Текст книги "Миссия причастных (фрагмент)"

Автор книги: Ант Скаландис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Скаландис Ант
Миссия причастных (фрагмент)

От автора

Это было в 1995 году. После более чем пятилетнего перерыва я вновь вернулся в литературу и писал роман "Спроси у Ясеня". Ко мне приехал Юлий Буркин и, взяв на удачу несколько листов рукописи, начал читать. Увлекся. Потом спросил: "Говоришь, решил детектив сделать? Все равно получится фантастика". И он как в воду глядел, я потом не раз вспоминал слова друга. Изданный как детектив в АСТ под названием "Причастных убивают дважды" роман продавался плохо, зато спустя три года в серии "Абсолютное оружие" разлетелся на ура. Ирония судьбы заключается в том, что теперь он выходит в "Вече" в серии боевиков "Русский транзит" и опять под АСТ-ешным заголовком. Но, на подмогу первой книге спешат вторая и третья, еще нигде не публиковавшиеся, а я вдогонку пишу четвертую. Вот такой получается сериал. И с каждым томом фантастики там становится все больше и больше. Сам для себя я определяю жанр этого цикла как мистический триллер, а уж что получилось, судить читателю. Ниже предлагаются отрывки из двух новых книг. В каждом случае я выбрал из текста пролог, одну главу из середины и эпилог. Несколько странный набор, неправда ли? Но смею заверить, структура романов такова, что "проданный" наперед эпилог не помешает чиатателю с увлечением следить за основным сюжетом повествования.

Ант Скаландис

МИССИЯ ПРИЧАСТНЫХ

(Вторая книга цикла о Ясене. Авторское название – ТОЧКА СИНГУЛЯРНОСТИ)

ПРОЛОГ

Когда раздались первые выстрелы, мы сидели на пепельно-сером песке океанской отмели, хрумкали чипсы и запивали их хорошо охлажденным пивом "Миллуоки Олд" из принесенной полчаса назад упаковки. Ничто вокруг не предвещало беды. Огромное солнце садилось прямо в воду, заливая расплавленным золотом маленький коралловый остров в километре от берега, и угрюмые темные скалы будто растворялись в пылающей водной ряби. Тот, кто хотя бы однажды видел океанский прибой – широкий и могучий даже в самую тихую безветренную погоду, – тот никогда не перепутает его с обычными волнами, накатывающими на берег любого из внутренних морей, как нельзя перепутать тяжелые вздохи тигра в темноте джунглей с уютным посапыванием домашнего кота. Однако и дыхание океана в тот вечер было ровным, спокойным, умиротворяющим. Татьяна вздрогнула, конечно, от первого резкого звука, но даже она не обернулась, только руки ее и спина напряглись на какую-то секунду. А я и вовсе с непонятной уверенностью сразу сказал себе: "Ерунда. Вся эта пальба не имеет к нам ровным счетом никакого отношения". Меж тем моя правая ладонь, жившая собственной, совершенно отдельной жизнью, нырнула в карман пиджака и привычно нащупала там теплую рубчатую рукоятку старенького "ТТ". На дне большой спортивной сумки валялась еще и "беретта" – полегче, поудобнее, поскорострельнее, – но ввязываться в боевые действия приходилось, мягко говоря, не часто, и под одеждой я постоянно носил с собою именно любимый "ТТ" – скорее как талисман, чем как средство самозащиты. – Ну, и для чего я сюда приехал? Мне пришло в голову, что пора, наконец, поинтересоваться и этим. – Для того же, для чего и я, – сказала Татьяна. – Чтобы все начинать сначала. С нуля. Это было слишком общо, я ждал продолжения. Кажется, меня доставили сюда на вертолете. Точно я уже ничего не мог вспомнить. Хотя в баре "боинга" за обедом выпил совсем немного хорошего ирландского виски, а в вертолете – и того меньше – рюмочку текилы с лимоном и солью, как полагается. Впрочем, я насыпал крупные кристаллы между большим и указательным пальцами и выдавливал сок из несчастного фрукта только из уважения к двум летевшим вместе с нами мексиканцам. На самом деле я всегда восхищаюсь изысканным и ни на что не похожим вкусом настоящей серебряной текилы и совершенно не понимаю, для чего нужно глушить тонкий букет агавы грубо-контрастным впечатлением от соленого цитруса. Потом, от места посадки, мы, кажется, ехали с Татьяной на лошадях, которых позже привязали к столбам, торчащим из песка посреди пляжа. Кажется, довольно долго целовались, прежде чем опустились в шезлонги и начали пить пиво. Однако целовались мы еще и раньше, едва только встретились, и было это совсем неплохо, даже здорово, хотелось поскорей остаться вдвоем, неважно где, только бы вдвоем, без свидетелей... А вот поговорить как раз и не успели. – Начать с нуля, – повторила Татьяна, потом выдержала солидную, по-актерски эффектную паузу и грустно сообщила: – Трахаться сегодня не будем. – Хорошо, – сказал я рассеянно. Теперь, на вечереющем пляже я как-то совсем не думал об этом. Странно. – Чего ж тут хорошего? – удивилась Татьяна. – Просто времени, похоже, не остается. Я вздрогнул от ее последней реплики. Я вдруг вспомнил с магнитофонной точностью, что мы повторяем слово