Текст книги "Полуночная свадьба "

Автор книги: Анри де Ренье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Г-н де Серпиньи встречал приглашенных вместе с г-ном и г-жою де Бокенкур. Маркиз поспешил навстречу г-же де Витри и ее дочери. Серпиньи церемонно раскланялся с девицей де Клере.

– Вы найдете здесь друзей, сударыня. Г-н ле Ардуа тоже приехал. Сегодня будет танцевать м-ль Кингби, – известил он.

М-ль Кингби была сейчас любовницей ле Ардуа.

– Я буду очень рада посмотреть на м-ль Кингби; говорят, она очаровательна, – заметила Франсуаза и уже хотела отойти, когда услышала, как г-н де Серпиньи громко возвестил:

– А вот и милейшая г-жа Бриньян!

Г-жа Бриньян выходила из закрытой кареты с г-ном Антуаном де Пюифоном, красивая и веселая, вся в розовом. Ее крашеные волосы совсем растрепались, нарушив прическу. Г-н де Пюифон незаметно вытирал рисовую пудру, выбелившую отвороты его фрака.

Франсуаза, опустив голову, направилась одна по лужайке. Мягкая, пахучая трава сладко пахла примятой зеленью. Стоял теплый и тихий конец летнего дня. Благоухание природы сливалось с ароматом духов. Цветочные и лиственные гирлянды обрамляли окна дома. Он выходил фасадом на широкий склон, покрытый газоном и окаймленный аллеями подстриженных грабин. В конце его возвышался импровизированный театр, где сначала должна разыгрываться лотерея.

Сад уже наполнился людьми и звуками приглушенной музыки. Г-н де Бокенкур составил оркестр на старинный лад, из скрипок и гобоев, которые наигрывали небольшие старомодные пьески. Группы образовывались и распадались. Нежные оттенки светлых женских платьев перемешивались между собой. Слышался смех, воздушный шорох листвы, шум колес и звяканье удил, а по временам – манерный и пронзительный фальцет г-на де Серпиньи, продолжавшего встречать любезностями вновь прибывающих.

Первым, с кем столкнулась Франсуаза де Клере, оказался г-н де Гангсдорф. Он прохаживался один среди людей, которых не знал и которые улыбались, глядя на его нескладную и забавную фигуру. В своем фраке оливкового сукна он походил на грубую зеленоватую бутылку из простого и прочного стекла. Его плечи в виде ручек воспроизводили образ ее пузатой формы. Увидев девицу де Клере, он покраснел, словно наполнявшее его вино бросилось ему в лицо, и, сняв шляпу, вроде того как выскакивает пробка, убежал, расталкивая всех на своем пути и задев г-на Потроне. Последний по привычке наездника носил шпоры, приподнимавшие низ его брюк. Он показал девице де Клере, где находится г-жа Потроне, которая беседовала с Буапрео и смотрела в лорнет, как к ней приближается Франсуаза.

– Оставайтесь с нами, – предложила она. – Мы все сядем за один столик, и Буапрео будет нам рассказывать милые вещи. Он очень мил и должен вам нравиться; я с ним отдыхаю.

Прогуливаясь мимо решетки парка, они увидели остановившуюся карету, из которой вышел ле Ардуа с молодой женщиной, м-ль Кингби. Франсуаза заметила, что м-ль Кингби немного на нее похожа, только волосы у танцовщицы более темные, чем у нее, но такой же рот, немного печальный и мало склонный к улыбке, те же пропорции тела, гармоничные и точные.

Ле Ардуа проявил некоторое замешательство при виде Франсуазы и хотел пройти мимо, но она дружески кивнула ему. М-ль Кингби слегка повернула голову, покрытую прекрасными волнистыми волосами под шляпой с цветами. Ле Ардуа поклонился.

– Она мила, – отметила г-жа Потроне, складывая свой лорнет. – Вы не находите, Буапрео, что ле Ардуа ведет себя возмутительно? Разве не следовало бы такому молодому человеку, как он, жениться и поделиться своим состоянием с какой-нибудь порядочной девушкой или по крайней мере женщиной из общества? Здесь нашлись бы такие, которые охотно бы заняли место м-ль Кингби, неведомо откуда явившейся. Человек должен иметь обязанности перед обществом, перед своим кругом. Впрочем, и вам самому, Буапрео, следовало бы жениться... – Она прервала свою речь, чтобы посмотреть на баронессу де Витри, которую вел под руку г-н де ла Коломбри, прямой, с выпяченным пластроном и тугими икрами.

