Текст книги "Непокорная фрау Мельцер"
Автор книги: Анне Якобс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Мы уже идем!
О, этот Лео! Он бежал по лестнице мимо гувернантки с нотными тетрадями под мышкой. Только благодаря сообразительности и решимости Додо гувернантка не забрала драгоценные ноты. Додо поспешно протиснулась между госпожой фон Доберн и братом, и Лео одним решительным прыжком преодолел оставшиеся ступеньки и быстро подбежали к Китти.
– Я не собираюсь участвовать в ваших интригах, фрау Бройер! – сердито проворчала гувернантка. – Господин Мельцер не хочет, чтобы его сына обучала госпожа Гинсберг. Вам это известно. Своим поведением вы не только втягиваете меня в неприятности, но и подстрекаете Лео пойти против воли отца. Что вы думаете этим добиться?
Китти должна была признать, что в словах Серафины была доля правды. Но это была не вся правда.
– Я даю детям уроки рисования, – ответила она. – Вы можете смело сообщить об этом моему брату, если считаете необходимым.
Щеки гувернантки раскраснелись от волнения, что шло ей гораздо больше, чем ее естественный бледный цвет лица. Она подняла подбородок и заявила, что заберет детей с Фрауенторштрассе ровно через два часа.
– Не нужно. Их привезут.
– Кто?
Но теперь это было уже слишком. Китти захотелось бросить в этого назойливую особу одну из красивых мейсенских ваз с цветами, стоявших на комоде перед зеркалом. Но было бы жалко бить вазы, мама их очень любила.
– Не ваше дело! – резко огрызнулась она, схватила Додо и Лео за руки и вышла из прихожей.
– Вам это не сойдет с рук! – крикнула ей вслед гувернантка.
Китти промолчала, чтобы не расстраивать детей, но внутри нее все клокотало от ярости. Эта заносчивая корова! Неудивительно – у Лизы была способность притягивать к себе такие занудные личности. Все ее подруги были подобного рода. Раньше все было не так, они даже обращались друг к другу на «ты». Но те времена давно прошли.
– Мама, ты ведешь машину рывками, – пожаловалась Хенни.
Все трое детей сидели на заднем сиденье, Хенни – посередине. В зеркале заднего вида Китти видела возмущенное лицо дочери, обрамленное золотистыми белокурыми локонами. Маленький ангелочек. В школе все мальчики были у ее ног, чем она в полной мере и пользовалась, милая маленькая Хенни. Мама однажды сказала, что Китти в ее возрасте делала то же самое. О, матери!
– Она ведьма, – услышала она шепот дочери.
– Да, она такая. Настоящая злая ведьма. Ей нравится наказывать детей.
Это была Додо. Она редко выбирала слова. Маленькая дикарка, лазающая по деревьям, как мальчишки.
– Вчера она снова чуть не оторвала мне ухо, – пожаловался Лео.
– Покажи!
– Не на что смотреть…
– Она еще бьет нас деревянной линейкой, – прошептала Додо. – И запирает в чулане для метел, когда мы плохо себя ведем.
– Ей разрешили так делать? – удивилась Хенни.
Китти тоже считала это довольно удивительным. В прошлые времена они тоже время от времени получали затрещину или небольшой шлепок линейкой по пальцам. Но мама никогда бы не позволила запереть своих детей в чулане для метел.
– Она часто так делает.
– Она ведьма.
– Она умеет колдовать?
– Колдовать? Нет.
– Какая жалость, – разочарованно протянула Хенни. – Ведьма в опере могла заколдовать детей. А потом делала из них пряники.
– Мне бы тоже хотелось послушать оперу, – сказал Лео. – Но мама с папой нас не возьмут. А правда, что там играет много инструментов? И на сцене поют?
Хенни, должно быть, кивнула, потому что Китти не услышала ответа. Ей пришлось притормозить – центр Аугсбурга, как обычно, был забит конными повозками и автомобилями. Что еще хуже, позади нее зазвенел трамвай. Пусть звонит, все равно придется ждать. Да, разве такое возможно? На овощном рынке перед магазином стояла повозка, и двое мужчин спокойно разгружали ящики и бочки. Неудивительно, что движение застопорилось. Китти высунула голову из окна автомобиля и громко их обругала, но один из грузчиков лишь дружелюбно ухмыльнулся в ответ.
