Текст книги "Демон (СИ)"

Автор книги: Аноним Fujin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Fujin
Демон

Впервые за долгое время у них появилась надежда.

Марго дожидается заветных шести часов на циферблате и сохраняет файлы в компьютере.

Радостное предвкушение наполняет её вместе с затаившимся, липким страхом.

Ей нужно спешить домой, и каждая секунда рабочего дня посвящена нервозному, торопливому ожиданию. Дни кончаются слишком медленно и слишком быстро – давая выдохнуть, но не давая забыть.

Собираясь, она быстро прощается с коллегами – минимумом необходимых приличий. Когда-то у неё были неплохие отношения с ребятами из соседних отделов, но сейчас она едва различает дни. Марго с трудом может вспомнить что-то об их семьях и увлечениях, и при всем желании не сказала бы, кто во что бывает одет. Имена она еще помнит, слегка замирая перед обращениями.

Она еще успеет подружиться снова; с ними или с другими – позже.

Раньше они спрашивали, что случилось, почему так изменилась смешливая загорелая девчонка.

Потом перестали.

На улице моросит дождь, и Марго поплотнее запахивает старенький, давно вышедший из моды плащ. Ей нужен новый, как нужны новые сапоги и долгий, солнечный отпуск. Она пробирается к метро, перескакивая через лужи, и в который раз напоминает себе захватить зонт следующим утром. Это успокаивающая, лживая мысль, и сама она знает, что забудет о зонте значительно раньше утра.

Стук колес поезда в метро и суетливая толкотня на эскалаторе убаюкивают её, даруя ватное, сонное чувство – тоже обманное, не сулящее долгожданного отдыха. Ей нельзя засыпать.

Маршрут знаком настолько, что Марго, наверное, могла бы добраться обратно с отсутствующими глазами – если бы кто-то ей выколол глаза. Она поднимается из метро, доходит до своей остановки и узнает троллейбус по грузным движениям и привычному звону рельс даже больше, чем по цифрам на его окне.

Единственный, не сменившийся новым из всех маршрутов на её улице.

Время в троллейбусе исчезает, сожранное мелькающим пейзажем в покрытым каплями стекле – так же, как время в метро и время на работе. Тягучее и стремительное одновременно, и Марго прикрывает глаза, вслушиваясь в перезвон проводов, разговоры людей и мелодию, звучащую из наушника парнишки рядом.

Это время похоже на сон, короткую передышку перед настоящей жизнью.

Марго быстро доходит до дома, грузно поднимает по лестнице и медленно, осторожно поворачивает ключ в замочной скважине. Входя в дом, она инстинктивно жмурится – всегда, хотя знает – обычно он просыпается позже.

Он еще спит, небрежно накрывшись пледом, и, значит, у неё ещё есть время.

Марго старается не шуметь, и у её шагов привычно мягкая, боязливая поступь.

Живот урчит, требуя ужин, ноги гудят от въевшейся в кожу усталости, но у Марго есть другое, самое важное дело. Ей приходится делать всё в полутьме, чтобы не разбудить его резким светом.

Привычно она пробирается на кухню, достает из тайника необходимое и расставляет на полу у дивана. В её тайнике спрятан сосуд, стерильные салфетки, трубка и шприц. Марго вздыхает, закатывает рукав водолазки и выполняет знакомый ритуал – ставший такой же обыденностью, как дорога до дома или мытье посуды.

Она сцеживает лекарство по капле, день ото дня, но в полутьме ей сложно разобрать – видна ли разница. Голова кружится, грозя обернуться обмороком, и Марго дышит осторожно – вбирая побольше кислорода. Нужно будет поесть после, выпить сладкого чая, а лучше – красного вина, и Марго заставляет себя думать о хорошем, чтобы пережить ночь.

Лекарство важнее всего. Осталось продержаться всего две недели.

Закончив с лекарством, Марго прячет обратно сосуд, инструменты и закрывает защитный круг.

Он ни в коем случае не должен найти его раньше срока.

После она торопливо варит и проглатывает макароны – самое простое и быстрое, единственное, на что у нее остаются силы, запускает стирку, прибирается на кухне и ждет.

