Текст книги "Папийон"

Автор книги: Анри Шарьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Затем я зашел в хижину и переоделся в брюки и рубашку, надел носки, ботинки, соломенную шляпу. Сорильо вскочил в седло, и мы направились в сторону Колумбии. Я вел свою лошадь под уздцы. Все индейцы племени как один левой рукой прикрыли лицо, а правую протянули ко мне. Прикрывая лицо, они хотели сказать, что не в силах вынести зрелища моего отъезда, им больно это видеть, а вытянутая правая рука говорила: вернись! Лали и Зарема прошли со мной метров сто. Я думал, что они поцелуют меня на прощание, но они резко развернулись и бросились бегом к дому, тихонько вскрикивая, и ни разу не оглянулись. А я, шагая по дороге, еще долго оборачивался, чтобы в последний раз увидеть эту чудесную деревню, где прожил почти полгода. Племя гуахира, которого так страшились другие индейцы и белые, стало отныне для меня священным, а их селение – местом, где я мог перевести дух, найти прибежище, надежно ограждающее от всех бед и человеческих подлостей. Здесь я обрел любовь, умиротворение и спокойствие духа. Прощайте, гуахира, дикие индейцы! Ваша земля огромна и прекрасна и, к счастью, пока ограждена от прелестей цивилизации. Ваш простой «дикарский» образ жизни позволил мне понять одну очень важную вещь – лучше быть дикарем-индейцем, чем бездушным чиновником с дипломом. Прощайте, Лали и Зарема, несравненные, замечательные женщины! Такие непредсказуемые, близкие к природе, такие щедрые – в момент расставания они просто-напросто смели весь оставшийся в хижине жемчуг в маленький полотняный мешочек для меня. Я вернусь к вам обязательно! Когда? Как? Не знаю. Но обещаю, что вернусь.

Тетрадь пятая
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЦИВИЛИЗАЦИИ

ТЮРЬМА В САНТА-МАРТЕ

Мы миновали пограничные посты Ла Велы без происшествий. Долгий путь, пройденный с Антонио пешком, занял теперь не более двух дней. Впрочем, опасность подстерегала не только у пограничных постов – до самой Риоачи, откуда я бежал, тянулась стодвадцатикилометровая зона, полная всяких неприятных неожиданностей.

В каком-то заведении вроде харчевни, где можно выпить и перекусить, я впервые рискнул вступить в беседу с колумбийцем; правда, рядом сидел Сорильо. По его словам, я справился с этим вполне успешно, запинание помогло скрыть сильный акцент и нехватку слов.

Мы снова двинулись в путь в направлении Санта-Марты. Сорильо должен был с полдороги вернуться обратно в деревню.

При прощании мы решили, что лошадь он возьмет с собой. Ведь если ты владеешь лошадью, у тебя должен быть хоть какой-то адрес, принадлежность к той или иной деревне, и я не хотел рисковать, вступая, например, в такую беседу: «А вы знаете такого-то и такого-то? А как зовут мэра? Как поживает мадам такая-то?.. »

Нет, уж лучше пойду пешком и, если повезет, воспользуюсь попутным грузовиком или автобусом, а от Санта-Марты – поездом. Я должен выглядеть странником в поисках работы, неважно какой.

Сорильо разменял для меня три золотые монеты по сто песо каждая. И дал мне тысячу песо. Добросовестно работающий человек получает здесь восемь – десять песо в день, так что мне хватит надолго.

Я проголосовал и влез в кузов грузовика. До Санта-Марты было километров сто двадцать. Грузовик ехал не то за козами, не то за ягнятами, я так и не понял.

Через каждые шесть – десять километров, попадалась таверна. Водитель вышел у первой же и пригласил меня выпить чего-нибудь. Пригласил он, а платил я. И всякий раз он выпивал рюмок по пять-шесть крепкого напитка, а я – не больше одной.

