Текст книги "Будущее – это не только ты"

Автор книги: Антон Конышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Антон Конышев
Будущее – это не только ты

1.

Несильно, но чувствительно кольнуло в левом боку.

Каждый раз, когда он просыпался, организм неизменно приветствовал его этим уколом. Жильбер говорил, надо обследоваться. Говорил, мало ли чего там у тебя колет, запустишь болячку, намаешься потом. Обследоваться Габу очень не хотелось. Да и зачем? Кольнёт один раз и всё. Вот и сейчас.

Он осторожно потянул носом воздух, прислушиваясь к ощущениям. Бок удовлетворённо помалкивал, зато по спине вдруг побежали мурашки, горячие и шустрые. Спину, что ли отлежал?

– Очнулся, кажется, – голос с заметным бретонским акцентом прозвучал из той части пространства, что почему-то не поддавалась точному определению – не то сверху, не то сзади.

– Здоровый, однако. Я ему двойную дозу всадил. Минимум час ещё должен быть без сознания.

Этот говорил чисто, но резче и басовитее.

В замешательстве Габ подождал продолжения. Его не последовало. Тогда он осторожно приподнял ставшие на удивление тяжёлыми веки.

Ровный тусклый свет выхватил невысокий потолок с двумя рядами выключенных ламп, по сторонам угадывались такие же невзрачные серые стены. А ещё приторно пахло чем-то едким и сладким.

Потом над ним склонились двое. Он различал их лица сквозь зыбкий, волнами накатывающий туман. Одно угловатое, с выступающими скулами, глубоко посаженными глазами и совершенно неуместным здесь вздёрнутым носом. Второе будто сплюснутое с боков, с карикатурно поникшими уголками губ и большими грустными глазами.

И выражение на этих лицах было одинаковым – настороженным и обеспокоенным одновременно.

– Лежите спокойно, Габриэль, – пробасил сплюснутый, – пожалуйста, лежите спокойно. На вас обездвижитель. Это временно. Вашей жизни ничего не угрожает. Просто, – он запнулся, бросил быстрый взгляд на напарника и с мягкой улыбкой закончил, – просто нам очень нужна ваша помощь.

– Вы кто? – морщась, одними губами выговорил Габ. Во рту у него пересохло, в горле саднило, а небольшое усилие сразу отозвалось сильной головной болью. – Кто вы такие? Что со мной?

– Лежите спокойно, – словно не слыша его, повторил сплюснутый, – ничего страшного не произошло.

Он положил широкую холодную ладонь на мокрый лоб Габа, считал показания, удовлетворённо кивнул и, видимо, собирался ещё что-то добавить, но Габриэль уже трясся, как в лихорадке, дико вращая выпученными глазами, и мычал что-то нечленораздельное.

– Чего это он? – забеспокоился бретонец.

Сплюснутый недоумённо пожал плечами, потом перевёл взгляд на свою руку и, не сдержавшись, выругался.

На левом запястье в такт биению сердца тускло мерцали четыре буквы – UVUM.

Он резко почти вплотную наклонился к дёргающемуся в тщетных попытках освободиться Габу и заговорил. Быстро, горячо, чеканя каждое слово:

– Слушайте меня, Габриель. Слушайте внимательно. Меня зовут Эрик, моего напарника…, впрочем, неважно. Да, это UVUM. Да, мы похитили вас и привезли сюда в бессознательном состоянии против вашей воли. Но вреда вам не причинят. Вы поняли меня, Габриэль. Никакого вреда. Нам нужна только ваша помощь. Просто помощь, Габриэль. И перестаньте постоянно вызывать альтерэго. Нейросеть заблокирована, а у вас и так давление скачет, как сумасшедшее.

Габ и сам ужен понял. Привычный, стилизованный под распахнутое окно в его комнате с видом на бескрайнее поле ярко-жёлтых подсолнухов интерфейс никак не желал появляться перед мысленным взором. Это пугало и окончательно сбивало с толку.

– Пятнадцать минут, – напомнил бретонец.

Эрик коротко кивнул, сказал, понизив голос:

– Третья и вторая уже должны быть на местах. Сообщений нет.

– Наружка же молчит, – пожал плечами бретонец, – центр тоже. Хотя, погоди-ка.