Она знает, что он проснулся, не оборачиваясь и не слыша шагов.

Сквозь одежду, кожей, Марго чувствует его жадный взгляд, скользящий по её нескладной фигуре. От этого взгляда руки покрываются мурашками, холод бежит по позвонкам и что-то сжимается в грудной клетке. Её время окончено.

Он подходит к ней сзади, неспешно, еще сонно, и Марго чувствует его руки на своей талии.

– Здравствуй, – говорит она тихо, не зная, чем обернется движение.

Его руки гладят её, убаюкивая касаниями, и Марго осторожно сглатывает, стараясь не вызвать злости. На глаза наворачиваются слезы, и она моргает долго, сдерживая глупый порыв. Когда Марго открывает глаза, он уже стоит перед ней и держит её лицо в ладонях.

Его ладонь шершавая и прохладная – снимающая усталость после долгого дня.

Столь редкая ласка ломает её, Марго закрывает глаза опять, жмурясь – и больше не может смотреть. Он приводит её в чувство хлесткой, короткой пощечиной – сметая сомнения – и Марго напряженно улыбается, открывая глаза. Любимый смотрит на неё сверху вниз, придерживая за подбородок, и рассматривает – словно впервые в жизни, заново, диковинное, уродливое животное. Он злится, когда на лице её нет улыбки.

– Здравствуй, моя глупышка, – он говорит ей,

Улыбка Марго мягчеет, становясь из натянутой – мягкой.

Каждый раз, когда он говорит так, она верит,

Их еще можно спасти.

–

Когда-то она была привлекательной девушкой, потом – привлекательной женщиной, и в их доме по-прежнему не завешаны зеркала, но Марго не может вспомнить, как выглядела этим утром.

На работе она всё время забывает посмотреть.

Одежду Марго теперь выбирает первую, подвернувшуюся под руку, наскоро моется и завязывает в хвост волосы. Иногда она вспоминает о макияже, но никак не может вспомнить, где хранила косметику. Найти не выходит, и у Марго нет времени и сил думать об этом больше нескольких минут.

Она отвыкла, что на неё обращают внимание, и вздрагивает, когда у лифта обращаются к ней.

Коллега из соседнего отдела – Марго теряет несколько секунд, вспоминая его имя – Леша, стоит рядом, и двери лифта предательски закрыты. Они оба собираются вниз.

– Может, довезу тебя до метро? – предлагает Леша. – Погода нелетная.

– При чем здесь полеты?

Лифт открывается, внутри нет коллег с других этажей. Леша заходит в кабину, и Марго не находит причины, чтобы не поехать с ним. Надо поблагодарить его, но Марго не чувствует в себе сил для благодарности, только злость и страх и немного сдержанности, чтобы не пытаться выбраться из лифта и не кричать. Леша делает шаг ближе и делает движение, пытаясь забрать набитый рюкзак.

– Разве ты не ведьма? – он спрашивает с улыбкой.

Всего лишь глупый комплимент, но Марго инстинктивно отшатывается, крепче прижимая к себе рюкзак. Для лекарства нужно еще несколько ингредиентов, и нет ничего важнее лекарства.

Леша смотрит на неё удивленно, но убирает руки.

– Мне не нужна твоя помощь, – отвечает она быстро.

Излишне грубо, излишне резко, и когда-то – раньше – ей было бы неудобно перед парнем, который просто пытался помочь; может, быть милым; может, посчитавший её привлекательной – единственный за очень долгое время.

Едва лифт останавливается, Марго выскакивает из него и несется к выходу, не прощаясь.

Она почти бежит всю дорогу до метро, заскакивает в вагон, и только там позволяет себе перевести дыхание. Ей приходится дышать глубже, успокаивая подскочившее сердце. Вымокшие волосы липнут к лицу, капли покрывают одежду, но Марго не спешит оттряхивать влагу.

Дождь даже на руку ей сейчас.

Любимый мог бы учуять чужой запах.

–

Она звонит им с работы, давно не решаясь дома брать телефон.

Дома он слушает её разговоры; проверяет все прошлые звонки в телефоне, все сообщения, все контакты, и, даже понимая разумом, что вряд ли он сможет взять без неё выписку с номера, она не смеет рискнуть. Если он попросит её отчитаться, если прикажет – она не сможет ослушаться.

