Текст книги "Хозяйка Мельцер-хауса"
Автор книги: Анне Якобс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Он плюнул и попал в левую ногу Гумберта. Только теперь Гумберт заметил, что его деревянные башмаки исчезли, и он остался в одних носках, но ему было все равно. У него появилось желание высказать протест. Какой ущерб понесла кайзеровская армия, если такой, как он, все равно ни на что не годившийся на поле боя, сбежал? Почему он должен умереть за это? Он никому не сделал ничего плохого!
Майор прикусил губу и тихо уставился перед собой. Гумберт ждал, прислушиваясь к биению собственного сердца, ощущая, как секунды складываются в минуты. В нем поднималась слабая надежда. Фон Хагеманну было не так-то просто незамедлительно вынести приговор дезертиру Гумберту Седльмайеру. Может, он боялся навлечь на себя гнев всего семейства? Эта ободряющая мысль тут же показалась ему абсурдной. Каким образом Мельцеры узнали бы о его судьбе?
– Слушай внимательно, парень!
Гумберт съежился. Приказ был произнесен громко и резким командным тоном.
– Слушаюсь, господин майор.
– Я хочу знать, из какого ты подразделения. Когда ты сбежал. При каких обстоятельствах. Ты был пьян? Болен? Лихорадка или что-то в этом роде?
Может, Гумберт и был мечтателем, но глупым он не был. Он сразу смекнул, какой ответ от него требуется.
– Меня вырвало. Да, у меня была лихорадка. Все перевернулось с ног на голову. И я видел такие вещи, которых на самом деле не было.
– Галлюцинации, что ли? А в конце ты поверил, что враг подошел к вашему расположению.
Гумберт уверял, что видел французских солдат в униформе. И русских, только униформа у них была зеленого цвета. И русские солдаты носили бороды, торчавшие колом на морозе. Они открыли по нему огонь из гранатометов, и он подумал, что должен броситься им навстречу.
Фон Хагеманн выслушал его рассказ, коротко усмехнулся и сказал ему не переусердствовать. Вполне возможно, это были фантазии, вызванные лихорадкой: проклятые мошки наверняка переносили множество болезней, он мог заразиться здесь чем угодно.
– Если я и попытаюсь спасти твою шкуру, то только потому, что считаю, что его величеству императору нужен каждый солдат на этой войне.
Гумберт нервно сглотнул и несколько раз кивнул. Ему вдруг показалось чрезвычайно важным и достойным делом – идти на войну ради императора и отечества. И неважно куда. На худой конец даже в окопы. Все это куда лучше, чем платок на голове и петля на шее.
– Я… я бесконечно благодарен вам, господин майор фон Хагеманн. Я никогда… этого не забуду…
Майор прищурился, поскольку он смотрел против света, отбрасываемого фонарем: он хотел как следует разглядеть выражение его лица.
– Благодарить будешь потом, когда все получится. Однако если все сложится, я жду от тебя строжайшей конфиденциальности. Ясно? – Гумберт снова кивнул. Само собой разумеется. Он должен сохранить разговор в тайне, ведь это было в его собственных интересах, но в первую очередь, конечно, он это сделает, чтобы не доставить неприятностей господину майору. – Абсолютная конфиденциальность, Гумберт, – повторил фон Хагеманн приглушенным голосом. – И сейчас, и потом. Ясно?
– Совершенно ясно, господин майор.
Фон Хагеманн удовлетворенно кивнул. Он оставил ему фонарь, пожелал приятной ночи и вышел. Задвижка щелкнула, шаги удалились, после Гумберт услышал, как завелась машина.
Ночь он провел в отчаянном беспокойстве, то бегая взад-вперед по своей темнице, то прислоняясь к стене, то сидя на корточках перед дверью и прислушиваясь к фырканью коров и грохоту цепей. Где-то вдалеке били часы на церковной башне, но ветер уносил их звуки, так что он мог только догадываться, сколько часов они пробили. Ближе к утру, когда в окно проник первый слабый свет, он так устал, что заснул.
– Эй! Ты, лентяйка! Хватит дрыхнуть! Уже утро!
