Текст книги "По прихоти короля"
Автор книги: Анри де Ренье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
– Там видно будет, г-н маршал,– ответил г-н де Корвиль нараспев, с провинциальным произношением,– вечер не так плох, но месяц уж слишком неверный. Всего можно ждать – и хорошего, и дурного. Скорей дурного, чем хорошего.
Несколько минут г-н маршал казался обеспокоенным и серьезным и хотя говорил громко, видимо чувствовал, что ему не по себе. Под столом он ощупывал себе живот. Он был у него слабым и чувствительным к переменам погоды, так что маршал заботился сохранять его в хорошем состоянии, чтобы иметь возможность сверх меры обременять его кушаньями и лакомствами. Вот почему он был внимателен к малейшей рези. Вероятно, беспокойство его прекратилось, так как он очистил содержимое своей тарелки, но с последним куском откинулся в кресле, и лицо его исказилось болезненной гримасой.
Весь стол замолчал, наблюдая за ним. Антуан засуетился. На полное лицо г-на де Маниссара снова вернулась улыбка, он расстегнул свой жилет и почувствовал себя лучше.
– Ничего, господа, это только предупреждение. Но нет ли поблизости врача? Я очень люблю спрашивать У них совета при подобных тревогах…
Антуан упомянул о г-не Корвизо из Виркура и предложил послать за ним.
– Отлично, сударь,– отвечал г-н маршал,– принимаю ваше предложение. Не следует никем пренебрегать, и встречные люди могут дать хорошие советы. Действительно, те, что постоянно за нами ходят, с течением времени до того привыкают к нам, что, в конце концов, уже не обращают никакого внимания, меж тем как для людей свежих вид нашего тела совершенно нов, и им ясно малейшее расстройство организма, за которым нужно следить, чтобы обеспечить действие и сохранность нашей машины. Я видал много докторов, сударь, и из соединения тех крупиц знаний, что в них есть, я мог составить себе понятие, что следует делать, чтобы быть здоровым.
Антуан обещал, что завтра, до отъезда, г-на маршала посетит г-н Корвизо.
После ужина г-н маршал не хотел, чтобы все разошлись, не выпив за здоровье г-на де Поканси. Когда он поднимал стакан, казачок Антуана вошел с письмом. Адресовано оно было г-ну де Маниссару. Сломав печать, он протянул письмо Антуану.
– Ха, ха! – вскричал г-н маршал, от души смеясь.– Вот занятный способ действовать, в котором я узнаю моего Анаксидомена. Ну, господа, давайте вслух прочтем его послание.
Антуан развернул бумагу, г-н де Корвиль по-деревенски облокотился на стол, г-н де Берлестанж скрестил свои длинные ноги. Жером и Жюстен уже скрылись. Г-н маршал откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе, и Антуан приступил к чтению.
«Вы не удивились бы, сударь, что я мог манкировать обязанностью, которая во всякое другое время была бы для меня удовольствием, если бы знали причину, задержавшую меня сегодня вечером у себя, вместо того чтобы воспользоваться честью находиться в вашем обществе. Я держу пари, что вы не только извинили бы меня, но были бы счастливы на моем месте испытывать угрызения совести по отношению к вам самим.
Дело в том, что сегодня вечером я жду посещения одной дамы, имя которой напомнило бы вам галантную манеру обращения, примененную к нам вами однажды в вашем рюйельском доме. Особа эта, память о которой, конечно, не утрачена вами, будучи связана с началом нашей дружбы, соблаговолила пожаловать развлечь меня в одиночестве, и хотя она уже теперь не соответствует господствующей моде, но тем не менее мила моим воспоминаниям. Прелести ее производят то же очарование. Как видите, сударь, хотя я и живу уединенно, я не покинут и пользуюсь изысканным обществом. Снабжает им меня прошлое, самые приятные фигуры которого меня окружают и возвращаются ко мне не в виде туманных и пустых теней, но в подлинном своем возрасте, подобные тем, кто в свое время составлял отрады моего сердца и моих взоров. Так что комната моя полна томных и нежных вздохов. Тут болтовня и смех. Так жизнь моя остановилась на том, что некогда было в ней прелестнейшего. Я держусь за это и без конца возобновляю властные и нежные воспоминания.