Г-н де ла Коломбри одевался на улице Бак и обувался на улице Варе. Особняк, в котором он жил на улице Пуатье, представлял собой величественное старое строение с высокими окнами и забавными мансардами. В одной из них еще висел старинный блок. Во дворе пахло подстилками для лошадей и навозом. Через перегороженное верхнее окошко низенькой конюшни виднелись крупы лошадей.

Г-жа де Витри остановилась подле Франсуазы.

– Вы не знаете, где моя дочь? – спросила она.

Вмешался г-н де ла Коломбри и ответил за Франсуазу:

– Дорогая моя, ваша дочь только что была с моей дочерью и дочерью Вильбукара. – И он повел г-жу де Витри в столовую, где вскоре должны собраться все гости.

День медленно клонился к закату. Все потянулись к столовой, которая занимала обширное пространство под полотняным навесом со столами, накрытыми белоснежными скатертями и украшенными пирамидами из плодов, какие можно видеть на старых гравюрах. Так, в старинном стиле приказал сервировать обед г-н де Бокенкур, распоряжавшийся этой частью празднества. Чтобы придать ему больше пышности, он приказал соорудить помост для музыкантов и замаскировать его цветущим сельским трельяжем, а перед ним поставил большие восковые куклы, одетые в парусиновые старинного покроя балахоны с париками на головах. Они изображали гобоистов и скрипачей времен Люлли. Лакеев одели в короткие штаны и напудрили. Единственным освещением в помещении были свечи. Зал имел прекрасный и таинственный вид. Музыканты играли прекрасно. Франсуаза испытывала нечто похожее на удовольствие. Ей нравились вещи, в которых чувствовались роскошь и вкус. На планах воображаемой перестройки ее родового имения Ла Фрэ, которые отец ее всюду возил с собой на дне сундука, она видела проекты лиственных залов для обедов и празднеств с фонтанами, похожими на столовые украшения, круглыми или овальными бассейнами, напоминавшими различного вида жидкие блюда и тарелки. Перед ее мысленным взором встала усадьба Ла Фрэ, пустынная и ветхая, с выгнутыми стенами, вырубленными деревьями и тинистым прудом. Она погрузилась в свое меланхолическое воспоминание и вздрогнула, когда г-жа Потроне дотронулась до ее руки холодным черепаховым лорнетом. Франсуаза огляделась вокруг.

Она увидела множество лиц, забавно перемешанных, людей родовитых, богатых и таких, которые, не будучи ни тем, ни другим, стараются уверить, что они по крайней мере принадлежат либо к первым, либо ко вторым. Одни пришли ради Бокенкуров, другие – ради Серпиньи, из любопытства, для удовольствия или из вежливости, но в сущности, чтобы показать себя и посмотреть друг на друга, третьи – г-жа Потроне, например, – чтобы поострословить насчет лиц и туалетов присутствующих; Буапрео – ради самого праздника, он любил все блестящее и минутное, улыбки и оттенки, музыку среди листвы и фейерверк в ночном небе; г-жа Бриньян – ради г-на де Пюифона; ле Ардуа – ради любовницы, м-ль Кингби, которая здесь танцевала.

Ле Ардуа только вчера возвратился из своего замка Гранмона, куда почти не ездил и где сейчас против своего обыкновения провел две недели в одиночестве, что весьма удивило Франсуазу. Откуда явилась у Филиппа ле Ардуа внезапная потребность в уединении? И она подумала о Гранмоне, таком, каким его описал ей однажды г-н Барагон: с его садами, высоким фасадом, залами в орлах и венках, со всей его старой и сохранившейся наполеоновской роскошью. Смех г-жи Потроне вывел ее из задумчивости.

Г-жу Потроне приводил в восхищение вид маркиза де ла Вильбукара, выкрашенного, отлакированного до крайности и туго затянутого в корсет. Он сидел неподалеку от нее за одним из столиков в обществе нескольких дам. Г-жа Потроне не уставала любоваться им.

– Какая прелестная старинная вещица! – повторяла она.