в слово собственный исторический диалог трехлетней давности. Однако для продолжения давнего спектакля требовался, как минимум, еще один персонаж, который сейчас отсутствовал. Я привлек Татьяну к себе и прошептал: – Я снова люблю тебя! Как тогда. Слышишь? Мне достаточно, чтобы ты просто сидела рядом. – Врешь ты все, поросенок, – улыбнулась она. – Не-а, – я помотал головой. – Рассказывай. Рассказывай, наконец, что случилось. Солнце уже почти целиком ухнуло в океан, коралловый остров сделался похож на несчастного черного жука, угодившего в еще не остывшее апельсиновое желе. А за нашими спинами продолжали стрелять. Однако вместо подробных объяснений происходящего мне довелось услышать от Татьяны лишь несколько странных сентенций, одна загадочнее другой: – Два года назад наша хваленая Международная служба контроля, она же Служба ИКС фактически прекратила существование, – поведала она, словно это было какое-то откровение или фраза, имеющая ритуальный смысл. – Служба почила в бозе вослед за своим российским филиалом. Но МСК или ИКС – это только имя, пустой звук в тишине. Организацию можно назвать и службой "игрек" и даже службой "зет", намекая на первую букву слова "зеро". Служба может превратиться в нуль, в дым, в ничто, но мы, Причастные, с этого нуля начнем и пойдем дальше. Понимаешь? – Нет, – честно признался я. – Не понимаю. – А все очень просто. Причастные – это ведь не звание и не должность, это... как национальность, даже еще глубже – как принадлежность к биологическому виду в животном мире. Поэтому Причастные и не могут отказаться от своей миссии, – терпеливо объяснила Татьяна и добавила: Даже если они сидят в Берлине и пишут романы на французском языке. – На английском, – автоматически поправил я. – По-французски писать мне пока еще слабо. – Какая разница! – буркнула она. И вправду разницы никакой. Просто камушек был брошен в мой огород. Это я, один из Причастных, демонстративно ушел от дел надолго, вернулся к литературным занятиям и свой последний роман действительно сам переводил теперь на английский, откровенно вызывая на поединок тень великого и горячо любимого мною автора "Лолиты". Нет, это была еще не паранойя, но что-то вроде. "Уж если убегать от проблем внешнего мира, – рассуждал я, так убегать основательно". А убежать хотелось, особенно после того экстравагантного приключения прошлой зимой, когда они все-таки выдернули меня из иллюзорной пасторальной тиши и, бросив в самое пекло, заставили вновь работать во имя и на благо. Чего? Я не успел понять, я тут же выкинул все из головы и вернулся к роману. Между прочим, титанический этот труд начат был еще в девяносто шестом в Ланси, под Женевой. Далеко не закончив русского варианта, я уже стал перетолмачивать первые главы романа на английский сам не знаю, для чего, так, хохмы ради, серьезное понимание пришло позже. Однако большую часть последнего, как и предыдущего года я прожил – Татьяна была права – в Германии. И вот теперь она попрекнула меня и Берлином, и романом. Оказывается, у нас у всех есть миссия, про которую никак нельзя забывать. Ах-вах! – Хорошо, Верба, – смирился я, даже не пытаясь больше возражать ей. Впервые с момента нашей встречи я назвал ее этим условным именем, как бы подчеркивая наше взаимопонимание и "братство во Причастности". – И что же мне надлежит теперь делать? Опять руководить? – Нет, Ясень, – сказала Татьяна, – руководить не надо, как и раньше, впрочем. Надо просто найти ответ. – На все вопросы сразу, – предположил я почти всерьез. – Лучше на один, но самый главный, – она грустно улыбнулась и вытащила из маленькой сумочки дискетку в прозрачной твердой упаковке. О, дьявол! Дискетка была черная с золотом, фирмы "Макселл". – Та самая? – решил уточнить я, хотя уже понял наверняка и сразу: это именно она. Верба кивнула. – И зачем же ты таскаешь с собой такое сокровище? Темнеющий на глазах океан вдруг заворчал глухо, тревожно, и, как мне показалось, злобно, а притихшая было стрельба за горами вспыхнула с новой силой, автоматы застучали ближе и чаще. Татьяна терпеливо дождалась относительной тишины и ответила: – Я взяла дискету с собой именно потому, что здесь и сейчас есть шанс прочесть информацию по-новому. Ну, наконец-то ответ был получен. Значит, мы вдвоем притащились сюда, чтобы вот так вот запросто раскрыть древнюю и страшную тайну. Весело. Как говорят англичане, полный чайничек рыбы. Беда заключалась в том, что я совсем не надеялся поймать золотую рыбку даже в самом распрекрасном чайнике. Я уже очень давно в эти сказки не верил. Точнее не верил никогда. Писатели-фантасты – они ведь ужасные циники и скептики. В реальной действительности никаких чудес на дух не переносят. А большинство людей, то есть читателей, этого не понимают и всякий раз очень удивляются. А чему тут удивляться? Ведь известно же, работники кондитерских фабрик терпеть не могут сладкого...