Итак, я плохо осведомлен о ходе теперешних событий. Знаю только, господин маршал, что вы занимаете в них место, достойное ваших заслуг. Свет признал их существенность: не позволите ли вы мне обратиться к вам за помощью.
У меня есть сын, сударь, которого я не хотел бы дольше держать вдали от всего. Мне бы желательно было, чтобы он узнал свет и людей, чтобы и ему, в свою очередь, было о чем вспомнить. Он не глуп, но рискует поглупеть. Нужно, чтобы он посмотрел на свет божий. При вас он будет в состоянии послужить королю. Могу ли я просить вас взять на себя заботу об этом? Надеюсь, что послушанием своим и предупредительностью он облегчит вам эту задачу. Вот просьба, с которой я обращаюсь к вашей дружбе.
Что касается младших моих сыновей, я был бы вам премного благодарен, если бы вы согласились и их увезти с собою. В войске нужны люди для того, чтобы их убивали, и они как раз пригодны для такого назначения…»
Г-н маршал много смеялся над посланием. Окончив, он встал и положив руку на плечо Антуану, направился к своим покоям. Г-н де Берлестанж светил ему, и г-н де Маниссар сказал Антуану на прощание, что он будет счастлив иметь его при себе и доставить ему случай отличиться.
Антуан благодарил его раскрасневшись. От мысли покинуть Аспреваль и отправиться в поход у него шумело в голове. Голос г-на маршала вернул его к действительности.
– Ну, сударь, пора ложиться, поздно. Берлестанж, ты можешь спать спокойно, не боясь за мою добродетель; не думаю, чтобы тени, скрашивающие досуг г-на де Поканси, вздумали удостоить меня посещением. К тому же, я не очень лаком на такую добычу, я люблю все натуральное, и любая горничная больше для меня подходит, чем самый любовный призрак. Анаксидомен волен удовлетворяться по своему вкусу. Все это доказывает, как мало мы значим, и что возраст и обстоятельства могут пошатнуть и самый крепкий ум. Прощайте, господа.
И г-н маршал, взяв ночник от Берлестанжа, повернулся к нему спиной, вышитой по швам толстого синего бархата золотым плетеным позументом.
Антуан вышел вместе с г-ном де Корвилем посмотреть, все ли в порядке. Большой костер освещал замковый двор. Два кавалериста стояли на карауле. Остальные храпели на соломе. Через открытые двери конюшни слышно было, как фыркают лошади. Прошел слуга с фонарем; Антуан спросил, послали ли экипаж г-на маршала в Виркур для починки. Г-н де Корвиль оканчивал свой обход. Остановившись, он послюнил свой палец и поднял его в воздух. Антуан наблюдал за ним. Наконец, г-н де Корвиль поднял руку и произнес:
– Все-таки вечер неплох, сударь, и полагаю, что завтра будет хорошая погода.
Потом, помолчав, прибавил будто про себя:
– Хорошее время для земли. Все скоро начнут в полях работать – пахать для ярового, боронить. Нужно будет уничтожать кротовые норы и подрезать лозу. Можно будет переносить ульи. Время рассаживать розовые кусты.
Он посвистел сквозь зубы.
– Да, сударь, люблю я землю и все, что на ней произрастает, а между тем, скоро нам придется идти напрямик по полям, рискуя все попортить. Правда, сударь, мне всегда жалко, когда нога моей лошади давит то, что растет у нее под копытом. Что делать! Война всегда война, и я утешаю себя мыслью, что кровь удобрит борозду и что трава произрастает лучше там, где происходили битвы. Вечер не плох!
И г-н де Корвиль поднял мокрый палец, причем рука казалась черной на красном огне.
