Текст книги "Заговор посвященных"

Автор книги: Ант Скаландис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Может, это действовал алкоголь, но Давид слушал откровения Марины, как монолог из эротического фильма про какую-нибудь Эммануэль или мадам «О»: суть произносимого оставалась где-то за кадром, зато практический эффект был налицо. Они еще только вошли в подъезд, а он, не в силах дольше терпеть, сжал Марину в объятиях и быстро завладел ее губами, заранее зная, что ее большой, горячий, жадный рот тут же перехватит инициативу. А где они упали, когда, наконец, вошли в квартиру, не помнил уже ни он, ни она.

За утренним кофе Марина сообщила:

– Я ушла от мужа.

Давид не слишком удивился, предложил запросто:

– Живи у меня. Я, кажется, еще и раньше предлагал.

– Спасибо, – сказала Марина. – Но у меня еще и с работой паршиво.

– Что, со студии теперь вышибут?

– Нет. Но у нас же как: много работы – много денег, мало работы – мало денег. А просто за символической зарплатой приезжать – как говорится, жалко времени на дорогу.

– Ты что, считаешь, я не заработаю на нас двоих?

– Но я так не привыкла, – заявила Марина, – я женщина самостоятельная, эмансипэ, как говорят французы. Мне своя работа нужна и свои деньги. Устрой меня в ГСМ.

– А Зяма что говорит?

– Зяму я уже накрутила, – объяснила она, – чтобы Гастону плешь проел. Но если и ты со своей стороны, будет хорошо. Ладно?

– Ладно. Послушай, Марин, советское правительство подарило нам еще целых три выходных дня. Геля поддержал это начинание и обещал никого не тревожить даже звонками. Что будем делать?

– Трахаться, – улыбнулась она.

– Принимается, – сказал Давид.

И это был трехдневный медовый месяц. Они действительно почти не выходили из дома, благо в доме все было, а погода стояла дрянная. Правда, десятого пришлось все-таки выползти за хлебом и на рыночек проехаться до Семеновской. Купили там клюквы, яиц два десятка (по десятку в руки), зато по три(!) рубля, и пижонских сигарет в ларьке. А где их взять не пижонских, когда талоны давно кончились. Хорошо тем, у кого мамы, бабушки, сестры, детишки некурящие, а бедным сироткам Давиду и Марине приходилось тяжело. Но радостно. Очень радостно.

А под конец затянувшегося уик-энда она спросила:

– Дейв, а что, если я привезу сюда Илюшку?

– Сколько ему? – поинтересовался Давид.

– Девять. Он с моим вторым живет сейчас и с его грымзой.

– Давай с Илюшкой подождем пока, – предложил Давид. – Ладно?

– Ладно, – согласилась Марина.

Они не собирались расписываться. Кажется, Марину уже подташнивало от брачных церемоний. И Давида такое положение устраивало на все сто.

Первый послепраздничный день в конторе начался с угрюмого взгляда Климовой и ее холодно-вежливых реплик.

Что ж, умудренная жизнью Марина оказалась права: он нашел себе подругу, а друга потерял. Не все сразу – это законно.

А разговор с Гастоном (именно с Гастоном – не с Гелей же!) провел, как ему казалось, очень ненавязчиво. Мол, ему, Давиду, давно казалось, что в штате финкомпании не хватает еще одной толковой девицы, а тут вдруг познакомился поближе с Маринкой Ройфман… Что он знал о ней раньше, ну образованная, ну наш человек, ну внештатный курьер-почтальон-помощник, ну кинодамочка с известной студии, а оказалось, вы не поверите, Гастон…

– Поверю, – цинично прервал его Гастон в этом месте. – Вам хочется помочь беспутной девушке. Желание, вполне достойное сотрудника ГСМ. И о ваших личных отношениях я в целом осведомлен. Зяма рассказывал, вы ему симпатичны. Однако. Однако, мой юный друг, Марина – девушка непростая. Человек она, безусловно, наш, только в определенном состоянии становится неуправляемой. Я готов ее принять на работу, скажем так, с декабря, но под вашу, Давид, личную ответственность. Понимаете? Буквально: она что-нибудь натворит, а отвечать будете вы.

Было нечто ужасно неправильное в этом разговоре, но Давид подумал секунду и согласился. А Гастон обещал на Совете доложить о новой сотруднице без ссылок на него.