Вскоре он был в стельку пьян. Он так накачался, что поехал не в том направлении, и грузовик, выехав на какую-то жутко грязную дорогу, застрял. Впрочем, колумбийца это ничуть не смутило. Он улегся в кузове, а мне предложил поспать в кабине. Я не знал, что и делать. До Санта-Марты еще километров сорок. Но с ним безопаснее, люди не будут приставать с расспросами. К тому же, несмотря на все остановки, на грузовике я доберусь быстрее, чем пешком.

Уже к утру я решил наконец поспать. Светало, было, должно быть, около семи. По дороге ползла телега, влекомая парой лошадей. Грузовик не давал ей проехать. Поскольку я спал в кабине, они приняли меня за водителя и разбудили Я бормотал что-то невнятное с видом человека, только восставшего от глубокого сна и плохо соображающего, что происходит.

Тут проснулся водитель и стал переругиваться с возницей Мы предприняли несколько попыток вытащить грузовик из грязи, но он завяз по самую ось, тут уж ничего нельзя было поделать. В телеге сидели две монахини в черном, рядом с ними – три маленькие девочки. После долгих переговоров решено было вырубить несколько кустов на обочине, чтобы телега могла проехать по ней, минуя это гиблое место.

У водителя и возницы нашлись мачете – этот инструмент для рубки сахарного тростника имеет здесь каждый путешествующий, – и они вырубили все, что оказалось рядом. Я же укладывал ветки в грязь на дороге, выстилая самые глубокие места, чтобы телега не утонула. Одна из монахинь поблагодарила меня и спросила, куда я направляюсь.

– В Санта-Марту.

– Но это же совсем в другую сторону! Вам надо ехать назад, вместе с нами Мы ведь почти до самой Санта-Марты, не доезжаем лишь километров восемь.

Отказаться было невозможно, это выглядело бы подозрительно. Я хотел сказать, что должен остаться и помочь водителю, но побоялся, что не справлюсь с таким сложным предложением, и поэтому ограничился только:

– Грасиас, грасиас!..

И вот я сижу в телеге на одном сиденье с тремя маленькими девочками, а две монахини – рядом с возницей. Мы довольно быстро одолели те километров шесть, что завели грузовик в болото, выехали на хорошую дорогу, и лошади затрусили быстрей. Около полудня остановились возле харчевни перекусить. Девочки и возница уселись за один стол, я с монахинями – за соседний. Монахини оказались молодыми женщинами лет под тридцать, очень белокожими. Одна была испанкой, другая ирландкой. Очень мягко и осторожно ирландка начала расспрашивать меня.

– Вы ведь нездешний, верно?

– Да. Я из Барранкильи.

– Нет, вы не колумбиец. Волосы слишком светлые, а смуглости – от загара. Откуда едете?

– Из Риоачи.

– А чем там занимались?

– Я электрик.

– Вот как? О, у меня есть друг, он работает в одной электрической компании. Его зовут Перес, он испанец. Вы его знаете?

– Да.

– Как приятно...

В конце трапезы они поднялись и отправились мыть руки. Потом ирландка, вернулась уже одна. Взглянула на меня и заговорила вдруг по-французски:

– Я вас не выдам. Дело в том„ что моя спутница уверяет, что видела ваше фото в газетах. Вы француз, бежавший из тюрьмы в Риоаче, верно?

Отрицать было бессмысленно, и я сказал:

– Да, сестра. Но только умоляю не выдавайте! Я вовсе не такой подлец и негодяй, как они там расписывают. Я верю в Бога и чту его законы.

Тут появилась монахиня-испанка. Ирландка заговорила с ней, и я уловил только слово «да». Последовал быстрый ответ, которого я тоже не понял. Они пребывали в некотором замешательстве, потом снова вместе направились в туалет. В их отсутствие я перебрал в уме тысячу вариантов. Может, бежать, пока их нет? Или остаться?.. Нет, результат будет тем же, как если бы они меня выдали. Все равно скоро поймают. В этих краях нет джунглей, а наблюдение за дорогами, ведущими в город, установить нетрудно. И я решил довериться судьбе, которая до сих пор была ко мне благосклонна.