VI
В тот вечер много людей окружало карету г-на маршала де Маниссара. Лошади сильно стучали копытами по острой мостовой Виркура, когда увезли ее пустою, а по бокам ехали двое лакеев верхами. Люди сторонились, потом оборачивались на нее. Они могли видеть, что остановилась она перед вывеской Лобине, продававшего обывателям стекла для рам, а также зеркала дамам, чтобы смотреться в них. Известие о событии передавалось из уст в уста и так распространилось, что к ужину не оставалось ни одного семейного стола, где бы этот приезд не обсуждался. Самые любопытные решили пойти на площадь удостовериться собственными глазами, хотя уже наступила темнота и дул резкий ветер. Некоторые, не доверяя висевшим на цепях или на палках уличным фонарям, которые должны освещать улицы, брали с собою свои. Они наводили их свет на кузов с гербами. Восхищенно удивлялись фасону и украшениям. Двое-трое самых отчаянных, поднявшись на маленькую лесенку, ухитрились заглянуть внутрь. Там все было обито атласом. Известие это расходилось по группам. Толкались. Раздавался смех женщин, которых ущипнули. Говорили, что лошади стоят в «Синем щите», прибавляли, что у них длинные хвосты и заплетенные гривы, что доказывало знатность их хозяина.
В эту минуту через тесноту протискался какой-то толстый человек. Четыре подбородка высились один над другим. Одет он был в красный костюм, расшитый галунами, так что ему дали дорогу. Он взял фонарь и направил свет на дверцы.
– Черт побери,– проворчал, отдуваясь, г-н Даланзьер,– это безусловно герб маршала Маниссара.
Посреди блестящего лака красовался красный крест на золотом поле. Позади щита два голубых жезла с лилиями располагались крест-накрест.
– Так что, г-н комиссар…– робко спросил г-н Жинорье,– это значит…
– Это значит, Жинорье,– ответил г-н Даланзьер, отдавая портному с Гусиной улицы взятый у него фонарь,– это значит… Но вы хотите, чтобы я проговорился, Жинорье.
И г-н Даланзьер скрестил руки, надвинул шляпу на глаза, как человек, который много кое-чего знает, и, обратившись к окружавшим его людям, сказал:
– Это собственный экипаж маршала де Маниссара. Фамилия маршала повторилась по группам, сопровождаемая различными воспоминаниями.
– Значит, война тут будет происходить!
– Да нет же. Воюют во Фландрии.
– Как-никак, ничего хорошего в этом нет, мадмуазель Дениза. Очень может быть, что имперцы невдалеке.
Мадмуазель Дениза, толстенькая и розовая, казалось, совсем не боялась их прихода. Конечно, она думала, что приятная ее наружность не заставит ее претерпеть, чего-нибудь другого, кроме того, на что она наталкивает, и при этой мысли мурашки пробегали у нее по спине и меж плеч. Она представляла себе, как перед ней теснятся грубые лица со шрамами, пахнущие вином и порохом, говорящие на непонятном ей языке. Для храбрости она прибавила со смехом, потому что, когда она смеялась, у нее на щеках появлялись две неровные движущиеся ямочки:
– Полно, мадмуазель Винет! Они не перейдут Мёзы. Мадмуазель Винет покачала головой. Мёза отнюдь ее не успокаивала. Девица была тощей и сухой. Носился слух, что она богата. У нее было подтянутое лицо, одно из тех, будто человек все время вспоминает, где его деньги. Мадмуазель Винет имела причины опасаться, что у солдатья она не возбудит других планов, как подпалить ей пятки, чтобы она показала, где спрятаны у нее деньги.
– Подождите, красавица,– кисло отвечала мадмуазель Винет,– вы еще испытаете, в чем дело.
Г-н Даланзьер ораторствовал, окруженный фонарями. Они освещали его красный костюм с блестящими галунами. Он восхвалял воинские подвиги маршала де Маниссара, как во главе своей кавалерии, в битве при Эрмелингене, он врезался в левое вражеское крыло и решил этим исход дня, как при Боргестрикте он выдержал натиск соединенных войск и этим дал время маршалу де Вораю обойти их с тыла и обратить в бегство. Два эти подвига доставили ему жезл. Итак, по словам г-на Даланзьера, присутствие здесь г-на де Маниссара предвещало большие события. К тому же, все было подготовлено для кампании. В складах продовольствия было в изобилии, и комиссар заявлял, что он в состоянии поставлять по десяти унций хлеба на солдата в день и мяса три раза в неделю. Все ему верили, тем более что он сам в своем багровом костюме похож был на мясную тушу на крюке у мясника.