– Бабушка Гертруда сказала, что нужно посадить ведьму в печь, – произнесла Хенни с заднего сиденья.
– Фрау Брунненмайер говорила то же самое. К сожалению, гувернантка не поместится в кухонную печь, – добавила Додо.
– Она ведь не такая уж толстая. Если немного потолкать, то все получится.
Китти возмущенно повернулась и пристально посмотрела на свою дочь.
– Это зашло уже слишком далеко, Хенни.
– Я просто шучу, мама, – надулась девочка.
Додо озорно усмехнулась, а Лео раскрыл одну из своих тетрадей с нотами, уставился в нее, и когда поднял взгляд на Китти, она поняла, что тот погрузился в другой мир. Нет – она поступала правильно. У этого мальчика был большой музыкальный талант, госпожа Гинзберг тоже так считала. Когда-нибудь Пауль будет ей благодарен.
Наконец повозка тронулась с места, и они смогли выехать на Фрауенторштрассе. Двигатель приятно тарахтел, летом машина работала на славу. Автомобиль подарил ей Клиппи. Только осенью и зимой машина барахлила. Холод и сырость делали свое дело, она уже была не новой и не такой шустрой. Китти научилась разговаривать с ней и легонько постукивала по деревянному рулю. Но когда ей однажды пришлось выйти и открыть капот, вокруг нее сразу собралось несколько молодых мужчин, готовых помочь. Ах, как же она любила свою маленькую старенькую развалюху!
Китти высадила детей у входной двери и загнала машину в гараж, который был перестроен из садового домика. Когда она заглушила двигатель, то услышала звуки фортепиано – значит, госпожа Гинзберг уже была там. Лео нетерпеливо ждал у двери, Додо исчезла где-то в саду с Хенни. Если, конечно, можно было назвать садом эту буйную зелень, окружавшую их дом летом.
– Повнимательнее, Лео, – предупредила она, открывая дверь. – В коридоре лежат картины, не наткнись на них.
– Да, да.
Его было не остановить. Он чуть не сбил с ног своего друга.
Какая картина: высокий блондин Лео и худощавый Вальтер с черными кудрями, который всегда выглядел таким серьезным. Глаза Китти увлажнились от умиления, когда она увидела, как мальчики ладят друг с другом. Они перешли в гостиную, уселись на диване и открыли нотные тетради. Указывали пальцами на ноты. Смеялись. Сердились. Спорили и снова соглашались. И у обоих светились от счастья лица.
– Можно мне пойти туда? – спросил Лео.
Это звучало так, как будто от этого зависела его жизнь. Китти с улыбкой кивнула, и мальчик побежал в соседнюю комнату, где стояло фортепиано. Вальтер медленно шел следом и тоже исчез в музыкальной комнате. Китти услышала тихий, спокойный голос госпожи Гинзберг. Потом кто-то заиграл прелюдию Баха. Равномерно и с сильной атакой. Можно было следить за каждой партией, слышать каждую линию, каждую ноту. Когда мальчик успел это отрепетировать? Дома ему разрешалось сидеть за фортепиано не более получаса в день.
– Здесь звук намного громче, чем дома.
Неудивительно. Мама попросила настройщика приглушить звуки. Из-за ее головных болей. О, бедная мама. Когда Пауль, Лиза и она сама были еще детьми, у мамы были более крепкие нервы.
– Спускайтесь вниз! Хенни! Додо! Через пять минут вы должны быть здесь, на кухне. Иначе мы съедим торт без вас!
Это была Гертруда. Китти подбежала к окну и обнаружила свою дочь на крыше садового домика. Рядом с ней Додо балансировала на водосточном желобе, она пыталась перелезть по длинной ветке на соседний дуб.
– Всякий раз, когда Додо здесь, начинается черт знает что! – ворчала Гертруда. – Хенни такая хорошая девочка, когда я остаюсь с ней одна.
– Конечно, она просто овечка, – с иронией в голосе подтвердила Китти.