Привычный удар по голени заставил его открыть глаза. Все еще находясь в полудреме, Гумберт ощутил боль в ноге, затем сильный укол в плечо. Окончательно просыпаясь, он почувствовал, что у него болит голова, а в ушах стоит глухой шум. Проморгавшись, Гумберт увидел прямо перед собой солдата, который насмешливо ухмыльнулся и бросил ему под нос сверток.
– Умойся и оденься. Потом к майору. Давай-давай.
– Что, умыться? – хриплым голосом спросил Гумберт.
– Да, сейчас принесут воду и мыло. Или дамочке нужны парфюм и пилочка для ногтей?
Перед ним поставили ведро с колодезной водой и кусок хозяйственного мыла и оставили одного. Гумберт был страшно рад этому: было бы неловко снимать женскую одежду перед этими парнями. Он встал и сбросил с себя грязные, рваные вещи. Униформа, которую ему принесли, была немного велика, ему пришлось очень туго затянуть ремень. Тужурка сидела более-менее прилично, фуражка тоже была ничего, а сапоги подошли идеально, как будто были сшиты специально для него. Гумберт подумал о мундире, который только позавчера свернул и спрятал на чердаке, и покачал головой.
Он вылил воду, которой умывался, а мыло отдал одному из солдат. После этого они вместе подняли бидоны с молоком на тележку. Нужно было спешить: до ближайшего хутора – там господа офицеры ждали молоко для утреннего кофе – было три километра. Гумберт усердно толкал перед собой тележку. Дорога была ухабистой, бидоны с грохотом ударялись друг о друга, деревянные колеса то и дело застревали в грязной колее, и тогда он должен был приналечь. Голова его гудела, ныло плечо, но он, не подавая виду, молча делал свое дело.
– Смена… теперь моя очередь, – наконец сказал один из солдат, когда рядом показалась усадьба. – Как только мы доберемся до штаба, сходи к врачу. Он перевяжет тебе палец.
Деревянная ручка тележки была покрыта красными пятнами. Мизинец Гумберта был рассечен и кровоточил всякий раз, когда он шевелил им.
– Я и забыл об этом, – удивленно сказал он.
– Можешь легко заработать заражение крови.
Они были неплохие, эти парни. Грубые, но не жестокие, они отпускали грязные шутки, а затем снова проявляли сострадание и помогали, когда кто-то в чем-то нуждался. Гумберт теперь шел за тележкой, довольный тем, что больше не толкал ее, и, сам того не желая, подслушивал их разговор.
– Да нет, не та, старая, той уже ничего не нужно.
– Нет, не старая. Молодая. Брандл Иосиф видел их, майор брал его с собой в замок. Благородных кровей невеста. Брандлу бы она тоже понравилась.
– Еще бы! Графиня. Голубых кровей. Вся в рюшечках и затянутая в корсет.
– Ну и что? Под кружевами и рюшами она такая же, как и все остальные бабы.
– Брандль Иосиф сказал, что она помолвлена с французом. Об этом ему рассказали служанки, когда он сидел на кухне и они кормили его.
– Везет же этому Брандлу Иосифу… Его там кормят всякими лакомствами, а мы жрем гороховую похлебку.
– Графиня помолвлена? А здесь у нее шуры-муры с майором? Да все бельгийские бабы шлюхи.
– Ну он же всего-навсего француз, ее жених. Так что для нашего господина майора было почти делом чести обскакать этого французика.
Они громко рассмеялись над шуткой. Про Гумберта, казалось, они совершенно забыли. Только когда тележка снова застряла в грязи и он начал ее толкать, они его заметили, но не стали с ним говорить. Он был очень рад этому, потому что сначала нужно было осмыслить то, что он только что услышал. Так значит, у фон Хагеманна шуры-муры с молодой графиней? Правильно ли он понял? Ну да, это была война, и многие не очень-то стремились хранить супружескую верность, тем более на вражеской земле. Почему бы и нет – зачем отказывать себе в развлечении, если завтра ты, возможно, будешь валяться в грязи и истекать кровью. Гумберт не был моралистом, однако в данном случае его беспокоило то, что обманутой женой была именно Элизабет. Урожденная Мельцер, она принадлежала к семье его господ. Только что он до глубины души был благодарен майору, теперь же вдруг он разозлился на него.