Три с лишним года назад весь научный центр Службы ИКС в Колорадо во главе с Тимоти Спрингером стоял на ушах месяца четыре, не меньше, пытаясь разархивировать безумный файл, записанный кем-то на самый простой магнитный носитель, но, к сожалению, совершенно непростым способом. Существование файла подтверждалось, он даже копировался на что угодно, он позволял присваивать себе новые названия, многократно ужиматься при дальнейшем архивировании и только одно оказывалось невозможным считывание, то есть перевод информационного массива в удобочитаемый двоичный или какой угодно другой код. Лучшие умы в информатике и кибернетике к исходу третьего месяца признали "дискету Сиропулоса" самой невероятной шуткой за всю историю науки и торжественно поставили крест на практическом решении этой проблемы, тем более, что сам Никос Сиропулос, вручивший пресловутую дискету Вербе от имени предыдущего шефа Международной службы контроля Фернандо Базотти, умер раньше, чем успел что-либо рассказать. Сиропулос отошел в мир иной тихо, без эффектных жестов и постороннего вмешательства, что, впрочем, не исключало возможности подобного вмешательства на более ранних этапах. Провели вскрытие. Никаких следов отравления или иной насильственной смерти не обнаружили. Следствие по делу о дискете быстро зашло в тупик. Вообще вся история со стариком Базотти, расстрелянным своей преемницей Татьяной Лозовой непосредственно в гробу шестью серебряными пулями и без того носила жуткий мистический оттенок. Обычные специалисты из оперативно-следственного отдела Службы не очень-то и хотели соваться в подробности "нечистого" заговора и "святой" мести. Юристы в таких категориях не работают. Другое дело – врачи. Эти проявили, конечно, известный интерес к феномену. Бывшего начальника ИКСа Фернандо Базотти по прозвищу Дедушка высоколобые психиатры признали стопроцентным параноиком, собравшим и вокруг себя не совсем здоровых людей с разной степенью психотических отклонений. Правда, саму Татьяну сочли абсолютно здоровой. Испугались, наверно, высочайшего гнева. Дядюшке Джо, ну то есть Иосифу Виссарионовичу, тоже, рассказывают, никто не решался сообщать, чем он на самом деле болен. (Миленькое получилось сравнение. Однако по масштабам власти две столь непохожих фигуры – Сталин и Лозова – сопоставимы, как это не смешно покажется кому-то). На том бы все и закончилось. Но внезапно к делу о "дискете Сиропулоса" подключился ни кто иной, как великий гуру Свами Шактивенанда. Ну, а как же иначе? На стыке физики, медицины и философии именно и только Анжей Ковальский – таково было настоящие имя гуру – мог нашарить что-то путное. Он и нашарил. Дискету Анжей принялся читать глазами. Скорее всего не первыми двумя, а третьим, четвертым или сколько еще их там у него было. Ведь открыв что-то, гуру редко останавливался на достигнутом. Касалось это и открывания всевозможных глаз. Я его видел тогда, в момент изучения проклятущей дискетки, и уж не знаю, в каком месте положено у них, у "гуров" открываться дополнительным глазам, но в данном случае чувствительный элемент располагался, похоже, на кончике носа. Шактивенанда скорее обнюхивал дискету, чем разглядывал ее. Ну, спасибо еще на зуб не пробовал! Резюме однако получилось сильным. – Эту дискету можно будет прочесть, – объявил великий ученый, не считающий себя магом. – Прочесть можно. Но исключительно в точке сингулярности. – Постойте, – вспомнил я. – Точка сингулярности – это что-то из физической химии. Причем здесь? – Не знаю. – ответил Шактивенанда скромно и явно не желая вдаваться в объяснения термина. – Я прочел это здесь. – Он показал на дискету. – Так сказано. Без комментариев. – Еще раз. И помедленнее, – попросил тогда Тимоти Спрингер, буквально ошалевший от выводов гуру. – Где именно вы прочли эту информацию? – Эту информацию я прочел на интересующей вас дискете. Там был такой маленький самостирающийся ментальный файл типа "read me". Файл, стирающийся в случае прочтения. Я прочел его. Просто как инструкцию без подробного комментария. Теперь я буду думать над ее смыслом. Вы тоже можете думать. Сингулярность понятие достаточно широкое, проведите поиск по всему спектру значений. Вам дали ключ, а ключи к закрытым дверям никогда не выдают случайно. По крайней мере такой серьезный человек, как Базотти рассеянностью не страдал даже в последние дни своей жизни. Вот, собственно, и все, что сообщил тогда почтенному собранию гуру Свами Шактивенанда. А после замолчал надолго. Вытрясать из него дополнительные сведения и даже самым мягким образом поторапливать никто особо и не намеревался. Среди Причастных слишком хорошо знали, насколько это бесполезное занятие. Однако, вопреки ожиданиям многих, информация Анжея Ковальского не дала никакого нового импульса экспертам научного центра. Энтузиазм их окончательно увял, а Тимоти Спрингер лично заявил, что само понятие "ментальный файл" представляется ему абсурдом, Прочтение