Номер она помнит наизусть, на всякий случай не оставляя записей.

Никто не запрещает им звонить с рабочего телефона, но Марго всё равно предпочла бы дождаться, пока уйдут остальные коллеги, чтобы поговорить с Вадимом наедине. Иногда она мечтает об этом в обед и когда тянется к телефонной трубке – но редко ей удается остаться одной в кабинете, и приходится говорить сдержанно. Она не может задерживаться ни минуты.

Трубку берет мама и тяжело вздыхает, услышав неловкое молчание.

Марго звонит им не часто, раз или два в месяц – она не может вспомнить, когда был последний. Кажется, еще было лето, и не было серого, моросящего дождя.

– Привет, – говорит Марго в трубку сипло, так и не научившаяся подбирать слова.

Когда-то она обожала часами болтать по телефону.

Мать узнает её по голосу, до голоса, с первого слова – мама, научившая говорить слова.

– Жива? – спрашивает мама скупо, с иронией.

Как будто всерьез сомневалась в ответе.

– Конечно. Я полном порядке, – отвечает Марго, и сама верит. – Расскажи лучше о вас?

Мама не любит, когда она звонит, но и любит тоже – противоречивым чувством, не забывая даже о самой блудной дочери. Даже если предпочла бы забыть.

– Нечего рассказывать, – отрезает мать коротко.

Марго её не винит.

Ей стоило огромного труда оставить матери сына, и та приняла его без вопросов. Она не спросила, как долго останется с ней Вадим и не спросила почему – зная и не зная ответы. Мать живет с сыном вдвоем, как жила когда-то с Марго, вот только с тех пор прошло тридцать лет, и её не пощадил возраст.

Марго ловит себя на мысли, что давно уже не имеет понятия, чем занята её мать.

Кажется, она подрабатывала, но в последний раз они говорили об этом много лет назад, и Марго, как ни старается, не может вспомнить – даже сколько лет сейчас её матери. За последние два года они не виделись ни разу.

– Расскажи, как ты? На пенсии? Всего хватает?

Вопрос нелеп, но к счастью никто в кабинете не слушает её разговор.

Она непременно наверстает всё – позже, после того, как создаст лекарство.

Мать хмыкает в трубку и даже не удостаивает её ответом.

Марго может её понять.

Мать не кладет телефон, Марго сглатывает и спрашивает снова – в её молчании обретая смелость.

– Скажи, как Вадим? Пошел в школу?

Вторая самая большая мечта Марго – жить с сыном вновь. Позже, уже скоро, когда всё наладится.

Марго догадалась вывезти все детские вещи, все, что могло напоминать о нем, через месяц после того, как перевезла сына. Все фотографии, одежду, даже самые дорогие безделушки, от которых щемило сердце – каждый рисунок и кривую поделку – и удалить контакт в телефонной книжке.

Он забывает о существовании Вадима, если ему не напоминать.

Как бы Марго не хотелось быть с сыном – там безопаснее.

– Пошел, – отвечает мама со вздохом.

Она всегда казалась сильнее, чем была, и Марго улыбается, чувствуя, как горло сжимают слезы.

Она слышит, как Вадим говорит вдалеке и зовет её – уже научившийся узнавать маму по паузам в словах бабушки, складке у её губ и морщине, пролегшей между бровями. Уже начавший её забывать.

– Скажи, что я вернусь за ним. Просто скажи ему это.

Мать кладет трубку, и Марго еще долго стоит, слушая длинные гудки телефона,

Она уверена – мама скажет.

–

Марго знает – у него бывают такие дни.

Совсем нечасто, всего пару раз в месяц, он учится сдерживаться, и приступы бывают всё реже – во всяком случае, это то, во что она верит.

В последнее время ей легко забывать.

Марго чувствует, что он проснулся, еще до того, как ключ проворачивается в дверном замке. Она вздыхает и входит в дом всё равно; она устала – нет, не так – она чертовски устала бояться.

