Текст книги "Снег в трауре"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Анри Труаия
Снег в трауре

Глава 1

Со дна балки, из-за зарослей покрытого инеем кустарника донеслось протяжное блеяние. Овцы издалека почуяли человека. Исай Водань ни с того ни с сего рассмеялся и прибавил шагу, подставляя лицо холодному ветру. Ему не терпелось увидеть овец – хоть стадо его и небольшое, да вся скотина, как на подбор, гладкая, с густой шерстью. Весной он выводил ее на склоны гор и оставлял до холодов на вольных кормах. С апреля, раз в месяц, навещал стадо, добираясь до него за четыре часа быстрой ходьбы, осматривал овец, пересчитывал – напоминал о себе. Без него скотина не стояла на место, овцы бродили по горам в поисках сочных трав и удобных пастбищ. Он всегда без труда отыскивал их: они сбивались в кучу вокруг старшей овцы, вместе с ними – новорожденные ягнята, которые вздрагивали при приближении человека.

Теперь, с наступлением ноября, их надо было отвести в деревню, где они простоят в хлеву до весны. Исай сунул в рот два пальца и заливисто свистнул, предупреждая о своем приходе. Сердце билось, как перед любовным свиданием. Раздвинув заиндевелые кусты, он встал на краю обрыва. Высокий, длинноногий, сухопарый, узкий в бедрах, широкий в плечах, он, казалось, вышел из земли вместе с грудой камней и туго сплетенными корнями.

Купленные в Бонневале штаны пузырились на коленях. Коричневая грубошерстная куртка болталась на плечах. У него было худощавое лицо с крупными чертами и обветренной, потрескавшейся кожей, голова его была высоко поднята. Круглые голубые глаза под выгоревшими на солнце бровями светились детской радостью. Когда он улыбался, то казался совсем молодым.

– Так вот вы где, проказницы, – проворчал Исай.

Ничего не скажешь, пастбище было прекрасно выбрано. Снег еще не лег в этой укрытой от ветров впадине. Овцы мирно паслись, рассыпавшись по ковру из гальки и мхов. Одна, изнемогая от обильной пищи, опустилась в молитвенной позе на передние лапы. Две другие, упершись друг в друга лбами, блаженно жевали жвачку. Ягненок с короткой курчавой шерсткой сорвался с места, подпрыгнул и уткнулся в материнский бок. Исай вслух, не спеша пересчитал свое богатство.

– Четырнадцать овец, принадлежащий общине баран и трое ягнят – один, наверное, родился на прошлой неделе.

Он наклонился и ловко, в три прыжка, добрался до дна оврага. Неповоротливые, покрытые густой пеной грязной шерсти, овцы глядели на пришедшего из долины хозяина.

Сердце Исая наполнилось гордостью. Он запустил руку в набитую солью полотняную сумку. Старшая, Мунетта, нежно заблеяла, приветствуя его.

– Ах, ты рада меня видеть, – пробормотал Исай. – Ты уже думала: куда это он запропастился…

Мунетта лизала ему пальцы теплым шершавым языком. За ней потянулись другие в надежде получить свою порцию соли. И вот уже он стоял в облаке шерсти, которое поднималось выше колен. Легкий снежок припорошил шкуры. Мошки, травинки, мерзлые колючки запутались в овчине. Исай весело вдыхал кислый, едкий запах стада. Сосал свою мать ягненок, а та даже не обращала на него внимания. Потом он выпустил сосок, и струйка молока потекла у него по губе. Самый младший, с перепуганной мордочкой и поникшими ушами, стоял в стороне на разъезжающихся тонких ножках.

– А тебя я возьму на руки, – сказал Исай. – Самому тебе не дойти.

Он протиснулся к ягненку.

– Иди, иди сюда!

Ягненок сделал три скачка в сторону, отбежал подальше, затряс головой. Исай встал на колено, протянул к нему широкую ладонь.

– Иди, дурашка! Я тебе ничего худого не сделаю.

Тот недоверчиво ждал. Тогда Исай отвернулся. Ягненок тут же подошел к нему и боязливо понюхал его ботинки. Исай проворным движением схватил маленькое тельце.