же злополучной дискеты "шестым глазом на носу в черт знает какой особой точке " – тем более нелепо. На том и закрыли тему. Слово singularis действительно означает на латыни "особенный, редкий, единственный", но я, решив освежить в памяти знания студенческой поры, заглянул в учебник по химии и прочел там следующее: "Точка сингулярности или сингулярная точка на диаграмме состояния вещества отвечает образованию в системе соединения постоянного состава. Иными словами, на кривой "состав – свойства" это максимум, в котором происходит разрыв первой производной свойства по составу". Ну и что могла мне дать вся эта дивная информация? Ничего. У физиков наверняка была своя сингулярность, у биологов – своя, у социологов – своя. Пусть Ковальский сам из симбиоза всех наук извлекает мистический смысл. Он эту ерунду придумал – ему и распутывать. Короче, тему действительно закрыли. И все бы хорошо, если бы не одно маленькое, но существенное недоразумение. После "обнюхивания" дискеты Шактивенандой, объем нечитаемой информации на ней уменьшился ровно на 2048 байт. Что особо примечательно, произошло это одновременно и во всех копиях. На основании столь невероятного факта несколько фанатиков продолжили изучение феномена. Все-таки наметился как будто некий серьезный сдвиг, если учесть, что до того частичное стирание файла в копиях было принципиально невозможным – только полное, а оригинал оказывался и вовсе не стираемым. Эксперименты по сжиганию или скажем растворению оного оригинала, никто, разумеется, проводить не решился. В общем, уже через месяц после исторического откровения гуру, Спрингер заявил, что сойдет с ума, если будет продолжать работу над этой чертовой загадкой. Главное, он не видел в ней никакого практического смысла. "У нас с вами что, других проблем нет? – распалялся бывало старик Тимоти на закрытых совещаниях в самом узком кругу. – Ну, в конце-то концов, у одних сообществ считаются символами власти меч и дубовые листья, у других скипетр и держава, у третьих – серп и молот... А мы с вами выбрали перстень и дискету. Так ли уж важно знать химический состав ритуального предмета? Какая вам разница, что там написано?! Главное – признавать авторитет первого лица и соблюдать внутренний распорядок службы". Но вот как раз с внутренним распорядком и вышла накладочка. Практически одновременно с завершением работ по проекту с романтичным названием "Readme", то есть "Прочтименя" в одно слово, первое лицо в "сообществе перстня и дискеты" Татьяна Лозова объявила о реорганизации Службы ИКС, в частности, о сокращении аппарата, о сужении круга охраняемых персон и соответствующем уменьшении численности личного состава подразделений внутренней безопасности. Наконец, было принято решение о полном переводе диверсионно-разведывательных групп под юрисдикцию федеральных служб США, Западной Европы и Японии. А агентурная сеть ушла в прямое подчинение Фонду Би-Би-Эс, то есть тому самому прародителю службы ИКС – изначально созданному гуманитарному фонду Базотти, Балаша и Спрингера. Меж тем, на текущий момент в живых оставался один лишь "С". И Верба автоматически стала соучредителем Фонда. В общем, началась кадровая чехарда в лучших российских традициях худших периодов нашей истории. И чтобы как-то остановить этот зловредный процесс, директором-распорядителем Фонда был назначен Леня Вайсберг, меня же, не спрашивая, поставили одним из его заместителей. Ну, наконец-то справедливость восторжествовала. Какой я им, к черту, самый главный начальник?! Я вообще мечтал быть этаким почетным членом. А по нечетным я предпочел бы сидеть дома и писать книги. Довольно скоро мне именно это и позволили. Жизнь потекла мирно и тихо. Я, правда, по-прежнему числился Сергеем Малиным, а не Михаилом Разгоновым. А для тех ненормальных в штаб-квартире в Майами и в Колорадском центре, вообще оставался Ясенем, Причастным и суперагентом, благо подготовочка была уже ого-го! Однако для себя и ближайших родственников стал просто писателем. Возвращение домой, в смысле в Москву, пока не планировалось. Даже после бурного лета девяносто шестого, когда закончилась война в Чечне, а Ельцин на радость одним и на горе другим, вновь – или, как очень мило говорят не совсем грамотные люди, обратно – возглавил многострадальную Россию. Рановато оказалось приезжать в Белокаменную: люди-то кругом все те же, и попасть в лапы какой-нибудь из спецслужб было для меня более чем реально. Вот я и отсиживался в тихом городке Ланси вместе с сыном, женой и ее родителями. Потом мы втроем переехали в Берлин. А потом оно грянуло. Впрочем, я же хотел обо всем по порядку... Или не хотел? Память – хитрая штука, порою совсем неуправляемая. Верба потревожила ее, извлекая на свет Божий почти забытую мною дискету. И всколыхнулось в памяти что-то огромное и зловещее. Я же не хотел больше знать никаких тайн, и если б Татьяна предупредила заранее, просто бы никуда не поехал.