Когда Маревич вышел на лестницу, в курилку, там стояла радостная компания молодых гээсэмовцев: Олеся с Юлей, Фейгин с Сестрорецким, Марина, которая быстро и органично вписалась в коллектив. Она действительно умела работать, а не только красиво пить и гулять. Давид поглядел на веселые лица перекуривающих и улыбнулся. Похоже, только что делились последними анекдотами.

– Слыхал? – спросил Дима у Давида. – Панамова уже увольняют.

– Это который помощник Гроссберга? Конечно, слыхал.

– А знаешь за что? Ему из архива ГСМ дали документы посмотреть. Некоторые. А он так увлекся, просидел до полуночи и просмотрел их все. Интересные оказались документики, особенно финансовые. Нет, насчет нарушений я ничего не скажу, я в этом вопросе не копенгаген, но вот размер премий у начальства, то бишь дивиденды за каждый квартал прошлого и этого года поразили воображение Леши Панамова. Они чье хочешь воображение поразят. Мы-то по тыще в месяц получаем и радуемся, думаем: во, класс! А, например, Гастон с Гелей еще в восемьдесят девятом (прикинь тогдашние цены на все) выписывали себе помимо зарплаты, сам понимаешь какой, кварталки по двадцать – двадцать пять кусков.

– Ну и Бог с ними, – сказал Давид, – я чужих денег не считаю.

– Я тоже, – согласился Дима. – Но почему об этом никто не знал? Ведь сегодня все доходы фирмы и все оклады у нас на виду. И заметь, Панамов далеко не обо всем рассказывает, я чувствую.

– Еще бы, – страшным голосом сказал Сестрорецкий, – есть такая информация, за разглашение которой сразу убивают.

В общем, свели все на шутку. И балагур Дима подвел черту:

– Я вам так скажу, ребята и девчата. Склад ГСМ – штука хорошая, полезная, для ведения боевых действий совершенно необходимая, но если там вдруг начинается пожар, гасить его почти без толку. Это дело будет не просто гореть, оно будет взрываться. А значит, уносите ноги, господа, как только почуяли специфический запах дыма.

– Ты на что намекаешь? – встревоженно спросила Олеся. – Я все-таки, извини, главный бухгалтер.

– Да пока ни на что, но ты приглядись, как смотрят иногда Гроссберг или Плавник на Чернухина, Наст на Девэра, а Шварцман и Сойкин на Попова, приглядись, как Ручинская сверлит взглядом тебя, Кубасова готова порой пристукнуть Глоткова, а Климова безмолвно рычит на Маревича и Маринку. Что, разве не так?

– Да ну тебя, пессимист неприятный, – фыркнула Олеся.

И тут из коридора отчетливо потянуло гарью: то ли задымившейся соляркой, то ли вспыхнувшим керосином.

Давид, как человек самый близкий к местной администрации, обеспокоенно кинулся выяснять, в чем дело, но еще успел услышать Димкино шуточное:

– Ну, я же говорил…

Оказалось: чепуха. Во внутреннем дворе воспламенилась банка с краской, на которую кто-то, очевидно, из окна бросил бычок. Но Давиду очень, очень не понравился этот инцидент, произошедший в Особый день, за две недели до Нового года.

Больше в этот день ничего не произошло.

Новый год встретили спокойно. Даже радостно.

Ну а потом началось. Про события в Вильнюсе и Риге никто уж и не говорит. Своих хватало.

Климову командировали в Питер с официальным письмом к какому-то молодому, лет сорока, но уже великому тамошнему химику, членкору, без пяти минут академику, создавшему беспрецедентный международный научный центр. Информацию эту выудил где-то Чернухин, за долгую свою редакторскую жизнь научившийся разбираться во многом, в том числе и в химии. А тут показалось Иван Иванычу, что это свой человек. Гээсэмовцем, может, и не станет, все-таки слишком занятой, а вот членом Фонда стать просто обязан. Такие люди и формируют его. В общем, Климова поехала.

И она еще не вернулась, когда Давид, случайно поинтересовавшись у Гели, как же фамилия того химика, в ответ услышал:

– Этого питерского академика? Борис Шумахер его зовут. В газетах не читал разве? Про него уже пишут…

Шумахер без шумах. Борис.