Упругий теплый комок бился в его руках, брыкаясь и извиваясь, блеял так, что сердце кровью обливалось. Исай смеялся и гладил его по шелковому животу, слабой, дрожащей грудке, из которой рвался испуганный голос.

Потом он снял с плеча сумку, открыл ее и положил туда ягненка. Запертый в сумке, он громко протестовал, бил копытцем. От стада отделилась одна овца.

– Так это твой? – спросил Исай. – Ну, не бойся. Вот он где…

И Исай для успокоения поднес к ней детеныша. Она жевала траву. Изо рта у нее чуть заметно шел пар. Далекое красное солнце светило в подернутом дымкой небе. После недавних снегопадов горы поменяли прежний облик. Белые покровы клочьями свисали с каменистых склонов. Обломки скал, оставшиеся после схода лавин, присыпало толстым слоем снежной муки. Легкий серебристый иней запушил кое-где лиственницы. Но это было ниже, в тех местах, где жили люди и где с приходом первого снега еще не видно было больших перемен. Исай повесил сумку на плечо и сказал:

– Ну, пошли!

Воздух был морозный и чистый. Горы, стоя полукругом, провожали уходящее стадо. Исай шел впереди. За ним, покачивая шерстяными спинами и горбоносыми мордами, не отставая ни на шаг, плотной стеной двигались овцы. Среди них был и баран. Он положил голову на спину одной из овец и плыл по течению, задумчивый и безучастный ко всему. По временам Исай оборачивался и оглядывал свою свиту. На фоне попадающихся снежных пятен овечьи шкуры вдруг принимали грязноватый оттенок. Овцы блеяли, срывая на бегу хрустящие стебли. После них на белом снегу оставалась грязная полоса с редкими кустиками дрожащей на ветру травы.

Исай перепрыгнул через бурливый горный ручей. Овцы прыгнули вслед за ним. Спиной он чувствовал теплое тело ягненка. Ягненок не двигался. Он успокоился. Исай снова пожалел о том, что с ним нет брата.

Сегодня – большой день, но Марселен этого не понимает. Ушел в город. Зачем? Кто его знает? Может быть, ищет подходящую работу? Не очень-то им легко найти место в этих краях. Не из-за Исая, конечно, он – парень крепкий, сговорчивый, работает за двоих. А все из-за Марселена, тот отлынивает от работы, скандалит, брюзжит, требует сверх положенного. Известное дело: у него плохой характер. На прошлой неделе хозяин лесопильни его рассчитал. Исай мог бы остаться.

Но без брата и работа, и деньги – все не в радость. Жизнь для него имела смысл, только если рядом был Марселен. Когда они приходили наниматься, то так и говорили:

«Мы вместе».

– Ничего, он малый не промах. Он найдет нам работу. На карьере или у торговца лесом. Верно, уже что-то придумал. Что ж я-то его не расспросил? Он бы все рассказал. Да нет, он мне никогда ничего не рассказывает.

Когда Исай оставался один со своим стадом, ему казалось, что он может здраво судить обо всем. Но стоило только Марселену заговорить с ним, громко и торопливо, как мысли разбегались, слова путались в голове.

Ничего не понимая, он твердил: «Да, да».

А ведь до несчастного случая все было иначе. Он знал, что кое-кто в деревне принимает его теперь за дурачка. Он нахмурился. В его сознании медленно проплывало:

«Овцы… дом… Марселен… Марселена уволили с лесопильни… Марселен беспокоится, скандалит, кричит…» Из-за большой разницы в возрасте – ему было уже пятьдесят два, а Марселену – только тридцать – Исай испытывал по отношению к брату робкое восхищение и сдержанную нежность, которые ничто не могло поколебать. Их отец, старик с пышными бакенбардами, по прозвищу Водань Здоровяк, был проводником и погиб в горах, разбившись на скалах вместе с клиентом незадолго до рождения Марселена. Когда у матери начались первые схватки, дорогу в деревню уже отрезал снегопад. Деревенскую повитуху вызвали в другой дом. Только что вернувшийся из армии Исай сам принял роды. Он вытянул брата из материнского чрева, обмыл, обтер, завернул в одеяло. Потом вымыл испачканное кровью, распухшее от крика тело матери. К приходу повитухи комната была прибрана, мать с ребенком лежала рядом, керосиновая лампа ровно горела. После рождения сына вдова старика Воданя не вылезала из болезней, а через два года, высохшая, истаявшая, умерла в бреду.

