Текст книги "Неспящие"

Автор книги: Аннелиз Вербеке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Аннелиз Вербеке
Неспящие

Посвящается Ливен

 
And I’ll show you
Who I’ve been running from
It’s the feeling
Of waking
And it’s gone.
 

Tindersticks. A Night In

 
Я открою тебе,
От чего я бегу много лет, —
это призрак бессонницы,
но его больше нет.
 

Группа «Тиндерстикс», песня «Ночью дома один»

Мои ночи были длиннее, чем дни, ведь ночью я оставалась одна. Я смотрела на Ремко, храпевшего у меня под боком. Он был моей последней надеждой, только он мог уснуть, и в этом заключалась вся разница. С моего теплого живота он скатывался в Долину снов – место, которое я помнила с каждым днем все хуже и хуже.

В первые недели своей бессонницы я спрашивала совета у многочисленных врачей и друзей. Следовала всем рекомендациям: бег перед сном, горячее молоко с медом, упражнения на дыхание, таблетка феназепама, пять таблеток феназепама, косячок, бутылка вина, горы книг.

Но по ночам я чувствовала, что мои нервы натянуты до предела, а все тело ломит. Голова работала лучше, чем днем, – я едва справлялась с бегущим потоком мыслей. Обычно начало было хорошее, а заканчивалось все неуместными вопросами о смысле жизни и самосожалением. Лучше не иметь точно очерченных планов на всю оставшуюся жизнь. Ни один роман не может длиться вечно. Дети? – Нет, спасибо, это не для меня. Работа? – Скорей всего, с ней не будет проблем. С моими-то дипломами. С моим чувством юмора. С моими талантами. С моими тайнами. С моими страхами. Любила ли я кого-нибудь по-настоящему? А может, годами видела в зеркале только себя, обычно очень упрямую и сердитую?

Лишь на рассвете я порой ненадолго впадала в дрему – промежуточное состояние между бодрствованием и сном, но это было, увы, все же слишком далеко от Долины снов.

Нет ни одной страшной болезни, о которой не сняли бы видео. Ремко решил показать мне фильм про Роджера, директора школы. Этот человек не спал целых полгода. Его родственники все тщательно засняли на пленку, начиная с его первых беспокойных ночей и до тех пор, пока его измученные бессонницей глаза не закатились уже в больнице. Врачи оказались бессильны. В результате многодневных наблюдений они сравнили его с рубильником, который невозможно вырубить. Его пичкали снотворным в кошмарных дозах, этого хватило бы, чтобы уложить целое стадо быков. Но «рубильник» Роджера не отключался. Быки мычали у него в голове, пуская слюни, вытекавшие у него изо рта. Его кончина ознаменовала собой заслуженный отдых – это было общее мнение.

После просмотра этого сюжета мы с Ремко потеряли дар речи. Он уткнулся лицом в мою руку, лежавшую у меня на коленях, и стал поглаживать мои бедра. Я гладила его по голове, механически, – таковы были все мои движения в ту пору.

– Сколько сегодня ночью? – спросил он, проглотив комок в горле.

– Четыре часа, – солгала я.

На самом деле я спала всего час. Как обычно, когда мне надо было прибегнуть ко лжи во спасение, на меня напал безудержный смех. Вначале Ремко смеялся вместе со мной – просто за компанию. Но теперь он заметил горечь моих слез, почувствовал, что я на грани срыва. Он всё знал, но не понимал. И самое смешное то, что я сама ничего не понимала! Как в тот раз, когда какой-то осёл у меня на глазах дважды наступил на одни и те же грабли. Или когда карлик на улице поскользнулся на кожуре от мини-банана. Или тот случай, когда один бизнесмен угодил ногой в мое ведро с водой, когда я подрабатывала уборщицей. Это тоже было забавно.

– Это тоже было забавно, – сказала я вслух и повторяла эту фразу всю ночь.

Ремко все плакал и плакал, пока не уснул. Было даже не без пяти двенадцать, а куда позднее – ночная жизнь в самом разгаре.

Я мчалась на велосипеде по темным улицам в поисках жизни, полная энергии. Времени на часах – три. Опустевшие площади, темные скверики и лишь кое-где – неспящий голубь. С появлением уличных фонарей эти твари окончательно свихнулись. Интересно, легко ли свернуть шею голубю? Скорей всего, не очень. Крепкие орешки – эти «летающие крысы»!