Дальнейшие разговоры опять крутились вокруг фон Хагеманна и только подогревали гнев Гумберта. Ну и гуляка же их майор! А какой гурман. Нет, крестьянская девушка ему не по вкусу, ему изюм из пирога подавай. Некоторое время они спорили о том, кого предпочитает майор – шатенок или блондинок, затем сошлись на том, что цвет волос в его выборе не имеет никакого значения. Она должна быть симпатичной, очень молодой, стройной и вести себя немного по-детски. Особенно ему нравились девственницы.
Они уже почти въехали во двор, как один из солдат обернулся и спросил Гумберта:
– Может, он тебя…
Остальные слова потонули в пронзительном лае дворового пса. Из коровника выбежала крестьянка и сняла с телеги два бидона, чтобы отнести их в дом. Из дальнего угла двора, где, вероятно, находился туалет, вышел лейтенант. Поправляя ремень на куртке мундира, он шел к ним по заросшей травой мостовой. Солдаты молниеносно приложили руки к козырьку и щелкнули каблуками.
– Через полчаса быть на перекличке с оружием и вещами. Потом выдвигаемся.
– Слушаюсь, господин лейтенант. Куда выдвигаемся?
– В Брюссель. Затем дальше на юг. Солдат Седльмайер!
Гумберт вздрогнул и встал, как учили, по стойке смирно. Лейтенант указал пальцем в сторону жилого дома:
– К майору.
– Слушаюсь, господин лейтенант.
Фон Хагеманн, майор и, как теперь знал Гумберт, знаменитый герой-любовник, сидел с двумя другими офицерами за длинным столом. Между кофейными чашками и тарелками господа разложили карты с маршрутом, по которому им было приказано следовать. Приказ этот, конечно, не был неожиданным, но в то утро, должно быть, он застал их врасплох. Вероятно, он пришел по телефону: в оккупированной стране повсюду прокладывали телефонные провода, так как существующим линиям не доверяли.
Фон Хагеманн поднял голову, глядя на вошедшего Гумберта, но выражение его лица не изменилось.
– Солдат Седльмайер, впредь до дальнейшего распоряжения вы назначаетесь моим денщиком. Поднимитесь наверх, служанка покажет вам мою квартиру. Почистите сапоги, мундир. И все соберите.
– Слушаюсь, господин майор.
Гумберт запретил себе думать о том, куда их пошлют. Ничего хорошего это ему не сулило. Он как дурак побегал в бабьем прикиде, а теперь снова вернулся к исходной точке. Его единственным утешением было то, что он был не один.
В начале пути они ехали по железной дороге, господа офицеры – на мягких сиденьях, а весь отряд – в битком набитых грузовых вагонах. От Невшателя они шли строем – день и ночь, под проливным дождем, минуя луга и перелески. На деревьях уже проклюнулись первые листочки. Где-то совсем далеко Гумберт слышал приглушенные гул и грохот, они нарастали, превращаясь в хорошо знакомые ему звуки боя: глухой шум выпускаемого снаряда, его тихий свист во время полета, потом звук вонзающегося в землю орудия и, наконец, грохот взрыва. Вдалеке в вечерних сумерках были видны отблески огня, красновато-желтые всполохи, которые появлялись и тут же гасли. В невысоком блиндаже, где им пришлось остаться до утра, они сидели, прижавшись друг к другу, и молчали. Кто-то заснул, некоторые пили. Фон Хагеманн, штабной врач и два лейтенанта разместились не лучше рядовых, прямо на влажной соломе. Фон Хагеманн предложил всем сигареты, в том числе и Гумберту.
– Завтра будет пострашнее, Седльмайер. Вот там ты сможешь показать, кто ты – мужик или баба.
Гумберт прикурил сигарету от зажигалки майора. Он редко курил и потому закашлялся.