Мы же все-таки не в Германии, у нас это фамилия редкая, и Давид почувствовал, как еще один предохранитель сгорел у него в голове.

Вернулась Климова, и все самые худшие подозрения подтвердились.

Ну, во-первых, ездила она зря, Шумахер, сославшись на занятость, отказался от сотрудничества вообще. Это для всех.

А для Давида персонально – другая, особая информация:

– Шумахер – Посвященный. Он хорошо знает Владыку. Общается с ним сейчас. Знает Владык в других странах, так как много ездил по миру на свои конференции. Шумахер знает больше, чем Бергман, знает про тебя, про меня. Он, например, рассказал мне, кто нас посвятил.

– И про меня? – с тревожным любопытством спросил Давид.

– Ну конечно, я же говорю, он все знает. Тебя посвятил…

Давид задержал дыхание.

– …какой-то Веня Прохоров. Правильно?

– Правильно, – сказал Давид, шумно выдохнув.

Откуда она знает про Веню? Рассказывал он ей или не рассказывал? Рассказывал или нет? Черт!

Он не мог вспомнить.

– Так ты слушай главное, что сказал Борис. Слушай и запоминай. Цитирую дословно: «Вы что там у себя в Москве, с ума посходили – работать в такой организации?! Она же засвеченная со дня образования! Может, она просто провокаторская – ваша «Группа спасения мира». Ведь там же гэбист на гэбисте!» Вот так. И он советовал нам с тобой, если хотим, переезжать к нему в Питер. Только не сразу. Сначала надо просто уволиться и уйти на дно. Отсидеться где-нибудь в деревне. Ты понял меня?

– Я тебя понял. Я должен подумать. С Гелей посоветоваться.

– А вот с Гелей советоваться он как раз и не велел.

– Это еще почему? – вскинулся Давид.

– Потому что Геля твой – не Посвященный. Я же еще тогда говорила.

– Врешь ты все! – закричал Давид.

В этот момент он окончательно понял, что она действительно врет, и возможно, все, от начала до конца. Ведь ключевая фраза где была? «Нам с тобой надо уволиться и уйти на дно». Нам с тобой. Права Маринка, ради этого «нам с тобой» она еще и не такое придумает. А ты туда же, Шумахер без шумах, про Веню Прохорова знает!.. Про Анну знает он? Ни фига! И на Гелю черт-те что плетет. Никакой это не Шумахер! К черту! Домой! И с Маринкой водку пить!

Климова плакала. Плакала громко, навзрыд. Они сидели в его директорском кабинете, и Давид, помнится, еще подумал напоследок: «Вот дура. Нашла где вселенские тайны выкладывать. Если за нами и ее разлюбезным Шумахером охотится КГБ, в этом кабинете наверняка полно жуков. Кстати, вот и еще одно доказательство ее вранья. Еще одно».

В конце января Климова уволилась по собственному желанию. Из-за КГБ? Да нет, конечно, просто из-за Давида. Но Маревич все-таки решил зайти к Вергилию, поговорить тет-а-тет. Выбрал момент, сказал:

– Гель, нехорошо это, что Алка увольняется.

– Сам знаю, но у нее там семейные обстоятельства, с матерью что-то, мне даже вникать неудобно.

– Ничего у нее не с матерью, – сказал Давид. – Все это из-за меня. Неразделенная любовь.

– Шутишь, – не поверил Наст.

– Какие уж там шутки, когда она Посвященная, и я Посвященный. И какая сволочь придумала послать ее в Питер к этому Шумахеру?

– При чем здесь?! – Геля даже сигарету уронил.

– А при том! Она уверяет, что Шумахер – тоже Посвященный. Ты-то хоть знаешь, так это или нет?

– Я? Подожди минуточку.

Геля снял трубку, набрал номер и чуть было не начал разговаривать с несуществующим абонентом. Да вовремя сообразил, что Давида на такой чепухе не проведешь. Тем более что в кабинете было тихо, и длинные гудки хоть и еле-еле, а слышались.

– Извини, Дейв, мне надо очень срочно уехать. Позвони мне вечером домой.

Он демонстративно затушил в пепельнице только что закуренную сигарету и поднялся.

– Но это очень важный разговор!! – закричал Давид. – Ответь мне хоть что-нибудь!!!