Разумеется, людей я время от времени тоже встречала. Город, что называется, никогда не спит. Впрочем, к моему большому сожалению, я вынуждена была признать, что они не были моими товарищами по несчастью. Многие из них уже выспались или хотя бы немного вздремнули. А те, что пока еще нет, как раз собирались на боковую. Вот сволочи! Ну, я им покажу!

Моя злость не распространялась на «сов» или «жаворонков». Еще меньше на тех, у кого в окнах горел свет. Взять, например, проституток – когда спят они? Этот вопрос не давал мне покоя. Я прикатила на улицу розовых фонарей и стала прохаживаться по ней рядом со своим велосипедом. Большинство дам явно не обрадовалось моему появлению. Некоторые смотрели на меня высокомерно и в то же время снисходительно, дескать: «Тебе так слабо?»

Я остановилась перед стеклянной клеткой какой-то бледной толстушки. Она была слишком пышная для своего флуоресцирующего топика, слишком неуверенная для своей черной латексной юбки. На голове явно парик – такой копны волос у людей просто не бывает. На меня уставились глаза навыкате, цвета мутной морской воды. Мой неспящий мозг приказал мне нагло таращиться на нее в упор. Я постучала по стеклу: «Помоги мне! Помоги мне! Дверь открой! За мной гонится охотник, страшно злой!»

Через узкую дверь она впустила меня внутрь и провела в душную комнатку. Внутри все было розовым, от фарфоровых статуэток до фаллоимитатора на тумбочке рядом с такой же розовой постелью. Интересно, она в ней спит?

– Я только хотела тебя кое о чем спросить, – начала я.

Она криво улыбнулась, пытаясь скрыть неуверенность, сквозившую в рачьих глазах под накладными ресницами.

– Not understand. Just arrive [1]1
  – Не понимаю. Только приехала.


[Закрыть].

– When do you sleep?

Мне не хотелось долго тут торчать. У меня не было сил искать подходы, не говоря уже о понимании.

– Sleep?

Она подперла подбородок пухлыми ручками, закрыла глазки и выпятила губки.

– No sleep, miss, only fuck [2]2
  – Когда ты спишь?
  – Сплю?
  – Не сплю, мисс, только трахаюсь (искаж. англ.).


[Закрыть].

Врала, дурында! Что я здесь забыла?

Какой бред – сомневаться в том, что шлюхи спят! Все спят. Сон соединяет настоящее с прошлым. Сон все перемалывает и лечит. Сон примиряет бедных и богатых, мужчин и женщин, людей и животных. Спят все, каждый, кроме меня.

Уже в период моих самых первых ночных блужданий я дала себе слово излить свою ненависть на тысячи и миллионы мужчин, женщин и детей, которые, лежа в мягких постелях, рассматривают в полутьме внутреннюю поверхность своих век, оборотную сторону своей души. Завтра они с трудом проснутся. Пьяные от сна, сядут за кухонный стол или плюхнутся на толчок. Встанут с левой ноги, почему бы и нет? Словно им в жизни есть на что жаловаться!

Я напоследок затянулась и бросила окурок в канализацию. Wonderwoman’s action time [3]3
  Вперед, Вандервумен! (англ.)(Вандервумен – героиня мультфильма «Лига справедливости».)


[Закрыть]. Дверь подъезда многоэтажки бесшумно открылась. В помещении, где находились звонки, автоматически вспыхнули и негромко загудели лампы. Я пробежала глазами фамилии на почтовых ящиках, одна наклейка лучше другой: Дебаре, Ван Килегхем, Де Вахтер, Зордана, Ахиб, Вон, Де Хитер [4]4
  Слово gieter по-нидерландски означает «лейка».


[Закрыть]. От комбинации трех последних фамилий я невольно прыснула от смеха. «Ахиб вон хитёр („Ха-ха, не так уж это и смешно!“): лейка есть, а цветка не завел! („Ха-ха-ха, перестань, прекрати сейчас же!“) Ну, Ахиб! Хоть что-то у него есть! („Прекрати!“)». От моего смеха задрожали дверные стекла. Я приказала себе успокоиться и подошла к звонкам. «Начнем с Ахиба!» Я нажала на кнопку и приложила ухо к решетке домофона. Долгое время ни гугу. Класс! Это означает: «Катись отсюда!» Правда жизни. А потом вдруг: «Да?» – испуганный женский голос. Я решила молчать как можно более угрожающе.