За соседним столом царила Люси де ла Вильбукар, над верхней губой которой виднелся легкий пушок. Ее окружали молодые люди. Дальше сидел полковник де Варель. Крутя свою седенькую бородку, он удивленно взирал на г-на де Гангсдорфа, сидящего напротив него. Г-н де Гангсдорф задумчиво вертел пальцами пустой стакан. Маленький толстый человечек думал о своем муранском доме, заснувшем над лагуной, с его прозрачными и молчаливыми стекляшками. Он охотно бы поспешил к ним, не будь оперной певицы м-ль Вольнэ, с которой он не решался расстаться, хотя она начинала ему казаться слишком расточительной и стала меньше нравиться, с тех пор как он познакомился с м-ль Кингби. Г-жа Потроне так увлеклась рассматриванием лиц, что перестала разговаривать.

Франсуаза тоже смотрела то на одного, то на другого гостя. Полные и худощавые, блестящие и тусклые, они все казались ей на одно лицо, представлявшее верхи общества. Она узнала желтое лицо г-жи де Гюшлу, добродушную физиономию г-на Барагона. Она искала глазами Викторину де Витри и заметила г-на Потроне. Г-н Барагон, сидя между двух дам, поправлял свое пенсне. Она подумала о находившихся под столом его башмаках с порыжевшими и мягкими шнурками, такими же, как шнурок его пенсне. Совсем вдали она увидела баронессу де Витри с г-ном де ла Коломбри. Под самым помостом для музыкантов она наконец нашла Викторину, разговаривающую с г-ном де Бокенкуром. Огромный, бритый и немного хмельной, он наклонился к ее уху. Большой букет цветов в его петлице касался плеча молодой девушки, маленький желтый профиль которой показывал гримаску удовлетворения и гордости.

К Франсуазе обратился Буапрео, и они стали вполголоса беседовать о г-не де Берсенэ, которого Буапрео заходил проведать среди дня.

– Он очень плох, наш бедный князь, – говорил Буапрео. – Голова у него по-прежнему в порядке, но тело перестает служить. Ах, какого прелестного старика мы теряем!

Они печально умолкли. Франсуазе нравился Буапрео. Она не чувствовала к нему того рода дружбы, какую испытывала к Филиппу ле Ардуа, но нечто более тонкое. Буапрео не ухаживал за ней, но оказывал ей нежное и неуловимое внимание. Между ними сложилось молчаливое взаимное понимание, состоящее из оттенков и получувств, какая-то ласковая интимность, которую ни он, ни она не сознавали, но которая делала их приятными друг другу.

Шум разговоров и звучание музыки перекрыл голос полковника де Вареля. Он произносил речь, обращаясь к г-ну де Гангсдорфу, который не переставая вертел в руках свой стакан. Ветер загасил свечи. Края навеса раздвинулись и взорам предстал иллюминованный парк.

Аллеи расцвели большими бумажными фонарями, походившими по форме и цвету на эмалевые плоды г-на де Серпиньи. Подвешенные среди листвы, они качались в своей сияющей прозрачности. Рядок огоньков на большой площадке обрисовал фронтон импровизированного театра, на котором читались слова: «Праздник Дома огня».

Присутствующие мало-помалу выходили наружу. Голоса на свежем воздухе рассеивались или замолкали. Настала минута молчания и ночи.

– Тебе весело, Франсуаза? – спросила свою племянницу, проходя мимо, г-жа Бриньян и, не получив ответа, углубилась с г-ном де Пюифоном в аллею.

Франсуаза смотрела, как они исчезают в темноте. К ней подошел Филипп ле Ардуа. Она его не видела две недели и спросила, хорошо ли он провел время в Гранмоне. Они беседовали как обычно, просто и дружески, идя по гравию дорожки, тянувшейся вдоль буксового палисадника. По временам Франсуаза задевала локтем маленькие листочки, лакированные, черные, горько пахнущие. Мимо них прошли курильщики, среди которых находился г-н Барагон. Он не узнал ее.

– Как красив парк, Филипп! – произнесла Франсуаза.

– Да, но Гранмонский парк я люблю больше. Вам следовало бы когда-нибудь побывать в нем. – И добавил: – С вашей тетушкой.