На рассвете раскинувшийся перед ними пейзаж казался мрачным и пустым, словно они были на луне или где-то далеко в пустыне. Пушки ненадолго смолкли. Теперь, когда они двинулись в путь, враг, казалось, снова проснулся, грохот и гул возобновились и становились все громче, снаряды бороздили землю, оставляя на ней кратеры. На рассвете майор разделил своих людей. Разыскивая дорогу в запутанные лабиринты, куда они должны были попасть, солдаты растянулись цепью, чтобы не создавать ненужной толчеи. Гумберт шел за майором, почти оглушенный взрывами, свистом, шипением, ощущая мягкую, влажную землю под сапогами, оглядывая ее голую, испещренную бугорками и кратерами поверхность, порой натыкаясь на черный обгоревший остов дерева, потом на развалины, которые уже невозможно было узнать. Стоял запах сырой земли и дыма от пожара – смрадное дыхание смерти.
– Слезай! – крикнул кто-то, схватив Гумберта за воротник и повалив на землю.
Он пополз на четвереньках и оказался в узком проходе, по бокам обшитом досками, пол был выстлан деревянными планками. Это был окоп. В сравнении с тем ужасом, что творился там, наверху, эта яма в земле показалась ему убежищем.
– Тебя чуть не поймали, – проворчал фон Хагеманн. – Давай шевелись! Наша позиция дальше.
Гумберт, спотыкаясь, двинулся вперед, мимо солдат, грязных с головы до ног, мимо складов с боеприпасами, ящиков с продовольствием, спящих сослуживцев, полуобнаженных мужиков, ищущих вшей в своей одежде. Земля сотрясалась при каждом ударе, в ушах у него гремело, грохотали выстрелы. Смерть была вездесуща, она ходила за ними словно тень.
Самым странным было то, что Гумберт не потерял сознание.
14
Китти примеряла уже третью блузку, но и эта, из тонкого голубого шелка, с пышными рукавами, собранными в складке на манжете, не нравилась ей. Какими неудобными были эти блузки, какими старомодными: в юбке и блузке ходила каждая секретарша. Она не могла определиться с выбором платья в основном из-за того, что почти вся ее одежда после родов стала мала. Не столько в талии, сколько в груди. На самом деле она вообще не хотела кормить грудью, в конце концов, она не дойная корова. И весь театр, который Мари устроила вокруг этой истории, показался Китти невозможно смешным. К сожалению, сразу после родов молоко к груди так сильно приливало, что все снадобья, которые давал ей медицинский советник, оказались неэффективными. Было совершенно невозможно полностью передать эту обязанность кормилице, иначе она сама лопнула бы. Вздохнув, Китти разгладила светло-голубую блузку и посмотрела на себя в настенное зеркало. С ума сойти – с этими дурацкими вставками в корсаже она выглядела как матрона. Однако ей пришлось вставить эти тряпочки, чтобы вытекающее из груди молоко не промочило одежду.
– Больше никогда не буду рожать! – стонала она. – Как может женщина быть счастливой, когда она надувается, как воздушный шар, а ее грудь трижды в день кусают и сосут.
Она гневно швырнула ни в чем не повинную блузку на ковер и сдернула с вешалки следующую, нежно-желтого цвета. Ее сшила для нее Мари из хлопка и шифона. Может, хотя бы она подойдет?
– Госпожа? Вы меня звали?
Мицци, которую на самом деле наняли горничной, просунула голову в дверной проем. Накануне в приступе гнева Китти уволила свою камеристку, с тех пор она несколько раз вызывала Мицци к себе, чтобы та помогла ей одеться. Мицци была очарована видом множества дорогих платьев, блузок и юбок, бесчисленных туфель и ботильонов. А прекрасные сумочки, перчатки, ремешки, дамские шляпки… Девушке открылся рай, и она изо всех сил старалась не потерять доступ в этот элизиум.
– Ах, Мицци, – сказала Китти немного несдержанно. – Если уж ты здесь, помоги мне надеть блузку.
– С удовольствием, госпожа.
У нее был талант, у этой маленькой Мицци. Она так долго возилась с желтой блузкой, что Китти, вздохнув, решила остановить свой выбор на ней. Ничего, пойдет, даже если в груди немного тесновато.
– Малышка спит?
– Я думаю, что да, госпожа. Кормилица с ней.