«Слушаю. Кто там?» Как же скучно общаются люди!

Длинная пауза. Она что, выронила трубку и теперь спускается вниз по лестнице?

«Послушайте, зачем вы меня разбудили? Я требую уважения к своему ночному покою!»

Сон не дал ей закричать в полный голос. Моя цель была достигнута. Я выскользнула на улицу и умчалась на своем железном скакуне. В ночь, которая принадлежала только мне, ночь, которая желала только меня.

Днем я готова была держать отчет перед собой и другими. Днем я сдерживала свое сумасшествие. Днем я не давала повода для беспокойства.

– Молоко с медом, – вздыхала моя мать, уверенная в том, что ее проблемы куда важнее.

– Расслабляющий массаж, – внушал мой приятель, уже несколько лет искавший повода продемонстрировать мне свое искусство в данной области.

– Психиатр, – изрек Ремко, единственный, кто догадывался о моих ночных эскападах.

Вначале мне казалось, что над его предложением стоит подумать. Глядя на себя его глазами, я понимала, что иначе нельзя. У меня проблемы. Днем это было очевидно. Но ночью его глаза были закрыты, и я уже не могла видеть в них себя.

Ремко обзванивал психиатров, задавал конкретные вопросы, сравнивал цены. Я подмигивала ему с дивана, притворяясь, что устала. Он улыбался в ответ.

– Мне кажется, мы нашли того, кого искали. Женщина с приятным голосом. Завтра!

Я кивнула и заключила его в объятия.

– Тут или наверху? – спросил меня мой милый.

Уже несколько дней мы не произносили больше вслух слово «спальня». Табу возникают раньше, чем успеваешь заметить.

Я подвела его за руку к нашей кровати с идеальным матрасом на реечной основе. Наши тела сплелись, и он прошептал, что любит меня. Я ощущала сейчас его ласки острее, чем когда-либо за последние недели. Он стал мне намного ближе. Когда он достиг кульминации, я тоже кончила. Но даже во время наших абсолютно синхронных конвульсий я не забывала о том, что его телу они принесут покой, что он заснет как сурок, а я – я не смогу на это спокойно смотреть.

«Спи, малыш мой, засыпай. Крепко глазки закрывай», – мурлыкал он себе под нос. Он не очень-то нуждался в колыбельной. Я разбудила его таким ревом, которого сама испугалась. «Ты что, сбрендил? Вот так вот днем взять и уснуть? Ты что, не понимаешь, как я этого хочу? Но я не могууснуть. Не могу и все! И ночью не могу! Мне приходится часами смотреть на спящих. Иначе зачем, как ты думаешь, я бродила бы ночью? Не так уж это увлекательно! Что-что? Не срывать на тебе мою злость? Я должна быть добрее к людям? Мне нужна помощь? Положение серьезное? Ах, надо самой понимать – вот оно что! Знаешь, можешь засунуть себе в задницу эту твою милую психиатршу с ее сладким голоском! И вообще можешь убираться! Ты мне не нужен. Что-что? Постой, куда ты? Зачем тебе эта сумка? Слушай, ты же не всерьез? Ты скоро вернешься? Умоляю, вернись!»

В следующие дни я побила все рекорды. Спала, дай бог, два часа из семидесяти двух. Разбудила сорок восемь человек. Три часа подряд горланила в саду одну и ту же песню, в ее первом черновом варианте:

 
Mister Sandman, bring me a dream,
make her complexion like peaches and cream,
give her two lips, like roses and clover
and tell me that my lonely nights are over! [5]5
Песочный человек, ты мне сон подари,Словно рай из персиков с кремом внутри,Горсть земляники, что так красна,Скажи, чтоб ушли мои ночи без сна (англ.).

[Закрыть]
 

Соседи справа позвонили в полицию, соседи слева вызвали «неотложку». Пришлось наливать по рюмке и полицейским, и санитарной бригаде, «извиняясь за доставленное беспокойство». «Понимаете, у меня, профессиональной оперной певицы, часто бывают гастроли, поездки, и не так-то легко порой наладить контакт со своим ближайшим окружением. Разумеется, днем это не столь мешало бы соседям. Обещаю, я это учту. Ваша супруга тоже любит оперу? Потрясающе. Большое спасибо! Нет, больше ничего не нужно. Спокойной ночи».