Они шли к театру, где до начала представления разыгрывали лотерею. Когда они вошли, зал уже наполнился гостями. Каждый спешил туда, как если бы заблаговременный приход мог содействовать удаче выигрыша. Все показывали друг другу свои номера, написанные на красных кусочках картона. Троекратный удар возвещал о начале лотереи. Занавес поднялся.

На сцене на красных бархатных скамьях лежали предметы выигрыша. Де Серпиньи любовно поглаживал их время от времени.

– Изумительно! – воскликнула г-жа Потроне. – И стала аплодировать.

Г-н де Серпиньи раскланялся и знаком показал, что начинает. – Колесо повернулось с пронзительным, как у комара, жужжанием.

– Номер 52! – возгласил он повышенно резким голосом.

– Я выиграл! – И полковник де Варель взмахнул своим билетом, как знаменем.

Г-н де Серпиньи бережно взял пальцами выигранный предмет и показал всем крохотный эмалевый флакончик, но пока не отдал его хозяину, а обратился к секретарю.

– Номер 52 – полковнику де Варелю, – продиктовал он г-ну де Пюифону, который с записной книжкой в руках исполнял обязанности секретаря.

Игра продолжалась. Вокруг каждого играющего возникал маленький шумок зависти и жадности. Главным выигрышем оказалась огромная высокая ваза из зеленой эмали с изящными ручками. Г-н де Серпиньи знал, что она имела незаметную трещину. Только такой огрех заставил Вильрейля расстаться с ней.

– Номер 89! – выкрикнул далее г-н де Серпиньи.

Никто не откликался.

– Может быть, номера 89 не существует? – предположил Буапрео, обратившись к Франсуазе, и улыбнулся.

– Номер 89.

– Здесь! – раздался приглушенный голос. И г-н де Гангсдорф, застенчивый и пунцовый, в своем зеленоватом фраке приветствовал общество движением своей руки.

Бедный г-н де Гангсдорф, утомленный своими мыслями, заснул. Внезапно разбуженный, он готов был спрятаться куда угодно, а лучше оказаться в своем замке в Мурано.

– Черт! У меня был 88! – проворчал Конрад Дюмон, поднимаясь с места.

Все тоже встали, когда г-н де Серпиньи громко провозгласил: «Выигранные предметы будут доставлены их владельцам на дом». Его заявление вызвало разочарование. Каждому хотелось тотчас же получить на руки и потрогать свой выигрыш. Разговоры возобновились перед опущенным занавесом. Через некоторое время занавес снова поднялся. М-ль Вольнэ и г-н Гатра спели «Заклинание огня» из «Валькирии». Два рояля заменяли им оркестр. В ожидании танца м-ль Кингби ле Ардуа сел позади девицы де Клере, неподалеку от толстого Бокенкура, поместившегося рядом с девицей де Витри. Они не разлучались. Дюмон заметил их сближение и показал Франсуазе на нее, тщедушную и хихикающую, и на него, огромного и хлопотливого.

– Какой успех у девицы де Витри! – пояснил Дюмон со значительным видом.

Франсуаза жестко посмотрела ему в глаза и отвернулась к сцене, на которой танцевала м-ль Кингби под музыку далеких и протяжных флейт. Танцовщица не прибегала к сложным ухищрениям. Прелести ее тела, окутанного легкими и прозрачными тканями, манили зрителей. Ее пластика, жесты и движения ног создавали гармонию. Казалось, она искала ее внутри себя, мало-помалу приближалась к ней и достигала полноты, выражения, творя неповторимый рисунок танца. Из незаметных фигур его возникал пленительный образ.

– Она очень красива, ваша подруга, – заметила Франсуаза, повернувшись к Филиппу ле Ардуа, когда танец закончился и раздались аплодисменты.

Теперь все вышли на лужайку, чтобы посмотреть фейерверк. Франсуаза думала о том, что ей рассказал Буапрео о м-ль Кингби. Англичанка танцами зарабатывала себе на жизнь. Она любила ле Ардуа и ничего не брала от него. Несмотря на настояния Филиппа, она не хотела отказаться от своего ремесла. Она еще совсем недавно подписала контракт с Фоли Бержер, где должна выступить через несколько недель. После каждого выступления м-ль Кингби заболевала – танцы утомляли ее и вредили здоровью, но она упрямо продолжала заниматься балетом.