Они вернулись, сияя улыбками, и ирландка спросила, как меня зовут.

– Энрике.

– Очень приятно, Энрике. Вы должны ехать с нами до монастыря. Он в восьми километрах от Санта-Марты. Бояться нечего: пока вы с нами в телеге, вы в безопасности. Только не произносите ни слова. Все будут думать, что вы наш работник из монастыря.

Сестры расплатились за еду. Я купил себе кремниевую зажигалку и двадцать пачек сигарет. И мы двинулись в путь.

За всю дорогу сестры ни разу не обратились ко мне, за что я им был крайне признателен. Возница не должен слышать, как плохо я говорю по-испански. К концу дня мы остановились возле большой харчевни. Там стоял автобус, и я прочитал название маршрута: «Риоача – Санта-Марта». Меня так и подмывало влезть в этот автобус. Я подошел к ирландке и сказал, что собираюсь сесть в автобус.

– Но это очень опасно! – воскликнула она. – Ведь на подъезде к Санта-Марте минимум два полицейских поста, где пассажиров просят предъявить удостоверения личности. А в телеге, в компании с нами, этого можно не опасаться.

Я поблагодарил ее от всего сердца, и чувство тревоги, грызшее меня с самого начала нашего знакомства, улетучилось. Напротив, я начал считать эту встречу с монахинями удивительным везением.

Действительно, когда к ночи Мы добрались до полицейского поста, тот самый автобус как раз досматривали. Я лежал в телеге, прикрыв лицо соломенной шляпой, и притворялся, что сплю. Рядом, положив мне голову на плечо, примостилась маленькая девочка, она действительно спала. Возница остановил телегу между автобусом и постом.

– Как поживаете? – спросила монахиня-испанка полицейского.

– Полный порядок, сестра.

– Рада слышать. Ну, едем, дети мои. – И мы медленно тронулись с места.

В десять вечера – второй пост, ярко освещенный. Подле него в два ряда выстроились разномастные машины.

Полицейские открывали багажники и заглядывали внутрь. Я видел, как одну женщину заставили выйти. Она нервно рылась в сумочке. Ее увели в помещение. Наверное, у нее не было удостоверения личности. Машины по очереди трогались с места. Стояли они очень плотно, проехать не было возможности, и приходилось ждать. Все, я пропал! Перед нами стоял большой автобус, битком набитый людьми. На крыше у него громоздились свертки, сумки и ящики – целая куча багажа, стянутого сеткой. Четверо полицейских заставили всех пассажиров выйти. У автобуса была только одна дверь – спереди. Через нее потянулась цепочка людей. У некоторых женщин на руках были младенцы. Слышались крики: «Седула, седула! (Удостоверение!)». И каждый показывал какую-то картонку с фотографией.

Но Сорильо не предупредил меня об этом! Если бы я знал, то постарался бы раздобыть липовое удостоверение. И я дал себе обещание: если благополучно миную этот пост, то за любые деньги постараюсь раздобыть себе «седулу», прежде чем пробираться из Сайта-Марты в Барранкилью– большой город на Атлантическом побережье, где, если верить справочнику, проживало двести пятьдесят тысяч жителей.

– Господи, ну и копаются же они с этим автобусом! Ирландка обернулась:

– Спокойно, Энрике.

Я вдруг страшно на нее разозлился: а что, если услышит возница?

Наконец настал наш черед, и телега выехала на ярко освещенный пятачок перед зданием поста. Я решил сесть. Не дай Бог, еще подумают, что я притворяюсь спящим. И вот, привалившись спиной к заднему бортику, я сидел и смотрел монахиням в спины. Увидеть меня можно было только сбоку. К тому же шляпа надвинута достаточно низко. Но не слишком, чтоб не вызвать подозрений.