Он кричал, потому что было страшно. И Геля остановился в дверях на секунду, сморщился, словно от боли, и повторил:

– Извини, Дейв.

Вечером у Вергилия, разумеется, был отключен телефон. А на следующий день он не вышел на работу. Кто-то из ребят дозвонился. Кажется, уже традиционно это сумел сделать Шварцман.

– Вергилий Терентьевич заболел, – официально доложил он всем заинтересованным лицам.

И болел Вергилий Терентьевич долго, даже дольше, чем в прошлый раз. А ехать к нему на Звездный Давид передумал. Все. Это у него уже пройденный этап. С алкоголиками всегда тяжело, будь они хоть начальники, хоть гении, хоть Посвященные. Тяжело.

Кажется, на второй день после ухода из ГСМ Климовой его вызвал к себе Девэр. Он занимал Гелино место за столом генерального директора и председателя Высшего Совета по достоинству, но выглядел очень смешно: маленький, сухонький, бородатый и лохматый как гном – в помпезном, высоченном, поистине императорском кресле Наста. Очевидно, чтобы хоть слегка разрушить эту карикатурную композицию, по обе руки от Гастона, придвинув стулья, сидели Попов и Шварцман.

– Садитесь, Давид, – предложил Гастон и глубокомысленно замолчал. – Ну и что мы будем делать, господа? – вопросил он после паузы, ни к кому конкретно не обращаясь. – Будем ждать, пока некогда очень дружный коллектив развалится полностью?

Вопрос был явно риторический, и тогда решил вступить Ян. Не от имени руководства – он уже с лета не начальник, – а так, от имени общественности. Ян достал фантастического вида и, очевидно, запредельной цены цилиндрическую пластмассовую пачку (или коробку?) сигарет «Джон Плэйерз Спешиал» и закурил.

– Дейв, мы тебя пригласили, чтобы поговорить вот о чем. В твоей финансовой компании образовался за последнее время этакий нездоровый климат.

Слово «климат» Ян произнес нарочито с ударением на последний слог. Многие образованные люди, особенно те, что близки к литературным кругам, любят коверкать слова или произносить их заведомо неправильно. Давид и сам иногда так делал. Но в серьезном и нервном разговоре, какой происходил сейчас, это ужасно раздражало.

– Понимаешь, Давид, – продолжал Попов. – Девушки на тебя жалуются. Приходят ко мне плакаться в жилетку. Нельзя же так, в самом деле.

Давид представил себе крупную, фигуристую, всегда жизнерадостную Олесю и как она размазывает по пухлым розовым щекам тушь, а потом утыкается шмыгающим носом в жилетку Яна Попова, на полголовы ниже ее ростом. Он чуть не рассмеялся и решил продолжить ряд своих фантазий, но Ян опередил его:

– Надеюсь, ты понимаешь, Дейв, что Климова уволилась из-за тебя?

– Это что, Геля вам сказал? – не удержался Давид.

– Да при чем здесь Геля! Оставь Гелю в покое, – рассердился Ян и чуть не добавил в духе официальной версии для прессы и народа: «Геля серьезно болен». – Вот, смотри. Мы обязаны что-то делать с этим. Как-то реагировать должны.

И Попов протянул ему лист бумаги, щедро исписанный знакомым мелким почерком.

Мерзкая эта бумажка называлась так: «Приложение к заявлению об уходе». И представляла собой длинный, обстоятельный рассказ о том, какой нехороший человек Давид Маревич. Помимо чисто эмоциональных оценок, там содержались факты, как-то: товарищ Маревич, оказывается, занимался сексом в извращенных формах с сотрудницами фирмы прямо в своем кабинете и в рабочее время; товарищ Маревич также собирал с сотрудников деньги на обеды и часть из них тратил в личных целях, например, на коньяк, который выпивал регулярно; а еще товарищ Маревич при девушках говорил грубые слова, курил в неразрешенных местах и позволял себе высказывать в адрес начальства, в частности товарища Девэра, замечания оскорбительного характера.

В общем, все остальное – это были уже семечки, а с Девэром Аллочка вообще промахнулась – не реагирует он на такие «сигналы», Давид точно знал. В сущности, самым неприятным оказалось это чертово обвинение в воровстве. А всего хуже – он сразу-то и не заметил! – всего хуже было, что под «приложением к заявлению» стояла не одна, а две фамилии. Рукою Илоны сделана была маленькая приписка: «Ознакомившись с заявлением т.Климовой, не могу не поддержать ее, так как многие из описываемых фактов готова подтвердить как свидетель, а об остальных смею догадываться».

