Текст книги "Безбрежный синий океан 沧海汪洋 Отрывок из сценария по мотивам одной жизни (СИ)"

Автор книги: Аноним Артафиндушка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Я. То есть вы хотите сказать...

Майк. Да. Это будет тет-а-тет.

Оля. Потом всё мне расскажешь.

Сводники! Гадкие сводники! Чего они добиваются: курортного романа? Мы вышли из пельменной и отправились в кофейню, потому что американец заявил, что без кофе "жить не может". Серовато-спокойный Пекин насмешливо смотрел на нас. Майк размахивал веснушчатыми руками, настроение у него, судя по всему, было замечательное. Я, совершенно не к месту, выпалила вопрос:

– А какое у твоего друга китайское имя?

Майк. Ты вряд ли запомнишь.

Я. Уж я-то запомню!

Майк поднял брови, понимающе улыбнулся и, перепутав все тоны, сказал:

– Ван Хаоян.

6.

Три часа тянулись мучительно, мучительно долго. Майк, задумчиво глядя на струи короткого летнего дождя, стекающие по окну, ораторствовал: вспоминал всех своих пассий, Оля в ответ делилась собственным опытом отношений; я в который раз скучала.

Важное собрание Ван Хаояна со товарищи проходило в том же кафе. Группка интеллигентного вида китайцев кружила по залу: шла подготовка к съёмкам рекламы. Я рассеянно следила за передвижениями группы: китайцы то патрулировали кофейню, то садились за стол и долго, уткнувшись в ноутбуки, решали какие-то неотложные вопросы. На спине Ван Хаояна до сих пор красовался комочек пыли, он ещё час мозолил мне глаза, пока некий чудак из группы – в очках, с жидкой бородкой и страшно подвижными пальцами – не стряхнул пыль на пол.

Через два часа нашего ожидания Ван Хаоян подошёл к столику и присел рядом с Майком. Извинения, извинения, мол, у нас возникли разногласия, нам нужен ещё часик.

Ох уж эти творческие личности! Вечно у них разногласия. Оля, неизвестно зачем, сказала:

– Инна, как он на тебя смотрит!

Я, разумеется, не заметила, чтобы на меня смотрели особенным образом. Но пальцы холодели, голова гудела, тяжесть падала на грудь, хотелось верить: Оля говорит правду. Я нервничала, как после первого экзамена по китайскому языку, когда я полдня ждала известий об оценке, сидя вместе с одногруппниками на холодном кафельном полу институтского коридора. Ждать!

Если есть в жизни что-то нестерпимое, то это старушка неизвестность, а ожидание – её верный спутник.

Четыре часа после полудня. Четыре десять. Четыре двадцать. Пол пятого.

Ван Хаоян встал со своего места, захватив сумку с диковинным прибором "Полароид", и направился к нам.

Ван Хаоян. Ну что же, идём?

Майк заявил, что ему нужно работать. Оля тут же подоспела: а мне – домой, домашнее задание не терпит пренебрежения.

Я. Постойте, у меня нет домашнего задания! А Саньлитунь, кажется, интересное место...

Снова пришлось выдержать лукавый взгляд Оли. Ван Хаоян чуть наклонил голову, растягивая ломаные линии губ в приятную, но маслянистую улыбку.

Ван Хаоян. Не беспокойся. Я пройдусь с тобой по Саньлитунь.

Я. Отлично. Спасибо!

Оля прятала усмешку. Я шагала между Майком и Ван Хаояном, глядя ровно перед собой. Тягучее, полное томления чувство заполняло жилы. Ноги слабели. Стоило больших усилий не выдавать себя.

Оля и Майк скрылись за стеклянными дверями станции метро. Мы с Ван Хаояном пошли в противоположном направлении. Шаг, шаг, шаг и – молчание. Меня страшила тишина, глотающая яркие вывески, серым смогом вьющаяся вокруг измученных деревьев. Шаг, шаг, шаг...

Мы одновременно взглянули друг на друга, собираясь что-то сказать. Ван Хаоян сдержанно и понимающе улыбнулся.

Ван Хаоян. Итак, ты здесь когда-нибудь была?