Ничто из того, что он делает в эти дни, не похоже на её любимого. Не то, что она помнит, не то, что должно быть, не то, что всегда было, и даже не то, чего ждет она – потому что в глубине души Марго все равно ждет от него другого. Он называет её "глупышкой".

Он выжидает, давая ей раздеться, и Марго спокойно снимает сапоги и вешает пальто на вешалку. Ей некуда спешить, что бы она ни сделала – медленно или быстро – не сможет изменить предстоящего. В этот вечер судьба её неотвратима.

Марго проходит на кухню, как всегда, и он молча ждет её на диване.

– Привет, – говорит она.

– Привет, – он отвечает.

Не начинает сразу, и Марго достает кастрюлю, чтобы готовить ужин. Если повезет, она еще может успеть поесть. Каждый раз эта знакомая пляска проходит немного по-разному, и она учится относиться философски ко всему, даже таким вещам.

– Как дела? – он спрашивает, и уточняет. – На работе.

В голосе его уже проскальзывает плохо скрываемая злость, а вода только начинает закипать в кастрюле. Наверное, не успеть, и Марго вздыхает снова, доставая пачку макарон. Она пытается сохранять остатки своего былого оптимизма и надеяться до последнего.

У неё получается.

– Неплохо, – Марго отвечает.

При всем желании она не смогла бы рассказать о рабочем дне, таком же сером, как прошлые.

Он не расспрашивает, его волнует другой, куда более важный вопрос.

– Как дела у нас?

Марго знает, что он имеет в виду, и выдавливает из себя улыбку.

– Тоже неплохо.

Он сильно переживает из-за лекарства, она видит в его глазах, жадно скользящих по её нескладной фигуре – как будто лекарство может прятаться где-то под её одеждой, под кожей, между органов. Так и есть, в каком-то из смыслов.

– Сколько еще?

Марго считает вплоть до часов, и ей легко ответить.

– Еще двенадцать дней.

– Долго, – бросает он коротко, и поджимает губы.

– Прости, – Марго говорит, потому что больше ничего не может сказать.

Он вцепляется в неё рыщущим, жадным взглядом, и Марго виновато опускает глаза.

Ему труднее, чем ей.

– Прости, – она повторяет, и он не выдерживает.

Любой бы не выдержал. Иногда бывает.

Он сходит с ума, постоянно взаперти, с неутолимым голодом, мукой, отсутствием лекарства.

Её вина есть тоже – Марго могла бы найти лекарство быстрей, и он принимает ответственность

Если бы не всё это – он бы никогда её не обидел.

Он страшно оголодал.

Марго откладывает макароны, опускает глаза, и ей не приходится долго ждать.

Первый удар заставляет её отлететь от плиты к стене, второй вышибает воздух из легких, а третий валит с ног – он почти всегда бьет именно так, и Марго не пытается подняться. Если пытаться, он может начать бить ногами, а ей совсем не хочется ударов ног. Так она вряд ли встанет.

Когда она падает, он бьет её еще пару раз, утверждая власть, и Марго жмурится, скрывая слезы – чтобы не видеть и не показывать. У него тяжелая рука.

Раньше она пыталась сопротивляться, но быстро усвоила урок.

Ему нужно её не избить, ему нужно сделать её послушной – послушной достаточно для того, что действительно нужно. Когда она затихает, он наклоняется к ней, обнюхивая, и рвет одежду. Вылетевшие пуговицы можно подобрать и пришить обратно, рубашка удачная вещь в гардеробе.

Он спешит, и всего несколько мгновений Марго чувствует его жаркое дыхание, а потом – клыки, впивающиеся в кожу. Её тело пронзает боль, слезы текут, сорвавшись, но уже можно – он уже не обратит внимания. Совладать с рефлексами нелегко, но вбитые оказываются сильнее врожденных, и Марго лежит тихо, пока он ест её плоть. Если не дергаться – раны будут чуть меньше, он уснет, насытившись, и – если повезет – она еще успеет встать, поесть, привести себя в порядок и пойти на работу.

Оптимизм нужен ей как вода.

Она должна выжить – во что бы то ни стало, ради Вадима, ради каждого из будущих планов, ради каждой не сбывшейся детской мечты и больше всего – ради любимого,

Ради них двоих.