– Ну, как вы тут поживаете? – снова спросила испанка.

– Прекрасно, сестра. Что так поздно едете?

– Торопимся, так что уж не задерживайте нас!

– Езжайте с Богом, сестра!

– Спасибо вам, дети мои! Да хранит вас Бог!

– Аминь! – ответил полицейский.

И мы спокойно двинулись вперед без всякого досмотра. Метров через сто монахини остановили телегу и скрылись в кустах на обочине. Я был так растроган, что, когда ирландка вернулась, сказал ей тихонько:

– Спасибо, сестра!

– Что вы, какие пустяки! Мы и сами струхнули, даже желудок расстроился.

Где-то к полуночи мы добрались до монастыря. Высокие стены, огромные ворота. Возница повел лошадей с телегой в сарай, девочек провели в дом. На ступеньках крыльца между моими монахинями и дежурной сестрой разгорелся какой-то жаркий спор. Ирландка объясняла, что не стоит будить мать-настоятельницу, чтобы просить ее позволить мне ночевать в монастыре. И тут я совершил ужасную ошибку, не сообразив, что надо тут же уходить в Санта-Марту, ведь до города каких-то километров восемь.

Эта ошибка стоила мне семи лет каторги.

В конце концов, мать-настоятельницу все же разбудили, и она распорядилась предоставить мне келью на втором этаже. Из окна были видны огни города. Можно было различить и маяк, и цепочку огней, очерчивающую пристань, Огромное судно как раз входило в гавань.

Я заснул. Мне приснился жуткий сон. Лали у меня на глазах вспорола себе живот, и из него по кусочкам вышло наше дитя.

Солнце стояло уже высоко, когда меня разбудил стук в дверь.

Наскоро умывшись и побрившись, я спустился вниз. Ирландка приветствовала меня слабой улыбкой. – Доброе утро, Энрике. Как спалось, хорошо?

– Да, сестра.

– Прошу вас, пройдите в приемную матери-настоятельницы, она хочет вас видеть.

Мы вошли. За письменным столом сидела женщина лет пятидесяти, может, и старше, с очень строгим лицом. Черные глазки так и впились в меня.

– Говорите по-испански?

– Очень плохо.

– Что ж, тогда сестра переведет. Мне сказали, вы француз?

– Да, мать.

– Вы бежали из тюрьмы в Риоаче?

– Да, мать.

– Когда?

– Месяцев семь назад.

– Где вы были все это время?

– С индейцами.

– Что?! С индейцами? Как это понимать? Ведь эти дикари никого не допускают на свою территорию. Ни один миссионер не сумел еще проникнуть к ним. Где вы были? Говорите правду!

– Я был у индейцев. И могу это доказать.

– Каким образом?

– А вот этими жемчужинами... – Полотняный мешочек был приколот изнутри к моей куртке. Я отцепил его и протянул ей. Она развязала бечевку, и из мешочка высыпалась целая пригоршня жемчуга.

– Сколько их здесь всего?

– Не знаю. Пятьсот, может, шестьсот. Около того.

– Это не доказательство. Может, вы где-то его украли. – Чтобы рассеять ваши подозрения, я готов сидеть здесь до тех пор, пока вы не выясните, был ли где украден жемчуг или нет. Если вам того хочется, конечно. Деньги у меня есть, я в состоянии оплатить свое пребывание. И обещаю, что не буду покидать свою комнату без вашего разрешения.

Она смотрела на меня пристально и жестко. Наверное, думала про себя: «А что, если ты сбежишь? Уж если из тюрьмы сбежал, отсюда-то не в пример легче».

– Я могу оставить мешочек у вас. Тут все мое состояние. Пусть оно будет в надежных руках.

– Что ж, хорошо. Но вам вовсе не обязательно все время сидеть в комнате. Можете выходить в сад, утром и днем, когда воспитанницы в церкви. Есть будете в кухне, вместе с прислугой.