Я. На Саньлитунь?

Ван Хаоян. На Саньлитунь.

Я. Нет.

Ван Хаоян. Вот как! Это известный район. Здесь много современных торговых центров, вот, гляди, мы как раз подходим к одному из них... Ну а вообще... какой ты раз в Пекине?

Я. В Пекине я впервые.

Ван Хаоян. Правда? Почему же у тебя такой замечательный китайский?

Я прыснула: как он по одной фразе рассудил о замечательности моего китайского?

Я. Ну... я раньше уже бывала в Китае.

Ван Хаоян. На юге?

Я. На юге. Как ты узнал?

Ван Хаоян. У тебя южный акцент.

Я. Думаю, дело не в юге, просто южный акцент похож на русский. А была я в Гуйлине.

Ван Хаоян. Гуйлинь... прекрасное место! Тебе понравились пейзажи?

Я. Очень. Но было жарковато. Да, намного жарче, чем в Пекине.

Бесцельно бродили мы среди торговых центров. Страшное искушение владело мной: смотреть! Идти, не отрывая взгляда от Ван Хаояна. Как складно и просто сочетались его черты, пусть каждая не без изъяна. Беседа о погоде завершилась и Ван Хаоян вдруг начал читать стихи.

Цунцянь Мань .

Он чётко выговаривал каждое слово. Голос у него был насыщенный, густой, низкий, приятного тембра. Я немного застыдилась своей речи, чем-то похожей на песню несмазанной телеги. Ван Хаоян декламировал стихотворение, переводя каждую фразу на английский. Я слушала.

"В былые времена медленно менялись краски дня.

Медленно ездили повозки, медленно тянули их лошади, медленно работала почта.

Достаточно было всю жизнь любить одного человека".

Он произнёс китайский вариант последней строки. Я прервала Ван Хаояна:

– Поняла! Можешь не объяснять!

Простота этой фразы, глубина её смысла и невозможность красиво перевести её на русский язык, не потеряв очарования словесной мелодии, потрясла меня. Светло и безысходно звучало стихотворение о былом, где всё сияло неспешной гармонией.

Я перестала прятать себя, хоронить восторженное чувство на дне зрачков, молчать и мучительно подбирать слова. Я махнула рукой на то самое неспешное прошлое с его пустынным утренним вокзалом и единственной на всю жизнь любовью, махнула рукой – и повернулась лицом к чему-то неотвратимо страшному, к бурному, взволнованному океану. Ветер налетел с моря, ударил в грудь, и я, как тонкая книжка, раскрылась прежде, чем волна захлестнула меня с головой.

Разговор полетел дальше, не зная остановок и пауз. Буддийская философия, русская поэзия, фотографии, сделанные с помощью "Полароида", рисование, книги, путешествия – нам с Ван Хаояном было что обсудить. Мы забрели в переулочек между двумя торговыми центрами. Там Ван Хаоян сфотографировал меня на "Полароид". Моя безумная мечтательность никогда не была экспрессивной, она почти не оставляла следов на лице, скрывалась за внешним цинизмом. И вот, ничем не стеснённая, она тихой грустью легла в уголки моих губ. Лицо проступало на кадре "Полароида", и я не узнавала себя: простая, задумчивая девушка, волосы мягко ложатся на лоб и струятся вдоль шеи на грудь, глаза – серовато-голубые – смотрят спокойно, прямо, и в них, и в лёгкой улыбке сквозит такая естественность, какой я давно за собой не знала.

Ван Хаоян спрятал "Полароид". Мы шли дальше по миру сверкающих витрин. Розовеющее сквозь смог солнце медленно клонилось к закату. Совершенно спонтанно мы приняли решение ехать в русский ресторан. Ван Хаояну было любопытно, что такое русская кухня, а мне – что такое русская кухня в Китае. Мы поймали такси. Машина понеслась по жарким улицам вечернего города.