Боль расцветает в ребрах, сдавливает легкие, и все её силы уходят, чтобы дышать.

Он грызет её грубо, совсем не как раньше, в первые дни их знакомства, и она вспоминает мягкое, бережное касание его губ. Раньше они приносили наслаждение вместе с болью, вкрадчивыми лапками кошки подбираясь к сердцу.

Вода выкипает в кастрюле, заливает плиту и наполняет дом гарью.

Теперь Марго чувствует только боль.

Боль поглощает все желания, все чувства и мысли; кроме одной.

"Как же ты выживешь без меня" – она думает, кроме муки, – "Если я умру,

Что же ты будешь есть".

–

Его раны заживают быстро, и к утру разорванный живот зарастает, оставляя покрытую укусами кожу. О его ранах можно узнать только по ссадинам и синякам – мелочам по сравнению с холодом, оставшимся в развороченных внутренностях. Марго прячет и их – за слоем тонального крема и светлой пудры, заметные все равно, но никто уже не спрашивает на работе.

Она работает хорошо.

Любимый спит, когда она уходит на утром и спит, когда она возвращается – усталый и сытый после вчерашней ночи. Марго старается не шуметь, заходя в квартиру, и дом окутан тихим, мягким вечерним спокойствием. Она решает поесть попозже, когда он проснется, чтобы не будить его грохотом кастрюль и шумом воды из крана.

Вместо этого она плотно закрывает дверь ванной и впервые за долгое время пытается привести себя в порядок. Ей нужно постараться быть красивой для него. Особенно после того, что было.

Марго моется как можно тише, под тонкой струей воды, осторожно вытирается полотенцем, потому что еще болит кожа, и вспоминает о пудре, помаде и туши. С косметикой нужно быть аккуратной, его чувствительный нос не любит искусственных запахов, и на мгновение Марго мешкает, взяв духи в руки – иногда он не любит их запах настолько, что не притрагивается к ней; и каждый из укусов просит спасти. Вздохнув, Марго всё-таки прячет духи в дальний угол шкафчика.

Запах может разозлить его тоже.

Её шелковый халат лежит здесь же, давно позабытый и ставший большим на пару размеров. Марго поправляет его и старательно завязывает пояс, пальцами пробегаясь по рисунку. Яркие журавли прыгают в камышах, и рисунок ничуть не выцвел за годы. У птиц кроваво-красные клювы.

Когда-то они выбирали его вместе, и Марго прижимает ткань к груди, смакуя воспоминания.

Его смех, его теплый взгляд и как когда-то развязывал он на ней пояс, давая ткани упасть.

Тогда он уже звал её "своей глупышкой", а Марго уже не умела спорить.

В этот вечер он спит долго, дольше обычного, и у Марго находится время совладать с чувствами, поправить макияж и даже дождаться, пока высохнут волосы. Она пробирается в их спальню как можно тише, ступая по полу босыми ногами, и опасливо садится на край постели.

Яркие журавли пляшут по её телу, и каждый их красный клюв уговаривает верить в лучшее.

Во сне лицо его безмятежно, спокойно, и уголки губ красит легкая улыбка. Во сне он всё так же красив; даже больше, и её воспаленный разум видит его как впервые – без гримасы отчаянья, злобы и боли. Из-за неё у него теперь болит постоянно, и он редко выглядит так.

Марго нестерпимо хочется его погладить – коснуться щеки, ощутить мягкость кожи; прижаться и полной грудью вздохнуть его запах, но она задерживает дыхание и не смеет. Не смеет потому, что это может его разбудить, он не любит, когда она мешает; и еще потому, что у проснувшегося любимого может быть совсем другое – злое лицо.

Может, он улыбается чему-то другому.

Пораженная догадкой, Марго скользит руками по постели, забыв о том, чтобы не мешать.

Её ладони находят несколько мокрых липких пятен на простынях, свежих, настолько отчетливых, что сомнений не остается. Кроме улыбки, в уголках губ его прячутся темные, черно-бордовые следы. Одной рукой Марго зажимает рот, чтобы не закричать, а второй осторожно берет волосок с его щеки – длинный, женский волос, который ничуть не похож на её собственный.

