Текст книги "Лунное танго"

Автор книги: Анна Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Анна Воронова
Лунное танго

Если вы можете:

– начать свой день без кофеина,

– быть жизнерадостным и не обращать внимания на боли и недомогания,

– удержаться от жалоб и не утомлять людей своими проблемами,

– есть одну и ту же пищу каждый день и быть благодарными за это,

– понять любимого человека, когда у него не хватает на вас времени,

– пропустить мимо ушей обвинения со стороны любимого человека, когда все идет не так не по вашей вине,

– спокойно воспринимать критику,

– относиться к своему бедному другу так же, как и к богатому,

– обойтись без лжи и обмана,

– бороться со стрессом без лекарств,

– расслабиться без выпивки,

– заснуть без таблеток, – искренне сказать, что у вас нет предубеждений против цвета кожи, религиозных убеждений, сексуальной ориентации или политики, – значит, вы достигли уровня развития своей собаки.

Сэр У. Черчилль

Глава 1
Большая Херь и Бэтмен

Первую монгольскую лошадь звали Большая Херь.

Лошадь – толстобокая, приземистая, косматая – быстро схрупала сухарь и ощутимо ткнула Динку носом. Из Динкиного кармана вкусно пахло, там, помимо сухарей, прятался еще и сахар.

– Пап, ее как зовут?

– Херь.

– Как? – опешила Динка. – Почему?

– А, считай, почти всех монгольских лошадей зовут Херь. Эта – Большая Херь, а вон та, у коновязи, – Маленькая. А рядом – Белоногая. «Херь» – это значит гнедая, масть такая. А других имен тут не дают, монголы не понимают, зачем лошади имя. Ну, жеребцы там, конечно, кони волшебные у батыров… а эти, рабочие, все одна херь.

– Ну как же?! Лошади же! Они же наши друзья.

– Не выдумывай. Друзья! На них ездят, а не дружат. Большая разница – друзья и тягловый скот. Ты же не даешь клички вагонам в метро. Ты этих вагонов даже не замечаешь, просто едешь в школу – и все. Вот и монголы так же. Только метро у них живое.

И папа ушел в гостевой домик.

– Бе-бе-бе, – показала ему в спину язык Динка, – дурацкий пример. Если б это был мой собственный вагон, я бы уж точно не стала его звать просто железякой. Небось у самого как машина, так – «ласточка моя», а как лошадь – так херь. Не выдумывай, Дина, ха! Я бы вагон назвала Терминатором, или Самоваром, или Гремучкой, все лучше, чем ваша херь всеобщая. А ведь вагон железный. А лошадь живая.

И она сочувственно скормила Большой Хери все сухари, а сахар оставила для Белоногой и Маленькой. Плохо, когда тебя не замечают, даже когда садятся тебе на спину.

Динка любила давать имена. В детстве она давала имена дождям. Дожди приходили по очереди, топтались за окнами детского садика, и ей казалось, что некоторые живут неподалеку, поэтому чаще других забредают в гости. Особенно осенью. Осенью дожди ходили целыми табунами. Они казались ей похожими на прозрачных коней с тысячью серебристых ног. Динка всегда хотела, чтобы у нее был собственный конь.

И собака.

В детстве – ну, когда она была совсем маленькая, – родители ни за что не хотели брать собаку. Они все время переезжали с места на место, задерживаясь на год-другой в разных городах на съемных квартирах. Мама частенько говорила: «Не живем, а кочуем». Динке нравилось кочевать, она не знала другой жизни. Вот только собака… ей очень хотелось собаку, невероятно. Чтобы у нее наконец-то появился друг. Лошадь тоже хотелось, но она себя сдерживала – понятное дело, не станут же родители таскать за собой лошадь, им и одной Динки хватало.

Однажды, когда она только пошла во второй класс, мама отправила ее на полгода в маленький карельский городок к тетке – но Динке ужасно не понравилось кочевать одной. Больше она с родителями не расставалась. А собаку ей все-таки завели, только это грустная история…

Последние три года семья жила за границей, в столице Монголии – Улан-Баторе. Удивительный это был город, где по улицам бродили коровы, рысили всадники дэли в национальных халатах, на низких мохнатых лошадках, а в чай клали соль вместо сахара.