Исай стал проводником, как отец. Сам, без посторонней помощи, он вырастил брата.

Марселен ходил в школу, но не имел ни тяги к учебе, ни прилежания. Нравоучения, и угрозы не помогали, он учился, чему хотел, прогуливал Закон Божий, сбегал с воскресной службы и гонял по лесам вместе с озорными, вороватыми мальчишками, охочими до всяких проделок. Вот и вышел из него деревенский баламут из тех, что встречаются в горах: не сеют, не молятся, живут – небо коптят – так, ни то, ни се, ни рабочий, ни крестьянин, то лесоруб, то контрабандист, а чаще – браконьер. Чтобы приучить брата к честности и дисциплине, Исай стал брать его носильщиком на восхождения. Эти походы немного смирили необузданный нрав Марселена. Но после несчастного случая их жизнь перевернулась.

Ягненок заблеял. Его мать обогнала стадо и подошла проведать детеныша. Она вытягивала шею, виляла хвостом, в ее глазах сквозили покорность и ум. Исай остановился, открыл сумку и взял ягненка на руки.

– Ну вот, теперь он под твоим присмотром…

Овца наклонила голову в знак благодарности и затерялась в движущемся потоке шерсти.

Они вошли в лесную чащу, ноги утопали в мокрой, усеянной рыжими иголками земле.

Кое-где из белых бугорков торчали черные пни. Тропинка круто спускалась вниз среди строгих стволов лиственниц. На самых верхушках деревьев лежал снег. Небо постепенно заволокло тучами.

Ягненок у Исая на руках походил на озябшего ребенка.

– Вечером вернется Марселен. Он увидит стадо в хлеву и похвалит меня: "Ай, да Исай!

Ай, да молодец!"

Наморщив лоб, Исай пытался вообразить, что скажет брат. Но мысли снова затуманились. Он повторял полушепотом: «Ай, да Исай!.. Ай, да Исай!» – И широкая улыбка расплывалась на его губах.

Глава 2

Солнце уже садилось за горы, когда Исай добрался до первых деревенских полей, обнесенных невысокой оградой из белого камня. За полями начиналась деревня, она стояла на склоне горы; дома ушли глубоко в землю, как будто боялись сползти со склона вниз. Выложенные черепицей крыши козырьками прикрывали маленькие темные окошки. Из высоких островерхих труб медленно шел дым. Вечерело. Это было последнее место на пути в горы, где люди отважились поставить свои жилища и стали сеять хлеб. Но на непокорной, каменистой земле плохо росла даже рожь. Старики умирали, так ничего и не скопив за всю жизнь; молодежь уезжала из этого оскудевшего угла, который на шесть месяцев в году отрезало от всего мира снегопадами. Деревня, некогда богатая и многолюдная, теперь насчитывала не более восемнадцати дворов. Выше нее стояли только затерянные в горах приюты для приезжающих летом альпинистов.

Чем ближе подходил Исай к жилью, тем громче блеяли овцы, с радостью узнавая места зимовки. Поднятый ими шум веселил душу: Исаю хотелось, чтобы все вышли посмотреть на его скотину. Дорога сужалась, зажатая между двумя рядами домов. Старик Руби, ночной сторож с электростанции, стоял с топориком у себя на пороге и колол щепу. Завидев Исая, он тряхнул головой с мясистым серым лицом и торчащими из ушей пучками волос.

– Ну что, все на месте? – спросил он.

– Да, – ответил Исай, – и еще три ягненка в придачу…

Он кивнул на барашка, которого нес в руках. Руби взмахнул топором и стукнул по полену. Барашек вздрогнул и зажмурился.

– Вот Марселен обрадуется, – сказал Исай.

– Ясное дело – обрадуется, – откликнулся Руби. – А когда он возвращается?

– Сегодня вечером.

– Мог бы дождаться тебя со скотиной а потом и ехать в город!

– Он по важному делу.

– Работу ищет?

– Конечно, работу.

Исай боялся признаться, что брат не посвящает его в свои дела. Стадо топталось на месте.