Вдруг небо осветилось звездным дождем. Начался фейерверк. Потоки искр проносились по небу. Снопы, букеты, каскады расцветали в ночной вышине, радуя красотой и неожиданностью цветных композиций. Внезапно начавшийся фейерверк так внезапно окончился. Франсуаза, прислонившись к буксу аллеи, сорвала один из тысячи маленьких зеленых листочков и взяла его в рот. Почувствовав горечь, она подумала о Викторине де Витри. Ей вспомнилось, как та в саду на улице Варен жевала едкие побеги кустов. Широкое, нехорошее и багровое лицо г-на де Бокенкура встало мысленно перед ней. Совсем потемнело после яркого света фейерверка. В нескольких шагах трое молодых людей беседовали между собой, не видя ее.

– Значит, белокурая дама, которая так вплотную разговаривала с Пюифоном, г-жа Бриньян?

– Как, Поль, неужели ты ее не знаешь?..

– Она недурна, у нее вид потаскушки, но шикарной.

– Черт побери, я предпочел бы племянницу, ту, что сидела впереди ле Ардуа!

– А разве?..

– Еще бы! Ни гроша, и хорошенькая.

– Говорят, она любовница ле Ардуа?

– Да нет же. Художник Дюмон говорил мне...

Франсуаза, покраснев от стыда, убежала подальше от злых языков. Начали разъезжаться. Кареты столпились у решетки. Их фонари вытянулись светящейся нитью.

– Вы мою дочь не видели? – спросила, увидев Франсуазу, баронесса де Витри. С ней рядом стояли г-н де ла Вильбукар и его жена Люси де ла Вильбукар.

Люси шепнула Франсуазе:

– Приведите ее скорее. Она в маленькой гостиной над лестницей. – От Люси пахло табаком, и она еле сдерживалась, кусая свои маленькие черные усики, чтобы не рассмеяться.

Франсуаза побежала в дом. Большая нижняя гостиная пуста. Она поднялась по лестнице и толкнула дверь. Кто-то быстро встал с дивана. Г-н де Бокенкур! На его широком багровом лице играла скверная улыбка. Он стоял, наполовину заслоняя своим массивным телом Викторину де Витри, которая опускала юбку и поправляла корсаж. Секунда прошла в молчании.

– Ваша мать ищет вас, Викторина. – Франсуаза обратилась к Викторине не как обычно, на «ты».

Викторина дерзко смерила ее взглядом:

– Хорошо, милая, я иду.

Баронесса де Витри встретила дочь раздраженно, держа в руках ее манто. Викторина спокойно ответила ей на ее материнский выговор:

– Но, мама, мне было так весело! – и добавила, глядя на Франсуазу уголком глаз: – Г-н де Бокенкур мне все показал!

Почти все разъехались. Погасли огни. Воздух посвежел. Запах смятого газона примешивался к аромату ночных листьев. Г-н де Серпиньи ораторствовал среди небольшой кучки людей.

Г-жа де Бриньян, наконец, появилась вместе с юным г-ном де Пюифоном. Ее прическа опять потеряла свою форму.

– Франсуаза, мы отвезем домой г-на де Пюифона, – проговорила она, обратившись к Франсуазе.

Г-н де Пюифон поклонился, всегда улыбающийся и корректный.

– Не забудьте же завтра зайти ко мне! – крикнул издали г-н де Серпиньи какому-то молодому человеку.

Г-жа Бриньян села в карету. Де Пюифон поместился на передней скамеечке и захлопнул дверцу. Слышался громкий смех Бокенкура и неприятный голос Дюмона. Франсуаза угадывала, о чем они могли говорить. Она страдала. Старая лошадь шла вялой рысцой. По временам внезапный и беглый свет фонаря позволял Франсуазе видеть г-жу Бриньян и г-на де Пюифона, которые на мгновение разнимали свои руки, чтобы затем возобновить в темноте свое прерванное объятие.