Гертруда, уперев руки в бока, наблюдала через открытое окно за двумя девочками. Судя по пятнам на фартуке, их ждал вишневый торт со сливками и шоколадной стружкой. При жизни мужа Гертруда вела большое хозяйство, и как это было принято, готовкой занимался повар. Но теперь, когда они больше не могли позволить себе нанять прислугу, она открыла для себя страсть к кулинарии и выпечке. Правда, удачно получалось не всегда.
– Что у вас за вид! – возмущалась она, когда девочки со вспотевшими лицами и распущенными волосами стояли в прихожей. – Как такое возможно, что в этой семье девчонки лезут на деревья, а мальчики спокойно сидят в комнате? Дева Мария, так же было с моей Тилли и бедным Альфонсом.
Китти ничего не ответила. Она отправила девочек в ванную комнату и приказала им вымыть руки, колени, лицо, а потом причесать волосы.
– Ты слышишь, Хенни? – гордо произнесла Додо. – Это мой брат Лео играет на фортепиано. Он хочет однажды стать пианистом!
Хенни включила кран и подставила под него руки, так чтобы брызги аккуратно разлетелись по кафелю ванной.
– Я так же могу очень хорошо играть на фортепиано. – Она презрительно сморщила нос. – Госпожа Гинзберг сказала, что у меня есть талант.
Додо отодвинула младшую в сторону, чтобы подойти к крану, и намылила свои руки.
– Талант – ха! Лео – гений. Это совсем другое, чем просто талант.
– Что такое гений?
Додо тоже этого не знала. Это было что-то очень большое, недостижимое.
– Что-то вроде императора.
Китти раздала полотенца, велела им осторожно ходить в прихожей, потому что там вдоль стен стояли упакованные картины. Затем она поднялась по лестнице в свою маленькую студию, чтобы еще немного поработать. Она наметила себе серию пейзажей – ничего особенного: хрупкие ветви деревьев, цветы, яркие краски, игра солнечного света. Гуляющие пары, маленькие истории, которые можно было увидеть при внимательном рассмотрении. Картины хорошо продавались, люди тосковали по идиллии и безмятежности. Китти была не против рисовать такие картины, но и восторга не испытывала. Она должна была заниматься этим, чтобы зарабатывать деньги. В конце концов, ей нужно было не только обеспечивать Хенни, но Гертруда и Тилли тоже жили на то, что зарабатывала Китти. И она гордилась этим.
Звуки фортепиано мешались с голосами девочек, возгласами Гертруды и журчанием крана в ванной. Китти чувствовала себя спокойно среди этого шума, она выдавила краску из тюбика на палитру, внимательно осмотрела начатую картину и смешала нужный оттенок. Несколько мазков – и она отступила назад, чтобы критически оценить эффект.
Внезапно ей снова в голову пришли слова Гертруды: «С моей Тилли и бедным Альфонсом». Как странно – она так часто думала о нем в последнее время. Возможно, это было связано с тем, что она уже давно перестала верить обещаниям Жерара. Даже другие молодые люди, которых она встречала по разным поводам и которые волочились за ней с дурными или даже благородными намерениями, больше ничего для нее не значили. Она время от времени ходила на выставки, посещала оперу, встречалась с друзьями в доме госпожи директрисы Визлер или у других поклонников искусства, но ей становилось все скучнее. Не было никого, кто мог бы тронуть ее сердце, как когда-то Альфонс. А ведь их женитьба была вынужденным решением. Любезный, немного неловкий молодой человек, который женился на ней, несмотря на скандал – ведь она сбежала в Париж с Жераром! Этот странный юноша, хитроумный банкир, жесткий бизнесмен и в то же время такой застенчивый и влюбленный муж. Как неуклюже он вел себя в свадебную ночь – она тогда чуть было не рассмеялась. Но потом Альфонс сказал такие замечательные вещи. Что он был влюблен в нее столько лет, что не может поверить своему счастью теперь называть ее своей женой. Что он так взволнован и поэтому ведет себя ужасно глупо…
Она глубоко вздохнула. Нет, в этой жизни она определенно никогда больше не встретит человека, который любил бы ее так глубоко и искренне. А как он радовался своей маленькой дочери! Он был просто без ума от счастья. Почему судьба так жестока? Альфонс с самого начала осуждал эту войну. Но кого это волновало? Он должен был идти на войну, как и все остальные, и она даже не знала, как и где он погиб. Возможно, так было лучше. Самое печальное, что Хенни совсем не помнила своего отца.