– Оставишь мне барана? – спросил Руби. – Он побудет немного у меня, а потом я отведу его к Белакки. Сейчас моя очередь…

– У тебя есть веревка, привязать его?

– Есть. Веди его сюда.

Руби вытащил из кармана моток веревки, завязал узлом и накинул петлю на шею барана. Исай пошел дальше. Баран заблеял и потянулся вслед убегающим овцам, а они, неблагодарные, даже не обернулись к нему и засеменили, переваливаясь с боку на бок.

– Быстрей, быстрей, милые вы мои! – подгонял Исай. – Да, забудьте вы о своем рогоносце. Ему теперь будет лучше у Руби.

Потом его окрикнула Мари Лавалу. Они с ней дружили с детства.

– А вот и Исай! Со всем своим семейством!..

Лицо ее было испещрено симпатичными морщинками, спина сгорблена, а руки с набухшими венами безжизненно висели вдоль тела.

Исай остановился рядом, чтобы дать ей полюбоваться стадом.

– Чем меньше за ними ходишь, тем они здоровее, – сказала она.

– Так оно и есть! – засмеялся Исай.

Ему казалось, что вся деревня завидует его овцам, таким тучным да смирным.

– Принесешь мне шерсть, я спряду ее, – предложила Мари Лавалу. – А пряжу поделим пополам. Как в прошлом году.

– Ладно. Как в прошлом году.

– И не забудь, ты обещал починить мне сеновал. Скоро выпадет снег, а в нем дыра на дыре. Придешь завтра?

– Честное слово, приду! Ну, бывай, Мари!

Детская улыбка, точно воспоминание о прошлом, скользнула по ее поблекшему. лицу.

Исай тронул край своей круглой, как гриб, шапки. Овцы подталкивали его, тыкая сзади мордами. В нескольких шагах от дома Мари, у кафе Жозефа, дорогу ему перегородила группа людей: сам папаша Жозеф, мэр Белакки, жандарм Колоз и местный браконьер Бардю. Все взгляды были обращены в сторону гор. Услышав топот копыт, они повернулись к Исаю.

– Посмотрите, кто идет! – закричал Колоз:

– Что, привел свое стадо? Ни одной овцы не украли?

– Кто же станет у меня красть? Я, же не ворую ни у кого.

– Ну, ты у нас особая статья!

Послышался смех. Исай смутился. Он не мог понять, хвалили они его или смеялись над ним. Так он и стоял, переминаясь с ноги на ногу, безвольно опустив руки, склонив голову. Потом пробормотал:

– Они у меня молодцы. Три часа шли без передышки и ни одна не хромает.

Но ему никто не ответил. На него больше не обращали внимания. Все снова повернулись в сторону гор, – А куда вы смотрите? Что случилось?

– По радио, в кафе Жозефа', сказали, что прошлой ночью в горах упал самолет, – ответил Колоз. – Вот, смотрим, где он. Но что-то не видно. Наверное, он с другой стороны.

– Самолет? – переспросил Исай. – Откуда?

Колоз приосанился. Усы встали ежиком.

Взгляд сделался неподвижным, и он сказал с важным видом:

– Самолет следовал из Индии.

Исай сощурился и тоже посмотрел на горы.

– Ты только подумай! – воскликнул Жозеф. – Лететь из самой Индии и разбиться в наших горах! Вот ведь как бывает!

Овцы блеяли, Исай смотрел во все глаза на заснеженный, сверкающий склон.

– Совсем ничего не видно.

– Да, несчастье! – вздохнул Бардю. – Недаром я не люблю эти самолеты. То ли дело пара хороших ботинок! Тише едешь – да дальше будешь! А какая завтра погода, Исай?

Исаю было приятно, что Бардю справляется у него о погоде. Для стариков он еще кое-что значит. Они еще помнят его.

– Ветер переменится. Ночью будет небольшой снегопад.

– А где Марселен? Ты не взял его с собой?

– Нет. Он в городе. Он… он ищет работу.

– Вот небось умаялся, бедняга!

Снова раздался взрыв смеха. Исай смеялся вместе со всеми, сам не зная почему.

– Ладно, пойду! – сказал он наконец. – Овцы совсем истомились. Всем привет!