Кормилица в общем-то была не нужна. Молока и так хватало. Однако пышнотелая Альвина Зоммервайлер была для Китти спасительницей, настоящим сокровищем. У нее самой дома было трое маленьких детей, а четвертый младенец еще лежал в колыбели. Она питала к маленькой Хенни нежную любовь и заботилась о ней как опытная мать.
– Скажи Людвигу, что я хочу выехать. И принеси мне красное летнее пальто с широким воротником.
Китти примерила две пары туфель, осталась довольна третьей, взяла красную шляпку с пером, которая так чудесно сочеталась с ее темными волосами. «Может быть, подстричься? Каре подойдет мне как нельзя лучше», – подумала она, направляясь в детскую.
Детская комната была выдержана в белом, розовом и золотом цветах. Вычурную мебель она нашла и заказала через каталог, а ковры приобрела в универмаге в Аугсбурге. На двух высоких окнах спускались до пола шторы из розовой вуали, которую мама купила еще в мирное время. Только кормилица вносила в этот светлый ансамбль темные краски, потому что всегда носила платье темно-синего цвета.
– Она спит, – улыбаясь, прошептала Альвина Зоммервайлер, когда госпожа вошла в детскую. Китти на цыпочках приблизилась к решетчатой кроватке, над которой висел мобиль из розовых звезд и голубой луны. О, каким сладким все-таки было это маленькое существо, когда оно спало. Какими миленькими были маленький носик, мягкий изгиб губ, нежная тень опущенных век. Ее маленькая Хенни! Нет, она бесконечно счастлива, что у нее дочурка. Если бы Альфонс мог хоть раз увидеть Хенни! Но она уже целых две недели не получала от него писем – должно быть, почта застряла где-то на границе между Францией и Бельгией. Если, конечно, там вообще была граница. Кажется, Германская империя давно завоевала эту территорию. Китти не знала этого, но ей, вообще-то, было все равно. Папа был прав – то, что на самом деле происходило на Восточном и Западном фронтах, в газетных репортажах все равно не прочитаешь. Ясно было только, что теперь и Италия объявила Германскому рейху войну.
– Я еду на пару часиков к своим родителям, Альвина. Если будет что-то важное, пожалуйста, позвони.
Телефон – действительно большое удобство. Как жаль, что у Лизы в квартире не было связи. В последнее время ее сестру все равно можно было найти только на вилле, и все из-за этого дурацкого лазарета. Как будто в Аугсбурге не хватало госпиталей. В монастырях тоже размещались лазареты – кажется, они уже спорили между собой из-за пациентов.
Когда машина медленно въехала на аллею виллы, Китти увидела, что раненых солдат все же было гораздо больше, чем она предполагала. У входа в особняк стоял грузовой фургон, с задней стороны у него был откинут брезент, так что можно было заглянуть внутрь. Там на шерстяных одеялах лежали несколько человек, ожидавших, когда их отнесут в лазарет. Как ужасно! До сих пор считалось, что на вилле лечат только пациентов, которые уже находятся на пути к выздоровлению. Этих бедняг надо было перенести на виллу на носилках, они лежали почти неподвижно, у некоторых были белые повязки на голове, закрывавшие бо́льшую часть лица. Только для глаз и рта были прорезаны отверстия – выглядело это жутко.
– Остановитесь там, впереди, Людвиг. Я сойду. Вы можете припарковать машину слева во дворе, чтобы она не мешала.
– Да, конечно, госпожа. Бедные парни. Страдают за кайзера и за отечество… ну да. Хорошо, что я слишком стар!
Китти не испытывала особого желания встречаться с ранеными, поэтому поспешила перебраться на противоположную сторону виллы, чтобы пройти через зимний сад на второй этаж. Боже мой, как же все-таки это было неудобно! Позавчера во время визита она зацепилась юбкой за кованую решетку, не обошлось без ржавого пятна.
– Мама? Привет? Эльза! Августа!
Она сердито постучала, потому что дверь была заперта. Через некоторое время ей открыла экономка, что отнюдь не улучшило ее настроения. Долгое время умудренная опытом Шмальцлер пыталась научить ее ведению домашнего хозяйства, читала ей скучные лекции, объясняла, как вести книгу домашних расходов. Конечно же это была идея мамы. В конце концов все это не принесло абсолютно никаких плодов.