Глава десятая

После анонимной записки г-на де Бокенкура Франсуаза ни одного конверта не открывала без боязни. Она медлила распечатывать его. И только когда узнавала почерк ле Ардуа или Буапрео, извещавших ее то о визите, то о каких-нибудь мелких событиях текущей жизни, вскрывала корреспонденцию. К тому же только они писали ей. Г-н де Берсенэ не мог держать в больных руках перо. Иногда, впрочем, Франсуазе приходили письма из Германии, Англии или Америки. Маленькая заграничная марка напоминала ей о далеких, почти забытых местах и лицах, наполовину изгладившихся из памяти. Через несколько дней после лувесьенского праздника Франсуазе передали два письма, которые принес консьерж. Франсуаза в это время причесывалась. Настроение у нее оставляло желать лучшего. Она никак не могла закончить прическу. Наконец, повозившись с волосами некоторое время, она оставила свое занятие. Толстая коса осталась на плечах нетронутой. Франсуаза взяла один из конвертов, запечатанный большой сургучной печатью с гербом баронессы де Витри. Г-жа де Витри писала ей:

«Сударыня,

Мое большое желание доставить удовольствие князю де Берсенэ и особое внимание, которое он, по-видимому, проявляет к вам, не могут помешать мне уведомить вас о решении, которое я с большим сожалением объявляю вам, но принять его меня обязывает долг матери. Итак, я буду вам очень признательна, сударыня, если вы перестанете посещать мой дом и соблаговолите с этого момента рассматривать как поконченные отношения, в которых я не буду раскаиваться, если вы согласитесь сами положить им конец, ставить который мне было бы бесконечно тяжело. Если бы речь шла обо мне одной, я не дошла бы до этой печальной крайности, но моей дорогой Викторине не так легко переносить неудобства знакомства, на которое в обществе, в конце концов, может быть не без основания могли бы посмотреть с изумлением. Поэтому я буду просить вас также воздержаться от всякой попытки поколебать мою дочь в решении, огорчающем ее сердце, но делающем честь ее уму, так как она показала достаточно благоразумия признать своевременность меры, о которой она сожалеет, но которую одобряет.

Я должна прибавить, сударыня, что мотивы, побуждающие меня требовать вашего удаления, заключаются не столько в вас самих, сколько в окружающих вас лицах. Поверьте, что я искренне сожалею о вашем бессилии избегнуть прискорбных последствий: что поделаешь, приходится жить в обстановке, в которой Богу было угодно поселить нас; я лишь жалею вас за то, что вы в ней находитесь. Дочь моя разделяет мое мнение, так как, отдавая должное деликатности ваших чувств, приличию вашего поведения и разумности ваших мнений, она все же принуждена была согласиться, что ваша дружба – о, вовсе не по вашей вине! – может быть опасной для нее не столько благодаря вам, сколько благодаря вашему положению.

Мне было бы очень неприятно излишне распространяться на эту щекотливую тему, но мне хотелось объяснить вам необходимость моего поступка. Кроме того, я не считала правильным принять свое решение, не посоветовавшись предварительно с заслуживающими доверия людьми. Я назову вам двух, которые поддержали меня в моем решении, нисколько не опорочив вас, можете быть уверены в этом. Эти люди – г-да де Бокенкур и де Серпиньи. Одни их имена служат ручательством их беспристрастия...»

Франсуаза порывисто встала. Гордость бросилась ей в лицо и выступила на нем румянцем гнева. Затем она вложила письмо обратно в конверт. Ненависть таких господ, как Бокенкур и Серпиньи, не удивляла ее. Обоих она оскорбила, одного – в его тщеславии, другого – в его корыстных расчетах. Что касается г-жи де Витри, то она сердилась на Франсуазу за то, что та не согласилась взять на себя унизительную роль доносчицы. Но что же могла выдумать Викторина? Она удаляла в лице Франсуазы неудобного свидетеля. Для всех имелись прямые основания: злоба мужчин и женщин; но гораздо большее страдание причиняло ей то обстоятельство, на которое коварно намекала ей г-жа де Витри и которое она избрала в качестве предлога – обстоятельство, о котором всюду шептались вокруг нее, которое доходило до нее в форме двусмысленных выражений, понимающих улыбок, намеков.