Матерь Божья! Эту-то корову когда надо было трахать? Она вроде и не просила.

Молодая, лет двадцати пяти, но толстая и обрюзгшая какая-то, при этом мнящая о себе, кокетливая и патологически обидчивая Илона Ручинская с самого начала была не слишком симпатична Давиду. Очевидно, женщины тоньше мужчин чувствуют это, антипатия быстро стала взаимной и постепенно усиливалась. По фирме ходили неизвестно кем распускаемые слухи, будто Илона выдающаяся минетчица. Поэтому Давид иногда приглядывался повнимательнее к ее пухлым губкам и мысленно задавал себе вопрос. Удивительно! Казалось бы, какая разница, с кем предаваться такому милому занятию – это ж вам все-таки не в объятия падать, – и тем не менее, с ней, с Илоной, не хотелось. Вот, выясняется, почему: предвидел незаслуженный гнусный выпад. Или наоборот: если девушка способна читать мысли, ну хотя бы ощущения, ей было с чего озвереть. Вообще во всей полноте сексуальная жизнь Илоны считалась загадкой, но одна ее часть была у всех на виду: юную минетчицу нашел для себя ветеран-правозащитник Лазарь Ефимович, старше ее едва ли не втрое. За него, конечно, все радовались: во, мол, старик, дает, ни тюрьмы, ни лагеря не сломили, да, были люди в наше время, и даже мягко подшучивали, дескать, юная добрая самаритянка занимается регулярно «воскрешением Лазаря». Но вот зачем самой Илоне нужно было такое «воскрешение», оставалось не понятно. Ведь не за деньги же, в самом деле, она работала.

И вот теперь эта самая сотрудница Маревича госпожа Ручинская решила выступить в роли блюстительницы нравов. В пору было захохотать, но на это у Давида пороху не хватило. А жаль. Каб не Геля со своими запоями, каб не Посвященные эти, каб не страх перед КГБ…

– Вы ознакомились, Давид?

Он кивнул. И председательствующий Гастон продолжил:

– Мы же все интеллигентные люди. (Вспомнил! Слава Богу.) Мы не станем разбирать по пунктам всю эту гадость. (А здря, батенька, здря! Там архиинтересные пунктики попадаются!) Давайте просто сделаем какой-то вывод. (Ты смотри, зараза, даже не дает последнего слова подсудимому. Что ж, я его сам возьму.) Есть предложения?

– Гастон, вы с ума сошли! Это же все вранье, ребята! Вы что?!

– Без эмоций, Давид, без эмоций. Конечно, вранье, – легко согласился Гастон, – но ведь нет дыма без огня. Ян правильно сказал об общей нездоровой обстановке.

– Ну, так я и предложение выдвину, – поднялся зачем-то Ян. – Думаю, надо подыскивать новую кандидатуру на директорский пост. Это, братцы мои, объективная реальность. Не обижайся, Дейв, ты хороший парень, будешь с нами работать, просто эта должность не для тебя.

– По-моему, ты торопишься, Ян. Давайте будем считать, что достаточно этого разговора, а дальше, как говорится, поживем – увидим.

– Э, да я действительно тороплюсь, – скаламбурил Ян, уходя от дальнейшего обсуждения и, глянув на часы, вылетел из кабинета.

– Не берите в голову, Давид. Ян сегодня не в духе. Но работа с людьми – это действительно самая сложная работа. Так что вы просто подумайте сами, хотите ли вы ее продолжать. Если нет, мы найдем вам другую должность без понижения оклада. Обещаю. И, кстати, Юра, – он обратился к Шварцману, – расскажи нашему юному другу о последнем коммерческом успехе фирмы.

А последний коммерческий успех оказался действительно немалый. Торговец от Бога, Шварцман сумел поменять два тиража популярных американских детективов на партию новых «Москвичей»-2141 по свободно-рыночным, разумеется, ценам, с поправкой на различную степень дефицита того и другого товара, а великий Гроссберг при участии талантливой Олеси изящно оформил эту сделку юридически, так что родному государству почти ничего не досталось в виде налогов. Давид уже слышал что-то об этой давно замышлявшейся операции века, но теперь Гастон объявил, что и фамилия «Маревич» включена в список будущих автовладельцев.