Оба замерли, вчитываясь в полученное сообщение, потом их лица одновременно потемнели и ещё больше осунулись.

– Третья – пустой, – поникшим голосом произнёс Эрик. – Вторая…

– Да, – подтвердил бретонец, – жаль ребят.

– Всё, больше никого не осталось.

Теперь они молча смотрели на Габа. Так смотрят на безнадёжных больных, после применения нового экспериментального лекарства, на приговорённых к смерти, в ожидании запаздывающего помилования, на сакральную жертву, которой в последний момент великодушные жрецы оставят жизнь, ограничившись небольшим увечьем. На внезапно воскресшего мертвеца.

Габу стало так страшно, что он почти перестал дышать.

Как это могло случиться с ним? Каким образом он, Габ, фермер из глухомани, оказался в руках фанатиков?

В голове, панически скомканные, вспыхивали образы, воспоминания, какие-то посторонние мысли. Они накладывались друг на друга, толкались, рассыпались, перемешивались и путались, мешая собрать воедино полную картину случившегося за последние часы.

Вот он выходит из дома. Половица на крыльце привычно скрипит. Габ нарочно её не меняет, ему нравится это тягучее пение настоящего дерева. В руках у него чашка с кофе. Кофе горячий. А вот ночь ещё свежая, ещё не душная. Ночь. А сейчас, интересно, что? Сколько он провалялся без сознания? Снова скрипит половица. Габ успевает повернуться. И больше не успевает ничего. Только краешком стремительно угасающего сознания фиксирует две размытые полупрозрачные тени и медленно-медленно падающую на пол чашку.

«Перепутали! – мысленно вскидывается он, – они меня с кем-то перепутали!»

– Вы меня с кем-то перепутали, – на этот раз слова дались легче, голос почти не сипит.

– Нет, – коротко бросил Эрик, отвернулся, прислушиваясь, повторил, – нет, не перепутали. Хватит трястись, Габриэль. Это плохо влияет на состояние вашего здоровья. А нам очень важно доставить вас в целости и сохранности. Так сказать, в здравом уме и твёрдой памяти. Это, кстати, и в ваших интересах.

Памяти. Ну, точно же. Теперь Габ окончательно убедился в правильности своего предположения. Память, UVUM, фанатики – всё сходится.

– Точно перепутали, – торопливо, почти захлёбываясь словами, снова заговорил он, – я, в смысле памяти, я вам вообще не нужен. Я не опасен и бесполезен. Я поврежденец, слышите, поврежденец. У меня и документ есть. Заключение, то есть, официальное, с детства ещё. Да вы сами проверьте! Вы же можете, у вас альтерэго не заблокировано.

– Пять минут, – бесстрастно напомнил бретонец, с сомнением окинул взглядом Габа и предложил, – может, его снова отключить, а?

Эрик покачал головой.

– Не нужно. Сам пойдёт.

Он присел на корточки рядом с Габом, снова приложил ладонь к его лбу, пошевелил губами, считывая показатели, и принялся объяснять ровным деловитым тоном:

– Сейчас сюда прибудет борт. Наш борт. Грузимся очень быстро. Отключать вас снова я не стану. Напротив, сейчас сниму обездвижитель и вы сможете передвигаться самостоятельно. Вам понятно?

Габ старательно закивал.

– Мы вам не враги, – повторил Эрик, внимательно всматриваясь в лицо Габа, – не враги. Готовы? Тогда я снимаю…

– Чёрт! – крикнул бретонец, – Сигнатура фальшивая! Эрик, это «Наследие»!

В тот же миг, как его тело вновь обрело способность двигаться, Габ резко сложился пополам и, что было сил, выпрямился, целясь ногами в грудь Эрика.

2.

За двести девять лет до описываемых событий.

Фрагмент ток-шоу «Субботний вечер с Линдой Ленгел»

Линда Ленгел: Мир вокруг меняется так стремительно, что порою сложно отличить мнимое от настоящего. В нескончаемом потоке окружающей нас информации стоит немалого труда уловить именно то, что может в корне изменить нашу жизнь. Разглядеть ростки будущего, зёрна грядущих эпохальных перемен, отделяя их от плевел второстепенного, сиюминутного и преходящего.