Он махнул рукой, щелкнул языком и пошел своей дорогой, а овцы потянулись следом. Его дом стоял на отшибе, в километре от деревни, на хуторе Старых Холостяков.

Хутор – четыре развалюхи – пустовал, кроме них с братом там никто не жил. Три других дома пришли в упадок без женских рук.

Так уж получилось. Не игрались свадьбы.

Не рождались дети. Мужчины разъехались кто куда или состарились бобылями и умерли, оставив после себя холодную конуру.

Сквозь провалившиеся крыши, раскрытые окна и двери ветер гнал набухший от дождя мусор. Пожухлая трава пробивалась из-под рассохшихся порогов. Рядом с этими старыми развалинами дом Исая Воданя выглядел вполне крепким и уютным. Первый этаж был сложен из неотесанных камней, скрепленных известковым раствором, сверху к нему пристроена кладовая из лиственничных бревен. Поверх широкой покатой ладной крыши лежал шифер, прикрывающий плохо подогнанные доски. В небо поднималась большая, обшитая дранкой, труба. Справа от двери, под навесом, крепостным валом из светлой пахучей древесины лежала аккуратная поленница. Амбар – квадратный сарай из потемневшего от времени бруса – во избежание пожаров был выстроен подальше от дома и поднят над землей на четырех сваях от набегов крыс и лесных мышей. Внутри амбара хранились запасы сушеного мяса, овса, ржи, старая одежда умерших, новая одежда живых и целая куча незаменимого старья.

Над домом, со стороны гор, возвышалась дамба из крупных валунов, закрывающая жилье от лавин. Беда всегда приходила с этой стороны. По привычке, прежде чем войти в дом, Исай взглянул на подпирающие небо гранитные пики. Красный слепящий солнечный луч скользнул по низине и отступил к вершинам гор. Над снежным куполом плыла большая огненная туча. А внизу, в расщелины между камнями, спустились сумерки. Блестящие нити водопадов обернулись седыми прядями. Серебристые лезвия ледника теряли отточенность и яркость и превращались в ровное тусклое месиво. Леса у его подножия наполнялись ночной тьмой, расплывались очертания альпийских лугов, заросшие травой валуны напоминали круглые понурые лбы. Исай покачал головой:

«Да, плохи дела в горах… погода портится…»

Он открыл дверь. Овцы, толкаясь, побежали в хлев. Он заранее приготовил им подстилку из еловых веток и сухих березовых листьев, до краев наполнил сеном ясли, поменял на заре перед уходом воду. Теплая душистая полутьма приняла дрожащих от усталости странниц. Две козы, стоявшие в глубине, срывающимися голосами заспорили с этой ордой, вторгшейся в их владения после шести месяцев отсутствия. Ягнята, родившиеся в горах и не знавшие обычаев оседлой жизни, натыкались на стены, блеяли от страха и жались к бокам матерей.

– Да, угомонитесь вы! – смеясь, прикрикнул на них Исай. – Всем места хватит!

Раньше всего надо было подоить коз. Вымя у них отяжелело. Он подставил деревянное ведро и потянул за сосцы. Из-под грубых пальцев потекло белое пенистое молоко.

Потом он толкнул дверцу с большими щелями, отделявшую хлев от кухни, и поставил полное ведро на стол. Свет проникал в большую комнату через маленькое квадратное окошко с деревянным переплетом и расширяющийся книзу дымоход, выходивший прямо на крышу и наполовину прикрытый заслонкой. Изнутри дымоход почернел от сажи. Внизу под ним располагался камин: он состоял из чугунной плиты, положенной на каменное полое основание. Над камином, на самодельной вешалке из корявого сука с растопыренными ветками, сушилось белье.