Беседа несколько успокоила меня. Я уже поднимался к себе, когда ирландка позвала меня на кухню. Большая чашка кофе с молоком, очень свежий черный хлеб и масло. Монахиня наблюдала, как я завтракаю. Выглядела она обеспокоенной. Я сказал:

– Спасибо, сестра, за все, что вы для меня сделали.

– Я хотела бы сделать больше, но не могу. Ничего не могу, мой друг Анри. – И она торопливо вышла из кухни.

Я сидел у окна и смотрел на город, порт и море. Никак не удавалось избавиться от ощущения опасности. Я решил бежать в эту же ночь.

Днем надо спуститься во двор и посмотреть, можно ли перебраться через стену.

В час дня в дверь раздался стук.

– Пожалуйте кушать, Энрике.

– Спасибо, иду.

Я сидел за столом на кухне и уже готовился приступить к блюду из мяса и вареного картофеля, как вдруг распахнулась дверь и вошли четверо полицейских с ружьями и офицер с револьвером.

– Не двигаться, иначе стреляю! – Он надел на меня наручники.

Ирландка вскрикнула и упала в обморок. Две монахини, работавшие на кухне, еле успели подхватить ее.

– Идем! – скомандовал офицер.

Они отвели меня в мою комнату. Там перетрясли мой узелок и тут же обнаружили три тысячи шестьсот песо золотом. Странно, но футляр со стрелами они при этом отложили в сторону, даже не поинтересовавшись, что в нем, наверное, приняв за пенал для карандашей.

Не скрывая торжествующей улыбки, офицер сунул монеты в карман. Мы вышли. Во дворе ждал старенький автомобиль.

Полицейские и я погрузились в эту развалюху, и она тронулась с места, управляемая шофером-негром» тоже в полицейской форме, с угольно-черным лицом. Я был совершенно подавлен и не пытался протестовать.

Приехали. Выбравшись из автомобиля, они провели меня прямо в кабинет. Начался допрос.

– Говорите по-испански?

– Нет.

– Позвать сапожника!

Через несколько минут появился маленький человечек в синем фартуке, с молотком в руках.

– Вы тот француз, что бежал из Риоачи год назад?

– Нет.

– Лжете!

– Не лгу. Я не тот француз, что бежал из Риоачи год назад.

– Снять с него наручники! Куртку и рубашку тоже! – Он взял со стола какую-то бумагу иг заглянул в нее. Там были описаны все татуировки. – У вас не хватает мизинца на левой руке. Да, значит, это вы.

– Нет, не я, потому что я бежал не год, а всего семь месяцев назад.

– Это не имеет значения.

– Для вас, может, и не имеет, а для меня – очень даже имеет.

– С тобой все ясно. Ты – типичный убийца. Француз или колумбиец – неважно. Все вы убийцы одинаковы, вое неисправимы. Я заместитель начальника тюрьмы и не вправе решать, как поступить с тобой. Пока посидишь со своими приятелями.

– Какими приятелями?

– Французами, которых ты приволок в Колумбию.

Меня привели в камеру с зарешеченными окнами, выходящими во двор. Там уже сидели мои друзья, все пятеро. Мы обнялись.

– А я думал, ты давно на» свободе, дружище! – воскликнул Клозио.

Матуретт рыдал, как дитя, кем он, собственно, и являлся. Трое других тоже были взволнованы. Их вид придал мне силы.

– Ну, давай, рассказывай, – сказали они.

– Позже. Как вы?

– Мы тут уже три месяца торчим.

– Как обращаются, хорошо?

– Ни хорошо, ни плохо. Ждем отправки в Барран-килью, где нас должны передать французским властям.

– Вот свиньи! Ну, а как насчет того, чтобы бежать?

– Не успел и порога переступить, а уже думает о побеге.

– А что тут странного? Думаете, я так просто сдамся? Как тут с охраной?

– Днем не строго. А ночью к нам приставляют специальную охрану.