– Неужели пора? – спросил я. – Похоже, что да. Точка сингулярности – это понятие одновременно пространственно-временное и ментально-психологическое. – А-а-а, – протянул я, болезненно морщась от ее последних слов. – Однажды я, помнится, уже охотился за свирепым ментальным бармалеем. По-моему, ничего хорошего не получилось. Пустое и даже вредное занятие. – Значит, придется поохотиться вновь, – строго сказала Верба. – А тебе не кажется, что дело Грейва начинает поразительным и самым наипротивнейшим образом напоминать дело Седого? Опять все тот же черный кот имени старика Конфуция, которого надо ловить в абсолютно темной комнате, особенно... – Не объясняй так длинно. Предыдущий кот был больше похож на мерзкого опоссума. И был пойман, хотя и сдох до этого сам. Нового мы тоже выловим. Такая уж у меня профессия – убивать крыс. Я выросла в советской стране и воспитывалась на книгах "Как закалялась сталь" и "Овод". Павку Корчагина оставлю в покое, а вот Ривареса процитирую: "Единственное достойное занятие – убивать крыс". – Должен заметить, весьма вольная цитата, Танюшка, – проворчал я, однако беззлобно. Спорить не хотелось. Стрельба стрельбой, а настроение было по-прежнему удивительно мирным. И все-таки я обернулся. Мимолетно, косо. Увидел на горе красиво подсвеченный особняк, целый дворец с воротами, с резными стенами, с башенкой, увенчанной красным неоновым маячком на телевизионной антенне, и сказал: – А ты знаешь, что вторая жена шейха Шарджи – итальянка. Вон ее дом на горе. Видишь? По-моему, очень красивый. – Ясень, ты бредишь, – испугалась Верба. – Какая жена шейха? Мы же в Калифорнии. Посмотри на баночку у себя в руках. Да в эмирате Шарджа не только нельзя пить пиво, его даже провозить туда запрещается. – Ну, значит, это уже расстреливают тех, кто незаконно пил пиво, мрачновато пошутил я. – Скоро и до нас доберутся. – Там никого не расстреливают, – проговорила Татьяна с непонятным выражением. Я огляделся. Теперь уже обстоятельно. Сверкающий огнями береговой отель выглядел вполне стандартно: "Хилтон", он и в Африке "Хилтон". Но вот узнанный мною замок на горе был далек от калифорнийских традиций. Растительность по склонам, скалы, песок – все это гораздо больше напоминало Аравию, притом что летел я, безусловно, в Америку. Теперь-то уж точно вспомнил: рейс был до Сан-Франциско. И сомнения в реальности происходящего закрались капитальные. А добило меня тяжко вздохнувшее неподалеку животное. Там, где мы оставили лошадей, поднимался с колен сначала задние ноги, передние потом – огромный одногорбый верблюд в ярко-голубой шелковой попоне с надписью по-арабски "Океанский отель". Было уже почти темно, но не настолько, чтобы перепутать верблюда с лошадью, а причудливую арабскую вязь с латиницей. Вокруг нас был именно Кхор-Факкан – чудный курортный городишко на берегу Оманского залива. Однако в чудных курортных городишках убивают порою так же хладнокровно, как и в больших грязных мегаполисах. Моя правая рука, привыкшая жить собственной жизнью, уже стискивала рукоятку "ТТ". Верба коротко обернулась и вмиг поняла все, точнее, поняла что-то свое. – Убери этот музейный экспонат и достань у меня из сумки "узи", – буркнула она. Я послушно выполнил приказ, а Верба тем временем быстро извлекла свой миниатюрный ноутбук и пихнула в дисковод нашу вселенскую загадку. Океан взревел. Налетел сильнейший порыв ветра, нас забросало солеными брызгами. Верблюд протрубил жалобно и громко, как слон. Стрельба за горами усилилась, точнее, из-за гор уже слышалась канонада, а перестрелка, довольно беспорядочная, сместилась куда-то к самому отелю. Я тут же залег и, поводя стволом, напряженно шарил глазами в полумраке. Однако никакой активности в зрительном ряду не наблюдалось – только звуки. Экран компьютера слабо светился. В глазах Татьяны плясали безумные искорки. – Все, – сказала она вдруг. – Автомат можешь убрать. – Почему? – спросил я тупо. – Потому что сейчас нам ничто не угрожает. – Да, но ведь эти арабы уже совсем близко, – не понял я. – Хоть на всякий случай... – Это не арабы, – перебила Верба. – Это тон-тон-макуты, то есть тьфу!.. эти, как их... ирландские оранжисты. Они попали в чеченскую засаду, и, к сожалению, мы не сумеем помочь им. Мы же в Калифорнии, а они у себя. Сказать ей, что теперь бредит она, было бы слишком примитивно и даже неостроумно. Я убрал оружие и предпочел промолчать. Потом демонстративно поднялся во весь рост, сделал большой глоток пива и начал расстегивать рубашку. – Тогда самое время пойти искупаться, – такую глубокомысленную фразу придумал я в ответ на весь поток ее абсурдной информации. – Нет, – резко возразила Татьяна. – Купаться теперь уже тоже не получится. Видишь ли, Ясень, здесь не Америка и не Эмираты, не Ирландия и даже не Чечня. Мы угодили в самую точку сингулярности. – Куда?! – не поверил я. А потом посмотрел еще раз на океан и в ту же секунду все понял.