Еще тише, чем пришла, она вновь идет в ванную, запирается и включает свет. На свету отчетливо видно – волос темный, а пальцы пачкает густая, еще теплая кровь. Днём с ним была другая.

Взгляд её упирается в зеркало напротив, и понимание жжет сильнее ожогов, сильнее укусов.

Ничего удивительного.

Марго сама виновата в каждом из его недовольных взглядов.

Даже постаравшись, она похожа лишь на бледную тень той смешливой сияющей девушки, которую он когда-то полюбил. Скулы её заострились, щеки впали, и под глазами залегли глубокие темные синяки. Когда-то игривый халат со стыдом прикрывает торчащие кости и отсутствие груди, выставляя напоказ синяки и ссадины – ничего из того, что могло бы привлечь мужчину.

Невовремя и стыдно она вспоминает о Леше, коллеге, шутившем о ведьме.

Ей нельзя о нём думать.

Создать лекарство – её единственный шанс.

Марго быстро, бесшумно воет в сложенные ладони, берет себя в руки и спешит к ритуалу.

Впереди пятница, и ей нужно пережить выходные.

–

Спит она нервно, прерывисто и быстро – ночи пролетают, сожранные ожиданием.

Кажется, не всегда так было; кажется, когда-то она любила подолгу нежиться в постели, ловя лицом солнечные лучики, и часами ласкаться. Теперь сон ненужная, устаревшая роскошь потому, что она не может позволить себе расслабляться надолго, терять бдительность, упускать его из виду; и еще потому, что Марго боится снов.

Иногда она сама душит его по ночам, рвет тупыми ногтями плоть, вгрызается в губы, а он хохочет, хочет и не может остановиться. Больше всего Марго пугают именно эти видения.

Обычные сны привычней; проще, мало отличимы от яви.

Ей снится его кулак, раз за разом впечатывающийся в лицо.

Он попадает ровно в скулу, но та не ломается, твердая, как сталь рельс.

Его злит это больше, и Марго молит про себя всех богов, чтобы кость треснула, поддалась его ударам, но та терпит, порождая другую – настоящую ярость. Она предпочла бы лишиться каждой кости в теле, чем её знать. Взгляд его становится жестким, пустым и черным; Марго помнит, она видела его прошлыми ночами. Взгляд отпечатывается под веками и черный, даже если не видеть.

Когда сломать не выходит, он разжимает её челюсть, и мышцы не такие крепкие, как кости. Его рука забирается ей в глотку, и Марго давится, пытаясь вытолкнуть кисть – но та проходит всё глубже и глубже, заполняя стенки гортани.

Рука пробирается внутрь, рвет трахею и легкие; как паутину сметает сосуды.

Органы её заливает кровью, и изнутри она бесконечная и горячая. Марго давится кровью, но не может прокашляться, рука не дает вздохнуть и сомкнуть зубы; и ей остается только биться – в агонии, истерически, каждой клеткой моля о пощаде.

Медленно его когтистые пальцы находят сердце.

Он сжимает его стальной хваткой, и сердце бьется – агонией, вместе с ней, обливаясь липким, отчаянным страхом. Оно бьется всё чаще, так сильно, что всё её тело трясет, как в припадке, так сильно, что гортанью она чувствует вибрацию его ладони.

Его взгляд мягчеет, проясняясь, и тьма уходит.

На Марго снова смотрит любимый, и она так же давится, пытаясь вдохнуть.

– Не бойся, моя глупышка, – он говорит.

Марго просыпается без скачков и без криков, промокшая насквозь после таких снов.

Она не смеет кричать, ведь это тоже может его разозлить.

До лекарства осталось всего семь дней.

В ту ночь Марго не выдерживает, и, убедившись, что он не проснулся с ней вместе, тихо выбирается из постели и звонит по телефону. Марго обещала себе больше никогда не звонить из дома, но голова её мутная, а сердце колотится в гортани – словно до сих пор пойманное его цепкой лапой. Больше обычного, срываясь к кульминации действа.

Мать берет трубку, несмотря на раннее время – или позднее; за окном темно, а Марго забыла посмотреть на часы. В голосе мамы нет сонливости и нет вопроса.