В ту ночь: «ВОН». Это не только частица в грамматике, так зовут еще психованного азиата, многодетного папашу – судя по шуму и гаму в трубке. Вначале трубку взяла его сонная жена. Но он весьма бесцеремонно вырвал ее у нее из рук и закричал: «Мы ни за что не собираемся платить!»

Похоже, не все в этом городе спят спокойно. Меня, летящую на велосипеде во мраке ночи, эта мысль немного развеселила. Но усталость осталась. Смертельная, всеобъемлющая усталость. Если не считать того случая, когда я сыграла роль ангела-хранителя для одного парнишки на мосту.

Помню, в ту ночь я успела поругаться с тремя владельцами кафе. Кляла их на чем свет стоит, когда они все трое по очереди заявили, что теперь уже поздно и всем пора спать. Тут я обнаружила, что у меня украли велосипед. Мои попытки завладеть новым ни к чему не привели.

Чертыхаясь про себя, я перешла на противоположную сторону моста. Того парня я заметила боковым зрением. «Speed Kills» [6]6
  «Колеса убивают» (англ.).


[Закрыть]– гласила надпись на его спортивной безрукавке. Сопли и слезы во все стороны, руки, разбитые в кровь о ржавое ограждение моста.

«Я покончу с собой!» – эти слова вырвались откуда-то из глубины его горла, но я их услышала. И про себя подумала: «Жалкий идиот! У меня нет для тебя времени! Никакого желания возиться!»

Я сделала четыре шага вперед: «Я Должна Что-то Сделать». Затем обернулась:

– Что случилось?

– Она шлюха!

– Почему?

– Трахается со всеми подряд!

– Ох!

Он закрыл лицо руками и заплакал. В эту минуту он был похож на умственно отсталого тролля. Неспящим людям редко везет. Но уже в следующую минуту он окинул меня взглядом английского лендлорда. Судя по его зрачкам, он собственным примером подтверждал истину, вышитую на его безрукавке.

Я протянула ему руку. Он потряс ее недоверчиво, но с чувством.

– Анжела, – представилась я, хитрая бестия.

– Карлос, – отозвался он.

Он совершенно не понял символического подтекста моего вымышленного имени. Тогда другой, вполне земной вопрос:

– Что там у тебя в мешке?

Я показала на мусорный мешок, прислоненный к ограждению моста.

– Ее тряпки, – ответил он.

Он вытряхнул содержимое в воду. Мы вместе наблюдали, как по черной зеркальной глади поплыл пестрый ворох предметов из шелка и кружев. Затанцевал среди мусора и гнилых щепок. Затем, подхваченный течением, быстрой змеей унесся в море. Река три раза с журчанием вздохнула и снова погрузилась в торжественное молчание. Ну конечно! Откуда ему знать, что все это для меня значит? Такое можно только почувствовать. Умиление при виде пота на шкуре жеребят, несущихся галопом, или капелек росы на только что вымытых ножках младенцев. Песок в лучах утреннего солнца. Неясная грусть-тоска.

Я с удивлением заметила капающие мне на руку слезы. Затем обернулась посмотреть на Карлоса, короля поэтов. Но он уже куда-то исчез. Наверное, пошел спать. Сон лечит.

Курс TRIP (Total Relax/Inner Positivity) [7]7
  Общее расслабление/Внутренний позитивный настрой (англ.).


[Закрыть]обещал и того больше. Синтия, блондинка в толстых розовых колготках, уверяла, что у нее не жизнь, а сплошная круговерть, зато она научилась не брать с собой в ночь свои дневные заботы. А это ведь важно, ведь кто-кто, а она знает, что такое бессонница!

«И все благодаря уникальному симбиозу японской мудрости и кенийского танца. TRIP показал мне, что такое покой. TRIP спас меня».

Наставительным басом с американским акцентом Синтия продолжала: «Видеоролик TRIP вы можете заказать, набрав номер телефона, указанный рядом с флажком вашей страны».

Несколько секунд она беззвучно шевелила губами и под конец дружески подмигивала. Веселая тетка! Даже после семнадцатого просмотра я не могла сдержать улыбки.

«„Магазин на диване“ – это для вас, если вам абсолютно нечем заняться». Ночи напролет я смотрела эту программу в надежде задремать под гипнозом. Я выучила наизусть весь ассортимент: беспроводной кухонный комбайн, в котором можно так же варить яйца, – идеальный подарок на Новый год (Cut and Boil 2000) [8]8
  Овощерезка и скороварка (англ.).