Сегодня в студии, как всегда я, Линда Ленгел, и у нас в гостях те, кто, смею надеяться, прольют свет на причины и суть события, буквально взорвавшего инфосферуи вот уже почти шесть месяцев являющегося ключевой темой в новостных сводках. Прежде всего, позвольте представить наших экспертов: профессор Национального института генетики, доктор биологических наук господин Такуми, основатель и бессменный руководитель Эдинбургской лаборатории психогенетики господин Кентвелл, а также один из самых авторитетных социологов нашего времени господин Вальенте.

От имени канала, всех наших зрителей и подписчиков и себя лично искренне благодарю вас за отзывчивость и готовность помочь расставить все точки над i в этом животрепещущем вопросе.

Итак, тема, без всякого преувеличения, волнующая сейчас если не большинство, то значительную часть человечества – насколько вероятна и научно допустима сама идея передачи генетической памяти и стоит ли вообще рассматривать всерьёз заявление, сделанное группой неизвестных учёных, именующих себя Независимым институтом изучения проблем геронтологии?

Вальенте: Наверное, я начну, да? Во-первых, давайте не будем преувеличивать степень ажитации вокруг обозначенной проблемы. Как вы совершенно справедливо заметили, Линда, мы живём в информационном обществе. То есть на утлом судёнышке с одним веслом стараемся не пойти ко дну в огромном и бурном океане постоянно меняющейся информации. Всё новое, необычное, сенсационное и просто способное привлечь внимание непрерывно многочисленными потоками выносится на поверхность и пребывает там ровно столько, сколько нужно до появления нового раздражителя.

Линда Ленгел: Но полгода – это существенный срок даже для сенсационной новости.

Вальенте: Не стану спорить. Тем не менее, если не подбрасывать в костёр дрова, в скором времени он потухнет сам.

Линда Ленгел (с лёгкой иронией): Это камень в наш огород?

Вальенте: Нет, что вы. Просто крохотный камешек. Поверьте, через месяц-два тема утратит актуальность и уступит место другим, более востребованным. Хотя, вынужден признать, определённый след в массовом сознании и массовой культуре, безусловно оставит. Другими словами, круги по воде будут расходиться ещё долго. Но только круги.

Линда Ленгел: И всё же. Декларируемый факт существования генетической памяти и вероятная возможность передачи её потомкам напрямую через генетический код – разве это не может считаться революцией в научном познании? Разве это не открывает новые, невиданные доселе горизонты развития человеческой цивилизации?

Такуми: В том-то и дело, что не факт! По сути мы имеем неприкрытую и весьма грубо сработанную подмену понятий. Генетическая, или лучше сказать, генная память так, как она понимается человеком далёким от науки – это всего лишь химера, прибыльный бизнес для разного рода экстрасенсов и коучеров. Весьма популярный миф сродни вере в чудодейственные свойства зелёного кофе или в телепатию.

Линда Ленгел: То есть никакой генной памяти попросту не существует?

Такуми: Разумеется, существует. Наши инстинкты, наши безусловные рефлексы, цвет глаз, черты лица, темперамент, предрасположенность к тем или иным болезням – вот наша истинная генная память.

Вальенте (игриво): Уважаемый коллега хочет сказать, что восхитительные ноги нашей очаровательной ведущей это тоже в какой-то степени память рода.

Такуми: Боязнь темноты, высоты, одиночества – всё это мы унаследовали от тысяч и тысяч поколений наших предков. А то, что предлагают новоявленные пророки от генетики, просто физически невозможно.

Линда Ленгел: Но вы же ознакомились с материалами. Можете прокомментировать?

Кентвелл: Только в общих чертах. Как вы знаете, в свободный доступ были выложены два варианта теории так называемого Независимого института. Один, в стиле научно-популярной литературы, адресован, так сказать широкому кругу читателей, и носит абсолютно популистских характер. В другом, якобы адресованном научному сообществу, содержатся весьма расплывчатые описания неких экспериментов и их результатов. Должен признать, что теоретическая база исследования представляет определённый интерес…

Линда Ленгел: Сейчас должно прозвучать неизбежное «но», не так ли?

Кентвелл: Вы совершенно правы. При тщательном, то есть собственно научном анализе работы легко обнаруживается её полная несостоятельность.