– Сколько их?

– Трое.

– Как твоя нога?

– Нормально, даже не хромает.

– Вы всегда под замком?

– Нет, выходим во двор, на солнышко. На два часа утром и три – днем.

– Ну, а что колумбийские заключенные?

– Очень опасны. Есть воры еще похлеще наших убийц.

Днем после обеда меня снова вызвали на допрос. На этот раз уже присутствовал сам начальник тюрьмы. Сапожник тоже был на месте.

– Француз, ты бежал семь месяцев назад. Где ты был все это время?

– С индейцами племени гуахира.

– Будешь издеваться надо мной, накажу!

– Но это правда.

– Ни один белый еще не жил с индейцами. Только в этом году они убили двадцать пять человек из береговой охраны.

– Не из береговой охраны. Это были контрабандисты. – Откуда ты знаешь?

– Я прожил с ними семь месяцев. Гуахира никогда не выходят за пределы своей территории.

– Ладно, может, оно и так... Но где ты спер эти три тысячи шестьсот песо?

– Они мои. Мне подарил их вождь горного племени по имени Хусто.

– Да как это может быть, чтобы индеец владел целым состоянием и вдруг отдал все тебе?

– Скажите, начальник, а вы слыхали, чтоб у кого-нибудь украли золотые монеты по сто песо?

– Не слышал. В сводках не было. Но мы еще проверим.

– Валяйте, проверяйте.

– Француз, ты совершил серьезное преступление, бежав из тюрьмы, и еще более серьезное, помогая бежать Антонио. Этого преступника следовало расстрелять за убийство нескольких солдат береговой охраны. Мы знаем, что тебя ищут французские власти, знаем и приговор – пожизненное заключение. Ты опасный убийца, и я не собираюсь держать тебя с остальными французами. Будешь сидеть в карцере до отправки в Барранкилью. А деньги, возможно, тебе отдадут, если выяснится, что грабежа не было.

Меня вывели из кабинета и повели по ступенькам вниз. Наконец мы достигли тускло освещенного коридора, в который слева и справа выходили клетки. Одну из них отворили и втолкнули меня внутрь. От скользкого земляного пола исходил запах гнили.

Тут же со всех сторон послышались оклики. В каждой из этих решетчатых камер сидело по двое-трое заключенных.

– Эй, француз! Тебя за что? Чего сделал? Ты знаешь, что это камеры смертников?

– Да заткнитесь вы! Дайте ему сказать!

– Да, я француз. Я здесь, потому что бежал из тюрьмы в Риоаче. – Они прекрасно понимали мой ломаный испанский.

– Слышь, француз! Там, сзади, в камере у тебя есть доска. Это чтоб лежать. Справа найдешь жестянку с водой. Смотри, береги воду. Здесь дают ее мало и только утром, больше не допросишься. Слева ведро, параша. Накрой его курткой. Одеяло все равно не понадобится, тут жарища. Так что накрой, чтобы не воняло. Мы все закрываем параши своими тряпками.

Подойдя к решетке, я пытался разглядеть лица. И увидел только двоих, что напротив. Ноги один из них просунул сквозь решетку в коридор. Это был очень светлокожий негр, красивый молодой парень. Сосед его был ярко выраженного испано-индейского типа. Негр предупредил, что во время прилива камеры заливает. Но бояться не надо. Вода никогда не поднимается выше пояса. Крыс, которые на меня при этом полезут, хватать руками не стоит – могут укусить. Я спросил:

– А сколько вы сами торчите в этой дыре? – Два месяца.

– А остальные?

– Больше трех месяцев – никто. Если через три месяца не выпустят, тут точно подохнешь.

– Ну, а есть кто-нибудь, кто продержался дольше?

– Есть. Восемь месяцев. Но долго уже не протянет. Последний месяц только на колени может встать. Один хороший прилив – и ему каюк.

– Да это просто страна дикарей и выродков!