Времени не стало. Мне не верилось, что вечеру однажды придёт конец. Я была непривычно мила, когда мы заказывали слишком подозрительные для русской кухни блюда, смеялась, шутила, говорила на двух языках, упивалась всем: обществом Ван Хаояна, рестораном, посетителями, собой. Ван Хаоян сидел напротив меня, рассказывал: он из Уханя, с юга, но среди предков есть северяне, ему двадцать семь лет, мать хотела, чтобы сын стал адвокатом, но он выучился на фотографа и не жалеет. Я смеялась. Моя история похожа: мама всегда видела меня дизайнером, а я (ещё в школьные годы) посвятила себя языкам и (после школы) журналистике. И не жалею, ни капли не жалею. Рисование – всего лишь моё хобби. Мне двадцать лет, всё впереди... Кажется, принесли борщ. Какой интересный борщ! Он больше похож на итальянский томатный супчик.

Ван Хаоян. Довольно вкусно.

Я. В России гораздо вкуснее. Если ты однажды приедешь в Россию, знай: лучшие блюда подают не в ресторане, лучшие блюда женщины готовят у себя дома.

"Если ты однажды приедешь в Россиииию... – до предела растянув "и", пропел в моей голове знакомый голос. – Скажи, ты склонна верить таким иллюзиям?"

"Почему нет? – оборвала я его. – Дай мне забыться".

Всё происходящее казалось мне сном, сценарием, который я проигрывала в самых несбыточных своих мечтах: я и некто, китаец, красавец, любитель поэзии и прекрасного. Голос не то разума, не то зла на мгновение отрезвил меня, и что-то кольнуло под рёбрами: сны имеют свойство обрываться на пике счастья, мечты воплощаются в жизнь, но за этим всегда скрываются печали. Впрочем, не время сейчас об этом думать.

Ван Хаоян захотел посмотреть, как я пишу по-китайски. Я усмехнулась, предложила ему сперва объяснить значение своего имени, протянула планшет и стилус. Ван Хаоян несколькими резкими чертами изобразил на экране иероглифы:

???

Ван, первый тон, прочитала я. Хао, четвёртый тон, Ян, второй тон.

Я. Твоё имя как-то связано с океаном? Как переводится «Хаоян»?

Ван Хаоян. Оно хорошо согласуется с фамилией. Сейчас попробую объяснить... Этот иероглиф, «ван», значит «безбрежный», так что моё имя можно перевести так: «бескрайний океан», «безбрежный синий океан». Немного печально, как говорил мой отец, но широко. И, кстати, я считаю, что английское имя Blue прекрасно передаёт ширь и грусть безбрежного океана. К тому же я обожаю синий цвет. Он тоже глубокий и печальный. А я очень меланхоличен...

Он улыбался и ни капли не был похож на человека, склонного к меланхолии. Я со слепящей болью где-то под подбородком наблюдала, как Ван Хаоян, сжимая стилус в крупных, красноватых пальцах, пишет моё китайское имя – Се Цзицзинь, ??? – рядом со своим.

– Безбрежный синий океан... – повторила я. – Никогда не могла понять, какой у меня любимый цвет: синий или зелёный. Когда я рисую, порой ненавижу последний.

Ван Хаоян. Почему же?

Я. Потому что я совершенно не умею рисовать деревья. Дома, предметы, люди – всё это даётся мне. Но деревья... явно не моё.

Ван Хаоян. Да, деревья даже фотографировать сложно...

Разговор продолжался.

Ван Хаоян говорил по-английски отлично для китайца, но выглядел не блестяще на фоне европейцев, которые выпускают из себя жёваную кашу английских слов со скоростью пулемёта. Ван Хаоян совершал ошибки, грубейшие грамматические ошибки, несмотря на кажущуюся беглость речи и богатый словарный запас. Структура большинства его фраз оставалась закоренело китайской. Я старалась пропускать это мимо ушей, надеясь, что и он не обращает внимания на мой рокочущий русский акцент.

Когда мы наконец вышли из русского ресторана, небо уронило мне на плечи отрадную красоту пекинского вечера. Стемнело. Ожидая такси, мы с Ван Хаояном ходили взад-вперёд вдоль стены, с которой кричали плакаты, призывающие к реализации "китайских демократических ценностей". "Гармония", читала я, "процветание", "равенство"...