Такуми: И это ещё мягко сказано! Простите, коллега, что перебиваю. Нам предлагают принять за революционный прорыв в генетике некое чудовищное нагромождение постулатов! Лично у меня сложилось впечатление, что некто свалил в одну кучу всё, до чего смог дотянуться скудным своим умишком. Тут и репрессии и экспрессии генов, и роль мРНК и белков в транскрипции «мусорной ДНК», и какие-то абсолютно несусветные аксиомы эпигенетики. Аксиомы! Идею выделения и сохранения энграмм с их последующей архивацией и передачей потомству кроме, как бредовой я никак охарактеризовать не могу.

Линда Ленгел: Другими словами, это абракадабра?

Кентвелл (уклончиво): Не совсем так. Я имел в виду несколько иное. Прежде всего, однозначно слабым местом работы является полное отсутствие детально прописанного механизма кодировки и архивации не столько даже наследуемых морфологических признаков организма, сколько именно знаний, умений и навыков, приобретаемых человеком в течение жизни. Одним из важнейших критериев истины, как известно, является практика. То есть возможность неоднократного повторения эксперимента с неизменно идентичными результатами. Вот этой-то возможности нас как раз и лишают.

Линда Ленгел (с ноткой сожаления в голосе): Что ж, похоже, нам остаётся только мечтать о чём-то подобном. И всё же, давайте лишь на минуту допустим существование и практическое применение такой технологии. Будет ли она востребована? Как повлияет на нашу жизнь? Мы станем умнее? Перешагнём, наконец, рубеж, неизбежно отделяющий поколения друг от друга?

Вальенте: А ведь вы задали далеко не праздный вопрос, Линда. Начнём с того, что человек – существо довольно эгоистичное. Нет, я не собираюсь здесь и сейчас отрицать непреходящее значение коллективизма и альтруизма в эволюции общества. Но подумайте, только подумайте, насколько изменился бы процесс социализации, получи мы доступ к памяти родителей.

Такуми (запальчиво): Наследственность! Вы забываете про наследственность, коллега.

Вальенте: Отнюдь. Как и о многих других факторах, перечислять которые сейчас не вижу смысла. Вопрос в другом. Удастся ли убедить людей думать не только о жизненно важных и насущных проблемах в их настоящем, но и о будущем, в котором – внимание! – их, этих самых людей, уже нет! Про лошадь и водопой нужно? Не нужно? Хорошо. Пообещайте человеку идеальное здоровье, долголетие или даже бессмертие, и он, если и не поверит сразу, то призадумается. Пообещайте, что правнуки будут с рождения обладать интеллектом взрослого человека – и он вполне резонно поинтересуется, какая от всего этого польза лично ему? Как это ни прискорбно, но альтруизм хомо сапиенс не распространяется на поколения вперёд. В противном случае нам не пришлось бы исправлять ошибки предков, а нашим потомках искупать уже наши грехи. И всё же…

Линда Ленгел (заинтересованно): И всё же?

Вальенте: Исключительно на правах фантастического допущения я могу предположить, как минимум одну предпосылку, я подчёркиваю, предпосылку признания обществом самой идеи передачи генной памяти.

Линда Ленгел (нетерпеливо): Так не томите нас!

Вальенте (задумчиво): Скажем, это могут быть конкурентные преимущества. При всех надвигающихся семимильными шагами автоматизациях, компьютеризациях и прочих достижениях научно-технического прогресса такая незыблемая вещь, как конкуренция, в человеческом обществе не исчезнет никогда. Приобретёт другие векторы и формы, но не исчезнет. Соперничество – это то, благодаря чему мы выжили как вид. И не важно, соперничество ли это с силами природы за право жить, или с другом за поцелуй девушки, суть от этого не меняется. Кстати, это затрагивает гигантский пласт этических проблем!

Линда Ленгел (осторожно): Поправьте меня, если ошибусь, но в ваших словах слышится готовность признать за открытием права на существование, не так ли?

Вальенте (пожимая плечами): Неолитическую, индустриальную, несколько научно-технических революций человечество успешно пережило, существенно при этом изменившись. Почему бы не случиться революции генетической? В конце концов, в Средние века люди понятия не имели о существовании, скажем, радиации, однако это не означает, что её в то время не существовало.

Линда Ленгел: Доктор Такуми?