Г-н Даланзьер потер свои широкие руки или чтобы выразить свою готовность, или чтобы размять их от холода. Действительно, дул ледяной ветер, заставивший, вместе с успокоительными речами г-на Даланзьера, разойтись любопытных. Площадь опустела; фонари бежали низко над землею, в одиночку и по двое; скоро освещенной осталась только лавка зеркального мастера, вырезавшего из стекла кусок, чтобы поправить изъян в карете г-на маршала.
На подушках этой кареты г-н Корвизо расселся с раннего утра, чтобы ехать в Аспреваль, куда пригласил его Антуан посетить г-на де Маниссара, присовокупив, что он может воспользоваться его экипажем. При всяком другом случае Корвизо лопался бы от гордости, видя себя, и особенно будучи видим другими, в подобном экипаже, но теперь он слишком был занят обдумыванием, как себя вести в столь новом для себя положении.
Он впервые входил в сношения с такою значительною личностью, как г-н де Маниссар, потому что на г-на де Поканси он смотрел, как на простого чудака, а на Антуана, как на глупца. Кроме них он лечил только добрейших обывателей Виркура или горожан Амстердама и Гарлема, а чаще всего на кораблях разных бедняков, от которых пахло рассолом и сажей. На этот раз положение изменилось, и он уже строил свою судьбу на этой нечаянной встрече.
Он мечтал остановить путешествие маршала, задержав его в Аспревале, или даже последовать за ним в армию, так как могло случиться, что г-н де Маниссар захочет постоянно пользоваться услугами такого человека, как Корвизо. Что касается болезни, послужившей поводом к этому неожиданному приглашению, то Корвизо колебался насчет выбора – желать ли ему, чтобы то была сыпная лихорадка, или злокачественная, или гнойная, или же какое-нибудь из внутренних заболеваний, трудно определимых для медицинской науки, испытывающих терпение больного и отдающих его в полное подчинение человеку, который сможет облегчить страдания. Редкие случаи, когда болезнь проявляется с силой и натиском, также казались Корвизо достаточно желательными. В преодолении их есть заслуга, почти боевая. И Корвизо представлял себе на разные манеры г-на маршала в его руках кричащим в бреду, покрытым горячечным потом, затем спасенным и благословляющим своего спасителя; в лекарствах своих он не сомневался, нисколько не смущаясь недостаточной своею опытностью и неполнотою знаний.
Г-н Корвизо приходил в возбужденное состояние от собственных своих мечтаний. У него пересохло в горле и шумело в ушах. Густые брови его то подымались, то хмурились, и он теребил воротник лихорадочною рукою, на которой острился черный сломанный ноготь.
Вид маршала сбил его с толку – на этом полном и румяном лице были все признаки неоспоримого здоровья. Успокоило Корвизо простодушие, разлитое по этим чертам. Так как, по его мнению, нетрудно было запугать маршала, наврав ему с три короба, он приосанился, засучив грязные рукава, и приступил к осмотру.
Мало-помалу Корвизо делался все более мрачным, и, глядя на него, мрачнел и маршал. Что-то найдет в нем этот маленький, скрюченный и молчаливый человечек, который, ничего не говоря, ощупывал его с мрачным и нахмуренным видом. Привыкнув к докторской болтовне, г-н де Маниссар преисполнился уважением к этому немому исследователю. Он был готов признать его за самого Гиппократа, и если бы Корвизо выдержал до конца роль молчальника, возможно, г-н маршал поддался бы на эту удочку. Но Корвизо гордился своим красноречием, обеспокоенное и удрученное выражение г-на де Маниссара заставило его подумать, что он имеет дело с какой-нибудь недалекой знаменитостью, на чей ум производят впечатление слова, и он заговорил.