Она уже знает, кто на другом конце провода.

– Жива? – только и спрашивает она сухо.

Марго хочется рассмеяться от этого нелепого, неуместного вопроса – словно что-то действительно может ей угрожать; здесь, с ним рядом. Он никогда не тронет её по-настоящему, что бы ни думала мама. Марго звонит не за помощью, она звонит, чтобы сказать:

– Совсем скоро я заберу Вадима. Всё наладится, и я смогу его забрать.

–

Несколько дней до этого Марго не может заснуть, полная щемящим, восторженным предвкушением. Её измученное тело парит, вдруг нашедшее невиданную силу; открывшимся вторым дыханием спортсмена за несколько метров до финиша.

Ей даже перестают сниться кошмары.

Марго отпрашивается с работы, потому что для бытовых забот не находится места в счастливейшем из дней – впервые за очень долгое время. Марго с удивлением просыпается поздно, когда сквозь шторы уже вовсю светит солнце, и тянется в постели, вспоминая мягкость подушки, тепло одеяла и тела рядом. Давно она не спала спокойно и крепко, не вскакивая ночами, и одеяло кажется воздушным как пух, вода – сладчайшей амброзией, а жизнь – наполненной чудесами. Так чувствуют себя дети в утро дня рождения, и её подарок ждет.

Лекарство должно быть готово.

Марго с трудом сдерживается, чтобы не проверять его постоянно, и с утра начинает ждать ночи.

Его нужно выпить в полнолуние, и она долго готовилась к этому циклу.

Раны от игл на её руках легче комариных укусов.

Любимый редко встает по утрам, его время – ночи, и он просыпается ближе к вечеру, когда начинает закатываться солнце. Марго готовит прекрасный ужин – с двумя стейками, стоящими половину её зарплаты, ведь деньги больше не имеют значения – впервые за столь долго время они смогут как следует вместе поесть. Она открывает бутылку лучшего вина – красного, которое они купили вместе; давно, в прошлой, полной весны жизни – той, которая наступит скоро.

Купили к особому случаю, и Марго не может представить дня важнее.

Она открывает вино подышать и вливает в него лекарство – осторожно, из неуклюжей банки, почти черное к алому, создавая идеальный коктейль. Лекарство стоит пить торжественно.

Марго не хочет говорить ему прямо – сюрпризом, и так понятным праздником.

Они выпьют его вместе, исцеляясь – оба, вновь.

– Что это? – он спрашивает.

Он забыл, так бывает с ним – от болезни, понимание угасает, и ему всё труднее сосредоточиться, разделяя реальность и сон. Марго терпит с нежностью, самое приятное из проявлений его болезни. От запаха мяса живот её скручивает – вместе с радостью и холодным, липким страхом; рефлексом его приближения.

– Лекарство, разве ты забыл, милый? Выпей.

Он проходит на кухню и окидывает накрытый стол еще сонным взглядом. Во сне лицо его мягкое, почти нежное – в которое она влюбилась когда-то, и сердце её тянет сильнее желудка.

Взгляд его глубокий и грустный.

– Хочешь меня отравить?

У Марго сжимаются легкие при этой мысли, каждый из разорванных им органов – преданных сросшимися, верными; слепыми. Какая-то часть её уставшего, воспаленно, предательского разума – та же, что вспоминала о коллеге и заставляла душить его в снах – вскидывается, как опухоль обрастая вокруг этой мысли.

– Что ты такое говоришь. Это же я. Ты же знаешь.

Он знает.

Он садится за стол, берет бокал в руки и рассматривает жидкость – непонимающе, сосредоточенно щурясь. Тело вспоминает прошлое, отвыкшее от вкуса и запаха пищи, до краев заполненное иным – злым голодом. Ему нужно другое мясо.

– Я знаю, – повторяет он, сипло, низко, и глаза его обволакивает знакомая черная пелена.

Болезнь, яд, отрава, проклятье – облеченное тысячью имен, оно не желает спасения.