Мы медленно шли по волшебному коридору, образованному стеной и деревьями, залитому мягким светом фонарей. Внутри меня, под рёбрами, переполнилась огромная чаша, я с тоской смотрела в сторону, на Ван Хаояна. Пальцы левой руки мелко дрожали: ладонь грезила о касании, коротком, самозабвенном, которое, умирая, навек застынет на костяшках. Прикосновения не случилось. Стена подошла к концу, и мы двинулись в обратную сторону.

Подоспело такси. Свет фар ударил в лицо, мы прошли к машине, сели. Помчались – сквозь огни, уткнулись в хвост пробке, где, томясь, млели под еле заметными пекинскими звёздами автомобили. Мечтательный, монгольский, совершенно чужой взгляд Ван Хаояна был устремлён куда-то за лобовое стекло. Ван Хаоян говорил, что в четверг уезжает в Шанхай, вернётся лишь в воскресенье, и я вдруг обрадовалась: у меня на выходные было запланировано путешествие на север Китая, во Внутреннюю Монголию, которое не хотелось отменять даже ради нескольких встреч.

Ван Хаоян. А когда я вернусь, можем сходить в Олимпийский парк или в любое место, где ты ещё не была.

Я. Конечно, я с радостью!

Невиданный вздор происходил со мной, и я ещё не понимала этого, когда мы неслись по городу в машине. Я строила предположения, что во Внутренней Монголии будет чертовски холодно, а также хвасталась, что, как истинная студентка-журналистка, зарабатываю написанием статеек, копирайтингом, рассказывала о своей заинтересованности в китайских экологических проблемах. Говорила, что знаю три языка, включая русский, но не намерена останавливаться на этом. Что моя вторая страсть после Китая – Бразилия. Я ещё не осознала, какая болезнь поразила меня, когда мы въехали на территорию моего кампуса, когда такси остановилось и Ван Хаоян вышел, чтобы попрощаться со мной. Мне страшно не хотелось с ним расставаться, и я бросила на него последний жадный взгляд. Дрожь охватила запястья; я по дурацкому европейскому обычаю протянула Ван Хаояну ладонь. Он ответил пожатием, и я забормотала что-то про нашу будущую встречу после Шанхая и Внутренней Монголии. Ван Хаоян снисходительно и загадочно смотрел на меня, повторял: "Да, да". Я потянула руку назад, его пальцы разжались. Махнула ладонью, отвернулась, перед глазами, полутёмное и страшное, встало общежитие. "Пока, пока!" – зашептала, как горячечный больной. Спокойное прощание Ван Хаояна опустилось в мою ушную раковину, и я почувствовала безумное желание бежать. Еле держа себя в руках, прошла к калитке, сделала ещё несколько нетвёрдых шагов, обернулась.

Такси уехало.

Я сорвалась с места, понеслась, выхватывая на ходу из сумки ключ, ко входу в общежитие. Чуть не налетела на чей-то неудачно припаркованный мопед, чуть не сбила с ног чернокожего студента, который добродушным шоколадным взглядом обозревал крыльцо и стоянку. Стрелой – через холл (мимо полусонных девушек на рецепции, мимо маленького супермаркета, откуда долетал неприятный смех каких-то американцев) – к лестнице. Через ступеньку – наверх. Коридор второго этажа изгибался злой змеёй, я вбегала в очередное его ответвление, разгорячённая, чувствуя, что в горле уже расплывается в слезливую массу тугой комок и вот-вот хлынет наружу. Кривя губы, вцепившись в ключ, я шептала одно слово: "Господи, господи". Наконец моя дверь. Распахнув её, я ворвалась в комнату, включила свет, бросила на пол сумку. Услышала своё прерывистое дыхание. Резко захлопнула дверь, припала к ней спиной и дала волю слезам.

Я обхватила себя руками и плакала, в голос, как маленький ребёнок, не стыдясь слёз. Сон закончился, и тихо выглянуло из-за спинки кровати моё прошлое. За руку оно держало будущее – смятенное и пугающее. Оба загородили собой золотое настоящее и привели самого нежеланного попутчика.

Этим попутчиком было неверие.