Это называется «ложка меда в бочку дегтя». И на том спасибо, друзья. Спасибо, спасатели мира!

– Вот уж действительно пожар на складе ГСМ, – пробормотал Давид.

– Что вы говорите? – не расслышал Гастон.

– Да это я о своем, о девичьем.

Глава пятая
ОДИН НА ОДИН С КГБ

Последний муж Маринки был сценарист с телевидения, и напрочь она разругалась с ним, а не с режиссером, поэтому, когда начались съемки нового фильма по чьему-то совершенно другому сценарию, режиссер начал ей названивать и просить о помощи. Маринка ломалась, канючила какое-то время, мол, я теперь в солидной фирме работаю, однако ее болезненная любовь к кинематографу победила, и тем паче, что съемки шли по ночам, бессменный в течение многих лет ассистент Марина Ройфман снова включилась в творческий процесс без отрыва от «основной работы». Столь бешеный ритм заставил ее резко сократить количество поглощаемых спиртных напитков, что радовало Давида, однако и на секс сил теперь оставалось не много, что его огорчало. Поэтому в итоге Маревич сумел, согласовав вопрос с Юрой Шварцманом, вывести Марину из-под смертельного удара Гастона и договориться о работе на полставки.

Но в том январе съемки были как-то особенно интенсивны, Давид перестал видеть свою гражданскую жену по ночам и начал подозревать ее любимого режиссера в коварных планах сделаться четвертым мужем. Самому Давиду такое ни в коем случае не грозило, и он пытался относиться к этому псевдоадюльтеру философски. Но все равно было грустно: вроде и не один, а вот поди ж ты, опять одинок.

В дверь позвонили. Десять вечера. Поздновато уже для незваных гостей.

– Кто там?

– Откройте, я из милиции.

В начале девяносто первого в ответ на такие просьбы иногда еще открывали запросто. Но Давид на всякий случай глянул в глазок, благо есть. Человек не прятался. Пришел без формы, но в глазок совал какое-то удостоверение. Фиг прочтешь таким образом.

Открыл. Прочел. Спокойно, не торопясь. Человек в штатском никуда не спешил. Это и был человек в штатском. Майор Терехов, но не из милиции.

– Вы уж извините. Мы когда правду говорим, некоторые не открывают, думают, шутка. И в ответ шутят: мол, сейчас не тридцать седьмой год, валите, мол, отсюда, КГБ скоро распустят. А нам, сами понимаете, обидно такое слушать. Ну а моя милиция меня бережет. Милицию народ любит, что бы там ни сочинял ваш брат журналист, каких бы там ни писали романов под названием «Мент поганый». Кредит доверия у милиции еще очень высок. Распишитесь вот здесь, пожалуйста.

Длинную речь произнес товарищ в штатском. Для чего бы это? Ведь не для того же, чтобы Давид покрасивее расписался…

А расписаться пришлось за врученную повестку в аккуратно разлинованном журнале, и запомнилась поэтому фамилия предыдущего товарища по несчастью – некоего Фирсова Виктора Андреевича.

– Значит, мы вас ждем, Давид Юрьевич. В четверг вечером, после шести. А адрес там печатными буквами написан. До свидания.

– А все-таки, простите, чем обязан? – не удержался Давид от глупого вопроса уже вдогонку уходящему майору.

Терехов остановился и, обернувшись, с вежливой улыбкой сказал:

– В четверг вам все объяснят.

Первая мысль была такая: никуда не ходить. Приглашение (а оно так и называлось – «Приглашение»!) уничтожить и выкинуть все из головы. Как он выбрасывал всегда бесконечные повестки из военкомата. Тоже своего рода приглашения: на сборы, переподготовку, на вручение нового звания (было и такое, как выяснилось потом, а он не пошел, остался для себя лейтенантом). Но тут тебе, брат, не военкомы домогаются. Тут, брат, дело посерьезнее. Не ходить, значит, удариться в бега. А что может быть глупее? Для Посвященного – это глупость в квадрате. Называется бегать от судьбы. Или от собственной тени. Он ведь даже не знает, когда настанет следующий Особый день, не знает, сколько ему еще надлежит ждать Анну, или Шарон, или кого-то третьего, кого-то способного пролить свет на смысл и срок его земного существования, для которого он, Давид, кстати, и не предназначен.