Между потолочными балками пробивались пучки соломы. Из погреба тянуло грибами и кислым молоком. Исай выпил стакан молока, развел огонь и поставил на плиту кастрюлю с недоеденным супом. Ветром дым относило обратно в комнату. Исай закашлялся и, ворча, потянул стержень, поворачивающий заслонку. Поднялась черная пыль и мелким дождем посыпалась на камин. Мало-помалу тяга становилась, воздух очистился, стало легче дышать. Тогда Исай сел за стол и начал есть. Он глотал горячий суп и ни о чем не думал. Его взгляд скользил по остановившемуся маятнику в высоком резном корпусе, колченогому буфету, заставленному выщербленной посудой, настенному календарю почтового ведомства, висевшему между двумя ледорубами и по стоявшей у двери этажерке с семейными дневниками, старыми газетами, чернильницей и словарем Марселена. Тьма стирала контуры предметов, так успокаивающих его. Когда комната окончательно погрузилась в темноту, Исай встал и зажег керосиновую лампу. В деревне уже провели электричество, но муниципалитет не захотел протянуть линию до хутора, где было всего два жителя. Маленькое пламя коптило под стеклянным колпаком. Из-под двери несло холодом. Ветер со свистом разбивался об угол дома. В задумчивости Исай доел кусок сыра, поковырял кончиком ножа в зубах, подхватил за дужки ведро с молоком и спустил его в погреб. Завтра он перельет молоко в медный котел, потом сварит сыр. На ближайшие дни накопилось много работы; надо будет распилить дрова, нарезать дранки, заколоть и засолить овцу, сплести корзину… Когда он поднялся из погреба, лампа уже догорала, опавший фитиль впитывал последние капли керосина. «Что же делать теперь?» – подумал Исай. Лечь или все-таки дождаться брата? Марселен не сказал, когда придет. Он только кинул: «До вечера!» Наверное, друзья позвали его ужинать, и он доберется до дома поздно ночью.

Из города пешком – два часа. Да и путь нелегкий. Вдруг он вернется ни с чем? Тогда к нему не подходи! Лучше подождать, когда его гнев уляжется. И все-таки Исай не мог пропустить прихода брата. Ему не терпелось показать овец и расспросить о делах. Если он будет не в духе, то просто мне не ответит.

Ну а если у него хорошие новости – он обрадуется, что я не сплю и жду рассказа. Поел он там или нет, я налью ему тарелку супа. И стаканчик белого вина. В честь возвращения. А перед сном мы пойдем проведать скотину…

Предвкушая встречу с братом, Исай обдумывал, как провести вечер. Чтобы скрасить ожидание, он взял с этажерки дневник, перо и чернильницу. Из поколения в поколение в их семье сохранялся обычай заносить в дневник все самые примечательные события их жизни. Сидя за столом, Исай перелистывал тетрадку с трехцветными картинками на евангельские сюжеты. Потом остановившись на нужной дате, вывел крупными печатными буквами: «Вернулось стадо. Упал самолет». Подумав, он подчеркнул обе фразы черной чертой. Перо скрипнуло и царапнуло по бумаге. Исай, прищурившись, обозревал свою работу. Блестящие чернила медленно подсыхали. Он перевернул страницу. Он возвращался к началу года в поисках воспоминаний. Это занятие было очень приятно: оно давало ему ощущение того, что самые грустные, веселые или значительные минуты его жизни не потеряны навсегда. «29 октября. Спуск леса с гор», – читал он. И перед глазами проносились ровные, обтесанные, липкие от смолы стволы лиственниц: они с головокружительной быстротой скатывались вниз по горному коридору, подпрыгивали, трещали, натыкаясь на камни, и летели дальше в облаке красной пыли. Или еще: «17 марта. Сход лавины. Последняя волна остановилась на повороте. На все Божья воля». И сразу вспоминалась та весенняя ночь, шум камнепада, тяжелый запах серы, проникавший повсюду. Потом умерла коза: у нее воспалилось вымя, молоко стало желтым от гноя, а потом господин кюре повел паломников к новой часовне, а еще была история с тетеревом, его подстрелил из ружья Марселен.

Исай удивился такому количеству памятных дней в своей жизни. В животе разливалось приятное тепло. Он послюнявил палец и стал листать тетрадь дальше. События следовали друг за другом в обратном порядке.

«15 марта… 3 февраля…» Наконец он дошел до начала года: «1 января Марселен похвалил меня за тушеное мясо в горшочках».

Исай улыбнулся от удовольствия, встал и поставил дневник на полку. На мгновение ему захотелось просмотреть дневники прошлых лет. Его пальцы поглаживали запылившиеся страницы в потрепанных переплетах.