Итак, она оказывалась ответственной за сумасбродства г-жи Бриньян, и ей приходилось разделить ее репутацию, как бы она себя ни вела. К ней прилипали все отрицательные стороны образа жизни г-жи Бриньян. Г-жа Бриньян сделала возможными гнусные поползновения г-на де Бокенкура и нечистые предложения г-на де Серпиньи, а между тем г-жа Бриньян была ее единственной покровительницей. Она одна приютила ее, дала помещение, одевала и кормила ее. Поговорить с ней? Г-жа Бриньян ни о чем не догадывалась. Добрая женщина делала для племянницы все, что могла. Жаловаться – значило проявить неблагодарность. Она любила Франсуазу и хотела бы выдать ее замуж, но она же своим поведением компрометировала ее, закрывая таким образом для девушки всякое будущее. Кто, в самом деле, будет питать серьезные намерения к племяннице г-жи Бриньян? Достаточно просто подождать удобного момента, какого-нибудь случая. И ей казалось, что она вновь слышит циничные суждения трех молодых людей с сигарами во рту на лувесьенском вечере. Она еще чувствовала во рту едкую горечь зеленого буксового листочка, который имел вкус ее судьбы.

Франсуаза посмотрела в зеркало на свое отражение. У нее гибкое и юное тело, похожее на тело м-ль Кингби. Почему бы ей не разыскать танцовщицу и не попросить ее научить своему искусству? Тогда она бы зажила свободно. Могла бы любить того, кто понравится ей. Почему бы не оправдать подозрений, существовавших на ее счет? Кто в самом деле верил в ее бесполезную порядочность, кроме г-на де Берсенэ, Буапрео и ле Ардуа?..

Машинально она распечатала второе письмо. Строчки, написанные беспорядочным почерком на разлинованной бумаге, походили не на ножки ядовитой мухи г-жи де Витри, а на лапки паука, неровные и нескладные, разбежавшиеся по бумаге.

«Сударыня,

Прочтя ваше имя в газетных заметках о лувесьенском празднестве, я вспомнила о вас. Я достала ваш адрес. Если хотите познакомиться с дружелюбно относящейся к вам женщиной, приходите сегодня в девять часов на Вандомскую площадь. Я буду в черном, с маленькой собачкой».

Подпись была неразборчива. Вошла г-жа Бриньян.

– Как, ты еще не готова? Уже двенадцать часов.

Франсуаза прикрыла письма рукой. Г-жа Бриньян расхохоталась и весело вскинула свои голые красивые руки, выступавшие из кружевных рукавов.

– Франсуаза прячет свои письма.

За завтраком г-жа Бриньян, обладавшая обыкновенно превосходным аппетитом, почти не ела. Она предупредила племянницу, что не вернется к обеду.

– Я обедаю за городом с друзьями. – И прибавила: – Я чувствую потребность развлечься, Франсуаза, у меня неприятности. – Она посмотрела на племянницу своими красивыми нежными голубыми глазами, подперев щеку рукой.

Франсуаза поднялась из-за стола.

– Куда ты идешь сегодня, Франсуаза?

Франсуаза подумала: на Вандомскую площадь, и ответила:

– Не знаю. Может быть, навещу г-на де Берсенэ.

Слуга, открывший Франсуазе дверь, сказал, что князь отдал распоряжение принять ее, если она придет. Со вчерашнего дня он чувствовал себя немного лучше. Девушка нашла его еще больше похудевшим. Князь лежал в шезлонге, и на его сморщенном лице продолжали жить одни только глаза. Тело его совсем терялось под грудой одеял, поверх которых лежали его ледяные руки. Князя ничто уже не согревало, даже яркий огонь, несмотря на лето, пылавший в камине. Г-н де Берсенэ говорил тихим и внятным голосом. Ум его работал с обычной ясностью, трезвостью и четкостью. Он наговорил Франсуазе множество приятных и нежных вещей и спросил о новостях Булонского леса. Он был весел и улыбался.

– Я теперь не скучаю. Перебирая в памяти людей, которых знавал, а таких немало, я накопил массу воспоминаний. Таким образом, сам того не зная, я подготовил себе развлечение на старости лет. Я покончил счеты со своей любознательностью и подвожу итоги в уме. Уверяю вас, если предвечный хоть немного интересуется нашими современниками, то у меня найдется, чем развлечь его, когда я предстану перед ним. Посмотрим, не принесли ли вы мне чего-нибудь хорошенького, что я мог бы прибавить в свой список, относительно баронессы де Витри? Я думал как раз о ней, когда вы вошли. Как ваши отношения с ней?