Кит. «Жизнь не ограничивается необдуманным настоящим, в ней есть ещё поэзия и даль». Припев из известной китайской песни, написанной Гао Сяосуном.

Хоухай – озеро в центре китайской столицы, на берегах которого расположилось одно из самых оживлённых туристических мест города, центр барной и клубной жизни.

Хутуны – так называются узкие улочки в центре Пекина, придающие городу уникальную атмосферу.

Кислое молоко, или суань най – пекинский фирменный напиток. По вкусу напоминает сладкий густой кефир.

Ванфуцзин – центральная торговая улица Пекина, на которой, помимо многочисленных бутиков, торговых центров и ресторанов, расположен многоэтажный книжный магазин.

Площадь Тяньаньмэнь – сердце Пекина и самая известная его достопримечательность.

Лаовай – подобным словом китайцы зовут иностранцев. Некоторые склонны приписывать слову пренебрежительный оттенок, впрочем, стоит признать, таковой отсутствует. «Лаовайка» – это уже русский неологизм для обозначения иностранки в Китае.

Гугун (букв. «бывший дворец») – название музея, располагающегося на территории императорского дворцового комплекса, который обычно именуется Запретным Городом (цзинь цзы чэн).

3Сян Юй – реальная историческая личность. Жил в третьем веке до нашей эры. Был князем-гегемоном (баваном) царства Чу и сражался с будущим первым императором династии Хань Лю Баном за власть в Поднебесной. Войну проиграл. Стал личностью легендарной. Сильно романтизируется. Фигурирует в различных произведениях искусства. Наиболее известное – пекинская опера «Государь расстаётся с наложницей» (Баван Бе Цзи), где рассказывается история Сян Юя и его любимой наложницы Юй-цзи, покончившей с собой, когда стало известно, что Сян Юй обречён потерпеть поражение от Лю Бана. Опера является одной из жемчужин китайского драматического искусства. Одноимённый фильм (Баван Бе Цзи, режиссёр – Чэнь Кайгэ) по одноимённому роману (автор – Ли Бихуа, на русский не переведён) повествует о жизни двух артистов пекинской оперы, исполнявших роли Сян Юя и Юй-цзи, в тяжёлые для Китая времена: японская оккупация, культурная революция и т.д. В фильме снимался Лесли Чун (Чжан Гожун), который впоследствии будет упоминаться на страницах нашей повести.

Юй-цзи – наложница Сян Юя, полулегендарная личность.

Лиши гуши – кит. историческое предание, легенда, повествующая об исторических событиях.

What's your name? – англ. Как тебя зовут?

Small talk – англ. Светская беседа.

Blue – англ. синий.

Winner – англ. победитель.

Четвёртый тон – в китайском языке есть четыре варианта (тона) произношения одинаковых слогов. Четвёртый тон – ниспадающий.

Сунь Укун – обезьяний царь, известный герой китайских мифов и романа «Путешествие на Запад».

«Си ю цзи» – китайское название романа «Путешествие на Запад».

«Сон в красном тереме» ("Хун лоу мэн") – наряду с «Путешествием на Запад» относится к четырём великим китайским классическим романам.

WeChat – популярное китайское приложение для общения и обмена новостями.

Чжан Гожун, он же Лесли Чун – гонкогский и китайский актёр.

«Баван Бе Цзи» («Государь расстаётся с наложницей», «Прощай, моя наложница») – известный китайский фильм, где Лесли Чун исполнил главную роль – артиста пекинской оперы, выступавшего в женском амплуа.

Дорама – сериал производства восточноазиатской страны (Японии, Кореи, Китая, Тайваня).

Тунсюэ – кит. однокурсник, одногруппник.

«Луньюй» («Суждения и беседы») – сборник афоризмов Конфуция.

Та дэ фаинь тинцилай буцо) – кит. А у неё неплохое произношение!

Юньнань – провинция на юге Китая.

Цзяоцзы – кит. пельмени.

Саньлитунь – район Пекина, центр столичного шопинга.

Цунцянь Мань – «Неспешность былого», стихотворение китайского современного поэта и автора песен Му Синя.

19