ВСТРЕЧА НА ЭЛЬБЕ

(глава из второй части романа)

Я решил, что посплю в поезде. Это было вполне реально теоретически. Западноевропейские железные дороги – это вам не электричка Москва Петушки – спится там вполне нормально. Однако, уже садясь в полупустой вагон, я ощутил гадостное предчувствие: меня сопровождают. Кедр накануне ничего не сказал по поводу вещей, которые необходимо иметь при себе во время поездки в Гамбург. То ли ничего не надо, то ли сам должен соображать. И я еще ночью решил, что береженого Бог бережет, а значит, полный шпионский комплект будет не лишним: пистолет, нож, передатчик, по две маленьких гранаты четырех типов – ослепляющих, усыпляющих, дымовых и боевых, очки ночного видения, джентльменский набор пилюль, металлоискатель. Еще какая-то чертовщина – уж и не припомню. Отвык за два года от всего, чему обучали. А в тихом спокойном Айхвальде, из которого я, работая над романом, случалось, не вылезал по неделям, отношение к вопросам личной безопасности стало окончательно ироничным. И вот все переменилось. На вокзале Цоологишер Гартен моя экипировка враз перестала мне казаться дурным маскарадным костюмом, а уж по ходу движения я просто то и дело проверял содержимое карманов и карманчиков, чтобы не дай Бог не перепутать, когда припрет и надо будет действовать. И сделалось мне очень кисло. Я занял, разумеется, пустое купе, но за два часа и двадцать минут мою дверь открывали как бы невзначай пять раз. И хуже всего было то, что дважды ее открывал один и тот же человек – высоченный парень туповатого вида, не считавший своим долгом даже извиняться. А спать хотелось. Мерное, еле заметное покачивание убаюкивало, однообразные пейзажи за окном навевали тоску. Мелкий серенький дождик, зарядивший едва ли не с ночи, усугублял скучный вид расчерченных на аккуратные квадратики сельхозугодий и тошнотворно чистеньких, как две капли воды похожих друг на друга домиков вдоль железнодорожного полотна. В какой-то момент я надумал было сходить в ресторан, но обнаружил внутри себя лишь всепоглощающую лень при полном отсутствии аппетита в столь ранний час и решил не осложнять жизнь загадочным следакам – не хватало еще, чтобы они тут устроили беготню по вагонам со стрельбой и криками. Накануне Белка приехала поздно, но в отличнейшем расположении духа. И Рюшик был в восторге, хоть и валился с ног. Выпив залпом стакан любимого персикового сока, он отказался от ужина (ну, еще бы – в половине 12-го!), однако попытался тайком включить компьютер и пройти пару уровней в любимой стрелялке. Мы даже не успели сделать ему замечания, когда он сам начал падать носом в клавиатуру, одумался, быстро умыл лицо и, не до конца раздевшись, уснул в полуразобранной постели. По всей Саксонии, в отличие от Берлина, погода стояла прекрасная в течение дня, и мои гулёны получили максимум удовольствия. Белка даже историю с разбитой машиной восприняла почти с юмором, а когда узнала, что мне завтра ехать по делам, сразу сообщила, что "Субару" в полном порядке, сама же она запросто воспользуется эс-баном. Тогда я объяснил, что обойдусь вовсе без машины, и вот тут Белка сразу задумалась, почуяв неладное: – В Гамбург без машины? – А кто сказал, что на поезде медленнее? – Я сказала. Да ты когда последний раз на поезде ездил? – Мы с тобой в прошлом году в Братиславу ездили. Мне хотелось отвлечь ее от скользкой темы, я совершенно не собирался посвящать жену в подробности завтрашних приключений, тем более, что и сам еще никаких подробностей не знал. И тут же, без перехода я принялся рассказывать ей в деталях о столкновении с "байером", тем более, что даже Кедр не усмотрел в нем никакой связи с авантюрами Грейва и приездом Шактивенанды. Разговор со всей неизбежностью докатился до бутылки "Луи XIII-го", которая и была предъявлена в качестве вещественного доказательства. Белка никогда не считала себя знатоком и любителем коньяков, но хороший от плохого отличала легко, причем главным критерием для нее служила мягкость напитка. Роскошный хрустальный сосуд явно пленил мою женушку, в глазах ее появился хитрый блеск, и Белка решила уточнить: – Если я правильно помню, коньяк не закусывают? Особенно такой. Значит, давай за ужином выпьем чего-нибудь еще, а это произведение искусства попробуем уже в постели. Намек был предельно прозрачный, в общем, я сразу согласился. И на выпить за ужином, и на все последующее. Так уж у нас повелось в последние два года: предложение исходит только от нее, а я по определению всегда готов, как пионер. Вообще Белка и раньше была жуткой эгоисткой в сексе. Наши постельные отношения никак не зависели от моих успехов или неудач, от количества денег, приносимых в семью, от положения, занимаемого в обществе, – они зависели только от ее, Белкиного, настроения. Без настроения ни о каких интимных радостях и речи не могло быть. Признаться, в прежней жизни накатывало на нее не часто. Я не говорю о медовых месяцах (а их действительно было несколько), я говорю о долгом периоде, предшествовавшем моему торжественному "исходу" в деревню Заячьи Уши. В то страшное, веселое, трагическое и счастливое лето наша общая усталость, злость, раздражение, наши взаимные обиды и смертная тоска по навсегда ушедшему теплу и покою – все сконцентрировалось, спрессовалось, навалилось безумной тяжестью, превышающей критическую массу, и случился взрыв. Мы просто не могли не расстаться. Но кто же знал, что это произойдет