Ну ладно, прекращай демагогию. Что, если эти искусствоведы в штатском все-таки берут его на понт, как райвоенкомат: не придешь, и хрен с тобой, ежика вычеркиваем. Может такое быть? В наше время все может быть. Они даже могут оказаться не гэбистами, а бандитами какими-нибудь, мафиози. Запросто.

И что? А ничего!

Давид вдруг очень ярко представил себе, как они – неважно кто, – послезавтра, то есть в назначенный вечер, приходят к нему (как вариант: ловят в любом другом месте), уже раздраженные, уже озлобленные, и с порога начинают материться и дубасить ногами (куда только девается вся их хваленая вежливость?) И вот уже его, Давида, с отбитыми почками и мокрыми штанами заталкивают в машину и доставляют все равно туда же(!). Куда он мог бы сам прибыть двумя часами раньше безо всех этих приключений.

Красиво рассуждаешь, скотина, а рассуждать на самом деле не о чем. И советоваться не с кем. Это твоя личная проблема. Не Гели, не Гастона, не Витьки, не Вальки Бурцева, даже не Маринкина, а только твоя личная. Вспомни все, чему учил Бергман, и вперед. Да, а кстати, куда идти-то?

Он посмотрел. Ну конечно, конспиративная квартира. И хорошо и плохо. Если верить опыту Игоря Альфредовича – это еще не арест. Но, с другой стороны, таким визитом дело не кончится. И вообще он предпочел бы побывать в «святая святых» и плюнуть там на темно-красный ковер, по которому ходили ноги легендарных сатрапов.

Может, поэтому таких, как он, туда и не приглашают?

Но рассуждай, не рассуждай – четверг настал быстро, а пролетел еще незаметнее. Пистолет он отнес на работу еще в среду и убрал в сейф, во внутренний отсек, под свой личный ключ. Правда, специфика ситуации заключалась в том, что от внешнего отсека ключ был только у Гастона и Гели, так они специально придумали. В общем, без посторонней помощи Давид и до оружия теперь добраться не мог, но он чувствовал: в существующем положении – это лучший вариант. Главное – переждать возможный обыск. Не вечно же ему жить в таком страхе!

Гастону наплел про зубного врача. Маринке по телефону сказал, что может задержаться в конторе. Если вдруг съемку отменят, чтобы не удивлялась. И поехал. До метро «Автозаводская», а дальше пешочком. Почему-то подумалось: негоже перед ГБ выпендриваться, мол, такой я крутой, городским транспортом не пользуюсь.

Поднялся на шестой этаж, позвонил. Отворил ему симпатичный молодой человек, так и оставшийся затем в прихожей, а в комнате за накрытым чайным столом встречал майор Терехов, и с ним капитан Сомов, как представился новый искусствовед – очень маленький, кругленький, розовощекий, совсем нетипичный и оттого еще более раздражавший.

– Садитесь, вот ваша чашка.

Что-то очень похожее было с ним недавно. Ах, ну да! Разборка в ГСМ. Только там Гастон чаю не предлагал. Ну, и слава Богу.

– Чаю, между прочим, рекомендую выпить, – заботливо пояснил Терехов. – Мы туда ничего не подмешивали, уверяю вас, а чтобы не нервничать, согласитесь, все-таки лучше глоток-другой, в горле-то небось и так уже пересохло…

«Сволочь, – подумал Давид. – Вот только начни спрашивать, я на тебе отыграюсь».

А спрашивать начали издалека. Никаких чудес. Рутина. Родился, учился, женился… Не женился? Ну и правильно! К отцу как относился? Хорошо? А как еще можно относиться к отцу? Ах, ну да, можно еще относиться плохо! Нет, он хорошо относился. Ну а такая фамилия – Бергман что-нибудь говорит ему? Что-нибудь говорит. Бергман Игорь Альфредович. Ах, Альфредович! А я-то думал, речь об Ингмаре Бергмане, «Земляничная поляна», понимаете ли, «Осенняя соната», «Фанни, понимаете ли, и Александр». Улыбаются. Юмор оценили.

