Текст книги "Шах белой королеве, мат черному королю... (СИ)"

Автор книги: Аноним Скарлет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

Откровения

Скарлет

Скарлет

Шах белой королеве, мат черному королю...

Высокомерная, тщеславная, мстительная сволочь!

Думает, что загнал ее в угол.

Перехватил все контракты. Она почти банкрот. И это почти – единственная возможность отыграться.

Сома-Лила шла на встречу с человеком, который желал лишить ее всего. В зеркальной стене лифта она смотрела, как расступились по сторонам, все эти белые манжеты в черных костюмах и она осталась одна, под прицелом удивленных взглядов. Простое белое платье и невинное лицо у окруживших ее мужчин вызывали ассоциации с изысканным цветком. Это было первое впечатление. От второго прошибало холодным потом, стоило пристальнее приглядеться к тому, о чем кричали ее глаза.

Выступив из лифта она проплыла по коридору и вошла в одну из дверей. Невозмутимо прошествовала мимо девчушки за столом секретаря. Та только успела чуть привстать и опуститься обратно.

Он был все так же красив. Сома-Лила надеялась, что за эти годы он подурнеет, постареет, что ли. Но он оставался таким же – чертовски привлекательным. Аппетитным, до головокружения.

За ее спиной щелчком захлопнулась дверь и звука оказалось достаточно, чтобы головы присутствующих разом повернулись в ее сторону.

Одно мгновение, еще не сумев совладать с собой, она позволила себе смотреть на него так, как хотелось. И встретить такой же пьяный и счастливый взор. Потом веки захлопнулись, как створки у объектива и открылись вновь. Два хищных взгляда столкнулись.

В кабинете ощутимо похолодало.

–Все свободны,– пророкотал голос.

Слова предназначались не ей, но интонации звучали как то...так: не оставляя сомнений у присутствующих и кто здесь хозяин положения, и что оставаться здесь уже никак нельзя, потому что произойти может что угодно, и это "что угодно" не для посторонних глаз.

–Желал, чтобы я приползла на коленях?– она не спрашивала, утверждала, словно все очевидно,– И что теперь?

Эдуард ждал встречи с ней семь лет. Все эти чертовы семь лет! И он был бы не он, если бы просто ждал.

Шаг за шагом приближался. Представлял их встречу. И оказался не готов.

"И что теперь?".

Он мог ожидать все – скандала, истерики, даже пощечин. Видит Бог, все это он заслужил. Все, кроме презрения.

Конечно, на нее у Эдуарда было досье. Пухлая папка. Он знал о ней все, даже бренд нижнего белья. И сотни фотографий, во всех ракурсах. На всех ей удавалось быть потрясающе красивой. Но не настолько ослепительной, как в реальности. И к этому он тоже был не готов.

–Если ты здесь, то твои дела совсем... плохи?

–Не совсем.

–Тогда, может, отложим разговор? Займемся чем-то более приятным?

–Не может и нет, Эдик, не займемся.

От того, как она произнесла его имя, в голову полезли всякие глупости.

Ее терпкий взгляд из-под полуопущенных ресниц. И то, как маленькие пальчики затрепетали оказавшись в его руке, из-за одного прикосновения. Как доверчиво прильнула и позволила ему вести в танце, как прогнулась спина под его вдруг вспотевшей ладонью.

Жар от прижавшегося бедра и холод, когда навязанный извне ритм разбил нечаянную близость. И он потянул к себе, за собой, все ближе, удерживая уже обеими руками. Она поддалась, всеми изгибами впечатываясь в него, только ресницы со вздохом вспорхнули.

Все эти глупости, что он позволял иногда лениво перебирать в памяти, которые однажды чуть не разрушили его жизнь.

Поэтому он засунул их подальше. Перед ним была расчетливая хладнокровная стерва и не важно, что от того, как она изогнула губы в улыбке, хотелось их зацеловать.

–Пусть так,– сказал он и оскалился в ответ.

Сома-Лила села за стол, на противоположной от него стороне. Собственно, присела там, где стояла, на краюшек стула, положив руки на колени. Она немного боялась. Конечно не его – себя. Она стала опасаться себя с того самого момента, когда их глаза впервые встретились, взглядами. Потому и пыталась возводить барьеры. Непреодолимые. Как ей казалось.

–Что ты хочешь от меня, чего добиваешься?

–Ты сама сказала.

–Поставить на колени. Зачем?

–Зачем?

Он рассмеялся. Сухо и коротко.

–Я отвечу. Только сначала задам тебе один вопрос. И ты скажешь правду.

Теперь смеяться хотелось ей. Или плакать, или все вместе.

–Правда, Эдик, понятие относительное. Какую правду ты хочешь услышать? И ты уверен, что действительно хочешь ее знать?

Было время, когда правду он мог читать в ее глазах. В отражении черных зрачков. Тогда они понимали друг друга без слов и обходились без вопросов.

–Почему ты сбежала от меня, ничего не объяснив? Кем я был для тебя?

"И почему так быстро вышла замуж, а теперь сидишь тут в белом платье, как невеста и у меня препротивное ощущение, что именно меня сейчас... ставят на колени и более того: все это мне безумно нравиться?".

–Это два вопроса. Я отвечу на них. Ты прекратишь преследовать меня?

Солнце падало на ее волосы, лицо, скатывалось, лаская плечи. От бьющего света или от чего еще, ее зрачки сузились и кололи иглами, а радужка приобрела злой платиновый оттенок.

–Может быть,– ответил он, сокращая расстояние, облокачиваясь на стол так, чтобы укрыть ее своей тенью. Стереть грань и смотреть так, как привык на всех – сверху вниз.

–С кем ты хочешь разговаривать? С Лилой? Сомой? Большая разница, у каждой из них своя правда.

–Что значит Сома, Лила? У тебя раздвоение личности?

–Не совсем. Попытаюсь объяснить.

Она сама толком не понимала как это произошло. Как получилось однажды посмотреть на себя со стороны и почувствовать отвращение. К безвольно распластанному на кровати телу. Все бы ничего, если бы оно просто плакало, обычным, нормальным способом перерабатывая обиду. Тогда можно было бы сказать, что переболеет и пойдет на поправку. Все было гораздо хуже, совсем никуда не годилось. Тело скулило от тоски, каждой клеточкой, неслышно так, и все звало кого-то. И никакие доводы рассудка не помогали. А потом глухой шепот: "Не могу больше...пожалуйста...не могу без тебя...Эдик...забери...". И опять, раз за разом, по кругу. И это было уже страшно. Отдавало безумием. А времени оставалось все меньше. Со всем этим надо было что-то делать. И Лила знала – что. Она отделила ту часть сознания, которую определила как Сома, уговаривая; постепенно отодвигала подальше, изолируя. "Тебе надо отдохнуть, поспать немного...". "Как принцессе?". "Да. Хрустальный гробик хочешь?". "А я когда-нибудь проснусь?".

Если бы могла, убила бы эту часть себя. Но Сома согласилась заснуть и ждать, и видеть свои дурные сны. Дальше пришлось справляться с телом, оно уже сорвалось и по инерции катилось вниз, теряя вес и почти не реагируя на раздражители.

–У человека имеется два полушария мозга. Левое, я назвала его Лила, мыслит рационально, последовательно и практично. Правое, Сома – интуитивно, эмоционально, опираясь на органы чувств.

Видишь ли, однажды, по ряду причин доминирование правого полушария в моей личности оказалось опасным. Пришлось его изолировать. Сейчас ты разговариваешь с Лилой. Сома... вряд ли захочет с тобой говорить. В любом случае, она спит.

–Почему?

Ему вдруг стало неловко, словно подглядываешь в щелочку. И желание узнать правду как-то поубавилось.

–Ей было шестнадцать лет, когда она встретила тебя. На тот случай, если забыл: она была наивна и невинна. Когда вы расстались, она впала в депрессию, не совсем обычную. Просто отказалась жить, потому что без тебя не хотела. А с тобой...

"-Эдик! Я так рада! У меня есть для тебя потрясающая новость!

–Новость?

–Да! Теперь мы сможем быть вместе, всегда!

–Глупенькая, не сейчас... ты несовершеннолетняя, а я партнер твоего отца. Это будет плохо выглядеть.

–Я тебе не нужна?

–Нужна, очень. Надо просто подождать.

–Сколько?

–Чуть-чуть. Пару лет".

-...с тобой не сложилось. И она почти добилась своего. Как сказали врачи: «Запустила программу самоуничтожения». Я пыталась бороться с чувствами к тебе. Бесполезно. Она отчаянно цеплялась за них, она ждала тебя, каждую минуту, она верила, что ты придешь за ней, до последнего... молчи! Не перебивай, ты хотел правду? Пришлось усыпить ее, убаюкать сказками, что все будет хорошо, если чуть-чуть подождать. Она сама на это согласилась, понимала. Что надеяться не на что. Тело к тому времени было в ужасном состоянии, два месяца в специальном санатории, внутривенное питание и все такое...

"-Отец, я хочу выйти замуж!

–Так вот в чем причина всего этого? Ты всегда была избалованной, капризной и привыкла все получать. Но, неужели нельзя было иначе?

–Так ты позволишь мне?

–Кто он?

–Ты его не знаешь, папа, просто скажи, что не против. Так надо, поверь...

–Надо ли?.."

Она и сама не знала, кто станет ее мужем, и эта была проблема, которую решать придется быстро. Сразу, как только выберется из клиники.

"Очередная блажь?– отец развел руками и было столько беспомощности в этом его жесте,– впрочем, делай что хочешь".

–Мне было сказано, что ты уехала за границу. Номер телефона – недоступен. А потом я узнаю, что Лила выходит замуж. Какого черта ты ничего мне не сказала?

–Ты отверг меня. Не помнишь? На самом деле, если я и была нужна тебе, то в очень ограниченном объеме. Ты не хотел ничего менять в своей жизни, да и встречались мы только в твоей постели. Но у тебя было время, немного, но было, когда я еще ждала. Но ты пренебрег мной, этим задел гордость. Теперь я могу говорить об этом и мне безразлично, что ты обо мне подумаешь. А тогда...юношеский максимализм, да? Лучше сдохну, чем признаюсь. Ты мог в любой момент просто прийти, взять меня за руку и увести за собой. Я бы пошла тогда куда угодно, ничего не требуя, не задавая вопросов, на любых условиях. Не жена, так любовница.

У него заболела голова. И это было хорошо, это отвлекало, потому что в груди разболелось еще сильнее, словно в начавшую затягиваться рану ткнули чем-то острым и горячим, отчего швы плавились, расползались. Отчего-то вспомнилась фотография, та самая, с которой началось ее досье. Где она: в белом платье и лицо под фатой – счастливое. Хотелось тогда подойти, сорвать эту дрянь с головы, задрать подол и отшлепать, прилюдно. А потом на руки и никогда не отпускать. Но его не пригласили на свадьбу, даже не сообщили, не посчитали нужным, просто выкинули из своей жизни. И сидеть в машине, поджидая свадебный кортеж, и прятаться за деревом, в бессильной ярости, было унизительно. И глядя в ее улыбающееся, (не для него!) лицо он осознал: насколько сильно ее ненавидит! И позже, вглядываясь до дыр в фотографию, украденную в доме ее отца он поклялся, что отберет у нее все, что у него самого больше никогда не будет.

Теперь же оказалось, что во всем что случилось и нет, виноват он сам. Вернее:

–Моя гордыня.

–Даже тогда, на свадьбе. Я ждала тебя.

Это был последний раз, когда Соме было позволено проснуться и лучащимися от радостного предвкушения глазами смотреть на каждого гостя. Позволено потому, что и Лила ощущала его присутствие и желание, такое же сильное, как у нее: быть рядом, быть вместе. Будь Лила одна, она упрямо выплюнула в его лицо высокомерное: "Нет!". Сома же всем своим видом кричала: "Да!", упорно выискивая свое в толпе гостей.

Это был последний раз, когда Сома проснулась.

-Ты любила этого... мужа?

Спросил спокойно, невозмутимо, равнодушно. И ему безразлично, что она ответит. Мог бы и не спрашивать, какая разница...

–Я его использовала.

Замужество дало ей свободу, в первую очередь от отца, от его ненужных вопросов и... всего остального. Спрятаться и спрятать.

–Этот брак дал мне возможность исчезнуть, затаиться, залезть в нору и зализать раны. К тому времени я весьма прагматично смотрела на мир. Без иллюзий.

–Он оказался лучше, чем я?– спросил Эдуард и тут же пожалел об этом. Ее лицо напротив как-то поползло от этого вопроса, размазалось, потом резко сфокусировалось на нем: прищуренный взгляд под напряженным лбом и полоска крепко сжатых губ. Розовых, блестящих, красивых даже тогда, когда расходятся в пренебрежительном изломе.

–Ты имеешь в виду секс? Он был другим.

Все было иначе. Тогда она поняла, что стоит за словами: эрекция, фрикции, семяизвержение. Секс оказался до ужаса физиологичен.

–Не так...

"...как с тобой". &

С мужем не было этого непонятного и необъяснимого падения в пустоту, где отключаются разом все мысли и остается, натянутое как струна, вибрирующая в каждой клеточке тела наслаждение. Не было бездумно принимающего и отдающего созвучия двух тел, душ и, чего еще там... сердец? Словно таешь, теряя способность видеть, слышать, говорить, приходишь в себя, на мгновение и растворяешься вновь. Чтобы очнуться окутанной нежностью, на груди под большими горячими ладонями.

Все это ушло из ее жизни, раз и навсегда. Наверное, Сома хранила, берегла эти стекляшки воспоминаний, но она спала, а у нее и без того было полно проблем.

Воздух в кабинете как-то опасно наэлектризовался, Эдуард поймал себя на мысли, что сам начинает раздваиваться, словно безумие только и ждет, чтобы наброситься. Рука потянулась к горлу, вцепилась в галстук, ослабила узел, потом и вовсе стянула его, небрежно откинула.

–Жарко,– сказал,– Хочешь минералки?

Обрадовался мелькнувшей мысли. Что может вот так, почти спокойно с ней говорит и даже заставить себя отойти, взять два стакана и воду, налить, и рука не дрогнет.

Она тоже, вполне без подтекста может улыбнуться и даже отвести взгляд в сторону, разглядеть уютный диванчик, в углу, пересесть, расслабить затекшую спину.

Эдуард подал ей стакан, сел рядом. Чуть прикрыв глаза она смотрела на него, на то как он делает глоток, кадык над воротником рубашки дергается и хочется расстегнуть пуговичку, ослабить это давление, а губы наверное мокрые и холодные. А он все хлещет и хлещет. Как тогда, однажды утром, он жадно глотал воду, а она, притворяясь, что спит, наблюдала за ним. Потом он закурил. Это был единственный раз, когда она увидела его с сигаретой. А потом ее накрыл вкус табака и ментола на холодных губах.

–Мне пора,-шептала она, зная, что никуда не уйдет, потому что просто не сможет.

–Не отпущу.

Пришлось встать и поставить стакан на стол, потом вернуться, но чуть дальше, чтобы его раздвинутые ноги не коснулись ее даже случайно.

"Вот как?"– взлетели вверх брови и второй стакан, звякнув о первый, опустился рядом. А его хозяин навис над ней, запирая в кольце рук, оглядывая и непонятно чему усмехаясь.

–А теперь я хочу говорить с нашей спящей принцессой. Не подскажешь, как разбудить?

В мозгу начали шевелиться какие-то мысли, но и так медленно, что к тому моменту, когда созрел твердый и решительный отказ, ее рот уже был заперт. Чужие губы не были холодными. Грубыми, жесткими, горячими. Внезапно хаотичные движение сошли на нет. Эдуард отпустил ее.

–Никогда не понимал. Что твориться у тебя в голове.

Она смотрела бессмысленно, в углу приоткрытых уст блестела капелька слюны. Он тронул ее пальцем, слизнул. С ума сойти: семь лет! Семь лет помнить ее вкус.

Подался вперед и уже медленно, не торопясь, заново изучая, поцеловал. ЕЕ губы дернулись, потянулись навстречу. В голове зашуршало, будто отходит наркоз, сами собой закрылись глаза.

Именно в это время, маленькую секретаршу прошибло мурашками по позвоночнику, она покосилась на входную дверь и сделала то, что до этого не делала никогда. Прижалась ухом к двери шефа. Затаила дыхание и прислушалась. Из святая святых доносилась... мертвая тишина. Она оглушала. Секретарша разом раскраснелась и отскочила. Картинки, возникшие в ее голове... были еще те.

Дышать тяжело и больно. На языке вкус почти что секса.

–Не надо...

Сома-Лила выкрутилась из его губ, но тяжелая рука заползла на затылок, зарылась в волосы, удерживая.

–Тебе не нравиться?– его шепот пытается взять под свой контроль, заползая в каждую клеточку ее мозга, парализуя лаской прикосновения.

–Скажи и я остановлюсь. Скажи, что не думала, не ждала, не скучала, что не хочешь...

Ладошкой остановит поток неправильных слов, но он целует каждый пальчик и облизывает:

–Крышу сносит... от тебя...

Слишком хорошо, сладостно, как всегда рядом с ним. Он может все, что в голову взбредет как угодно разложить. И ты будешь постанывать, подмахивая, а потом помирать со стыда, вспоминая, а тело начнет ломать и корежить, требуя еще и еще. Позволить разрушить себя... снова?

Это же слезы, такие соленые на щеках. Так покорно затихла, что я разбудил? Почему так беззвучно плачет?

Ледяная минералка, из холодильника и прямо из бутылки, жадные глотки.

–Только ничего не говори сейчас,– бросает он.

Не думать не удается. В паху сводит, закручивая узлом, рвется наружу. Вздернутый подол, сползшие по плечам лямки платья; она спешит все оправить, вернуть назад, как было. Но возвратить ничего нельзя, уже откликнулось гулко в горах и вот-вот сойдет лавина. Погребет обоих, одно неверное движение...

–Ну и духота,– Эдуард видел в окно только соседнее здание, но представил отчего-то черный плавящийся под солнцем асфальт и марево плывущего воздуха над ним,– Не лето, а черт знает что. Грозу, бы? На этот город. Я лет десять не был в отпуске. Почти без выходных. И времени, чтобы думать о чем-то, помимо работы. И сил, чтобы остановиться.

Если приостановится, хоть на мгновение, если случиться так, что останется сейчас наедине с собой и честно спросит себя: "Что дальше?", ответ ему очень не понравиться.

–Мне легче было ненавидеть тебя и думать, что ты ненавидишь меня тоже. Зная при этом, что ни за что не признаемся, что нужны друг другу. Заклинило на тебе, основательно. Ничего лучше, да вообще ничего ни с кем не будет, да и не хочется.

Она подошла со спины, лбом вжалась между лопаток. "Так просто, все так просто, словно вернулся домой после долгого странствия и ничего больше не надо".

Она была и прежней и вместе с тем... с ней было спокойно. "Не предаст. Будет биться рядом, до последнего",– новое для него чувство – защищенность.

–Я тоже рада видеть тебя.

Ее рука шевельнулась, отщелкнула пуговицу на рубашке, прокралась внутрь, накрыла сердце, ребра, кожу. Нежно, успокаивающе. Другая – вверх по шее, колючей щеке, пальчиком по бровям. Губы потерлись о спину, сквозь тонкую ткань сорочки, выискивая старый, знакомый шрам. Она помнила его, этот шрам на спине, помнила губами, языком, подушечками пальцев. Откуда он – она не знала, ничего толком про него не знала.

Так и стояли. Она прижимаясь мягким животом к ягодицам и левой рукой к груди, указательным пальцем задевая сосок. Он на ощупь исследуя правую руку, пытаясь найти след от кольца.

–Еще в браке?

–Формально.

Слова чуть отодвинули друг от друга. Чуть, но и это было много. Эдуард развернул ее. Еще одна пуговица от резкого движения расстегнулась, рука спустилась ниже, огладила бок и устроилась на бедре.

–Это как?– уточнил он.

–Разъехались, остались друзьями.

–Я никогда не смогу быть тебе просто другом.

–Я знаю.

Он заглянул в ее серые глаза, чтобы понять, что еще она знает. Они сбивали с толку, как в туман затягивали, посреди этого, в зрачке, тонуло его собственное отражение.

–Переезжаешь ко мне, оставляешь бизнес и выходишь за меня. Это мое предложение.

–Нет! Ты перестаешь мне ставить палки в колеса. Всего лишь. Это мое условие.

Он вздохнул. Бросить все и в отпуск, вон из города, к морю. Вдвоем.

–Ты не в том положении, чтобы ставить условия.

Он улыбнулся. Если ей необходимо, он принудит ее сдаться. И сделает это с радостью, ломая упрямство. Все что угодно сломает.

–Мне жаль, но ты ошибаешься. Есть кое-что, из-за чего мне пришлось изменить все свою жизнь. Из-за чего я не намерена больше ничего терять и играть по чужим правилам. Несомненно, она и тебя заставит принять мои условия.

–Даже не могу представить, что может вынудить меня уступить.

–Отпусти. Тогда скажу.

Отпускать не хотелось и слушать смехотворные доводы тоже. Хотелось прекратить все разом, услышать: "Да" и вздох. Пусть будет вздох. А потом стон, как раньше.

Сома-Лила знала, что после того, как она скажет, после этого все разом измениться. Ничего не будет по-прежнему, по-другому – да, и, может быть, даже лучше. А может быть, не случиться ничего. В любом случае, им придется научиться быть, если не вместе, то рядом.

–И?– подстегнул Эдуард.

–Твоя дочь. Соглашаешься на мое условие, представлю тебя ей.

Вдох, выдох, судорожно.

–Где ты ее от меня прятала? Ну ты и стерва!

Не смог скрыть удивления, даже восхищения и злости. На себя.

–Жениться на тебе придется, без вариантов. Моя дочь! Семь лет уже, да? И все могло быть иначе, с ума сойти, даже слов нет...

–Хочется свернуть мне шею?

Он рассмеялся, глупо и счастливо, опустился на стул.

–Твоя идея мне нравится, на коленях будешь вымаливать прощение, самым приятным образом...

–Ну, у тебя и самомнение.

–Фантазия всего лишь. Сюрпризов больше не будет?

Она покачала головой.

Солнце уже не палило в окно, уползло дальше, свет мягко ложился на длинный стол, на мужчину с женщиной, диван, картину на стене.

–Хорошо...

Ему было хорошо. Так хорошо, как.... да никогда не было так хорошо. Застарелая боль ушла и отчего-то хотелось плакать.

–Вот оно как,– одними губами.

Она поняла, подхватила так же беззвучно:

–Вот так.