именно так? Чехарда стран, персонажей, языков, событий, сюжетных поворотов, немыслимый взлет в заоблачную политическую высь, игра со смертью и, наконец, яркая, пряная, незабываемая, сводящая с ума страсть к самой фантастической женщине в мире... А после нашего невероятного воссоединения с Белкой поменялось все. И теперь настроение ее бывало либо хорошим, либо очень хорошим, либо никаким. Расстраиваться всерьез стало не из-за чего: бытовые и финансовые проблемы исчезли навсегда, на здоровье, тьфу-тьфу, мы оба не жаловались, примитивной ревностью давно переболели. Из отрицательных эмоций сохранились только легкие недомогания, скука, ностальгия да беспричинная грусть. Секс от всего этого не лечил, во всяком случае, Белку. Альковные наслаждения и прежде не утешали ее, им должна была изначально сопутствовать радость. А радость и теперь, несмотря на благополучие, оказывалась не частым гостем в нашем доме. Удивительно: в жизни действительно переменилось все. Кроме этого. Это лишь усугубилось. Белка моя не отказывалась в принципе от разнообразных новшеств в интимной жизни (вплоть до острого перчика легкомысленных измен, а где-то впереди маячил даже дразнящий призрак групповых экспериментов), но в главном она оставалась верна своим принципам: мне позволяла делать с собою все, сама же не делала ровным счетом ничего. Просто отдавалась. Самозабвенно, с восторгом, но без фантазии. Может быть, это и стало одной из причин, почему я бросил ее два с половиной года назад? Однако сегодня, в сравнении с Вербой, в дополнение к ней, запредельно активной, непредсказуемой, изобретательной – пикантно эгоистичная Белка доставляла мне массу удовольствия. Ее ленивая расслабленность, переходящая вдруг в неистовую истерику многократных оргазмов, существующих только для нее, заводила меня необычайно. Я всякий раз словно пытался покорить недоступную вершину, взбираясь по отвесной ледяной стене, вновь и вновь забывая о принципиальной недостижимости ее ласк, и в порыве страсти воображал, придумывал, рисовал себе, как под моими пальцами, губами и языком эта царственная особа, великодушно позволяющая владеть ею, наконец превращается в бесстыдную, дикую, ненасытную нимфоманку. В ночь перед Гамбургом чуда опять не произошло. Наш секс был традиционен. Быстро приготовленный, но вкусный и обильный ужин с джином вначале и итальянской темной марсалой в конце придал ощущениям изысканный вкус, а достойнейший коньяк на десерт пропитал их сказочным ароматом. Однако последний долгий поцелуй уже в предутренний час отдавал горчинкой разлуки. – Слушай, а это не опасно? – зашептала она с тревогой в голосе. – То, что ты едешь в Гамбург? – Нет, – соврал я, – спи, мой пушистый Бельчонок! А теперь было утро, и жутко хотелось спать, и совсем не было аппетита, и голова трещала от сложного коктейля вчерашних напитков, и я еще забыл специальные болеутоляющие таблетки, единственные, которые на меня реально действовали – подарок наших аргентинских друзей. А без таблеток... Ну, это только Шактивенанда считает, будто в каждом человеке заложены возможности полного контроля над организмом. Сам-то он мало годится как пример для подражания. Ведь не выпил за жизнь и сотой доли уничтоженного, например, мною коньяка, не говоря уже о водке, а также Нанда совсем не пьет кофе, никогда в жизни не курил табака, и вообще, он языки выучивает за месяц, а то и за неделю, он их глотает файлами, как могучий пентиум, и рассовывает по директориям памяти аккуратными столбиками строчек. Этот чудак по молодости лет думал, что и такое доступно каждому, а потом выяснилось только ему, Анжею Ковальскому. Вот и его пресловутая система контроля над организмом подходит отнюдь не для всех. Верба, прошедшая через хитрую медитацию по методу Шактивенанды, творит чудеса, Ясень тоже способен был на разные фокусы, да и Тополь не сильно отстает, разве что с поправкой на возраст. И все это, надо думать, потому, что вместе с карате, они вобрали в себя принципы восточных духовных практик. То же можно сказать и про Кедра, ведь он не только боксер, но и психолог, а психологи все немножко буддисты, немножко йоги, немножко маги – чокнутые, одним словом. Скромный же писатель Миша Разгонов – прост, как утюг, эзотерических академиев не кончал. Да и борьбу-то осваивал нашенскую, кондовую, с псевдоиностранным названием "самбо" и без всяких медитативных прибамбасов. В общем, пройдя курс лечения-обучения у Нанды, я приобрел не слишком много нового. Да, болевой порог научился регулировать, да, спиртного в меня влезало теперь еще больше, чем прежде, да, сексуальная энергия в мои почти сорок стала, как у двадцатилетнего, общая выносливость-живучесть заметно повысилась, но йогом, который "гвозди жрет, как колбасу", я так и не стал. Даже до двойника моего Малина было ох как далеко! Хотя все древовидные личности и продолжали упорно звать меня Ясенем. "Причастный высшей категории, – объясняли они, – это не звание и не должность, его вместе с погонами с плеч не сорвешь. Причастный – это судьба". "Судьба, которую я не выбирал", – хотелось им ответить. Но я так не отвечал, потому что спустя два года, честно говоря, перестал понимать, кто из нас кого выбрал. Держать в руках весь земной шарик, непосредственно ощущая под пальцами рычаги и кнопки, я никогда не мечтал, а вот наблюдать за процессом управления и контроля, находясь в одном помещении с главным пультом – было как раз мое. Вот