Лицо его идет волнами, морщась, сжимаясь – оборачиваясь напряженной, уродливой маской. Он жмурится, прислушиваясь к гневу, и Марго не смеет ему мешать – потому её его ярость ненавидит сильнее прочих. Волоски на его руках встают дыбом, словно полные током, вспухают вены на шее и висках, и борьба в нем сильнее напряжения атлетов – Марго знает силу его яда.

Борьба прекращается, замирая, его лицо разглаживается, и её судьба зависит от его взгляда.

Марго кажется, что сейчас тьма победит, и он бросится на неё, разрывая кожу, ломая кости, так, как делал уже, вбитым рефлексом ужаса. Кажется – предательски, глупо, подло, как бы она ни верила, но – он выдерживает, открывает глаза, и они теплого серого цвета.

– Я знаю, – он говорит.

У Марго подгибаются колени, и она садится напротив – притягивая свой бокал ближе.

Нельзя было в нем сомневаться.

Он пьет лекарство медленно, настороженно смакуя, и каждый глоток дается ему с трудом – даже побежденная, болезнь шипит в его теле. Марго повторяет – торопливыми, быстрыми движениями, едва различая вкус. Не сладостью процесса; она с замиранием сердца ждет результата, взглядом хватает каждый вдох его, каждое движение кадыка и глоток – будто эхом отдающийся в её горле.

Алая жидкость кончается медленно, исчезая между его губ – как кровь, как куски плоти.

Допив, он тянется к её руке, и Марго сжимает его ладонь в ответ – мягко и бережно, почти забыв ласку его движений. Она касается неуверенно, готовая к боли, но – боли нет, и это ранит сильнее. Надежнее, безошибочнее и проще, и Марго чувствует, как стекают по щекам слезы.

Он целует её долго, невинно и медленно; как тогда – впервые, так нежно, что ей хочется кричать.

В его поцелуе исчезают все бессонные ночи.

"Я ждала тебя", – она шепчет, но не может произнести.

Поцелуй оборачивается укусом. Мягкое касание губ становится злым, яростным, и между губ его прорастают клыки. Уродуя челюсть, они вырываются, раздирая тело, и глаза заполняет черная, мутная пелена. Марго пытается отскочить, но не успевает – никогда не могла успеть. Её любимый становится чудовищем.

Всё меняется в этот миг.

Её броня трещит, ломаясь, державшая вместе все развороченные, истерзанные внутренности многие, многие ночи до этого; выпуская каждый из намертво вбитых рефлексов, и Марго снова кричит – как давно не кричала. Она бьется, пытаясь вырваться, даже зная, что не сработает, что когти его стали крепче, а хватка – жестче, сломавшаяся, как трескается пополам лодка в бушующем океане; щепка в буре ужаса, бьющимся обезумевшим зверем среди пожара.

Всего на краткий миг надежду поглощает отчаянье – как накрывает тонущего с головой прежде, чем дать ему снова подняться; миг достаточный, чтобы его сердце поверило, что он умирает.

Лекарство не работает, и нужно всё начинать сначала.

Он терзает её как никогда до этого – всю ночь напролет, выворачивая из суставов кости.

В эту ночь он сжирает её полностью; без остатка.

Ей не страшно, потому бояться больше нечего – то, чего она боялась, случилось. Вместо страха Марго вдруг наполняет холодная, жесткая решимость – открывшимся третьим, четвертым, десятым дыханием рыбы, никак не способной задохнуться на суше. Когда всё заканчивается, она доползает до телефонной трубки и набирает единственный номер, который помнит наизусть.

– Мам, могу я к тебе приехать?

–

Вадим узнает её, и Марго чувствует, как горло сжимают рыдания.

Она представляла сына иначе: маленьким, с трудом стоящим на ногах лопоухим мальчиком и испуганными глазами – таким, каким помнит его, и он вырос, не изменившись. У него те же серые глаза, торчащие кончики ушей и совсем другой взгляд – без страха, но с любопытством.

Вадим не произносит "мама", но слова видны на губах, видны во взгляде и том, как насторожено, смущенно выглядывает он из дверного проема. Марго не была в доме матери многие годы, но помнит отходящие обои в углу, потертый, старательно вычищенный линолеум и коврик в прихожей. Лишь пара мелочей изменилась с её детства.