– Госпожа – какой приятный сюрприз! Вы пришли как раз вовремя.
Китти услышала крик младенца – по-видимому, это был Лео, маленький ревун. Китти недоумевала, почему экономка выглядела такой взволнованной – у нее даже выступили розовые пятна на щеках. Должно быть, произошло что-то необычное.
– В чем дело? Ну говорите уже, фройляйн Шмальцлер. Зачем вы меня пытаете? Ведь ничего страшного не произошло, правда?
Шмальцлер сняла с нее шляпу и пальто и заверила, что новость действительно хорошая.
– Почта! – вырвалось у Китти. – Письмо от Пауля? Да? О, правда? Мой Поль наконец-то написал? Скажите, что это правда, фройляйн Шмальцлер. Иначе я надеру вам уши!
– Но госпожа… фройляйн Китти… – Она смеялась. И в самом деле, Элеонора Шмальцлер умела смеяться. Это выглядело немного странно, потому что рот она открывала только наполовину. – Не просто письмо, – промолвила она с такой дрожью в голосе, которая скорее была похожа на рыдание. – Сегодня мы получили целую корзину писем. Наверное, он писал почти каждый день и вся почта где-то застряла. Ваша мать и фрау фон Хагеманн сейчас в столовой. Мне пора в лазарет, у нас пополнение.
Вместе они прошли через зимний сад в холл. Экономка отправилась вниз в лазарет, а Китти пошла в столовую.
– Мама! Лиза!
– Элизабет уронила письмо, которое только что читала, порывисто поднялась и обняла сестру. Мама последовала за ней и прижала к себе обеих дочерей, они заплакали.
– Он был в Галиции… Так далеко… А потом отправился в Мазурию. Теперь он возвращается. Он едет во Францию, но надеется, что сможет на несколько дней приехать к нам перед отправкой на Западный фронт.
– Боже мой! – воскликнула Китти. – Он приедет сюда. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Где Мари? Она конечно же без ума от счастья!
Мама сказала, что Мари поднялась наверх. Они понимали: Мари хотелось побыть одной, читая письма Пауля.
– А мне? – возмутилась Китти. – Мне он не написал? О Поль, обманщик, предатель…
– Вот, рядом с кофейником целая стопка писем. – Элизабет покачала головой. – Это все тебе, Китти. Так что не спеши с обвинениями.
– О, боже мой! И это все мне? Да тут наверняка целых десять, нет, пятнадцать писем!
– Тринадцать, – уточнила Элизабет. – У меня только пять, у мамы семь. У Мари…
Китти уже взяла свою пачку и начала считать. И в самом деле, Лиза была права. О боже, она получила от Пауля больше писем, чем мама и Лиза вместе!
– Так сколько писем у Мари? – спросила она.
– Какие же вы смешные, – с улыбкой промолвила Алисия. – Как маленькие дети!
– Мари он отправил более пятидесяти писем и открыток, – сообщила Элизабет.
– Да ну? Так много? – заметила Китти с легкой завистью. Она искренне любила Мари и никому другому не отдала бы своего Поля. Именно поэтому брат мог бы написать и ей побольше писем…
Мама позвала Эльзу и велела ей принести свежий кофе и что-нибудь перекусить для Китти, а потом в комнате стало тихо, потому что все погрузились в чтение. Только время от времени слышались то вздох, то тихий возглас удивления, порой кто-то читал вслух полстроки, на что остальные лаконично откликались, поскольку они были заняты своим чтением.