– Китти! – позвала Гертруда снизу. – Перерыв на кофе с тортом. Спускайся, мы ждем.
– Одну минуту.
Всегда одно и то же. Не успеешь смешать краски, как кто-то мешает работе. Нет, конечно, хорошо, когда дом полон людей. Но они должны, черт возьми, позволить ей спокойно рисовать. В любом случае в комнате с фортепиано все еще звучала музыка.
Она нанесла несколько мазков на картину, прорисовала контуры тонкой кистью, отошла назад и осталась недовольна. Она думала о картинах, которые стояли упакованными повсюду в ее доме. О картинах Луизы Хофгартнер. Жерар добросовестно отправил их после того, как получил деньги. В первом порыве она развесила в доме все двадцать картин и десять рисунков сангиной. Вся гостиная была заполнена, как и музыкальная комната, прихожая, зимний сад. На стенах не осталось ни одного свободного места.
Несколько вечеров и два воскресенья она провела с Мари в компании этих картин, они рассматривали их, погружались в них, рассуждали о том, зачем и какая подоплека была при их создании. Ее дорогая Мари была совершенно расстроена, она плакала, потому что верила, что у ее матери были задатки великой художницы. Действительно, бедная Мари была совершенно потрясена этими картинами, и если честно, то Китти тоже. Однако она не могла больше трех недель выдержать в своем доме этого мощного превосходства Луизы Хофгартнер, сняла картины и снова упаковала их.
Теперь они стояли в прихожей, потому что Мари не позволяла перевезти их на виллу. О да – ее это очень разочаровало. Пауль, которого она считала самым замечательным и лучшим мужем на свете, ее дорогой брат Пауль – он отказался купить больше трех картин. Однажды он пробыл здесь, на Фрауенторштрассе, полчаса, осмотрел коллекцию, а потом сказал, что определенно не хочет видеть эти картины у себя дома. Особенно не эти вызывающие этюды с обнаженной натурой, в конце концов, нужно быть внимательным к детям. Не говоря уже о маме и гостях.
В тот день Пауль был довольно немногословен. У Китти вообще сложилось впечатление, что Пауль становится все более странным. Возможно, из-за постоянного беспокойства о фабрике? Или война и долгий плен в России изменили его? Но нет – когда он вернулся из России, он был таким же сердечным, как и раньше. Это просто связано с тем, что теперь он занял место отца, стал главой семьи, господином директором Мельцером. По-видимому, это вскружило ему голову, и он начал проявлять те же манеры, что и папочка. Как это было глупо. И как ей было жаль бедную Мари.
– Мама, приди, наконец. Бабушка Гертруда не хочет резать торт, потому что тебя еще нет!
– Да, уже иду! – возмущенно крикнула она и поставила кисть в стакан с водой.
В гостиной Лео и Вальтер уже сидели за столом, у них не было других планов, кроме как скорее проглотить кусок торта и сразу же бежать обратно к инструменту. Вальтер к тому же принес свою скрипку, и конечно, Лео попытается сыграть на ней… Ну что ж, пусть пробует, чем большим числом инструментов он овладеет, тем лучше.
Китти была убеждена, что Лео однажды будет сочинять симфонии и оперы. Лео Мельцер, знаменитый композитор из Аугсбурга. Нет. Лучше – Леопольд Мельцер. Или еще лучше: Леопольд фон Мельцер. Звучит хорошо. С именем человека искусства можно проявить немного фантазии. Может быть, он станет дирижером? Пауль Леопольд фон Мельцер.
– Торт на вкус как… как… – Хенни задумчиво нахмурилась и посмотрела на потолок. Додо была менее дипломатичной:
– После алкоголя.
Госпожа Гинзберг, сидевшая между двумя мальчиками, энергично покачала головой.
– Вкус у торта замечательный, фрау Бройер. Вы добавили в него ванильный сахар?
– Немного. И изрядную дозу вишневой наливки. Для пищеварения.
– О.