– А я разве сказал, что не выродков? Правда, ваши цивилизованные не лучше, раз ты схлопотал пожизненное. Здесь, в Колумбии, у нас максимум двадцатка или казнь. Но чтоб пожизненное – никогда!

– А, везде хреново, один черт.

– И много ты народу ухлопал?

– Нет. Одного.

– Да быть не может! И чтоб за это влепили пожизненное!

– Честно тебе говорю.

– Да... Выходит, и у вас страна точно такая же, дикарская.

– Ладно, чего там спорить о странах. Полиция везде дерьмо, тут ты прав. Ну а сам-то за что попал?

– Убил одного. Потом его сына и жену.

– За что?

– Они отдали моего младшего братишку свинье, и та его сожрала.

– Боже милостивый! Быть не может!

– Братишка, ему было пять, бросал каждый день камин в ихнего мальчишку, ну и попал раз по голове.

– Все равно это не причина.

– Вот и я так сказал, когда узнал, что они с ним сотворили.

– А как ты узнал?

– Ну, исчез братишка... Не было три дня, а потом я нашел его сандалию в куче навоза. Покопался там и нашел еще белый носочек, весь в крови. Ну и сообразил. А баба созналась прежде, чем я ее прихлопнул. Я даже позволил им прочитать молитву перед смертью. Первым выстрелом перебил папаше ноги...

– И правильно сделал, что убил! Сколько тебе светит?

– Не больше двадцатки.

– А чего в карцере?

– Да врезал полицейскому здесь, он из их семьи. Потом его убрали. Нет его, слава Богу, больше тут, так что душа моя спокойна.

Дверь в коридор отворилась. Вошел охранник в сопровождении двух заключенных, которые несли на шестах деревянное корыто. За их спинами вырисовывались еще два охранника с оружием. Они обходили камеры и опорожняли параши в корыто. Нестерпимая вонь наполнила помещение. Я кашлял и задыхался. Когда подошла моя очередь, парень, взявший парашу, уронил на пол маленький пакетик. Я быстро оттолкнул его ногой в темный угол. После их ухода я обнаружил в нем две пачки сигарет, зажигалку и записку на французском. Прикурив сразу две сигареты, я швырнул одну ребятам, что сидели напротив. Затем окликнул соседа и сунул ему в протянутую руку несколько сигарет, которые он тут же начал передавать остальным. В тусклом свете я попытался разобрать, что же написано в записке. Но света не хватало. Тогда я свернул в комок кусочек оберточной бумаги, поджег и успел прочитать следующее; «Не падай духом, Папийон. Положись на нас. Береги себя. Завтра пришлем бумагу и карандаш, чтобы ты мог писать. Мы с тобой до гроба». Как утешило и согрело меня это маленькое послание! Я больше не чувствовал себя одиноким. Мои друзья помнят обо мне, и я могу на них рассчитывать. Все молчали и курили. При раздаче сигарет выяснилось, что здесь нас ровно девятнадцать человек. Итак, я снова на пути в преисподнюю. И теперь, похоже, увяз по горло. Ничего себе монахини-сестрички! Сестры дьявола, сучьи дочери! И все же вряд ли они выдали меня... А может, мать-настоятельница или возница? Да, один черт, какая разница... Факт тот, что я сижу сейчас здесь.

Я видел, покуривая, как вдруг начала подниматься, вода. Она доходила уже почти до щиколоток. Я крикнул:

– Эй, черный! И долго эта вода будет стоять в камере?

– Зависит от прилива. Час, от силы – два.

Я слышал, как другие заключенные кричали: «Вода, вода!»

Она поднималась медленно-медленно. Полукровка и негр полезли на решетку. Руками они обхватили прутья, ноги болтались в проходе. В воде послышался писк – там бултыхалась крыса, огромная, как кошка. Она тоже пыталась забраться на решетку. Я снял ботинок и, когда она подобралась поближе, изо всей силы запустил ей в голову. Крыса с писком бросилась в коридор.