Содержание его слов, где в ужасающей смеси встречались латинский и греческий языки и зазыванья шарлатанов, сводилось к тому, что он предупреждал г-на маршала не слишком полагаться на видимость здоровья; что природа – предательница и что мы ближе всего находимся к болезни именно в ту минуту, когда считаем себя от нее весьма далекими. Корвизо был неистощим. Он продолжал дальше. От зоба приподымалось жабо. Он размахивал длинными руками. Г-н де Маниссар смотрел на него лукаво, подмигивая Берлестанжу. Несомненно, виркурский доктор был такой же, как и доктора из Фаи, и смешон нисколько не менее их. Корвизо не останавливался.
– Постойте, сударь, постойте! – вскричал маршал,– я вижу, что положение мое неважно. Но у вас, конечно, не хватило бы духа сообщить мне об этом, если бы у вас не было наготове какого-нибудь лекарства мне предложить.
Средство Корвизо отличалось простотою.
Задача состояла в том, чтобы вывести г-на маршала из досадного состояния его здоровья, до которого довело его именно само превосходство его организма. Для этого нужно было воспользоваться счастливым случаем предоставившим его в руки искусного человека, чтобы тот старательно избрал род болезни, наиболее способной освободить столь крепкое тело от избытка силы и хорошего самочувствия, которые в свое время не преминут оказаться пагубными. Прежде всего, было важно искусственно вызвать неизбежный кризис, чтобы затем определить его характер и сделать выбор для человека, столь опасно здорового, лучшего и наиболее целесообразного способа заболеть. Нужно было нарочно ускорить то, что не преминуло бы само последовать под действием природы, которая, будучи предоставлена сама себе, часто бывает неловка, между тем как он, Корвизо, берется по всем правилам провести незначительное заболевание г-на маршала, которое будет иметь то преимущество, что предохранит его от большего и искоренит в нем самонадеянность и дерзость тела, о присутствии которых свидетельствовала полнота его фигуры и цвет его лица. По словам Корвизо, настала пора сломить эту гордыню, и если за это не примется наука, то этим займется природа по своему усмотрению, капризу и в свой час. Корвизо присовокупил, что для применения этих мер предосторожности не найдется места лучшего, чем Аспреваль, и что он, Корвизо, берется в десять-двенадцать дней последовательного лечения поставить г-на маршала в приличное состояние здоровья и что лучше платить свой долг в рассрочку, чем ликвидировать его единовременным взносом.
Г-н маршал, не шевелясь, выслушал речь Корвизо.
– Без сомнения, сударь,– отвечал он очень вежливо – я чувствую справедливость ваших слов и очень желал бы последовать вашему совету, но время не терпит, и меня призывает к себе королевская служба. Лучше мне подвергнуть себя опасностям войны. Быть может, они исполнят ту задачу, которой вы занялись бы с большой старательностью, и избавят вас от труда, который я не хочу налагать на вас. Тем не менее, сударь, перед отъездом я охотно воспользовался бы вашим любезным предложением. Сейчас, пока я вас слушал, я почувствовал, что меня что-то тревожит в левой части живота, нужно бы сделать небольшое промывание, Я знаю, что это занятие аптекаря, но и мне доводилось, будучи маршалом Франции, исполнять обязанности простого солдата, так что я полагаю, вы не откажетесь последовать моему примеру.
Корвизо принужден был согласиться.
Из сундуков извлекли футляр тисненой кожи. В нем находилась серебряная клистирная трубка, украшенная маршальскими гербами и сделанная по мерке. Г-н де Маниссар не путешествовал без нее. Хотя она была наполнена только теплой водой, она обожгла руки г-на Корвизо, так он был взбешен грубым пренебреженим по отношению к себе. Виною в этом чувстве были голландские памфлеты. Из постоянного чтения их он почерпнул ложные представления о великих мира сего. Памфлетисты обычно изображают наиболее значительных лиц в государстве неспособными исполнять должности, которые они занимают. Стоит какой-нибудь личности выдвинуться каким-нибудь важным назначением, как они начнут унижать этого человека, утверждая, что он лишен способностей. Они не могут допустить, что фортуна не всегда ошибается и что пристрастия ее справедливы. По их мнению, всякий возвышающийся человек обязан возвышением своему ничтожеству, а человек не отличившийся должен винить в этом неудачно для него сложившиеся обстоятельства. В вопросе о распределении почестей все должно быть переделано, и они этим занимаются. Не следует слишком верить голландским газетам.