– Где познакомились?

Слова звучат очень жестко. Глаза смотрят холодно. Похоже, театр абсурда закончился и начинается допрос.

– Где познакомились? У него дома, разумеется, и познакомились.

– Адрес, телефон – откуда?

– От отца, естественно! (Молодец, Дод! Молодец. Кто бы подумал, что ты так сможешь! Ведь они это проглотили, они поверили! Вперед, смелее!)

– Вы встречались с Бергманом где-нибудь еще, кроме его дома?

– Н-нет, впрочем… ну как же! На митингах встречался. Четвертого февраля, например, на Октябрьской, у «Шоколадницы». Место сбора у нас там было.

Товарищи в штатском заскучали. И тогда розовощекий кругленький капитан спросил, не отрывая глаз от своей чашки:

– Давид Юрьевич, вы читали книгу под названием «Заговор Посвященных»?

– Нет, никогда. А кто ее написал? (Получите, гады! Ухожу в несознанку, да еще попутно пробую у вас кое-что узнать.)

– Вопросы здесь задаем мы.

(Фи, какая банальность! Однако узнать ничего не удалось. И не удастся. Счет один-один.)

– Конечно, конечно, – принял он правила игры. – Я просто думал уточнить, по названиям, знаете, не все книги помню. Много читать приходится.

– Что, и такого много?! – Искреннее удивление на лице Сомова, и сразу взгляд обратно в чашку.

– Какого такого? – спросил Давид.

Сомов тяжко вздохнул и сообщил:

– Эдуарда Абрамовича Цукермана, Эдика Цукермана убили агенты Моссада из-за этой самой книжки. А книжка опять пропала… Такие дела, Давид Юрьевич, а вы говорите: «нет, никогда, какого-такого»…

Быстрый, очень быстрый взгляд из-под бровей, и опять – сосредоточенно так ложкой по донышку чаинки двигать. Интеллектуальное занятие.

Давид покосился на майора Терехова – и тот глаза прячет.

Матерь Божья, что ж это за новая форма допроса: вместо камеры с голыми стенами, сильной лампы в лицо и стеклянных, бесстрастных, немигающих глаз – уютная комнатка, ароматный чай и интеллигентская стеснительность палачей! С ума они, что ли, все посходили? И чего им от меня надо? Они же все знают. А про меня знают больше меня. Зачем же, спрашивается, вызывали?..

И вдруг он начал понимать. А может, просто вспомнил. Из рассказов Бергмана.

Они его изучают. Наблюдают, как диковинного зверя. Не в лаборатории, не в зоопарке, а в заповеднике – в условиях, приближенных к естественным. Впрочем, до клетки уже рукой подать.

Пауза затянулась, и Давид спросил:

– Чего вы от меня хотите?

– Понимания, – ответил Сомов охотно. – Искренности.

– Шагов навстречу, – добавил Терехов. – Помогите нам. Мы, например, готовы вам помочь. Вам ведь плохо, Давид Юрьевич?

– В каком смысле?

– Вы одиноки. Разве не так? И вам никто не поможет. Ни ваша… жена. Ни «Группа спасения мира». Вергилий Наст мир спасает. И своих детей. От нищеты. До вас ли ему?

– Это несправедливо, – обиделся вдруг Давид.

Может, потому и обиделся, что сам в последнее время думал примерно так же. Но кто дал право этому мерзавцу говорить про Гелю?

– Справедливо, справедливо, – отмахнулся мерзавец. – Вы это скоро поймете. И все равно придете к нам. Потому что вы станете никому не нужны, совсем никому, а мы такими, как вы, занимаемся профессионально. Ну что, так и договоримся? В следующий раз сами придете? Вот телефончик…

И тут Давид понял окончательно, со всей своей нечеловеческой ясностью понял, что гэбуха-то блефует, что не знают они, как с ним справиться, не знают, только убить могут, а убивать жалко, не наигрались еще, да и не только жалко, а страшно. Вот оно! Эти двое его боятся. Потому и глаза попрятали, голубчики. Потому и позвали сюда, на специально оборудованную квартиру и подальше от своего паучьего центра. Не только эти двое – они там все боятся его!! Или это уже мания величия? Проверим! Что-то ты, товарищ Терехов, уж больно смело смотришь на меня. Шалишь, товарищ Терехов…