– Что, начал охотиться, француз? – спросил негр. – Особо не надрывайся, всех не перебьешь. Лучше лезь на решетку, виси и не бери в голову.

Я последовал его совету. Но прутья больно впивались в ноги, и я понял, что долго так не продержаться. Тогда я скинул с параши куртку, положил ее на прутья, и уселся. Так стало немного удобнее.

Самым отвратительным в этом наводнении были крысы, пиявки и крохотные крабы. Мерзость! Прошло не меньше часа, прежде чем вода ушла, оставив на полу сантиметра на два скользкой грязи, Я надел ботинки, чтобы не запачкаться. Негр протянул мне тонкое полешко и посоветовал выталкивать им грязь в коридор, начиная от задней стенки. Ведь в камере спать. Я занимался этим добрые полчаса, позабыв обо всем и целиком сосредоточившись на борьбе с грязью. Воды не будет до следующего прилива, так что часов одиннадцать у меня есть. И тут в голове возникла одна довольно абсурдная мысль: «Видно, судьба тебе, Папийон, вечно зависеть от приливов! А ими правит луна, неважно, нравится тебе это или нет. Именно приливы и отливы помогли тебе тогда бежать по Марони. Именно благодаря приливу ты сумел покинуть Тринидад и Кюрасао. А тогда, в Риоаче, именно недостаточно сильный прилив не позволил быстро убраться от берега... И вот судьба твоя снова вверена приливу... »

Я растянулся на доске в глубине камеры и выкурил сразу две или три сигареты так, чтобы никто не видел. Отдавая полено, я снова поделился с негром куревом, и он тоже потихоньку покуривал в темноте. Казалось, какое значение имеют все эти мелочи? Но для меня это не мелочи. Это доказывает, что даже мы, отбросы общества, сохранили еще остатки совести и деликатности и старались понапрасну не раздражать других.

Да, это совсем не Консьержери. Здесь можно вволю мечтать, не защищая глаза платком от ослепительно яркого света.

«Кто же все-таки, черт возьми, выдал меня? Что ж, когда-нибудь я узнаю. И это дорого обойдется мерзавцу». Но тут я сказал себе: «Что городишь ерунду, Папийон! Жизнь сама накажет доносчиков. И если ты когда-нибудь вернешься сюда, то не для мести, а чтобы повидать Лали и Зарему и своих детей. Обрадовать их и порадоваться самому. Если и стоит возвращаться в это Богом забытое место, то только ради них и ради индейцев племени гуахира, которые оказали тебе честь, признав своим. Да, я все еще на пути в преисподнюю, но даже здесь, в этой черной дыре, я на пути к свободе! И этого у меня никак не отнять!»

Мне передали бумагу, карандаш и две пачки сигарет. Торчу в яме уже три дня, вернее, три ночи, потому что день здесь как ночь. Затягиваясь сигаретой, я восхищался солидарностью заключенных. Ведь колумбиец, передавший мне эту пачку, страшно рисковал. Застукай его кто, и он оказался бы тут же, в карцере. Он наверняка знал об этом, но все равно согласился помочь, что говорит не только о его храбрости, но и благородстве духа. Я поджег клочок бумаги и прочитал: «Папийон, мы знаем, ты держишься молодцом! Браво! Черкни пару строк. Мы тоже ничего. Тебя приходила повидать какая-то монахиня. Говорила по-французски. Ее к нам не пустили. Но колумбиец успел шепнуть ей пару слов о том, что ты в карцере и все такое. И она сказала: „Я приду еще“. Вот и все. С любовью, твои друзья». Написать ответ было не просто. Однако я все же умудрился. «Спасибо за все. Я в порядке. Пишите французскому консулу. Может, что и выйдет, как знать. Пусть передачи и записки носит один и тот же. Если поймают, накажут только одного. Не прикасайтесь К кончикам стрел! Да здравствует побег!»