Такуми: Хочу напомнить, что никто до сих пор понятия не имеет, что представляет из себя этот так называемый Независимый институт? Где располагается и кем финансируется? Простите мою приземлённость, но независимость – это абсурд. Современная наука, а тем более наука фундаментальная требует огромных капиталовложений.

Кентвелл: От себя добавлю, что ни мне, ни моим многочисленным коллегам не известно ни одной научной публикации, чьё авторство могло бы принадлежать учё… хм, работникам Независимого института.

Такуми: Вы правы. Совершенно незнакомые научному миру имена. Кстати, об именах. Смит, Шмидт, Кузнецов, Ковалевский, Напах и Форжерон? Это шутка или откровенная насмешка?

Линда Ленгел: Действительно, странно. Если не ошибаюсь, все они…

3.

Удар вышел на славу. Даром что ли Габ каждый день добросовестно делал зарядку. Эрик отлетел метра на два, да ещё и проехался на спине по полу, почти уткнувшись головой в ноги бретонца.

Габ живо, не дожидаясь пока похитители придут в себя, вскочил на ноги и принялся крутить головой, соображая, где здесь может быть выход. Тот обнаружился сам собой и в совершенно неожиданном месте.

Быстро сориентировавшийся бретонец одной рукой уже помогал напарнику подняться, а другую весьма недвусмысленно выбросил в сторону Габа, когда низкий, утробный гул накрыл их лавиной, вдавливая глаза и ушные перепонки внутрь черепа, а одна из стен вздрогнула, покрылась мелкой сеткой причудливых трещин и в одно мгновение растворилась в воздухе, втянутая раскрывшейся вакуумной воронкой. И начался хаос.

В образовавшийся проём хлынули звуки, вспышки, люди, с ног до головы окутанные вызывающим головокружение мерцанием. Габ и пикнуть нее успел, как его, плотно зажатого с двух сторон, сноровисто и деловито уже волокли вон из помещения. Бретонец из положения сидя и Эрик прямо так, не вставая, били короткими очередями куда-то вверх, в обнажившееся небо.

«У них оружие, – мелькнула у Габа запоздалая мысль, – я никогда не видел оружия».

Сверху со змеиным шипением обрушился водопад ослепительных искр, и люди стали падать, как подкошенные, страшно, сразу, безмолвными манекенами с неестественно вывернутыми конечностями.

Габ споткнулся, упал на одно колено, потому что справа поддерживать его было уже некому, извернулся, как смог, всем телом и только сейчас разглядел метрах в тридцати нависающий серебряный овоид, неспешно и величественно, словно в предвкушении, разворачивающийся носом в его, Габа, сторону.

– Ложись! – Эрик бежал к нему, отчаянно жестикулируя и указывая свободной рукой на овоид. Следом, подволакивая ногу и пригнувшись, торопливо ковылял бретонец. – Ложись, Габ!

Снова ударило по ушам. Габ взвыл, Эрик рухнул от сильного толчка в спину, а серебристая машина вдруг замерла, нелепо дёрнулась и принялась сминаться с противным хрустом, разбрызгивая вокруг ошмётки корпуса и омерзительные розовые куски плоти.

К тому моменту, когда на землю рухнул вращающийся по инерции искорёженный диск монолопасти, Габа успели затолкать в салон другого, державшегося в полуметре от земли вертолёта, и тот рванул в влево и вверх, резко набирая высоту и одновременно отстреливая десятки фантомных копий, широким веером разлетавшихся во все стороны.

– Цел? – хрипло спросил Эрик, один глаз у него заплыл, а по подбородку змейкой стекала кровь. – Не задело?

Габ растерянно ощупал себя, помотал головой.

– Вроде, нет, – неуверенно ответил он.

Его снова трясло. Пальцы рук заметно дрожали, голос норовил дать петуха, а перед глазами мельтешили чёрные мушки.

– Зачем? Зачем это всё? Я ведь говорил, что не опасен. Что бесполезен.

– Хорошо, что цел, – Эрик широко, с видимым облегчением улыбнулся треснутыми губами, – погоди-ка, тут вот ещё что…

Он покопался в нагрудных карманах комбинезона, выудил оттуда предмет, похожий на крохотный фонарик, весело подмигнул и быстро поднёс его к лицу Габа.