Г-н маршал покинул общество только для того, чтобы дойти до экипажа. Г-н де Корвиль был уже в седле. Верховые выстроились шпалерами. Перед тем как садиться в карету, г-н де Маниссар поцеловался с Антуаном и обещал его известить, куда будет нужно ему с братьями поехать, чтобы присоединиться к войскам. Корвизо, подкравшись, насторожил уши, услышав, что Антуан, Жером и Жюстен скоро покинут Аспреваль. Отъезду близнецов он обрадовался и приятно изумился отъезду Антуана, тем более что это благоприятствовало некоторым его планам. Кучер тронул, ремни, поддерживающие кузов, скрипнули, колеса задели за камень у секретных выходов ко рву.
Антуан и Корвизо выбежали на канаву. Они увидел, как карета выехала на Виркурскую дорогу. Конвой следовал за нею. Внизу блестела на солнце Мёза. Городские колокольни поднимали над крышами свои сверкающие острия. Погода стояла ясная, г-н де Корвиль оказался прав.
Корвизо, сняв шляпу, насмешливо раскланялся, потом обернулся к Антуану.
– Вот, сударь, бедняга, который недалеко уедет. Дар красноречия к нему вернулся, и он рассказал Антуану, как трудно было ему разглагольствовать перед маршалом, чтобы скрыть от него истину. По мнению доктора, это был конченый человек, хотя некоторое время он и может еще прожить.
– Как раз достаточное время для того, чтобы помочь вам, сударь, поставить ногу в стремя. Ведь вы теперь состоите на королевской службе, с чем я вас и поздравляю. Не найдется человека более к ней способного, нежели вы, и я знаю личность, которая не преминет принять самое близкое участие в новом вашем положении, ибо она настолько к вам привязана, что не сможет не блюсти ваших интересов даже в ущерб собственным.
Корвизо касался одного из затруднительных пунктов для Антуана, не знавшего, как отнесется г-жа Даланзьер к известию о его отъезде. Ему не терпелось выяснить это, потому он отправился в Виркур бок о бок с Корвизо. Прямой дорогой идти туда было час с небольшим. Они расстались на площади Пон-де-Ньер, поблизости от дома г-жи Даланзьер, в который Антуан и постучался, между тем как Корвизо направился домой.
Антуан воспользовался тем, что у его возлюбленной были гости, и сейчас же объявил о своем решении. Со всех сторон раздались похвалы. К ним присоединилась и г-жа Даланзьер. Когда все ушли, Антуан и г-жа Даланзьер прошли в кабинет.
В глубине души Антуан ожидал упреков, криков и слез. Он был несколько разочарован, встретив вместо этого со стороны своей возлюбленной нежное сочувствие и искреннее довольство. Ему не приходилось испытывать по отношению к ней никакого неистового чувства, что составляет удел любовников и обычный признак любви. Между ними никогда не происходило ни ссор, ни размолвок никакого рода, так что Антуан иногда задавал себе вопрос, любим ли он на самом деле. Г-жа Даланзьер сошлась с ним без ужимок и теперь расставалась с ним без огорчения.
Тем не менее, они сочувственно смотрели друг на друга и оба одновременно почувствовали некоторое сожаление при мысли, как мало дней осталось им видеться. Они обещали друг другу найти все необходимые возможности воспользоваться этой отсрочкой, меж тем как над их головами раздавались тяжелые шаги Даланзьера, который завтра должен был отправляться в армию и таким образом предоставлял любовникам по их усмотрению проводить время в его отсутствие.