[Закрыть], пластиковый наконечник (Galaxy Spot Control) [9]9
  Контроль за брызгами «Галактика» (англ.).


[Закрыть], который навсегда заставит забыть о брызгах, ведь их так ненавидит ваша жена! Шкатулка в форме жука, в которой вы найдете сорок два различных наперстка (Beetle Box Utopia [10]10
  Шкатулка-жук «Утопия» (англ.).


[Закрыть], комбинированный комплект).

А теперь еще вдобавок индивидуальный подход. Я заключила с Синтией пакт: «Если нынешней ночью я засну, то я попробую». Тогда, по крайней мере, я готова узнать, где находится ближайший от меня TRIP-центр.

Я закрыла глаза и открыла их через полтора часа. Случай был спорный. Я не слышала голоса Синтии, но чувствовала, что кошка устроилась у меня под боком и что на улице начался дождь.

«TRIP спас меня».

Впрочем, сама она до сих пор не спала.

«Total Relax/Inner Positivity».

Ладно уж, обещала так обещала! Обещания надо выполнять.

 
Подобно деревьям
И птицам в гнездах,
Ты обретешь покой.
 

Это было девятое по счету хайку, и адресованно оно было лично мне. Мамаша Мириам (так называла себя врачиха с невероятно отросшей растительностью под мышками) присела на корточки рядом со мной. На меня одну ничего не подействовало. Остальные – группка пугливых подростков и уставшие от жизни взрослые, досрочно вышедшие на пенсию, – лежали на холодном церковном полу и бессовестно храпели. Я глазела на медное распятие на стене и про себя ужасно злилась.

В первые полчаса главный акцент делался на «освобождение нашего глубинного я». Участвовать я согласилась лишь от удивления, узнав, сколько людей, оказывается, готовы публично позориться. Это было незабываемо!

Комплекс упражнений начинался с пятиминутной гипервентиляции легких, затем полагалось сделать кувырок и выкрикнуть имя человека, который больше всего насолил вам в жизни.

– Тео! – с чувством провозгласила Ирена, дородная домохозяйка среднего возраста.

Во время выполнения кувырка ее куда-то занесло, и она сломала ключицу худенькому парнишке, которого, по иронии судьбы, тоже звали Тео. В результате оба были в истерике.

На меня напал смех, но, поймав на себе несколько сердитых взглядов, я постаралась замаскировать его под слезы. Слезы людям понятнее. Я почувствовала себя героем голливудского боевика, перед глазами которого за минуту до смерти проносится вся его жизнь. Умирающей я, правда, себя не ощущала, но должна сказать, что Ремко меня все-таки бросил. Передо мной поплыла вереница воспоминании: вот мы радостно занимаемся с ним любовью, вот гуляем по пляжу где-то за границей, вот обедаем в ресторане. В моих воспоминаниях он казался красивей и преданней, чем был на самом деле. Слезы покатились из моих глаз рекой. Мамаша Мириам была довольна. Чтобы как-то меня утешить, она осторожно привлекла меня к своей груди. Не так легко было уйти от дурного запаха, который шел у нее из-под мышек и изо рта.

Когда она уселась на пол рядом со мной, я сделала вторую попытку уклониться. Тогда она опять принялась бормотать хайку, стараясь скрыть нетерпение в глазах:

 
Пока орел парит
в тиши ночной,
утесы отдыхают.
 

Что заставляет человека закутаться в белую простыню и навсегда отречься от радостей жизни? Следующий вопрос еще интереснее: зачем я здесь лежу? Я села и пристально на нее посмотрела. Высокомерная невозмутимость, сквозившая в ее глазах, привела в действие мое глубинное «я».

 
Знаешь, что?
Засунь свой тренинг себе в задницу и
почисти зубы!
 

В ту ночь: Де Хитер. Я предвкушала голоса своих разбуженных жертв, как львица – кровь добычи. В глубине души я понимала, что теряю себя, вероятно, уже окончательно потеряла. Ведь только буйная сумасшедшая крадет у людей их покой, мешает их счастью, потому что сама его не имеет.

Днем мне было стыдно за мою ночную охоту. Но по ночам я шла на поводу своего «я», всякий раз удивляясь независимости своего сознания. «Иди!» – поступал из мозга приказ ногам. «Дави на звонок!» – приказ пальцу.

Один такой приказ может иметь серьезные последствия. Если ты вдруг начала громко смеяться на похоронах. Или, нарезая овощи, сознательно вонзила себе в палец нож. Или же наступила ногой на новорожденного котенка. Я ничего такого не делала, но живо это себе представляла, когда нажимала на звонок квартиры Де Хитера.

И тут выяснилось, что я не одна. Казалось, его рука уже лежала на трубке домофона, – так внезапно раздался его голос в ответ на мой вызов. В этом голосе звучала бодрость, которую я тотчас узнала. У меня перехватило дыхание. Надо мной, в том доме, где моя ночная империя уже начала задумываться о своем расширении, оказывается, жил еще один отчаявшийся рыцарь ночи. Неспящий, как и я.

– Наконец-то! Подожди меня там. Я сейчас.

Только это он и сказал. И я приросла к месту с душой нараспашку и бессонной надеждой.

* * *

Я думал, что моя мама повариха. Все говорило за это: Франсуа, покупавший продукты, дядьки, стонущие от резей в животе, и, конечно же, мордашки. Волосы из цикория с майонезом, нос из вареной картошки, вместо глаз – яйца из глазуньи и рот из помидоров. Внизу горошинами обычно было выложено мое имя – Бенуа. Для Де Хитера места уже не оставалось, но это было и ни к чему. Так она меня никогда не называла.

Мама стояла рядом с раковиной ко мне спиной и что-то готовила. Я смотрел на ее двигающиеся локти, на ее туфли на высоких каблуках, на которых она слегка переступала, на завязочки фартука поверх ее глянцевого красного платья.

Моя мама была красивая. От нее всегда пахло едой и одеколоном. Когда я ночью лежал рядом с ней, я закладывал ей за уши длинные пряди ее волос и смотрел, как она дышит. Мейстер [11]11
  Мейстер – в Бельгии и Нидерландах – титул учителя в начальной школе и форма обращения.


[Закрыть]Браке говорил, что луна не светит, а лишь отражает солнечный свет. Но это была неправда. Лунный свет, проникавший в окно нашей спальни, освещал мою маму. Ее вздымающуюся полуобнаженную грудь, складочку между бровей, губы – она прикладывала их к моему затылку, когда прижималась во сне к моей спине.

Если на кухне она порой ко мне оборачивалась, я знал, что с минуты на минуту я вновь это увижу – мордашку, сделанную специально для меня, и под ней мое имя. Но вначале я всегда заглядывал ей в лицо. Смотрел на капельки пота над ее улыбающимися губами и в ее глаза.

В первый раз я заметил в них свет, когда сидел за деревянным столом в нашей гостиной. Мама только что вышла из спальни с одним из тех дядек, что лопали за нашим столом. Это был отец моего одноклассника Вилли. Не удостоив меня даже взглядом, он прошествовал к входной двери.

Я не слишком ломал голову над тем, почему у нее в руках деньги. «Пока они хотя бы платят», – однажды сказал Франсуа. Ростом он был под два метра, значит, ему виднее. Я старательно переписывал предложение: «Видит Ян на ветке сливы»,искренне сочувствуя мальчишке, которому отец запретил эти сливы рвать. И радовался, что у меня самого нет отца.

Кто-то слегка похлопал меня по плечу, я посмотрел влево – никого. Мама, улыбаясь, стояла справа. Она приложила свои теплые ладони к моим щекам и поцеловала в лоб. Казалось, мы смотрим друг на друга часами. Теплота спустилась куда-то в середину моего тела, и я заметил, как в ее зрачках что-то зажглось. Я знал, что никогда этого не забуду.

Была уже почти осень, но мы все равно поехали на море. «Наше морюшко», – повторяла мама, ведь мы жили совсем близко от пляжа, и никто не ходил туда чаще нас. Мама редко купалась. Она держала в руках мою одежду и каждый раз радостно улыбалась, когда я побеждал волну.

Когда мне исполнилось семь, она подарила мне на день рождения маску и трубку. Я набрал полный рот соленой воды и выпустил вверх мощный фонтанчик. Выплюнул каучуковый загубник и крикнул: «Я кит!» Она помахала мне рукой. Услышала ли она мои слова? Затем я показал класс в плавании брассом.

Я молотил ногами по низко стелющимся волнам прибоя, от холодного ветра даже волоски на шее встали у меня дыбом. Мама схватила меня за руки и закружила. Я закинул голову назад и обхватил ее ногами за талию. «Наше морюшко, песок, казино, дамба, солнце, наше морюшко, человек с собакой, песок, наше морюшко!» Я летел. Смех обнажал наши десны. Потом она притянула меня к себе, и наши щеки соприкоснулись. Настало время танго. «Рам-тамтам-там!» – пропела она. С наигранной серьезностью мы смотрели на наши вытянутые вперед руки. Моя рука вела ее руку в нужном направлении. Она сделала три широких шага. Я уже заранее знал, что сейчас будет. Мы обменялись с ней быстрым взглядом: «Тра-та-та-та-а!» Так и случилось. Как щенок, она лизнула меня в нос и снова повернулась ко мне щекой. Я дышал ей в ухо.

Солнце напоследок превратило серую гладь с волнами в золотую чашу. Мама вытряхнула из моих волос соль. Мне пришлось расстегнуть рубашку, потому что одна пола свисала ниже другой. Она завязала мне шнурки.

– Надо было тебе надеть длинные брюки, – сказала она.

Но по-настоящему я замерз, лишь когда она завела разговор с каким-то типом на дамбе. Этот тип говорил шепотом. Я надеялся, что он хотя бы не будет дышать ей в ухо. Он все время, не переставая, что-то шептал. «Наверное, больной», – подумал я. Мама тоже говорила шепотом. Странно. Может быть, он был какой-то противоположностью глухого, и все звуки казались ему слишком громкими?

Я стал наблюдать за чайками, гордо парившими в сторону Англии. Это было и их морюшко тоже. Они владели им наравне с нами и с рыбами, которых не ели. Я был ничуть не против. Напрягал меня только тот больной. Я очень хотел, чтобы он ушел. Я перехватил тревожный взгляд матери в мою сторону. Тому типу она тоже улыбалась, но не по-настоящему.

К вечеру я сам заболел. Мама уложила меня в нашу постель. Когда она достала у меня изо рта градусник, ее глаза расширились.

– Сорок! – прошептала она и помчалась на кухню.

Мейстер Браке говорил, что в наших краях сорока никогда не бывает, а вот в Греции, Австралии и Марокко бывает, и очень даже часто. Когда мама снова стремительно вошла в комнату, я спросил, а не кажется ли ей, что я стал похож на австралийца? Она рассмеялась и ответила, что об этом мне меньше всего надо беспокоиться. И приложила к моим ногам теплую грелку.

Я закрыл глаза и стал качаться на спине у кита по волнам нашего морюшка. Он разговаривал со мной через отверстие, которое находилось где-то между его головой и спиной. Для такого гиганта голос у него был удивительно тонкий.

– Меня зовут Фредерик, и я отвезу вас в Марокко.

Я кивнул.

– Послушайте, если вы там молча киваете, меня это не устраивает. Скажите, как вам мое предложение?

С китами шутки плохи.

– Прошу прощения, Фредерик. Я очень рад поехать в Марокко.

– А вы знаете, что мы поплывем через другое море?

Я задумался.

Мейстер Браке что-то рассказывал о других морях. Я только не помнил, что именно.

– А мою маму мы тоже возьмем?

– Нет.

– Тогда отвези меня обратно, Фредерик.

– Об этом не может быть и речи.

Я оглянулся и увидел маму – она стояла на берегу и махала мне рукой. Я соскользнул с гладкого бока Фредерика и очутился в воде. Страшно мне не было. Я знал, что половину разделявшего нас расстояния я одолею. Ведь она уже плыла мне навстречу.

– Ты получишь от меня половину всех денег, только отстань от Бенуа.

В полуоткрытую дверь я видел, что глаза моей матери мечут искры. Она слишком быстро пила вино из своего бокала. Франсуа сидел напротив за столом и мыском ботинка пытался отковырнуть с пола плитку.

– Ты уже три недели не работаешь, Лея.

– Франсуа, он болен. Ты не мог бы одолжить мне хоть немного?

– Пусть Бенуа ночует у меня.

Она очень долго молчала, глядя куда-то вдаль. Ее руки дрожали. Она снова наполнила свой бокал. Я лихорадочно искал связь между собственной температурой, ее деньгами и Франсуа. Дядьки, что так любили покушать, и вправду уже некоторое время не показывались. Но разве не могли они заправляться на кухне, чуть помедленнее и не в таких количествах, чтобы потом у них не болел живот и не приходилось валиться со стонами на нашу кровать?

Всякую логику побеждала одна-единственная мысль: «Я не хочу у него ночевать!» В отличие от прочих, Франсуа проявлял ко мне некоторый интерес. Он выражался главным образом в его стремлении сделать из меня настоящего мужчину. Он брал меня с собой на охоту и, нажимая поверх моего пальца, спускал курок. От отдачи у меня чуть не отваливалось плечо. Я начинал рыдать еще до того, как он показывал мне раненого зайца, бьющегося в судорогах. Я пускался бежать, но Франсуа бежал быстрее. Одной левой он поднимал меня в воздух и приближал свое лицо к моему.

– От тебя пахнет, как от твоей матери, но тебе до ее норова далеко, – говорил он, покатываясь со смеху, и ставил меня обратно на землю.

Сейчас он смотрел на нее молча. Наконец пробормотал:

– Не пей столько.

– Я бы хотела дышать, Франсуа. Просто дышать. Большего я не прошу.

Она была очень сердита. Я замечал это по тому, как она растопыривала пальцы.

– Ты хочешь получить отпускные? – насмешливо ухмыльнулся он. – Эту жизнь ты сама выбрала. Не забывай об этом.

– Выбрала! – выпалила она и плеснула ему в лицо остатки вина из своего бокала.

Он схватил ее за запястье и дернул.

Я отступил на шаг назад, в темноту нашей спальни, и начал медленно открывать дверь. Скрип петель стал для них предупреждением. Я появился на пороге, улыбнулся, поморгал ресницами и сказал, что уже выздоровел.

Стан был моим единственным товарищем в школе. С первого дня мы сидели вместе. Он не говорил ни слова и отворачивался, когда замечал мой взгляд. На второй день по моей тетрадке прокатился стеклянный шарик. Я поймал его и стал рассматривать. Шарик смотрел на меня. Стан выхватил его у меня из рук и вставил себе в пустую глазницу. Я рассказал об этом только маме. На третий день он пригласил меня сыграть с ним партию в книккеры [12]12
  Книккеры – наборы стеклянных шариков, детская игра.


[Закрыть].

В школе на уроке выступала с докладом странная парочка близнецов. Они трещали без умолку о своем отце-фермере. Мейстер Браке их поправлял: по-фламандски говорят «трактор», а не «трактр». Братья его не слушали. Вдвоем не слушать намного легче. Замолчать их заставил только звонок.

– Бенуа Де Хитер.

Голос мейстера Браке едва перекрыл поднявшийся шум. Он поманил меня к себе пальцем. Я подошел к нему. Стан маячил у двери.

– Де Хитер, я знаю, что ты болел, но я хочу, чтобы завтра ты сделал доклад. Запиши в свой дневник. «Доклад, двоеточие: „Профессия моего отца“».

Я сказал, что ничего не выйдет.

– Не спорить, молодой человек! Пока ты у меня в классе, ты будешь слу-шать-ся!

– Но у него нет отца, мейстер!

Стан прятал свое возмущение за дверным косяком.

Мейстер Браке несколько секунд молча крутил свою ручку.

– Но мать ведь у тебя есть?

– Да, мейстер.

– И она работает?

– Да, мейстер.

– Вот и отлично. Доклад на завтра: «Профессия моей матери».

Он удовлетворенно опустил ручку в стаканчик с другими ручками. Я пошел к двери, не понимая, почему это вдруг здоровый глаз Стана стал смотреть на меня с таким сочувствием.

«Профессия моей матери» – вывел я самым красивым почерком, на какой был способен. Подчеркнул заголовок красной линией, прерываемой лишь в некоторых местах палочками ри ф.Тщательно промокнул чернила промокашкой.

Но при всем этом старании я не забыл свой вопрос. Может быть, существует тайна, о которой не знают лишь мейстер Браке и я? На эту тайну намекают смех Франсуа, пытливый взгляд Стана и неуверенное «Я не могу с тобой дружить» всех остальных в классе? Эта тайна каким-то образом связана с ней. Все на свете связано с ней.

– А какая у тебя на самом деле профессия?

Мама чуть не выронила из рук дымящуюся миску с зеленой фасолью. Ее глаза избегали встречи с моими.

– Мне задали написать доклад о твоей профессии, – сказал я, указывая на тетрадку.