На этот раз в боку не кололо. Прыгающих по спине мурашек он тоже не чувствовал. Габ лежал и размышлял, стоит ли открыть глаза или лучше пока не выдавать себя. Что-то подсказывало, что лучше лежать. Сквозь закрытые веки пробивался свет. Было тихо, тепло и мягко.

– Давайте так, Габ, – голос у говорившего был мягким, доброжелательным и спокойным, – минут пять можете поваляться. А потом приступим к делу.

– Да ладно, чего уж, – смущённо пробормотал Габ, приподнимаясь на локтях, и спохватился, – к какому такому делу?

– А вот резких движений делать не нужно. Всё-таки вы пережили два гипношока подряд, а это может вызвать некоторые затруднения с координацией.

Габ поёрзал на кушетке, однако вставать не решился и так и остался сидеть, свесив ноги и украдкой осматриваясь. Бежевые стены, бежевый пол и потолок. Всё монотонное и стерильное, глазу не за что зацепиться.

Он перевёл взгляд на сидевшего перед ним мужчину. Тот выглядел совершенно спокойным и сразу напомнил Габупсихокорректора, к которому его, как и всех поврежденцев, приводили раз в неделю для беседы. Невысокий, всегда в светлом, с аккуратной бородкой и вкрадчивым голосом. Жильбер называл их мозгоправами. Но это потому, что Жильбер не мог выговорить слово психокорректор. А тот каждый раз разговаривал с Габом о его чувствах, ощущениях и отношениях со сверстниками. Объяснял, что ничего страшного с ним не происходит, просто иногда случаются сбои, и архив оказывается повреждён. Это, разумеется, не значит, что он, Габ, должен испытывать чувство неполноценности или ущербности. Некоторые, правда, таких меньшинство, сознательно отказываются от активации и живут вполне счастливо.

Габ послушно кивал, каждый раз в конце сеанса честно обещал, что при необходимости сам обратится за помощью, старательно выполнял все тесты и без утайки рассказывал обо всём, о чём его спрашивали. Но в глубине души искренне недоумевал, зачем ему всё это нужно?

Своей жизнью Габ был вполне доволен. Звёзд с неба не хватал, но и тупицей, как толстый белобрысый Густав, не был. И друзей у него было много, таких же, как и он сам. Так ведь и школа было особенная. Говорят, именно в таких давным-давно учились все дети. Давно, то есть до появления этой самой активации.

– Вам неуютно без альтерэго? – по-своему понял его замешательство визави.

– Да, в общем, – не стал спорить Габ, – неплохо бы. Если можно, конечно.

– Нельзя, – сочувственно, но твёрдо сообщил мужчина, – пока нельзя. И поскольку вы полностью пришли в себя, давайте начнём. Кстати, меня зовут Жан.

– Габ, – зачем-то представился Габ и сам же смутился.

– Мужчина рассмеялся.

– Я знаю, – сказал он.

– Я в больнице? – спросил Габ. – Я что, заболел? Я не помню, чтобы…

Будто дождавшись кодового слова, память толчками принялась изрыгать воспоминания о событиях последних часов – Эрик с фонариком, падающие люди, пульсирующая татуировка на запястье.

– UVUM, – на пределе слышимости, почти одними губами выдохнул Габ, настороженно уставившись на безмятежно наблюдавшего за его реакцией Жана.

Тот ничуть не изменился в лице, выдержал паузу и легко согласился:

– Совершенно верно. Вас пугает эта аббревиатура? – он небрежно махнул рукой, как бы отгоняя себя что-то невидимое. – Напрасно. Могу с полной уверенностью утверждать, что практически всё, что вы о нас слышали – ложь чистой воды. Но это долго объяснять, Габ, а в нашем распоряжении, увы, очень мало времени. Вы как? Чувствуете себя нормально?

Габ подумал и вынужден был согласно кивнуть.

– Вот видите, – удовлетворённо констатировал Жан, – вы, само собой, не поняли, но наши люди дважды вытащили вас из очень неприятной истории. Многие из них серьёзно пострадали. Один человек погиб. Вы понимаете, Габриэль, что значит – погиб?

– Зачем? – хмуро спросил Габ. Он чувствовал, что запутался окончательно и теперь боялся ляпнуть что-нибудь такое, за что его снова отключат, а там поминай, как звали. – Что вы со мной сделаете?