Глядя на Франсуазу лукавым глазом, он увидел, что она слегка покраснела. Его руки задвигались.

– Ну, ну, расскажите мне все. Что вам сделала эта дура?

Франсуаза рассказала о письме г-жи де Витри. Г-н де Берсенэ нервно слушал ее.

– Ничего особенного, – говорила Франсуаза. – Не волнуйтесь из-за каких-то пустяков, сударь. Мне нужно привыкать к таким неприятностям; мне придется, вероятно, испытать их еще немало. – И она заставила себя улыбнуться.

– Не говорите так, дорогое дитя, – ответил г-н де Берсенэ, взяв ее руку, – и прежде всего извините меня за то, что я познакомил вас с этой пустышкой. Я не хотел ничего дурного, кроме того, чтобы развлечь вас, вывести немного из среды, в которой вы живете с таким достоинством и в такой опасности. – И голос г-на де Берсенэ приобрел всю возможную для него значительность. – Я часто думаю о вас. Я давно уже знаю цену таких господ, как Серпиньи и Бокенкур. Что же касается вашей тетушки Бриньян, то она – славная женщина... Увы! – Он замолчал. – Я хорошо знаю, что есть еще Буапрео, человек порядочный, деликатный и умный. В уме его есть изящество; он нежен, но он эгоист.

Франсуаза улыбнулась и запротестовала.

– Позвольте мне высказаться и послушайте старого знатока душ, – продолжал г-н де Берсенэ. – Есть еще ле Ардуа. Он сердечный человек и умеет быть богатым без глупости и без низости. Он – ваш друг. Ле Ардуа очень любит вас. Буапрео действительно любит вас, но это нонсенс. Я хотел бы, чтобы кто-нибудь просто любил вас...

Наступило молчание. Слышалось чириканье воробьев за окном и треск поленьев в камине, рассыпавших горячие угли в солнечном свете.

– Печально, когда не можешь ничего сделать для тех, кого жалеешь, для тех, кого уважаешь, для тех, кого... Ровно ничего.

Князь де Берсенэ остановился. Он очень устал и закрыл глаза. Его высохшее лицо, где жили только они, казалось теперь мертвым. Маленькая и чистая слеза катилась по его старческой щеке.

– Франсуаза, Франсуаза, я часто вижу аллею Булонского леса, знаете, тротуар вдоль решетки, витой плющом. Я вижу на нем старичка, ковыляющего с палочкой, а рядом с ним молодую женщину. Прохожие оборачиваются и говорят: «Какая смешная пара!» – Г-н де Берсенэ снова открыл глаза. Огонек лукавства и сожаления оживил их. – Нужно бы пожить еще пять-шесть лет. Ах, старый безумец, старый безумец! Не будете ли вы добры позвонить, мадемуазель Франсуаза? Мне кажется, огонь гаснет. – И г-н де Берсенэ зябко спрятал свои руки под груду одеял.

Конец дня Франсуаза провела в грустных мечтах. Когда ее маленькие дорожные часы стали бить семь, она вздрогнула. Она пообедала одна. Олимпия Жандрон, прислуживая ей, жаловалась на опухоль в ногах. Франсуаза за обедом выпила вина, чего обыкновенно не делала. Когда она встала из-за стола, у нее немного кружилась голова.

Она решила выйти из дома в том же костюме из мягкой пепельно-серой материи, в котором выходила днем. Поправив волосы перед зеркалом, она отстегнула от пряжки пояса большой серебряный цветок, посмотрела на него и поцеловала. В четверть девятого она спустилась по лестнице, села в проезжавшую карету и назвала кучеру место ее путешествия:

– Вандомская площадь, угол улицы Кастильоне.

Площадь в такой час была почти пустынна. Несколько освещенных окон оживляло высокие фасады выходящих зданий. Бронзовый стержень возносила к облачному небу Вандомская колонна. Одинокая фигура женщины высокого роста, одетой в черное старомодное платье, шла по площади, ведя на поводке собачонку, представлявшую бесформенный шарик жира. Гневное возбуждение Франсуазы, приведшее ее сюда, вдруг улеглось. Она пришла в себя и собиралась уже повернуть назад, как незнакомка, уже заметившая ее, быстрыми шагами направилась к ней.