По дороге на восток, 21 апреля 1916 года
Моя сестренка Китти, вчера мы были в Кенигсберге. Поезд остановился там на рассвете, и когда постучали в дверь, мы, еще заспанные, спотыкаясь, выбежали на перрон. Раздавали еду. Она была вкусной и обильной – это был рис с говядиной. Мы стояли на перроне, когда в бледной предрассветной мгле показался поезд с закрытыми товарными вагонами, из которых доносились звуки чужой речи и топот. Это были русские пленные, которых вагонами грузят и доставляют сюда, на станцию, где они получают питание. Они выглядят бледными и худыми, многие курят сигареты, их лица кажутся чужими, монгольскими. Потом мы встретим их в разрушенных деревнях во время восстановительных работ. Бедные парни, которых вырвали из родных мест и потащили на чужбину. Ландшафт за окном нашего поезда однообразный – лежащие под паром поля, отдельные подворья с крытыми соломой деревянными хижинами, в которых люди живут вместе со своим скотом. Передо мной открывается другой мир, как будто время повернулось на несколько столетий назад. Говорят, в Вилковицах есть несколько отделений полевой почты, поэтому я надеюсь, что мое письмо дойдет до вас довольно скоро и что ваши письма тоже попадут ко мне. Сестренка, у меня в ранце лежат твои письма, туго перевязанные резинкой, – сокровище, которое помогает мне в горестные минуты. Когда я читаю их, то вижу твою маленькую руку и согнутый указательный палец, нажимающий на ручку, когда ты пишешь. Поцелуй за меня свою малютку Хенни.
Обнимаю тебя.
Твой старший брат Пауль.
– Кофе, госпожа, – сообщила Эльза, вырывая Китти из ее размышлений. – Повариха просит передать, что она не в состоянии подать вам сейчас еду, потому что ей нужно накормить шофера Людвига, а также водителя «Скорой помощи» и двух его юных помощников. Кроме того, фройляйн Шмальцлер взяла к себе Ханну, которая сейчас помогает в лазарете, вместо того чтобы работать на кухне…
– Спасибо, Эльза, – любезно ответила Алисия. – Передай фрау Брунненмайер, что я переговорю с фройляйн Шмальцлер. Можешь убраться на столе.
Эльза вышла с подносом посуды, Алисия со вздохом отложила письма Пауля в сторону. Она должна проверить, все ли там внизу в порядке. К сожалению, из-за госпиталя привычное распределение обязанностей между персоналом было несколько нарушено.
– Пожалуйста, не забудь позвонить папе, Лиза. Он должен узнать хорошие новости как можно скорее.
– Ну конечно, мама. Сейчас попробую еще раз.
Китти, нахмурившись, оторвалась от своего чтения, но подождала, пока мама закроет за собой дверь, и только тогда задала свой вопрос:
– А почему бы ей самой не позвонить? Они что, снова поссорились?
Элизабет закатила глаза, тихо застонав. Это было невыносимо, родители так усложняли себе жизнь. Уже несколько дней папа вставал очень рано и бежал на фабрику, чтобы только не завтракать вместе с мамой за одним столом. На обед он не появлялся, и никто не знал, ел ли он что-нибудь вообще. В то же время на фабрике почти никто не работал, и обе его секретарши больше не появлялись в бюро.
– Ради бога, Лиза! – ужаснулась Китти. – Неужели наша фабрика обанкротилась?
Элизабет энергично замотала головой:
– Нет, конечно, нет. Как ты можешь говорить такие глупости! У папы, правда, есть некоторые трудности, но они связаны с войной, и скоро они будут позади. Он сказал, что у него есть несколько заказов на июль и август. Я думаю, они чистят гильзы и чинят порванные кожаные ремни. Точно я не знаю, но работницы будут заняты этим какое-то время.
Китти высказала свое мнение, что эта работа, вообще-то, не для текстильной фабрики, но теперь, когда идет война, гильзы и кожаные ремни, пожалуй, важнее, чем красивые ткани для одежды.
– Конечно, – согласилась Элизабет, бросив на нее неприязненный взгляд. – Тем более что ткани для одежды без шерсти и хлопка сложно изготовить.
Китти была вынуждена признать, что раньше она даже не задумывалась об этом. Некоторые вещи проходили мимо нее совершенно незамеченными. Особенно те, которые осложняли жизнь.
– Посиди тут, Лиза. А я позвоню папе, – она побежала в отцовский кабинет, чтобы связаться с фабрикой. Некоторое время она стояла, в нетерпении барабаня пальцами по столу. Зетив, что ее грудь опять набухла, она поправила блузку. По телефону ей сообщили, что абонент не отвечает.
– Попробуйте еще раз, пожалуйста!
Девушка в бюро опять попробовала соединить, но безрезультатно. Китти нервно бросила трубку и вернулась в столовую, чтобы продолжить чтение писем от Поля.