Мальчики посчитали это замечательным, Вальтер сразу же притворился пьяным, Лео тоже попытался, но это выглядело непохоже. Лучше всех получалось у Додо, она изобразила настоящую икоту:
– Я хочу, ик, пожалуйста, еще, ик, кусочек, ик.
Лишь Хенни сочла это представление никудышным, она укоризненно посмотрела на Китти и закатила глаза. В этот миг раздался звонок в дверь, и Додо замолчала.
– Наверное, один из твоих знакомых, Китти, – предположила Гертруда. – Эти художники приходят и уходят, когда им заблагорассудится.
– Хенни, иди открой дверь.
Но это был не один из влюбленных художников, которые иногда навещали Китти. У входной двери стояла Мари.
– Боже, как мы тебе рады! – Китти вскочила и обняла Мари, целуя ее в обе щеки и подталкивая к стулу. – Ты как раз вовремя, моя милая Мари. Гертруда испекла торт с кремом. Только ешь как следует, ты в последнее время ужасно похудела.
Когда Китти была взволнована, слова вылетали наружу сами собой, и порой она не осознавала, что говорит. Тогда в ее голове царила полная неразбериха, ее мысли хаотично кружились, как стая птиц в вольере, которые всполошились от испуга. Если честно, этот неожиданный визит ей совсем не понравился. Конечно, она рассказала Мари об уроках рисования, которые хотела дать близнецам. И конечно же, Мари знала, что Хенни берет уроки игры на фортепиано у госпожи Гинзберг. Единственное, о чем она не сказала Мари, что оба занятия проходили в одно и то же время.
– Рада видеть вас, фрау Гинзберг. – Мари протянула ей руку. – Надеюсь, у вас все хорошо. Добрый день, Вальтер. Как хорошо, что вы с Лео можете встретиться после школы.
С приходом Мари буйное веселье за кофейным столиком угасло. Дети сидели прямо, как их учили, пользовались вилками для торта и салфетками и старались не ронять крошки мимо тарелок. Дамы обсудили летнюю жару и строительные работы новых рыночных павильонов между Фуггерштрассе и Аннаштрассе. Мари спросила об учениках по классу фортепиано, которым она рекомендовала госпожу Гинзберг, а Китти рассказала им о выставке в художественном союзе, где были представлены картины Слефогта и Шмидта-Ротлуфа. Наконец госпожа Гинзберг заметила, что настало время урока Хенни.
Это было прекрасный театральный спектакль. Хенни послушно пошла в музыкальную комнату с госпожой Гинзберг, Додо заявила, что хочет помочь тете Гертруде помыть посуду, а мальчики вежливо спросили, можно ли им еще немного поиграть в саду. Мари разрешила.
– Китти! – Мари глубоко вздохнула, когда они остались вдвоем. – Что ты натворила? Пауль будет сердиться.
Невероятно. Вместо благодарности за то, что золовка развивает большой талант ее сына, она еще и виновата.
– Моя дорогая Мари, – начала она. – Я немного беспокоюсь о тебе. Раньше ты была умной девочкой, ты знала, чего хочешь, и я всегда восхищалась тобой. Но с тех пор, как Пауль вернулся к нам, ты все больше и больше превращаешься в тихоню.
Упрек прозвучал слишком явно, конечно, Мари теперь рьяно возражала. Она была деловой женщиной, у нее было ателье и много важных клиентов.
– А кто решает, как ты распоряжаешься своими самостоятельно заработанными деньгами? – вмешалась Китти. – Пауль. Я не думаю, что он имеет на это право. Пусть он решает вопросы своей фабрики, но не вмешивается в твои дела.
Мари опустила голову. Они долго говорили об этом, но таков закон. Паулю придется нести финансовую ответственность, если она вдруг окажется в долгах.
– Это несправедливо! – возмущалась Китти.
Тем не менее она пока оставила эту тему. Мари с тяжелым сердцем воздержалась от покупки картин матери, потому что Пауль был против. Китти прекрасно понимала, как тяжело было Мари, и решила вмешаться. Однако она пока не призналась Мари, что Эрнст фон Клипштайн внес за них значительную сумму.
Она рассказала только о некоторых хороших друзьях. И Лиза тоже внесла свой вклад. Для Китти было огромным сюрпризом, что ее сестра Лиза передала небольшую сумму с опозданием, но как раз кстати. Дорогая Лиза! Ей повезло, что она оказалась такой щедрой.
– Почему ты считаешь, что должна вмешиваться, Китти? – вздохнула Мари. – Лео берет уроки фортепиано у госпожи фон Доберн, этого должно быть достаточно. Мне и так тяжело все совмещать: дети, Пауль, ваша мать. И ателье в придачу. Иногда я просто на пределе сил. Я уже всерьез задумалась о том, не лучше ли от него отказаться.
– Ни в коем случае! – в ужасе воскликнула Китти. – После всего, что ты там сделала, Мари! Твои прекрасные эскизы. Твои рисунки.
Мари лишь печально покачала головой. Ах, эти рисунки. В конце концов, она художница не такого уровня, как мать. У нее была семья. Два замечательных ребенка. И Пауль.
– Я люблю его, Китти. Мне больно причинять ему боль.
Но Китти не согласилась. Мари обманывала себя. Это Пауль причинил ей боль. И Мари было трудно себе признаться, что мужчина, которого она любила, не был ангелом. Пауль был добрым человеком, но он мог быть и очень своенравным.
– Ты переутомилась, Мари, – попыталась Китти ее успокоить. – Через несколько дней начнутся школьные каникулы. Почему бы тебе не закрыть студию на несколько недель и не уехать куда-нибудь отдыхать? Пауль мог бы навещать вас по выходным.
– Нет-нет. Но я собираюсь сократить работу. Три дня в неделю буду оставаться дома.
Китти пожала плечами. Ей это совсем не нравилось, звучало почти как постепенное закрытие бизнеса. Теперь Мари еще хотела добиться от нее обещания не приводить Лео для тайных уроков музыки:
– Я не хочу этого, Китти. Пожалуйста, пойми меня!
– Однажды твой сын упрекнет тебя за это.
Она улыбнулась, ее глупая дорогая Мари. Потому что она не верила в своего сына. Наверное, в один прекрасный день даже заставит бедного парня взять на себя управление фабрикой. Какое же это расточительство божественного таланта!
Она все же дала ей обещание, хотя и было ужасно тяжело. Она оставалась кроткой, как маленький ягненок, когда Мари заявила, что хочет вернуться домой с близнецами.
– Если у тебя есть еще полчаса – Клиппи обещал отвезти детей обратно на виллу.
– Ни в коем случае. У Пауля и Эрнста сейчас, к сожалению, некоторые разногласия – я не хочу огорчать мужа.
Опять она поддавалась. Преуменьшала свою роль. Делала бессмысленные вещи, лишь бы не раздражить Пауля. Теперь у Китти лопнуло терпение.
– А, что я хотела еще сказать: осенью в художественном союзе будет большая выставка картин твоей матери. Их увидит весь Аугсбург – разве это не здорово?
Мари побледнела, но ничего не сказала.
16
Июль 1924 года
Оттилия Людерс носила одно из тех современных реформистских платьев, которое висело на ней как мешок. Паулю не нравилась эта мода, он считал, что до войны женщины выглядели красивее. Длинные волосы, уложенные в красивые прически, туго затянутые талии, элегантные платья и длинные юбки – о да, он, наверное, был безнадежно старомоден.
– Что у вас, фрау Людерс? – Он улыбнулся ей, чтобы не показать, как сильно ему не нравится ее платье. Однако она это почувствовала. У женщин шестое чувство на такие вещи.
– С вами хочет поговорить одна дама. Наедине.
Пауль нахмурился: еще один проситель. Они собирали деньги на благие дела, умоляли его замолвить словечко за безработного мужа, приносили афиши с какими-то художественными мероприятиями, надеясь на пожертвования.
– Она красивая? – пошутил он.
Людерс покраснела, как он и ожидал.
– Дело вкуса. Вот ее визитная карточка.
Он мельком взглянул на маленькую пожелтевшую карточку, на которой готическими буквами было написано имя. Адрес уже давно не совпадал. Он вздохнул – этого еще не хватало. Зачем она вообще сюда приехала?
– Пригласите ее.
– С удовольствием, господин директор.
Серафина фон Доберн двигалась немного скованно, но тем не менее с непринужденностью молодой дамы из аристократических кругов. Она никогда не была красивой, по крайней мере на его вкус. Неприметная. Серая мышка, как говорится. Невзрачная женщина. Хотя у нее были принципы. Детям она не нравилась, но мама считала, что она прекрасный педагог.
– Пожалуйста, простите меня за то, что я обратилась к вам здесь, на фабрике, дорогой господин Мельцер. Я делаю это с большой неохотой. Вы очень занятой человек. – Она остановилась перед его столом, и он почувствовал себя обязанным предложить ей сесть в одно из небольших кожаных кресел. – О, я отниму у вас совсем немного времени. Этот вопрос лучше обсуждать наедине. Ради детей. Вы понимаете.
Он ничего не понимал, но подозревал, что в семье снова возникли проблемы. Почему Мари не позаботилась об этом? Что ж – ответ найти было несложно. Потому что его жена была занята в ателье. К сожалению, мамино предупреждение, которому он тогда не придал значения, сбылось. Ателье внесло разлад в их брак.
Пауль подождал, пока она займет место, но сам остался сидеть за столом.
– Хорошо, тогда начинайте, фрау фон Доберн. Я слушаю.
Он пытался сделать разговор более непринужденным, но это плохо удавалось. Возможно, дело было в ее серьезном выражении лица, а может быть, в том, что он все больше терял ту беспечную манеру, которая когда-то так выгодно отличала его от отца. Неужели в свои тридцать шесть лет он уже стал старым брюзгой?
Она колебалась, было видно, что эта история ей очень неприятна. Ему вдруг стало жаль ее. Раньше они обращались друг к другу на ты, время от времени встречались на праздниках или в опере. Война и последующие годы инфляции лишили всего многих, кто когда-то был богатым и уважаемым членом общества.
– Речь идет о вашей сестре Катарине. Мне не нравится обращаться с этой жалобой, господин Мельцер. Но прежде всего я чувствую себя лично обязанной вам. Вчера днем, вопреки моему прямому запрету, ваша сестра отвезла детей на Фрауенторштрассе, где Лео брал уроки игры на фортепиано у госпожи Гинзберг.
Китти! Эта упрямая женщина! Он почувствовал, как в нем поднимается гнев. За его спиной она делала так, чтобы Лео все больше увлекался пагубной страстью к музыке.
Серафина внимательно наблюдала за ним, пытаясь оценить эффект от своих слов. Бедную женщину, вероятно, мучила совесть.
– Пожалуйста, не поймите меня неправильно, дорогой господин Мельцер. Я знаю, как вы любите свою сестру. Но она поставила меня в очень тяжелое положение.
Он это прекрасно понимал. Китти была невозможной.
– Это абсолютно нормально, дорогая фрау фон Доберн, что вы сообщили мне об этом. Я даже весьма благодарен вам за это.
Она выглядела довольной и даже улыбалась. Она немного раскраснелась и выглядела почти красивой. Или, по крайней мере, интересной.
– Я категорически отказывалась отпускать детей. Но ваша сестра не обратила внимание на мой протест.
Конечно, не обратила. Только паровой каток мог бы заставить Китти отказаться от уже принятого решения.
– Я надеялась найти поддержку у вашей жены. Но, к сожалению, ее не было на вилле во время этого инцидента.
Он молчал по этому поводу. Мари была в ателье. Хотя совсем недавно она ему сказала, что хочет работать меньше и проводить дома три дня в неделю.
– Ваша жена привела детей домой ближе к вечеру. Они были очень уставшие и, к сожалению, не сделали домашнее задание.
Поначалу Пауль хотел не вовлекать Мари в эту ситуацию. Но теперь все же спросил:
– Вы говорите, моя жена привела детей вечером?
Серафина казалась искренне изумленной. Нет, она неправильно выразилась. Госпожа Мельцер, конечно, ничего не знала об этой договоренности.
– Ваша жена провела вторую половину дня с вашей сестрой. Она делает это время от времени. Она часто бывает на Фрауенторштрассе даже на выходных. Приятно, что у вашей жены и золовки такие теплые отношения. Ведь они обе художницы.
– Конечно, – отрывисто заметил он.
Последние несколько недель он сильно ссорился с Мари из-за этих злополучных картин. Ему было очень жаль жену, но картины были более чем уродливы. По крайней мере, на его вкус. Он не хотел видеть такое произведение на стене ни в столовой, ни в красной гостиной, ни в кабинете, но там все равно почти не было места на стенах из-за высоких книжных шкафов. И уж точно не в прихожей. Что подумают о них посетители? Он, конечно, пообещал купить три картины и собирался сдержать свое слово. Но ни одной картиной больше! Кроме того, ему не нравилось, что Мари постоянно находится на Фрауенторштрассе. Тем более что она водила туда и детей.
– Как я потом узнала от вашей матери, господин фон Клипштайн хотел забрать детей с Фрауенторштрассе. Эта новость меня очень успокоила, так как вначале я беспокоилась о том, как они доберутся домой. К сожалению, мне запретили их забирать.
Имя фон Клипштайн еще раз укололо Пауля. В последние месяцы его друг Эрнст казался большим скрягой. Боже, как они спорили об инвестициях в печать тканей! О рабочем времени. О заработной плате. В конечном итоге он, Пауль Мельцер, оказался прав, потому что они получали заказы, опережая конкурентов. Потому что они предлагали качество по хорошей цене. Но Эрнст, этот мелочный торговец, ужасно боялся за свои деньги. Пауль твердо решил как можно скорее рассчитаться со своим партнером и расстаться с ним. Конечно, он предложил бы ему приличную сумму. В конце концов, он не мошенник.
Но было еще кое-что, что раздражало его в старом друге Эрнсте. Его манера влезать в семейную жизнь Мельцеров. Что в значительной степени было заслугой мамы. Но и Мари была слишком покладистой в этом вопросе. Позволяла ему заезжать за ней на автомобиле в ателье, отвозить на Фрауенторштрассе.
Правильно ли он понял? Вчера Эрнст забрал Мари и детей от Китти. Вероятно, он также отвез их туда, а потом пил кофе с дамами, пока Лео в соседней комнате учился играть на фортепиано. Между старыми друзьями такое не принято. Боже мой, Клипштайну чертовски не везло в жизни! Но это не давало ему права вмешиваться в их семейные дела. Должна же Мари понимать. Особенно Мари. Алисии можно было простить ее материнскую заботу.
– Теперь, когда я смогла так откровенно поделиться с вами своей озабоченностью, дорогой господин Мельцер, я чувствую облегчение. Пожалуйста, поймите меня правильно – я должна была это сделать. Я не могла вынести мысль, что должна скрывать от вас или даже лгать вам. Я бы скорее отказалась от работы, хотя бесконечно привязана к детям.
Пауль еще раз заверил ее, что она поступила правильно, что он благодарен ей за доверие и сохранит этот разговор в тайне. Она улыбнулась, словно освободившись от тяжелого бремени, поднялась со стула и пожелала ему приятного дня и Божьего благословения.
Пауль поблагодарил ее и с облегчением вздохнул, когда она наконец вышла на улицу.
– Принесите мне кофе, фрау Людерс.
Сейчас ему было трудно сосредоточиться на работе, обдумывать важные решения, рассчитывать производственные затраты. В голове все время возникали мысли, отвлекающие его, и ему с трудом удавалось подавлять их. Мари. В конце концов, он любил ее. Но ему казалось, что он теряет ее. Она превращалась в кого-то другого. Бросила его и ушла прочь. Лео тоже, казалось, отдалялся от отца. Несколько раз он брал мальчика на фабрику, показывал ему цеха, объяснял работу машин. Но Лео все время затыкал уши, потому что якобы не выносил шума. Только когда они сели за столик в столовой и Пауль купил для них обоих обед, мальчик казался довольным. Наверное потому, что рабочие вытягивали шеи, глядя на них. Обычно господин директор обедал на вилле, а теперь он сидел здесь, с ними. С восьмилетним мальчиком, который позже должен будет стать молодым господином директором. Тогда Паулю бросилось в глаза, что его сын с большим интересом поглядывал на молодых работниц. В восемь лет! Невероятно. Ведь в этом возрасте он сам был еще невинным ребенком.