И только Динка всерьез стала присматриваться к местным лошадям, прикидывая, не уговорить ли родителей, – как выяснилось, что она едет обратно, в Россию. А из-за чего? Из-за школы! Вот уж засада так засада… Впереди маячил переезд, папу засылали куда-то на границу пустыни Гоби, мама ехала с ним, а Динке там места не нашлось, потому что учиться негде. И как она ни бунтовала, как ни подлизывалась – все оказалось бесполезно…

* * *

Тыг-дым, тыг-дым, – отбивали колеса.

Она прижалась носом к черному холодному стеклу в коридоре вагона. Поезд грохотал, гремел, как чугунная конница или как стая стремительных железных ласточек. За окном покачивался снежный лес, подсвеченный зеленоватой волчьей луной. Так и подмывало завыть, задрав голову к черным летучим небесам.

Она умела выть по-волчьи.

Она научилась у Рэньки, у своей любимой собаки, почти волчицы.

Сквозняк холодил щеку, в дребезжащую щель влетали крошечные колючие снежинки. Холодно, все время холодно. В Монголии тоже было холодно, но по-другому. Там ветер поднимал невесомую морозную пыль, камни смерзались намертво, а вот снега не было, только промерзшая окаменевшая земля. И деревьев не было, и травы. Только пыль, камни, овцы, коровы и лошади. Невысокие косматые лошади с заиндевелыми гривами. Жалко, не успела она себе там лошадку завести…

За окном наконец-то мелькнули первые фонари, поезд дернулся, заскрежетал, сбрасывая скорость, и Динка отлипла от стекла, вернулась в свое купе. Привычно накинула лямки здоровенного походного рюкзака, деловито щелкнула пластиковыми застежками, подтянула ремни. Сонная проводница вышла в тамбур, молча откинула лязгнувшую лесенку, и девочка спрыгнула вниз, на заснеженный щебень.

Станция называлась Лодейное Поле. Тут у Динки пересадка. Московские поезда шуровали дальше, на Мурманск, а ей надо было свернуть в медвежий угол (как говорила мама), к огромному озеру Ладога. Поезд в нужный ей городок ходил всего один раз в день, и пересаживаться на него полагалось в пять утра. Такая вот нечаянная радость. Сам поезд невелик – тепловоз и ровно два вагона.

Динка перелезла через рельсы, вскарабкалась по лесенке на платформу и огляделась.

Что это за Лодейное Поле, скажите на милость? И где тут вокзал?

Пассажиры из других вагонов уже подхватили баулы и тележки, устремляясь к пролету железнодорожного моста. Динка плотнее завязала меховые уши, одернула короткую дубленку и, стараясь не хватать ртом морозный воздух, заторопилась следом. Сверху, с моста, открывались ветвящиеся пути, паровозы, вагоны с бревнами, цистерны, пустые платформы. Московский скорый, казалось, с трудом втиснулся между коричневыми тяжелыми товарняками. Где-то клубился пар, рельсы отсвечивали синевой под мощными прожекторами, лязгало железо, голос диспетчера неразборчиво шелестел, что-то гулко вздыхало в динамиках. Она спустилась вниз возле низкого здания, больше похожего на бункер, в котором можно пересидеть с десяток ядерных зим.

Внутри оказалось еще холоднее. И совсем пусто. На пластиковых синих сиденьях дрыхла пара мужиков в телогрейках, в огромных черных валенках. Динка, волнуясь, сунулась в окошко кассы:

– Мне билет до этого… Длинного Берега.

Длинный Берег – вот как назывался город. Необычное название. Хотя рядом с Лодейным Полем или Медвежьей Горой, которую она разглядела в расписании, это звучало совершенно обыденно.

Кассирша сунула ей обратно паспорт, сдачу и билет, буркнула: «Двенадцатый вагон, отправление в пять тридцать», – и прихлопнула окошко. Динка покосилась на спящих и, несмотря на рюкзак, решила прогуляться.

Морозный воздух обжигал. Привиденческий голос диспетчера все так же гулко вздыхал и бормотал о чем-то своем, железнодорожном.

Холодно, холодно, холодно! Динка потопала ногами, даже попрыгала – а потом пошла в конец длинного перрона, надеясь согреться. На дальнем краешке платформы одиноко маячили два вагона. Она промаршировала мимо раза два, а когда разворачивалась в третий, заметила на зеленом обледенелом боку табличку: «Санкт-Петербург – Длинный Берег».

Постойте, постойте… Это получается же ее поезд? Ее вагон? Конечно, вот он, двенадцатый. А следующий – если присмотреться, видно – тринадцатый. И время уже поджимает, кстати. Так почему же посадку до сих пор не объявили?

Она завертела головой направо-налево. Пусто. Спросить не у кого. Как будто все вымерли, и только поезда живут своей странной лязгающей отмороженной жизнью.

Динка шагнула к краю платформы. Вагоны стояли чуть в стороне, на втором пути, так что пришлось лезть вниз и топать напрямик через рельсы. Платформы тут тоже не было, и вскоре Динка растерянно топталась перед высокой, наглухо закрытой дверью.

Она поскреблась снизу, потом, задрав голову, прошлась вдоль. Свет внутри не горел, было тихо. Как говорится, никаких признаков жизни. Засомневавшись, она вытащила билет. Вроде все верно – и номер поезда, и станция… И двадцать минут до отправления, между прочим! Почему же никто не открывает?!

Динка неуверенно стукнула кулаком в дверь. Меховая варежка глушила звук, да и вообще – стучаться снизу оказалось жутко неудобно. Тогда она сдернула варежку и саданула кулаком со всей дури. Никакой реакции. Пальцы от соприкосновения с железом мгновенно заледенели. Динка заколотила отчаянно, голося:

– Эй! Проснитесь! Я к вам! У меня билет!!!

Внутри звякнуло, завозилось… железная дверь чуть подалась.

– У меня билет, – с облегчением повторила Динка и даже на цыпочки привстала, чтобы ее лучше услышали. – Это же поезд 77-й, верно? Я до Длинного Берега.

– Чего шумишь? – недовольно сунула нос в щель пожилая тетка в синей форме. – Под завязку у меня все забито. В соседний стукни, в тринадцатый. Там у Нинки пусто, ей и билет дашь.

И с грохотом захлопнула дверь.

А Динка осталась, задрав голову.

Тут ее тронули за плечо.

Рядом стояла девчонка в кокетливо расклешенной дубленке, и – о ужас! – совсем без шапки. За ней переминался высокий мужик с объемистой дорожной сумой. Видимо, они подошли, когда Динка разговаривала с проводницей.

– Я все слышала, айда в тринадцатый, – улыбнулась морозоустойчивая. – Я тоже с билетом. Но это даже клево, что в свободном поедем, не люблю толпу.

– А… так разве можно?

Динке казалось, что она попала в какой-то фильм о Гражданской войне. Безлюдье, синие стылые фонари, черные поезда, черные громадные колеса, ледяной вагон, в который все равно не пускают, несмотря на билет, ветер, снег…

В Улан-Баторе все-таки жизнь била ключом. Кругом люди, освещенные проспекты, шум машин. До этого они жили в Питере, и Динке поневоле казалось, что, кроме больших городов, в мире ничего нет. Ну, разве что степи. А тут – маленькие пустые станции и леса, леса, леса…

– Почему нет? Дядя Саша, айда.

Девчонку, похоже, ничто не смущало.

Она напористо забарабанила в дверь тринадцатого – и ей тут же открыли, будто ждали. Молодая проводница (Нинка, надо полагать) ничуть не удивилась билетам в другой вагон, глянула мельком и скрылась в своем купе. До чего же это было не похоже на строгие московские поезда, где перед посадкой тщательно сверяли билет с паспортом, где горел свет, а чтобы попасть в вагон, надо было всего лишь чинно шагнуть внутрь с перрона.

А здесь… мамма миа, лесенка узкая! Динка уцепилась за перильца, высоко закинула ногу – и чуть не сорвалась, потому что тяжелый рюкзак дернул ее обратно. Хорошо, мужик подтолкнул в спину, и она, пыхтя, буквально ввалилась в вагон.

Пахло углем, дымом, разливалось упоительное тепло. И тишина. Проводница махнула рукой: «Мест полно, любые занимайте…» – и принялась шуровать в тамбуре.

Динка пошла вперед. Прямо на полках, без матрасов, спали рыбаки в телогрейках и черных тулупах, составив внизу свои короба. От них пахло рыбой, свежей хвоей и талой снеговой водой. Дальше в вагоне никого не было.

Она свернула в пустой отсек, сбросила наконец рюкзак. Потерла затекшие плечи, расстегнула молнию. После всех волнений ей больше всего хотелось переодеться и выпить чаю. Хотя, может, тут и чая нет? Первобытный же какой-то вагон. Даже свет не включают. Да и сам поезд первобытный: где вы видели нормальные поезда из двух вагонов?

* * *

Динка порылась в рюкзаке, вытащила чистую футболку, книжку, пакет с печеньем – так, на всякий случай. Вдруг проводница все-таки придет проверять билет второй раз, тогда можно будет и чаю попросить.

Просто так попросить она стеснялась.

Между тем подошло время отправки, протянулось еще десять минут, потом еще пять – Динка косилась на мобильник, – а поезд как стоял, так и стоял себе без движенья.

Да что же это такое? Неужели снежные люди на шерстистых носорогах перекрыли все выездные пути?!

Наконец вагон несколько раз основательно тряхнуло – видимо, цепляли локомотив, – и только после этого, еще минут через пять, состав мягко тронулся с места. Чуть погодя в Динкино купе весело ввалилась та самая девчонка без шапки.

– Уф! – Она плюхнула сумку на сиденье, тряхнула заиндевевшими волосами, сунулась к окну, чуть не сметя Динку полами дубленки, и остервенело замахала рукой:

– Дядя Саша, пока-а! Не слышит. Пока-пока! Во глухня.

И развернулась к Динке:

– А тебя как зовут? Ты откуда к нам? Из Москвы, что ли? Я сразу поняла, что из Москвы. С московского пересаживалась, да? А ты к кому? На каникулы, да? А может, на турбазу? К нам туристы ездят, но редко. Рюкзель у тебя, смотрю – круть, походный, да? У меня тоже есть, но маленький. Зато смотри, какие застежки прикольные. А что это за штучка у тебя? И ушанка ничего, необычная. Где покупала? Чего, давай чай пить, ага? Я сейчас, погодь.

Попутчица зашвырнула дубленку на верхнюю полку и умчалась. Динка так и осталась сидеть, вжатая в уголок воздушной волной.

«Здрасьте, Маша, я Дубровский, – подумала она, – это не девочка, а цунами какое-то говорящее – примчалась, умчалась, задала кучу вопросов – и что? Мне отвечать или нет? Чего она хочет? Просто поболтать? Как сложно все-таки с людьми…»

Вообще-то Динка привыкла в поезде спокойно читать, пить чай, валяться на полке, задумчиво глядя в окошко. На соседей она никогда не обращала внимания. А если с ней заводили дорожные разговоры – коротко отвечала, тяготясь и стесняясь вынужденного общения. Даже когда ехала из Улан-Батора до Москвы, а это – пять суток в пути, между прочим.

Девчонка между тем вернулась, зашвырнула на верхнюю полку свитер, цапнула со стола Динкину книжку – «Там про любовь или так, про пчел?» – и кинулась потрошить сумку, вываливая на полку пакеты и пакетики.

– Так, так, ага… да где же?! Вечно в этой сумке все теряется, достало. А, вот! Держи, тут яблоки, бутерброды, печенье – сама бери что хочешь, да? Родичи напихали. Так ты на турбазу или чего, я не врубилась?

– Я нет, не на турбазу. – Динка неловко качнулась вперед, чуть не сбросив пакет, который очутился у нее на коленях. – Я так просто.

– В гости? К бабушке, что ли?

– К тете.

– А, тебя, наверно, предки на каникулы сюда загнали… понимаю. Только я б ни за что не согласилась к нам на каникулы. Какие у нас каникулы? Скукотища, отстой. Я вот на все всегда линяю. Сейчас была в Питере, а в Лодейке у нас родственники, да ты видела дядю Сашу, к ним тоже заехала на пару дней… ты с лимоном будешь или без?

– С лимоном, – машинально кивнула Динка. – Я не на каникулы, а вообще. Жить.

– Жи-ить? – соседка перестала запихивать в сумку пакеты, и они тут же вывалились обратно. – Из Москвы – и к нам? Жить? Во ты даешь!

– Я не из Москвы, – терпеливо пояснила Динка. – Я из Монголии еду. Из Улан-Батора.

– Как?

– Ну, это столица Монголии – Улан-Батор, «Красный Батыр» переводится. Богатырь то есть…

* * *

Динка поневоле вспомнила, как они подъезжали к Улан-Батору в первый раз.

Поезд грохотал по склону высушенной бесконечной сопки, заходя на огромный круг, а внизу колыхалось серое слоистое марево.

– О, а вот и Батор, – пояснил папа.

– Где? – не поняла Динка.

– Да вон, внизу. Это дым поднимается, ему уходить некуда. Юрты дымят. Раньше это место называлось, кажется, Долиной Смерти. Улан-Батор вообще древний город, раньше назывался Урга, можешь почитать, у него интересная история.

Вот как, значит, Долина Смерти… чудное, должно быть, местечко. Динка так и приклеилась к стеклу. Все казалось необычным, странным. Тайга осталась позади, возле Байкала, на горизонте давным-давно маячили только лысые сопки. И степь, бесконечная степь. Редко-редко мелькал поселок: несколько юрт, низкорослые лошадки, дети, которые отчаянно махали поезду, запыленный старый «газик» – и опять степь, пыльные пустые тропинки.

Поезд нырнул в туман и загрохотал вниз. Дальше был вокзал, встреча, тряский военный «козел» – впечатления наслаивались, и очнулась Динка уже в подъезде самой обычной пятиэтажной хрущевки. Будто никуда и не уезжала. Папа подмигнул, открывая дверь – и навстречу им, из кухни, с улыбкой вышла мама, а следом выкатился серый толстолапый щенок.

– Ой! Ма-ама! Ой! Пап, это кто?

– Сюрприз. Ты ж хотела собаку?

Хотела собаку! Да она, сколько себя помнит, приставала к родителям – давайте, ну давайте возьмем щенка! Во втором классе предки взвыли, и у нее появился Арс, рыжий ирландский сеттер. Он был ее лучшим другом целых четыре года, а потом они снова переехали в другой город, и ее услали в лагерь на целое лето. Через неделю Арса сбила машина. Ей ничего не говорили, пока она не вернулась. После этого Динка угрюмо и категорично отказывалась ездить в любые лагеря. Родители некоторое время скандалили, но смирились. А Динка до сих пор порой тосковала. Она считала, что Арс погиб из-за нее. Если бы она осталась – ничего бы не было.

После Арса она, кстати, не то чтобы очень просила, просто… просто часто застревала на улице, глядя, как чужой пес носится за палкой.

Но чтобы родители сами… фантастика!

Щенок, переваливаясь, подошел к ней и осторожно куснул шнурок. Динка топнула ногой, щенок тявкнул, наморщив нос, и она поняла, что эта самая Долина Смерти, похоже, лучшее место на свете.

Самое счастливое, самое.

* * *

– А где этот Батор? В Сибири, что ли? – вернул ее обратно голос попутчицы. – Тебя как зовут? А у вас там снега тоже навалом, да? Я – Нонна. Красивое имя, правда? И редкое. Редчайшее, я одна такая в городе. Вон, соседи дочку Таськой назвали, Таисией то есть – ну, вроде тоже ничего, хотя Нонна, конечно, лучше. Я актрисой хочу стать, сама понимаешь: сериалы, кино, пресса – хорошо, что редкое, сразу запомнится. Я читала, у актрисы главное – имя красивое и глаза, чтоб выразительные. Вот Мерилин Монро… У меня, кстати, выразительные-превыразительные. За мной знаешь сколько мальчишек в школе бегает? Стада.

Тут вошла проводница, поставила на стол два стакана с чаем.

– Это я заказала, ты ж будешь чаек, да? Принесите нам еще лимон, пожалуйста, а то я вначале стормозила. Так, чего тебя из этого Красного – как там, Бутера? – предки выписали? А в Сибири холодно?

– В Сибири холодно, – согласилась Динка. – Только Улан-Батор не в Сибири, он в Монголии, еще дальше, вообще другая страна.

– Ну ни фига себе!

– Ага, рядом с Китаем. И снега там нет совсем, кругом голая степь, а мороз…

– Надо же, другая страна! А чего тебя предки сюда выпнули?

– Да само как-то получилось, – пожала плечами Динка. – Просто у отца новый контракт, в другом городе, переезд, то-се… А мне учиться надо, я пока здесь буду, у тети.

– А я никогда в другой стране не жила. Только в Финку ездила, ну, в Финляндию, тут рядом, я как раз через пару дней снова туда рвану, в Хельсинки. Там круто, вот куда на каникулы надо. А у вас сплошные китайцы, раз Китай рядом? А ты в каком классе?

– В десятом.

– Супер, я тоже в десятом. – Нонна опять отвлеклась на проводницу: – Ой, спасибо, вот ей лимон бросьте, она хочет! А белья нам не надо, пара часов осталась, мы так поболтаем.

Динка неловко полезла за мелочью, Нонна замахала руками:

– Ерунда, оставь, я уже заплатила копейки какие-то, не парься. Бутеры бери, мне нельзя, я на диете, сама понимаешь – актрисам нельзя. А с чем они там, кстати? Ладно, дай мне с ветчиной… Один бутерброд не считается, верно? Что я, из-за этой диеты голодать должна? Ерунда какая! А ты на диете сидела? А на какой? А калории умеешь считать?

Нонна уплетала бутерброды, хрустела печеньем – и все время что-то рассказывала. Динке казалось, будто ей в голову залетела парочка огромных шмелей – и жужжат, жужжат, летают, нарезая круги. Она не поспевала за Нонной, только собиралась ответить на один вопрос – та уже задавала десяток новых. Впрочем, Нонне, похоже, ответы и не требовались. Поняв это, Динка перестала дергаться, успокоилась и принялась просто слушать.

Она никогда не умела легко сходиться с людьми. Она даже в магазине старалась разобраться сама, прежде чем спрашивала, сколько стоит. Если спрашивала, то с запинкой. А тут какая-то девочка-коммуникатор, атомный дружелюбный ветер, ей-богу.

Но чай был горячим, бутерброды – вкусными, и, прихлебывая из стакана, Динка постепенно оттаяла и даже ощутила тайную радость от того, что Нонна так решительно взяла ее в оборот. Все, что требовалось, – мудро кивать и жевать бутерброды из дружеских рук. Так что вскоре бутеры кончились, а Динка ознакомилась с первыми двумя томами Нонниной биографии.

– А парень у тебя есть? В этом Баторе остался, да? Скучаешь, наверно? Он тебе эсэмэски шлет?

– Нет.

– А че так? Связь плохая?

– У меня… нет парня.

– Да ну?! Поссорились?

– Нет, у меня вообще еще… не было еще. Вообще никого.

– Ну ты, мать, даешь! – Нонна хлопнула по столику бутербродом так, что колбаса взлетела и удачно приземлилась Динке на колено. – Или там одни китайцы? Тогда понимаю, они все задохлики, выбрать не из кого. Вон у нас на рынке с пуховиками толкутся, а сами мелкие – пучок пять копеек. Хотя, если совсем никого, никого-никого, никакого совсем парня, – тогда, конечно, можно и китайца, чтобы из школы провожал. А у тебя вообще никого? Бедная девка… Ну, ничего, у нас парни нормальные. Ты в какую школу собираешься, а?

– Не в курсе еще, – помотала Динка головой.

– Давай к нам, во вторую. Ты где жить будешь, в смысле, на какой улице?

– На Гоголя.

– Ой, тогда, конечно, к нам! Оттуда до первой тоже близко, но к нам лучше – через лес по тропинке, потом через стадион – и все. Слушай, как тебя зовут, забыла?

– Динка.

– Динка – Диана, значит, да? У ашников в одиннадцатом тоже есть Диана, ничего такая, только зазнавала. Слу-ушай, я тебе сейчас про своего парня расскажу…

* * *

У Динки, можно сказать, никогда не было подруг. Не потому, что она была занудой или зазнавалой, как неведомая Диана из ашников. Но попробуйте завести друзей, если каждые два года нужно менять школу. Динкин отец работал по контрактам, был связан с геологоразведкой, поэтому семья часто переезжала. Она успела пожить в Питере и в Казахстане, в Карелии и в Монголии. Если б Динка зарегистрировалась на «Одноклассниках», ей пришлось бы разыскивать человек двести. Потому что к настоящему дню она сменила шесть классов в пяти школах. Некоторые помнила смутно, некоторые – очень ярко.

Например, первый класс. Первой у нее была училка-садистка, которая лупила по партам указкой, рвала тетради и с особым наслаждением ставила всему классу колы за поведение. Ее Динка помнила во всех подробностях, словно на подкорке выжгли, – длинные вампирские кровавые ногти, прилизанную, волосок к волоску, стрижку, скорбно поджатые губы. Динка иногда думала: может, поэтому она и недолюбливает школу? Все-таки первая учительница, «школьные годы чудесные». «Не забывается такое никогда», вот уж точно.

В третьем классе, уже в другой школе, она с ходу разругалась с местной заводилой, которая, не откладывая надолго, после уроков заманила ее к проруби, чтобы утопить. Этот эпизод Динка вспоминала с особым удовольствием, потому что они подрались на льду, и Динка безоговорочно победила. Еще неизвестно, кто бы кого утопил, дойди до дела. Ее противница потом неделю отсвечивала фингалом, а Динка неожиданно стала считаться Бэтменом и защитницей обиженных.

В пятом она, как говорится, не вписалась в коллектив, и ей объявили бойкот. Но Динка была уже закаленным бойцом, бойкот пережила, а потом поймала местную королеву, которая все и устроила, втолкнула в пустой класс и предложила «поговорить один на один». Поговорили, роняя стулья. Больше ее не трогали, но сама она через месяц перевелась в другую школу.

К восьмому Динку уже ничто не пугало, попадись даже училище юных людоедов. Но последняя школа в Монголии неожиданно оказалась мечтой. Народ там подобрался пестрый и необычный, все чем-то похожие на Динку – дети дипломатов, спецов-контрактников, вполне терпимые учителя… эх, да что говорить! Она ходила туда три года и, уезжая, так ревела на вокзале, что у Егора, ее лучшего друга, промокла на груди рубашка.

Конечно, она обещала писать. И ребята обещали. Спасибо Интернету, который стер границы и расстояния. Но Динка по опыту знала – переписка рано или поздно кончится. Они начнут жить своей жизнью, писать все реже и реже… а потом все прекратится. Скорей бы уж получить аттестат, перестать мотаться с места на место и поступить в университет. Там у нее наверняка появятся настоящие друзья.

А пока лучше не загадывать наперед.

* * *

– …а он собирается стать сценаристом, прикинь? И тут я поняла – судьба. Прямо рок какой-то мне подыгрывает, просто супер, да? Во, думаю, кто напишет мне кучу сценариев. Хочу, хочу, чтобы самая звездная роль была моя! Чтоб все лежали, понимаешь, да? Ну вот, мы зацепились на этих фильмах, ролях, сценах – ля-ля, тополя – и все, закрутилось. Никитос долго, конечно, раскачивался, он такой, не то чтоб тормоз, а просто мамашей надрюченный сверх меры. И серьезный. Он сейчас уже журналистом подрабатывает, статьи пишет. В школьную газету-то – ладно, ерунда, но его и в городской печатают. У него там мама редактор, но от этого еще хуже, она его статьи режет безжалостно, как крокодил, я слышала, они дома ругались. А печатают потому, что он пишет здорово. Я читаю порой, а псевдоним у него – Ник Бессон. Супер, да? Это я ему, между прочим, придумала – Бессон, от фамилии Бессонов. В олимпиадах участвует по литературе, выигрывает все время. А еще театру нашему помогает – «Песочным часам», тоже пишет для них что-то. Они прикольные ребята, я там была тыщу раз, я тебя свожу, ты, главное, не теряйся…

Динка слушала внимательно, стараясь представить себе все, о чем говорит Нонна. Скоро это станет ее жизнью. Хорошо, что у нее в новом городе сразу будет кто-то знакомый. Нонна, похоже, очень добрая, отзывчивая. Вон как хочет помочь…

Если б не Нонна, Динка, конечно же, так и провалялась бы с книжкой на полке, разглядывая бесконечный заснеженный лес.

– …только ты не подумай, что он ботан сушеный. Никитос, знаешь, какой заводной? Помню, козел один из училища приперся к нам на вечеринку, бухой в дым, пальцы стал гнуть – да вы тут лохи малолетние, да я всех тут носки жевать заставлю. Парни все расползлись по стеночкам, а Никита вышел, ка-ак вломил ему! Потом из училища дружбаны этого приходили разбираться, сами сказали – типа, все нормально, наш первый быковать начал, все по-честному…

Лес был дремучим, диким, звериным каким-то. Уже рассвело, посветлело, и огромные косматые ели бесконечно тянулись за окном, изредка расступаясь перед замерзшим озером или болотом…

– … мы перед Новым годом поцапались, но это мелочи жизни. Все-таки он – мальчишка, сама понимаешь, да? Я его жуть как люблю, и все такое, но командовать – фигушки, я сама все буду решать. К тому же с ними только так и можно, с мальчишками, – поводок отпустила, потом опять подергала, чтоб не расслаблялись. Он мне и звонил потом, и писал, весь телефон в эсэмэсках, места уже нет! Я читаю, конечно, но в ответ – могила, до сих пор молчу, кстати. Пусть помучается! Наверно, на вокзал встречать примчится… мне самой жуть как интересно, как он мириться будет. А тебе какие парни больше нравятся – блондины или брюнеты?

– А?! – Динка оторвалась от окна. – Я не думала как-то… брюнеты, скорее.

– Брюнеты – ну-у-у… ничего, сойдет. Джордж Клуни, к примеру, брюнет. Ой, Джонни Депп, как же! А вот Никитос у меня блондин, истинный ариец, сама увидишь. Красавчик – сил нет! В школе девчонки по нему просто хором рыдают. Но он – мой, и только мой, пусть все знают. Пусть только попробует кто-нибудь к нему прицепиться, сразу голову оторву. Шучу, ясен пень. Никуда он не денется, кого он лучше меня найдет? Даже думать смешно. Вон, страдает до сих пор, бедняжка, что со мной поругался. Я ему уже все простила, а на эсэмэс не отвечаю, потому что сюрприз, ну, скоро уже увидимся, час всего остался…

* * *

Жалко.

Жалко Динке было расставаться с родным монгольским классом, так она там хорошо жила. Жалко и немного страшно впервые так надолго уезжать от родителей. Все-таки не на месяц, а на полгода, а потом, возможно, и на целый год. Но жальче всего было расставаться с Рэнькой.

Ведь это самая лучшая в мире собака.

Во-первых, она наполовину волчица. В Монголии летом адская жара, а зимой – адский мороз, поэтому овчарок там смешивают с местными степными волками. Дикие звери лучше выживают в диком климате. А в том, что Рэнька – дикий зверь, Динка убедилась в первый же вечер, когда милый толстолапый щеночек до крови разодрал ей щиколотку.

– Ах ты, зараза! – орала она, вздернув зверюгу за шкирку. – Я тебе покажу, кто из нас в стае главный! Фу, скотина бессовестная! Фу! Нельзя кусаться, нельзя!

Скотина рычала, еще по-детски визгливо, извивалась и норовила, ни капли не раскаявшись, вцепиться ей в запястье.

Много было после этого прожито вместе. Полтора года Динка терпеливо и упорно Рэньку воспитывала, бегала с ней на стадион, приучала к поводку и наморднику, ходила заниматься в собачью школу. Рэнька выказывала характер, дикий, неуправляемый, стойкий. При этом хитрый и коварный. Она грызла диван, в лохмотья ободрала обои в коридоре, куда могла допрыгнуть, измочалила папин портфель, изничтожила гору обуви, доводила до истерики родителей, пугала соседей и одноклассников. Динка заливала царапины йодом, зашивала дыры на одежде, успокаивала соседей… и была совершенно счастлива. Именно такую собаку ей хотелось всегда. Умную, чуткую, недоверчивую – и восхитительно дикую, дикую, дикую!

Когда они прыжками неслись по огромному пустырю, когда Рэнька с азартным рыком рвала зубами поводок, когда они вместе бесились, дрались, валялись на высохшей земле – Динка ощущала счастье, огромное счастье, первобытную радость прыжка и бега. Она была зверем, как Рэнька, она была дикой, она была свободной.

Теперь волчица осталась с родителями. Конечно, они обещали следить за ней… но призрак Арса порой вставал у нее перед глазами во весь рост.

А к тете, увы, с собакой нельзя. У тети аллергия на шерсть. Да и вообще она к собакам как-то без энтузиазма.