почему я согласился стать Причастным, сколь бы дорого ни пришлось платить за это. Меж тем физически я оставался почти обыкновенным человеком, и сегодня муки давешнего обжорства, недосыпа и тривиальное похмелье ощущал в достаточной мере. А тут еще эти паскуды по вагонам шастают! В последующие полчаса я внимательно изучил карту Гамбурга и пришел к выводу, что выходить стоит не на центральном вокзале, а на юго-западном, в районе Альтона. Там и улочки поглуше, и к порту ближе. Только чайники полагают, что от хвоста удобно отрываться, затерявшись в толпе. На самом деле этот трюк гораздо проще исполнять в пустынных проездах какой-нибудь промзоны. Особенно если представления не имеешь, сколько человек за тобой следит. А я уже понял – одним туповатым жлобом дело не кончится. И действительно. Побродив меж полок привокзального торгового центра, я насчитал троих топтунов, выйдя на улицу, отметил пятерых, а когда свернул на пустынную Эренбергштрассе, начал сбиваться со счета. Плотное ощущение, будто практически все люди идут вместе со мной, не покидало ни на минуту. Однако загадочные преследователи вели себя не совсем обычно: большинство из них интересовались не столько мною, сколько друг другом. Я не успел прийти к четкому выводу, что бы это значило, но бросать в несуразную толпу филеров маленькую дымовую шашку до поры передумал. Когда же у развилки, взяв южнее, к Эльбе, выскочил на довольно людную и широкую Кёнигштрассе, понял, что отрываться буду без применения технических средств. Любая стрельба в центре большого города представлялась мне крайне несимпатичной. По левую руку замелькал унылый забор, я вгляделся: это было заброшенное еврейское кладбище, все мраморные плиты на нем, земля вокруг, и даже стволы деревьев покрывал ровный слой грязно-зеленого мха (или как это правильно называется?). Гамбург – город очень сырой, в нем если не чистить поверхности, абсолютно все они обрастают вот такой жуткой зеленью, словно древний бронзовый памятник – патиной. Кладбище повергло меня в состояние вселенской тоски, а моих незваных спутников – в полнейшую растерянность. Я воспользовался этим и внезапно ускорил шаг, а завидев вдалеке белую "S" на синем фоне, просто кинулся бежать. Чудаки мои тоже ломанули следом, но не все – видать, разделили обязанности, или уже передавали информацию по телефону на следующий пост. Влетев на станцию эс-бана, я еще ни в чем не был уверен, но сделав четыре пересадки и наконец нырнув в метро сначала на красной линии, потом познакомившись с синей, а в итоге вернувшись назад по желтой, я отсек навязчивых обормотов по всем правилам шпионской науки. Теперь за мной не наблюдал никто, если конечно, не предположить, что лимит на обормотов у них кончился и теперь за мной следят настоящие профи, которых я по определению увидеть не смогу. В общем, я вышел в город ровно на той же станции, где и вошел, – в самом начале знаменитой улицы Рипербан. Станция называлась так же. До этого я был в Гамбурге всего один раз, мы приезжали с Белкой на машине, полдня помотались по старинным улочкам, полюбовались восхитительной ратушей в стиле настоящего ренессанса, покатались на прогулочном катерке по совершенно потрясающим средневековым каналам, омывающим зазелененные стены высоких кирпичных домов с отметинами уровня воды в период наводнений, зашли в пару-другую старинных храмов, ну и конечно, заглянули в знаменитый музей эротического искусства. А это уже в двух шагах от Рипербана со всеми его борделями и легендарной Хербертштрассе, отгороженной с двух сторон глухими красными воротами от женщин и детей. Музей работает до полуночи, а на закрытой улице в это время только самая жизнь начинается. Я изъявил робкое желание заглянуть туда, пока Белка посидит в каком-нибудь кафе, ну, буквально на полчасика, однако жена справедливо обиделась. Во-первых, бросить женщину одну посреди ночного Гамбурга – это, мягко говоря, странно. А во-вторых... Белка сказала прямо: – Чего ты там не видел? Что там может быть нового? Я тебя уверяю: у них у всех вдоль. Ни у кого поперек нету! Она была права на все сто процентов, и настроение у меня вмиг испортилось. Прежде чем поехать в отель, мы еще посидели в каком-то ночном заведении, убей бог, не помню, как оно называлось – "Голубая ночь", что ли? Голубых там не было, плясали обычные девки с длинными ногами и вертлявыми задницами, трясли грудями у меня перед самым носом, мы выпили по стаканчику виски и по бокалу пива. Но от всего этого у Белки лишь разболелась голова, и ничего у нас с ней в отеле не вышло. Вот и отдохнули! Неласков был ко мне Гамбург в тот, первый визит. Да и сейчас не радовал. Однако я все-таки позволил себе расслабиться. Мокрый от беготни из вагона в вагон, от перепрыгивания через три ступеньки на лестницах, от проскакивания сквозь уже почти схлопнувшиеся двери, я шел теперь медленно, дышал запахом близкого моря, осенней свежести, вековых отсыревших камней и любовался сонно притихшим Рипербаном без иллюминации и разгоряченных толп. Это было очень милое, я бы сказал трогательное зрелище – улица красных фонарей днем. Растрепанная, усталая, еще толком не проснувшаяся, но по-своему очень красивая женщина средних лет на утро после ночи любви вот что такое Рипербан в половине первого. Пополудни. Я посмотрел на часы и сразу с улыбкой вспомнил песенку, которую нам немедленно начала исполнять Бригитта, стоило ей только узнать, куда мы едем: