Текст книги "Цивилизаtion 2(СИ)"

Автор книги: Аноним Гном

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– То есть ты сам даже не знаешь, сколько у тебя людей? – Я был изумлен незамысловатостью стратегии развития

– Ну почему. Примерно знаю. Я же постоянно объезжаю владения со своей зондеркомандой. Думаю, что сейчас тысячи три, может три с половиной. Все российское побережье Черного моря, и большая часть Краснодарского Края. В стороне от гор, правда, захватывать кого-то стало малоэффективно. Руду они не носят, просто войско пополняют. Но с твоими достижениями я, думаю, многое изменится, – Седой хлопнул меня по спине так, что я чуть не упал.

– А язык? Те, кого захватывают – они же русского не учат?

– И что? Мне хватает, что его знают мои генералы. Слов пятьсот – достаточно чтобы отдать любой приказ. Старшие офицеры тоже военный язык понимают, а дальше – меня уже не волнует. Поболтать особо конечно не с кем. Пятница старый маразматик. Лука вот, что-то соображает. Так что иногда ему душу лью.

– Лука?

– Ага, вон прямо позади нас, с мечом. Рядом с ним Матфей, тоже с мечом. Это генералы. Остальные – скажем так, спецназ. Тридцать шесть человек. Положат триста шестьдесят, если встретят.

– Погоди. Лука, Матфей, ты что, своих генералов в честь апостолов называешь?

– Ага. А что? Зато удобно. Десять человек уже назвал. Досадно только, что Иакова два. Путаница будет.

– Это ж богохульство!

– Ты что! Уверен, Богу приятно, что в эти трудные времена я все равно помню о священном писании. Ты вот хоть шесть имен назовешь? А? Во-о-от. А я с бабулиной кашей их впитал.

– Ну... все равно как-то коробит. В наше время получил бы двушечку, – усмехнулся я.

Седой остановился и внимательно посмотрел на меня.

– Считать что-то богохульством и порицать, а тем более наказывать за это – есть еще большее богохульство, так как ставит под сомнение то, что Всевышний сам в состоянии разобраться с подчиненными. Усек? То то. И не начинай больше.

Глава 5

В заходящих лучах солнца мы подходили к лагерю. Весть о чудесной встрече с людьми, покрытыми чешуей, взволновала всех. На другом берегу речки стояли толпы, приветствуя диковинных гостей.

– Нормально ты тут отстроился, – с нескрываемой завистью причмокнул Седой, издалека завидя постройки. – Вышки смотрю соорудил, дома каменные. Ох них.. себе! Плотина! И еще одна! Вас случайно не Архимед Ломоносович Энштейн звать? Ты точно порох не сделал?

– Не сделал, не сделал, – смущенно улыбнулся я. Мне безумно льстила похвала бывшего начальника и я с удовольствием предвкушал, как он удивится, увидев внутренний быт.

Парадным строем мы вошли на главную площадь. Люди почтительным кольцом обступили нас, с восторженным любопытством разглядывая воинов в латах. Пришла пора представить новых гостей.

– Кава нашел друга!, – закричал я

– Это ты что ли кава? – Тихо спросил меня Седой

– Ага. Это у них что-то вроде божества, – шепнул я в ответ, – тебя кстати твои как называют?

– Дядя.

– Дядя?! Оригинально, чо.

– В честь Василия Филипповича. Тебе, салаге, не понять.

– Друг кавы – Дядя!, – снова закричал я во все горло и показал на поблескивающего в полумраке Седого.

Толпа издала что-то одобрительного гула. Я мельком посмотрел на Тыкто. Вождь стоял с похоронным выражением и теребил в руке отполированную рукоятку топора. Не выдержав, я подошел.

– Это мой друг. Там, откуда я пришел, мы жили вместе и теперь очень рад, что его встретил.

Тыкто кивнул, соглашаясь со мной, но определенно не радуясь этому событию.

– Он тоже кава – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал туземец.

– Кава, – после недолгого молчания согласился я с ним, – но для своих людей. Он живет очень далеко. За морем. И потом уйдет к себе.

Последняя фраза, подействовала на Тыкто словно бальзам. Глаза его засияли как у помилованного.

– Уйдет? – переспросил он, не веря в услышанное

– Уйдет. У Дяди свой хэв и много дел.

Видя, что вождь взыграл духом, я попросил его позаботиться о воинах Седого и накормить их. Тыкто убежал исполнять с таким рвением, будто отбытие гостей должно было случиться сразу после ужина.

Разобравшись с терзаниями вождя, я позвал Седого в свой дом. Дядя постучал по стенам, пошатал петли двери и шумно зашел внутрь, почти касаясь верхушкой шлема потолка.

– Добротная горница, – похвалил он, после развязал шнурки сбоку от лат и снял с себя несколько килограммов железа. Под броней неожиданно обнаружилась туника, явно не современного происхождения.

– Откуда ты ткань взял?! – Я схватился за материал. Он был грубый, плотный и влажный от пота. Но мне казалось, что одежда просто великолепна.

– Бабы мои ткут. И веревки изо льна плетут. Ты до этого не допер что ли, гений изобретений?

– Веревки я из крапивы делаю. Но как ткать – понятия не имею, – виновато сознался я.

– Это меня бабуля научила. Пятилетнего пацана веретеном мучила. Никогда бы не подумал, что пригодится.

– А мне можешь белье сшить? У меня труселя до дыр уже. А кожу на голое тело надевать сам понимаешь...

– О чем речь, Гномище! Мы теперь такой симбиоз закрутим, планета ахнет! – он снова схватил меня локтем за шею, слегка придушив, – Ты на стол что-нибудь набросаешь, кстати? Я есть хочу, как енот полоскать.

– Конечно. Пхо вот-вот должна принести.

В ту же секунду раздался стук, и в дом начали заплывать тарелки с едой. Запах яств плотно заполнил помещение и слюна принялась хлестать из желез. Седой плюхнулся на лавку и снова по-мушиному потер руки в предвкушении обжорства. Стол был действительно прекрасен. Рыбный супчик, зайчатина фаршированная грибами, ребрышки козленка, пирожки с птицей. Я специально просил приносить маленькие порции, чтобы поразить Дядю разнообразием и это удалось на все 146%.

– Какая красота, все-таки, – промычал Седой с набитым ртом.

Я уже приготовился спросить, что конкретно ему пришлось по душе, когда увидел, что он смотрит не на еду, а на зад уносящей тарелки Пхо.

– Ты о ней, что ли? – спросил я, когда девушка скрылась за дверью

– Угу, – кивнул Седой, – достойную цыпу сыскал. Опрятная.

– Да не, это просто домработница. С женщинами у меня как-то не сложилось, – я грустно вздохнул, вспоминая Лиу. Рассказывать он ней совсем не хотелось, поэтому я быстро задал встречный вопрос:

– А у тебя как на этом фронте?

– Да никак, – Седой начал ковыряться косточкой в зубах. – Бабы в нашем деле – это к беде. Да и я ж женатый, к тому же.

Я широко улыбнулся, но взглянув на Седого понял, что он, похоже, не шутил.

– Ты же женатый там. А сейчас ты тут.

– И что? Я обещание то давал Ему, – Седой ткнул пальцем в потолок, – и потом. Вдруг все-таки назад... Как я потом с этим жить то буду?

Ответ меня поразил, и мы замолчали, каждый думая о чем-то своем. Тишину нарушила вновь пришедшая Пхо, тащившая блюдо с пельменями. При виде этого зрелища у Седого потекла скупая слеза.

– Ну Гном, ну ты..., – только и смог вымолвить он, и тяжело сглотнул.

К пельменям прилагался фирменный чай, но как только я начал разливать его по стаканчикам, Седой остановил меня.

– Погоди. Пельмени без водки – только собаки едят, – заявил он, и полез в свою кожаную сумку. Из ее недр был извлечен небольшой глиняный флакончик и в стаканчики, вместо чая, был разлит эликсир с острым спиртовым запахом.

– Давай, за встречу!

Мы выпили, и самогон непривычно обжег гортань. Я с шумом выдохнул и тут же засунул в рот горячий пельмень. Темная комната заиграла зайчиками светомузыки.

– Сам сделал?

– Не, из Москвы посылкой доставили, – Седой смотрел на меня как на полоумного, – конечно сам. Вот эти сто грамм месяц почти перегонял. Герметичности то в аппарате никакой.

– Из чего это? Груша?

– Не, – Седой довольно заулыбался, – березовый сок. Там сахара побольше. Немного сгустишь и он сам бродить начинает. Кстати вот еще, держи.

Из мешка появился на свет леденец на палочке, цвета жженого сахара. Я повертел его в руках и лизнул. Вкус был сладковатый, с небольшой горчинкой.

– Чупа-чупсы вот делаю. Десять литров сока выпаривается и вот такая штука выходит. Ты только не злоупотребляй. Если конечно бор-машину не изобрел.

Самогон с непривычки ударил в голову, мягко, как подушкой. Я смотрел на уплетающего пельмеши Седого, облизывал конфету и был самым счастливым человеком на планете.

***

Вечернюю тишину нарушила мелодия 'подмосковных вечеров' и подхвативший ее бас Седого. Достав свою дудку я напустил густой туман ностальгии. Седой подвывал, мерно оттрясывая темп найденными тут же погремушками и по небритым щербатым щекам текли тоскливые слезы.

Мы пылко пели всю ночь. Про 'вечера' и 'ой мороз мороз' – хором. Про 'одуванчики' Дядя пел гордым соло. Невыспавшиеся туземцы недовольно ворочались, накрываясь шкурами с головой.

***

Глава 6

Встав поздно, как двоечники, мы выползли на залитую весенним солнцем площадь. При виде Дяди исполнявшие команду 'вольно' рыцари с лязгом построились.

– Не мучал бы ты их так, – с сожалением отметил я, глядя на ровные ряды бойцов

– А как ты хотел. Иначе нельзя. Расслабятся и все. Поплыла империя. Лука, ко мне!

Генерал проворно подбежал и вытянулся по стойке смирно.

– Бери двоих и со мной. Остальные чтоб сидели тихо, не разбредались.

Лука умчался доносить приказ, а Седой, оглядевшись, одобрительно закивал.

– Давай, показывай, что ты здесь наворотил.

С конвоем из телохранителей Дяди я отправился демонстрировать свой хэв. Подойдя к лавке Цака, над которой красовалась вывеска 'МАГАЗИН' у Седого непроизвольно открылся рот.

– Ты что, карбованцы им ввел?!

– Чатлы. Да, уже два года как экономика работает, – довольно ответил я, но Седой, похоже, не разделял это достижение.

– Ерундой занимаешься, если культурно выражаться. Тебе своей власти что ли не хватало, чтобы проекты воплощать?

Улыбка враз сошла с моего лица.

– Давай я тебе потом объясню свою мотивацию. Я считаю, что все хорошо работает и развивается.

– Расскажи. Помнится ты еще в баре мне пытался рассказать, как экономику строить. Вон чем кончилось. Может еще раз расскажешь и назад вернемся?, – Седой хмыкнул продолжая лапать товары, лежащие на прилавке.

– Я понял, – вдруг сказал он, с видом проснувшегося в ту ночь Менделеева, – я все понял.

– Чего?

– Ты хочешь сделать банк, а потом и биржу. И там, наконец, всех переиграть. Угадал? Детские комплексы. Фобии Эриксона. Оскорбленное тщеславие. Где тебе записать диагноз? Продай формуляр.

– Да иди ты.

Упивающийся сарказмом Седой продолжил исследование витрин. Дойдя до кувшина с зерном он взял несколько семян, покрутил их, куснул и возбужденно завопил:

– Это ж ячмень! Гном! Ты нашел ячмень и не сделал пивасик?!

Я развел руками.

– Никуда не годится. У тебя его много?

– Пара центнеров еще есть наверное.

– Отлично. Дашь мне, буду солод проращивать.

Вот, и появились товары для обмена, с удовлетворением отметил я про себя. Мне тоже хотелось железные латы и обещанное новое исподнее.

Поглядев на остальные товары и изрядно повеселившись над стоящим около магазина цаковским велосипедом Седой пошел инспектировать деревню дальше. Не пройдя и тридцати метров, он увидел мою дорогу.

– А это что за тропинка из желтого кирпича? Куда ведет? К Гудвину?

– К апачам.

– К кому?!

– Ну у меня тут два племени еще в радиусе пятидесяти километров. Апачи и команчи.

– А вы кто? Чингачгуки? Геки и Чуки?

Седой от души потешался. Его задорное настроение уже было не переломить и я сразу вспомнил свою работу в банке, где был мишенью для подобных насмешек на протяжении двух лет.

– Наверное тебя это порадует, но вождя апачей зовут Гек, а команчей – Чук.

Дядя немедленно сложился от хохота втрое. Он смеялся так, что казалось будто душили мопса. Седой хрипел, и икал, периодически тихонько повизгивая. Причем делал это настолько заразительно, что я уже не мог на него обижаться.

– Гном, я ж щас сдохну от смеха, и некому будет землю воевать, – наконец смог выговорить Седой и хохот снова задушил его. Лука с двумя воинами стояли без тени улыбки, словно статуи.

– Ладно, пойдем дальше, – сказал он наконец, вытерев рукой слезы. – Я лет десять так не ржал. Что еще тут у тебя смешного? Ты про баню что-то говорил.

– Баня есть. Но давай сначала плотину покажу.

Водяное колесо привело Седого в завистливый восторг. Осмотрев работающий механизм и привод к металлургам он пожал мне руку.

– Вот это ты реально круто сделал. У меня чертова туча людей занято на мехах. Мои бы печечки, да сюда...

– А что не так с моими печами?

– Много чего не так. Понятно, почему ты еще железо не получил. С такой конструкцией полторы тысячи не достигнешь. Шлак сливаешь не правильно. И про тигли, видимо, тебе тоже не известно. Ну да ладно. Пойдем дальше.

– Чего ладно? Расскажи, что надо поменять?

Седой остановился и внимательно посмотрел на меня.

– Гном, ты чего. Это не просто 'опа и готово'. Ты Автовазу расскажи в двух словах, как Мерседес сделать. Чего там им надо поменять. Придет время – поговорим.

В кузнице мы прилично задержались, смотря как Том выстукивает бронзовые гвозди.

– Способный пацан, – отметил Седой, – мне б таких десяток – год жизни бы сэкономил.

Следующие полдня прошли в осмотре второй плотины, где Седой, в шутку, чуть не столкнул меня в воду. Поражаясь точности сновидения, я испытующе посмотрел на него, но ничего, кроме озорных глаз лысеющего весельчака не увидел. Несмотря на возраст, в Седом вольготно жил и паразитировал невероятный хулиган. Если про отдельных людей можно сказать, что у них в заднице шило, то у Дяди там постоянно ерзал дикобраз. Сама судьба побаивалась его выходок и для меня всегда было большой загадкой, как он прошел спецназ и остался живым. Следуя банальной логике, его должны были придушить свои уже на сборах. Но недюжая сила и умение тонко чувствовать ситуацию не раз спасали его ищущий приключений зад. Однако коньком Седого все-таки был юмор, причем весьма своеобразный. Я вспомнил как до слез смеялся над историей его первого года службы, когда Седой решил не долго думая проучить младшего сержанта, мотавшего последние месяцы до дембеля.

Молодой человек был сыном какого-то местного партработника, и хоть Союз в те дни трещал по швам, отношение к мажору было соответствующим статусу его влиятельного папы. Отпрыску дозволялось очень многое. Звали баловня судьбы Никодим Преображенский, получивший, благодаря фамилии, погоняло 'профессор'. Это прозвище было, наверное, лучшей похвалой интеллектуальных заслуг будущего братка из девяностых, так как к знаниям Никодим имел ровно такое же отношение какое морская свинка имеет к морю или к свинье. Это не мешало недорослю шмонать тумбочки духов, нарушать режим и постукивать младшему офицерскому составу на коллег по казарме. Попытки общественности урезонить зарвавшегося сынка неожиданно привели к наказанию правдолюбцев, и обличенный неприкасаемостью авторитет мажора еще больше укрепился. Тонко чувствующая несправедливость натура Седого запротестовала с первого дня службы, но случая проучить негодяя, да так, чтобы это не сказалось на личном благополучии, все не предоставлялось.

Если случая нет, то его следует создать, – решил Седой, и принялся заваривать дерзкий план возмездия. Для выполнения оного потребовалось заручиться поддержкой не только сержанта, которому Профессор тоже был нарывающей занозой, но и дневального, а также местного медика. Потным и измотанным после броска вечером, трое духов, перемигиваясь, обсуждали что-то очевидно радостное. Так как радость и духи – это понятия полярные, цепкий глаз Никодима мгновенно почуял возможность поживиться. После короткого обыска на свет появился шкалик спиртосодержащей жидкости, который предприимчивые солдафоны во главе с Седым где-то ловко умыкнули. Реквизировав добычу, Никодим уединился в каптерке.

Дальнейшие события развивались уже не сходя с рельс четко прописанного сценария. В районе пяти утра, употребившего спиртное Преображенского, бережно, словно труп вождя, перенесли из кубрика по взлетке в Ленинскую комнату. Внутренняя часть окна была заботливо законопачена байковым одеялом и покрыта двумя слоями брезента. Такая же светомаскировка постигла дверь. Ни один луч света не мог теперь проникнуть в храм досуга и отдыха советского солдата. Казалось бы, на этом этапе шутку уже можно было считать удавшейся, но злой гений Седого шагнул, как свежая пешка, сразу на два поля вперед. Рядом с дремавшим в алкогольном паре Профессором стоял сержант и трое вчерашних обладателей шкалика. На стульчике, под портретом хитро прищуренного старика Крупского, ждал своей очереди служитель Гиппократа.

На голове у каждого шутника красовался ПНВ-57Е, хоть и делавший их похожими на персонажей звездных войн с планеты Набу, зато позволяющий видеть в этой кромешной тьме.

– Рота подъем!, – закричал дневальный привычным голосом.

Седой и сотоварищи принялись издавать привычный шум одевающегося в полупроснувшемся состоянии бойца, в то время как Никодим сладко потягивался.

– Преображенский, тебя подъем не касается? – подал голос сержант, – А ну быстро оделся и встал в строй.

Профессор испуганно хватал воздух руками, пытаясь стянуть невидимые покровы.

– Что за танцы, ефрейтор? Встать я сказал! – еще раз окрикнул его сержант и Никодим вдруг понял, что запахло бедой.

– Рота построена, – отчитался дневальный, чем еще больше добавил паники копошащемуся на кровати защитнику родины.

– Я ничего не вижу, – дрожащим голосом пролепетал вчерашний повелитель слонов и духов

– Что значит не видишь? И меня не видишь? – Сержант подошел, и легонько пнул по свисающей с кровати мясистой ноге.

Ослепший нащупал форму подошедшего и тут же хлестко получил по рукам.

– Отставить! Почему бухлом пасет? Что пил?

– У парней вчера забрал, – чуть не плача пролепетал Никодим, – я правда ничего не вижу!

– Мартынов, позови доктора. Живо! А ты лежи, – сказал сержант ловящему невидимых мух мажору, – сейчас посмотрят тебя.

Солдат изобразил убегающий топот ног, и через долгие три минуты, пришел черед второго акта и на сцене появился доктор.

– Пил? – коротко спросил он, глядя на перепуганное лицо в окуляры прибора ночного видения.

– Пил, – раскаяно ответил больной, – совсем немного. Мерзавчик один.

– Ну вот поэтому не сдох, а всего лишь ослеп. Сивухи наглотался, – резюмировал штабной эскулап.

– И что теперь, доктор? – взмолился Профессор, – как же я служить дальше буду?

– Как как. На ощупь, – беспристрастно рубил диагноз медик, в то время как Седой и однополчане, закрыв подушками рты, старательно подавляли смех.

Незрячий застонал и бессильно упал на койку. Его молодые глаза еще не рассмотрели белый свет настолько, чтобы навсегда погрузиться во тьму. Но коварный целитель не спешил. Лишь вдоволь натешившись муками товарища Преображенского он показал страдальцу тонкий лучик надежды.

– Можно попробовать одно лекарство, – задумчиво сказал он.

В зеленоватом монохроме все отчетливо увидели раскрытые, как у долгопята, глаза Профессора.

– Давайте попробуем, доктор, – взныл он, – пожалуйста.

– Там побочные эффекты. Обычно этим не лечат. Но иногда помогает, – черный лекарь задумчиво зашагал по комнате, – нет, не возьму на себя такой риск.

– Доктор! – слепец гулко свалился с кровати и встал на колени, – доктор!

– В общем смотри, – сказал врач и тут же осекся, – точнее слушай. Дерево вариантов такое. Либо зрение возвращается, либо нет. И в каждом случае может случиться побочка. Либо дристать будешь дня три, либо...

Больной внимал лейб-медику с замиранием сердца. За то время, что он был слепым, он уже, казалось, мог слышать движения губ.

– ..либо любить больше не будешь Никогда. Решай сам.

Плечи Никодима опустились. Менять потенцию на зрение причем без гарантии – это был сложный выбор. И все же марксисткое воспитание решило принести грешноватый орган на алтарь спасения.

– Давайте, – глухо сказал он.

Доктор взял заготовленный шприц.

– Перевернись. Штаны приспусти. Укол сделаю.

– А это не больно? – неожиданно спросил шедший к исцелению.

– Если мозг не задену – не больно, – сухо пошутил бывший санитар и воткнул иглу в левую ягодичную мышцу. Двойная доза слабительного перекочевала в плоть Профессора.

Наблюдавший за лечением Седой активно жестикулировал, показывая два пальца. Доктор отрицательно замотал головой. Тогда главный виновник затеи сам взял резервный шприц и по ограничитель всадил ее в правую часть зада ефрейтора Преображенского.

– Мама! – тихонько позвал пациент, принимая в себя еще две порции снадобья.

– Теперь лежи, головой вниз. В подушку уткнись. И глаза зажмурь, чтобы кровь приливала лучше. Мы кровать потрясем. Так лекарство быстрее всосется.

Вонзившийся в подушку солдат был перенесен на первоначальное место. Рота уже была на плацу и рядом со стремительно поправляющимся больным остался лишь главный по здоровью.

Через полчаса, изнемогающему от позывов воину было разрешено приоткрыть глаза и проследовать в туалет. Счастье Никодима вплотную граничило с безумием. Помимо вернувшегося зрения он получил всего лишь селевое по мощности расстройство, казавшееся однако лучшим из того, что случалось с ним в жизни.

Шкодливый шлейф тянулся за Седым всю его военную карьеру, заставляя неподготовленные сердца поднимать давление до жирафовой планки. Старательный летописец издал бы не один том о его похождениях, но такового хрониста судьба, увы, не предоставила, вместо этого бросая Дядю, словно спелый одуванчик, из одной военчасти в другую. Продолжив службу Родине и после армии, Седой чудом избежал гибели, пройдя первую чеченскую. Из его десантного отряда целыми вернулись лишь двое, поэтому вдоволь нахлебавшись войны Седой завязал дуло автомата тугим узлом и отправился пытать счастья на гражданке. Закончив институт и устроившись, как он сам говаривал, в юридическую контору, консультирующую олигархов по различным оффшорным вопросам, Дядя по-пожарному быстро полез по карьерной лестнице, винтовые ступени которой привели его в конце концов в банк. Где он и нанял меня, как подающее надежды молодое дарование.

Спустя много лет дарование демонстрировало Дяде чигирь и двух ослов, крутивших привод. Животные обратили Седого в упоительное изумление. На подобные штучки завоеватель планеты не отвлекался и теперь, судя по всему, хотел с моей помощью совершить мощный прогрессивный рывок.

– Надо будет у тебя пару осликов взять, – потирал он бритый подбородок, – будут шатер мой таскать. Удобно.

Я не комментировал. В моей голове уже давно комбинировались пакеты товаров и услуг, попадающие под торговлю. Осталось лишь правильно выйти на разговор.

***

Вернувшись в лагерь мы заметили Быка. Я подозвал его, и лично представил Седому.

– Хорош, – одобрительно отозвался он, – я его еще в первый вечер заметил. Силен небось?

– Круче нет, вроде, – похвалился я, довольный высокой оценкой.

– А ну ударь!

Седой подошел к Быку и стоял прямо напротив него. Они были примерно одного роста и наверное схожего веса. Но если Бык был похож на волосатую гору, мрачно взирающую из под косматых бровей, то Седой напоминал древнерусского витязя, глядящего на супостата с ироничной издевкой.

– Давай, – повторил он, смотря Быку прямо в глаза, – бей!

Я уже открыл рот, чтобы прекратить это показательное выступление, когда дикарь резко выбросил руку вперед, целясь в лицо. Седой легко нырнул вниз, схватил Быка за пояс и приподняв потерявшую равновесие ногу, бросил на землю. Поверженный туземец грузно рухнул на спину, подняв завесу сухой желтой пыли. Не ожидавший такого исхода громила вскочил и, наклонив голову, бросился вперед.

– Хватит!, – закричал я, но было поздно. Дядя, словно тореадор, элегантно отошел, пропустив несущийся центнер мяса и толчком ноги снова уложил Быка в пыль.

– Из большой тучи малая капля, – пробормотал Седой и уже громко добавил: – тренировать тебе надо своих бойцов, Гном.

– Хватит! – еще раз крикнул я, глядя на готовящегося к новой атаке Быка, – ты его все равно не победишь. Через три дня у нас игра. Дядя выставит свою команду. Там и поглядим.

Бык огромным усилием воли заставил себя не начинать новый штурм. Седой удовлетворенно скалился.

– Че за игра? Имей ввиду, для мудреных забав мои гоблины не годятся. Если шахматы – скажи сразу. Я сдамся.

– Не волнуйся. Справятся. Что-то типа гандбола. Пойдем перекусим сначала и покажу.

***

На поле подопечные Быка сытно кормили ворота команды Ахомита. Не понимая, за что их так зло гоняет тренер, парни выкладывались по полной на рядовой тренировке. Дядька Черномор и блестящие на солнце тридцать три богатыря с живым интересом взирали на летающую по полю кожаную дыню.

– Смысл ясен. Готов сразиться, – заключил Седой буквально через минуту наблюдений, – с меня две команды.

– Хорошо. Только ты сам не играешь, – предупредил я

– А ты даешь мне два дня на тренировку, и не подглядываешь. Чтобы в радиусе двухсот метров никого не было.

– Заметано. Тогда в воскресение, двадцать второго будет матч.

– Двадцатое второе – вторник, не путай меня, – буднично ответил Седой на мой завуалированный подкол. И это было сказано так просто, словно на столе лежал календарь.

– Почему вторник?, – удивился я, – Все аккуратно подсчитано. Воскресение.

– Потому что ты два високосных года пропустил, балда. Так что играем двадцать второго во вторник. Кстати столько двоек должны намекнуть тебе на твои шансы на подиуме. Все сходится.

– Еще посмотрим, – зло ответил я. Седой опять меня умыл и эти маленькие выходки выводили из равновесия.

***

Вечером я оставил работяг немытыми, растопив баню под нас. Перед водными процедурами мы прилежно уничтожали богато накрытый стол.

– Обычно со мной пять парней париться ходят. Не против если присоединятся?, – жуя лепешку с сыром спросил я между делом.

Седой посмотрел на меня как на юродивого.

– Из копытца попил что ли? Или питекантроп укусил?

Я не понимал, шутит он или нет. Седой же наклонился и глядя мне в глаза, сочувственно, словно душевнобольному, продолжал:

– Ты чего, князь. Кто ж холопам нагой зад то кажет? Ты здесь Кава или консультант по изобретениям?

– Это мои лучшие генералы. И кузнец, – смущенно оправдывался я.

– Да..., – откинулся в полумрак Седой, – дожили. Такими темпами они права геев начнут защищать. А тебя свергнут. Тайным голосованием.

– Не, ну а что, мне одному в баню ходить?

– Уж лучше вшей кормить, чем мыться с кем попало, – со вздохом ответил он, – Ладно. Забей. Пойдем, пропастеризуемся. А то я моюсь не чаще Бастинды.

Дядя встал и направился к выходу.

– Да... и кузнец нам не нужен, – добавил он, выходя из дома.

Глава 7

(короткая, но читать ее надо вдумчиво)

Завернувшись в заячьи пледы мы смотрели на далекие звезды. Чай был давно выпит и теперь мы просто молчали в ночное небо.

– Леха, ты веришь в Бога?, – вдруг спросил я его, сам удивившись своему голосу.

– С ума сошел? Я же комсомолец, – в ту же секунду ответил мне плед. Седой накрыл мокрую голову и теперь напоминал монаха капуцина.

– Как считаешь, что он обо всем этом думает? – не обращая внимания на ерничество продолжал я, глядя на песочные часы Ориона, – он же должен быть в курсе?

– Я вот другое думаю, – будто не слыша вопроса сказал голос из под капюшона, – вот зарежет тебя Тыкто и попадешь ты в рай. А там вокруг глупые необразованные души, не знающие даже таблицу умножения. Ты же там с ума сойдешь.

– С чего ты взял?, – я попытался заглянуть в темноту мантии, – А ты?

– Я.. Я то точно к чертям попаду. Там не до бесед. Только успевай шкворчать да вертеться. А вот про тебя интересно поразмышлять.

– Да ну, бред какой-то.

– Почему бред? Ты же питаешь надежду на вечное бытие?

– Ну..

– Да можешь не отвечать. И как ты себе его представляешь? Что ты вот такой же молодой, красивый и голенький, сидишь где-то на облаке и теребишь мандолину?

В такие моменты Седому лучше не мешать, – подумал я. Посмотрим куда вырулит.

– А вокруг тебя почесывают блох умершие за последние двести тысяч лет праведники. Причем большинство из них в алфавите имеют всего две буквы. Ы и А. Представляешь какой звездой ты там будешь?

– Ну это же не так в лоб, наверное, – не выдержал я.

– А как? С какого момента заблудшие души должны собираться вместе и порхать? Ведь проблема то, к которой я тебя подвожу, гораздо глубже.

Седой скинул с себя капюшон.

– Я ж тоже считаю, что по ту сторону что-то есть, хоть и воспитывался на принципах ленинского материализма. Но если начать прокручивать назад, то выходит что душа, например, моего Пятницы ничем не хуже твоей. Прошло то, по историческим меркам, какие-то десятки тысяч лет. Пшик в глазах вечности. А значит, что и жующие своих сородичей пращуры тоже, в общем-то, должны иметь возможность попасть в свой человекообразный рай. Ты понимаешь, да?

– Хочешь сказать, что мы так до амебы отмотаем?

– В точку! А значит что пыльный лопух, который заварила твоя заботливая скво нам в чай, и вымытый ты – имеете равные шансы теребить мандолину.

– Что ты пристал то со своей мандолиной?

– Выражение нравится, – довольно сказал Седой, – и откинулся на лежак, снова накрывшись с головой пледом.

– Ты напоминаешь мне семиклассников, гадко смеющихся над словом сексот, – буркнул я.

– Лучше про бессмертную душу свою скажи. В каком виде ты архангелов встречать планировал?

– Ну, может там просто толпа. Такие, какие есть. Мы же живем среди лопухов и дикарей. И там все собираются в том виде, в котором были.

– Отлично. Просто отлично. А профессор, который за пару лет до отбытия в лагерь мандолинистов впал в маразм и теперь капает слюной – он там в каком виде будет? Или можно засэйвиться на каком-то этапе?

Я задумался.

– Да нет, пожалуй нельзя.

– Тогда, принимая во внимание грядущую вечность, надо помирать молодым. А то как ты старенькими дряхлыми руками..

– Если еще раз про мандолину скажешь – я спать уйду.

– Видишь, и говорить не нужно. Ты сам все понял. В общем вот тебе первый круг проблемы для подумать. Как решишь – дам новую загадку.

– То есть существует решение?!

– Конечно, – широко улыбнулся он в ответ и подмигнул двумя глазами.

Седой поднялся и принялся надевать сохнувшее на камнях исподнее.

– Как в анекдоте. Пошли два философа в баню. Заодно и помылись, – Седой оделся и завязал шнурок на стальной жилетке, – Представляю, как бы органично вписались в этот разговор твои кореша.

– Ладно тебе. Не начинай. Понял я.

– Прогрессируешь на глазах. Похвально. – Седой еще раз сосредоточенно посмотрел в черное небо, запрокинув голову. – Пойду в свой шалашик, покимарю. С легким паром.

И он ушел, оставив меня наедине с бездонным космосом, из которого многозначительно глядели усопшие души лопухов и остальных детей эволюции.

***

***

Глава 8

Наступило воскресенье, которое в календаре Седого именовалось вторником. К игровому полю стекались густые ручьи жадных до зрелищ туземцев. Поглядеть, как будут биться воины, покрытые чешуей, желали многие.