– Ну как, дозвонилась до папы?
Китти пожала плечами. Наверное, он сейчас где-то на фабрике. Ну надо же, в бюро нет секретарш. Они-то всегда знали, где находится их шеф.
Элизабет молчала, она задумчиво налила себе кофе, добавив в него сахар и немного сухого молока, помешала напиток маленькой серебряной ложечкой, отложила ее и уставилась на скатерть, на которой осталось несколько крошек черного хлеба.
– Тебе не нужно спуститься в лазарет, Лиза? – спросила Китти, которая заметила странное поведение своей сестры. – Я думала, ты руководишь отделением медсестер? Разве не так? Ну, значит, я неправильно поняла. Скажи, это правда, что этот молодой доктор – как его зовут? я забыла, – что он такой чертовски привлекательный? Тилли на днях вся покраснела, когда я спросила про него.
Элизабет сделала движение рукой, как будто отмахиваясь от ее слов.
– Китти, пожалуйста, избавь меня от подобных сплетен. Доктор Мёбиус выдающийся врач, и делает он гораздо больше, чем просто выполняет свой долг… Я беспокоюсь о папе, Китти, – жалобно добавила она. – В последнее время он такой напряженный, такой дерганый и нервный. Эта ссора с мамой, на мой взгляд, перерастает в серьезную размолвку. Ты ведь знаешь, что папа не должен волноваться…
– Он похудел и стал очень бледным. Я подумала, что он, наверное, обеспокоен делами на фабрике, – наивно произнесла Китти. – Но он же всегда беспокоится.
– У него есть на то свои причины. Мне совсем не нравится, что он находится там, на опустевшей фабрике, один-одинешенек, и ходит туда только чтобы избегать мамы. Это серьезно. Вдруг с ним что-нибудь случится, и никого не окажется рядом, чтобы помочь. Мы отправимся искать его только вечером, а ведь может случиться, что он уже…
– О боже мой, Лиза, – пришлось ответить Китти. – Перестань говорить такие ужасные вещи. Папа все-таки поправился.
Элизабет рассеянно положила кофейную ложечку на скатерть, а не на блюдце. На белой ткани расплылось светло-коричневое пятно.
– У папы в любой момент может случиться повторный инсульт, – тихо молвила она. – Так сказали тогда на медицинском совете. Китти, у меня плохое предчувствие…
– Ты можешь испортить даже самый прекрасный день, сестренка! – нахмурилась Китти. – Только что мы были так счастливы, потому что скоро вернется наш Поль…
Элизабет встала и побежала в бюро. Китти закатила глаза и открыла одно из своих писем. Однако она никак не могла сосредоточиться и позавидовала Мари, которая спокойно сидела наверху, перечитывая одно письмо за другим, и никто ей не мешал. Интересно, может, она плакала? Или смеялась от счастья? Или и то, и другое? Поль умел писать очень нежные письма, он вообще был чудес…
Из кабинета до нее донесся голос Лизы – он прервал ее мысли.
– Соедините меня, пожалуйста, еще раз… Да, я знаю, что мы уже несколько раз пытались дозвониться по этому номеру.
Боже ты мой! Лиза буквально погрузилась в свои тревожные видения. Когда мама узнает об этом, она, должно быть, тоже забеспокоится. Китти снова сложила письмо и сунула его в конверт. С Лизой действительно было ужасно. Неужели она ни разу, ну совсем ни разу не была по-настоящему счастлива? Нет, ей всегда все не так, она обязательно найдет к чему придраться.
– Послушай-ка, – начала Китти, когда Элизабет с измученным выражением лица вошла в столовую. – Давай быстро съездим на фабрику и сами сообщим папе хорошие новости.
– Это именно то, что я только что хотела предложить, – тихо произнесла Элизабет. – Как здорово, что ты сама пришла к этой мысли.
Тем временем на небе появились темные грозовые тучи. Когда Китти и Элизабет шли по парку, сверкнули первые молнии и прогремел гром. Одна медсестра поспешно отнесла плетеные кресла на террасу, а затем закрыла обе двери. Во дворе Людвиг как раз успел поднять складной верх машины, прежде чем упали первые большие капли.