Но он знал, что не должен этого делать, чтобы не потерять на всю ночь покой. В них притаилось зло. Почему Марселен не едет?

Когда брат бывал дома, его посещали только привычные безобидные мысли. Но когда он оставался один, сознание помимо воли возвращалось во времена несчастья. Пронзительно выл ветер, скрипели балки на крыше.

В воздухе чувствовалось недоброе. Чужое присутствие, чья-то чужая воля. Исай протянул руку. Нет, не за дневником. Он не смел его взять. Только вытащил из-за книг пожелтевший, старый снимок. На снимке группа проводников и он среди них. Они сидят на длинной низкой скамье. У них улыбающиеся грубые лица. У ног – рюкзаки и веревки и надпись: 1938 год. Исай мог назвать всех по именам: Николя Сервоз, Поль Бландо, малыш Вернье… Потом остановился. Заныло сердце.

– Ну, вот… Не надо было ворошить старое.

К чему все это?

Он убрал фотографию на место. Но мысли все время возвращались к ней. Неужели он был когда-то тем человеком, чей счастливый и решительный взгляд подхватил на лету фотограф. Один из самых надежных проводников в округе. Шесть первых восхождений на счету. В книжке инструктора – одни благодарности от клиентов – людей достойных и уважаемых. Когда он шел по деревне, направляясь в город, в контору компании, все уважительно здоровались с ним. Молодежь прислушивалась к его советам. Старики добивались его расположения. Марселен служил при нем носильщиком, никогда не повышал голоса и не перечил ему. И вдруг все рассыпалось, как будто нити, привязывающие душу к телу внезапно, разом, порвались.

Ему не нужно было открывать дневник того злосчастного года, чтобы представить страницу, отмеченную черным крестом. В тот вечер он не написал ни слова. Ему едва хватило духу, чтобы вывести траурный знак: в этот день разбился его клиент, рухнула скала, на которой крепилась веревочная люлька. С губ сорвались слова, которые он повторял много раз: «Я не виноват. Все это говорят. Скала считалась надежной опорой».

А две недели спустя снежной лавиной накрыло его группу из трех человек, вместе с ними шел носильщиком Марселен. Исай, осыпанный ледяной пылью, кричал им, чтобы они прижались к стене. Но было поздно.

Сверху с ленивым вздохом падала в пустоту, закрывая небо, сверкающая громада. Снежный поток смел всю связку и потащил вниз по склону на ледник, где она остановилась, погребенная под снегом у первых трещин.

Марселен и Исай без труда выбрались из-под завала и бросились откапывать заключенных под снежной толщей людей. Один из них лежал почти на поверхности и был цел и невредим. Двоих раздавило четырехметровым слоем плотного снега. Исай вспомнил, какая ярость охватила его при виде этих безжизненных тел: они вливали ром в судорожно сведенные рты, делали искусственное дыхание, хлестали по холодным обмякшим щекам. Оставшийся в живых – молодой англичанин с кукольным личиком – нервно смеялся и неестественно двигал руками, словно марионетка, которую дергают за нити. Исаю и сейчас казалось, что он слышит за дверью этот смех, слившийся с завыванием ветра.

– Замолчите! – крикнул он, как тогда.

На лбу проступили капли пота. «Ну вот, опять началось. Скорей бы вернулся Марселен. Он больше не должен бросать меня одного!»

Исай посмотрел на часы. "Девять. Он еще в гостинице «Миди» у Пьерет, у этой дылды, которая смеется во весь рот и смотрит тебе прямо в глаза. Она замужем, но ведет себя, как беспутная девка. А муж все ей спускает, лишь бы удержать клиента. Марселен совсем теряет с ней голову. Они пьют, потом он с ней спит. А когда он уходит, она пьет и спит с другими. И всякий это знает. Но Марселену наплевать. Ему на все наплевать.

Он не боится ни Бога ни черта. Чужая жена, чужое добро – все ему нипочем. Берет, что плохо лежит, не заботясь ни о муже, ни о полиции. Он – браконьер. Был им и будет.

