрытия его месторасположения. Брахманские приколы, короче, я в них не очень секу… Но ты, Умник, оставайся уж пожалуйста! Мы ж кореша с тобой, куда нам друг без друга!

– Я подумаю, – с достоинством заявил я. – Взвешу все за и против.