В этом он весь. Марселен – неплохой человек. Просто в нем не проснулась совесть. Если бы я сумел сделать его счастливым, он вырос бы другим. Я его брат, но я не могу дать ему счастье…" Скрипнула створка двери, как будто кто-то надавил на нее. «Кто там?» – вздрогнув, пробормотал Исай и пошел открывать.

Яростный ветер ударил в лицо. Все смешалось. У самого порога разверзлась черная бездна. Шквал, слетевший с невидимых вершин, несся прямо на их хибарку. Ураганный вой, переходивший то в визг, то в рев, отзывался эхом в горах. Прижавшись спиной к стене, Исай прислушивался и напряженно вглядывался в темноту. С крыши соскользнула плитка и упала на землю в двух шагах от него. Раньше он не боялся бури. Он жил в полном согласии с тучами и скалами, со снегом и ледопадом. Между ним и горным краем существовали доверие и любовь. Но однажды горы лишили его своей защиты. Он надоел им – вечно шагающий по склонам с рюкзаком и ледорубом. Ветер замолчал, переводя дух. Наступило тягостное затишье.

Сумерки сгустились, ночь застыла в оцепенении. Потом снова послышалось заунывное пение бури, только теперь оно звучало приглушенно. Исай почувствовал в воздухе мягкость и свежесть, предвещавшие снег.

Столько смертей, одна за другой! Он лез на рожон, как зазнавшийся забияка, который не хочет признать свое поражение. И в третий раз судьба отвернулась от него. Он крикнул что было сил: «Марселен! Э-гей! Марселен!»

Никто не отозвался. Никого не было в темной ночи. Исай вернулся в дом. В третий раз. Столько лет с тех пор прошло, столько лет!.. Когда точно это было? Он не мог вспомнить. Еще один черный крест на странице дневника и имя рядом с ним. Как звали этого человека? «Годен?.. Годо?.. Надо посмотреть…» Чтобы не поддаться соблазну, он сел спиной к полке с книгами. «Сейчас придет Марселен, и я забуду обо всем». Кажется, у дороги послышался голос. Но нет, это ветер вздохнул в последний раз. В тот день в горах стояла тихая погода. Он вжимался боком в трещину в скале. По левую руку была пропасть, по правую – стена, нагретая ласковым желтым солнцем. Внизу, под ним, – тот человек, он тихо сидел в укромной нише.

Исай легко взбирался по скале, нащупывая углубления в камне. Пятью метрами выше был расположен выступ, где он мог передохнуть, проверить страховку и дождаться клиента, осторожно направляя его движения.

Солнце растопило снег на гребне горы и освободило прихваченные морозом льдинки.

Ухо уловило шелест шелковой материи.

Прозрачное, тонкое, как у ножа, лезвие просвистело у самого лица. Потом еще и еще.

Исай инстинктивно спрятал голову в черную влажную расщелину. Льдинка оцарапала ему висок. Боли не было. Потом ледяной дождь прекратился. «Что там за шум?» В хлеву заблеяла овца. Метель не давала ему покоя. Он хотел встать и сходить к скотине, но не смог двинуться с места. Он был далеко. Ботинки царапали камень. Он поднимался все выше. Колени дрожали, руки ослабли.

По щеке текла кровь. Глаза застилало пеленой. И все из-за ничтожной ранки. Вот ведь нелепость! Нет! Не может быть! Скала дрогнула, зашаталась и оттолкнула его от себя.

Ногти соскользнули, цепляясь о гранитную скалу. И вот уже он один, в воздухе, летел, как птица, как камень. Его спутник, открыв от удивления рот, потянулся к нему. В следующую минуту они оба кубарем неслись в пропасть, запутавшись в веревках. Исай выкинул вперед руки, но не смог ухватиться за скалу. Звенело в ушах. Сердце остановилось.

В просвете между ног появился наводящий ужас контур ледника, лежавшего, как сброшенная змеиная кожа, в четырехстах метрах под ним. Сейчас они разобьются насмерть.

Но нет. Гора выпятила живот, подставила белый фартук, и они заскользили по снежному коридору. Темно. Лампа погасла. Исай встал, ощупью подошел к буфету, взял с полки огарок свечи, вставил его в горлышко пустой бутылки. Потом чиркнул спичкой о каблук и поднес ее к фитилю. Пламя клонилось от сквозняка, по стене метались тени.