Текст книги "Волшебный магазин"
Автор книги: Анна Родионова
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Накануне она травила тараканов и предполагала провести ночь у Саши. А теперь легла на раскладушку посреди этого смрада, и ей хорошо. Ей лучше, чем тем двоим, – им предстоит тяжелая ночь.
Чем оно закончится – неважно, главное, что они расстались, и, кажется, на этот раз всерьез.
«Завтра поеду к детям, сменю няньку, а то она совсем одурела: ни денег, ни выходных».
Уже две недели лил страшный дождь. Такой тропический, бесконечный на весь сезон, когда даже представить нельзя, что может быть солнце и сухая трава.
Дети сходили с ума на маленькой даче – отсыревший дом никак не мог согреться. Пили горячий чай, благо летний водопровод позволял набирать воду ведрами.
Туся делала перевод с чертова подстрочника и рассчитывала на хоть какой гонорар.
Саша возник внезапно, насквозь мокрый, без зонта, и счастливый, что ее видит.
– Всё, – сказал он, – мы разъехались. Теперь навсегда. Она вернулась в Питер.
Из соседней комнаты, где Саша писал сценарий, донесся его тревожный голос. Его сын заболел ковидом и теперь в госпитале.
И у Туси дочь в госпитале – ей пятьдесят пять лет, а решила покататься на роликах – два перелома со смещением. Не лучшее время валяться на больничной койке.
«Старшие наши чудят», – подумалось каждому из ведущих летопись своей жизни.
А ведь именно этим старшим досталось больше всего от той ситуации сорок с лишним лет назад, когда рухнули их семьи, устои, вера в родителей.
Но поверни все назад, останься она без Саши – страшно представить.
Первый дом
Сделали первый опыт – пожить вместе. Сняли квартиру в высоком доме – их окна выходили прямо на поле ипподрома. Саша стал звать Тусю Анной Карениной. Потом просто Анькой. Прилипло ненадолго.
Высунувшись в окно, они следили за забегами и делали свои ставки. Анька постоянно проигрывала. Она знала за собой это свойство – ни в карты, ни в лотерею, никогда ни в чем ей не везло. Везло в целом.
Утром ехала к детям, которые оставались с нянькой. Отправляла их в школу, младшего в детский сад на пятидневку. Сурово, конечно. Потом бежала к ипподрому. Потом опять к детям. Обед. Уроки. Потом к ипподрому.
Такие забеги изматывали очень, но впереди туманно светило лето.
День рождения Туся отпраздновала с Сашей и своим братом Колей.
Оба ехали на одном троллейбусе из центра, вышли на одной остановке и пошли в одну сторону. Саша заподозрил: брат или нет. Тот близоруко озирался и сверял по бумажке адрес. Попробуй не заподозри!
Вошли в лифт, и там Саша раскололся. Брат Коля был потрясен.
Посмотрели забег лошадей. Саша поставил на жокея в красном жилете. Брат Коля ничего не поставил – он по слепоте не разбирал цвета. Туся – на ярко-желтый камзол.
Выиграл Саша. Туся его поцеловала.
Ох, везучий был, но и работал как проклятый.
Душа у него болела за своих, преданных и брошенных на произвол судьбы. За сына, который отказался с ним общаться. Уехал в Тарту учиться на географа. За жену, ни в чем не виноватую.
Туся предприняла решительный шаг – пошла в женскую консультацию и попросила вынуть спираль. Тогда это был единственный способ избежать беременности, женщины объясняли так: матка думает, что она беременна и не принимает новых сперматозоидов. Именно это Туське не нравилось. Пусть не думает.
Детей было уже трое, но хотелось своего, общего, и лучше девочку. Саша тоже хотел девочку, прямо так и говорил: «Очень мне доченька нужна, Оленька».
Перед дачным сезоном Туся увезла детей в Коктебель – муж должен был сменить ее через полсрока. Саша одиноко домучивался у ипподрома, больше не интересуясь забегами. Жить было трудно, и надо было что-то решать – при категорическом отсутствии денег.
Туся тоже тосковала в Коктебеле – вода была холодная, дети не боялись, а она не хотела купаться. Ни разу не окунулась.
Общаться было особенно не с кем. Что делали? Собирали камни!
Здесь отдыхала знакомая редакторша с киностудии с внуком. Рассказывала, как приезжала в Коктебель девочкой с родителями и они общались с Волошиным. А потом хоронили. Тусю потрясло, что перед ней человек, который знал живого Волошина. Это в голове не помещалось.
Они все поднялись на гору к могиле Волошина. Дети и там собирали камушки. А Туся просто постояла. Она вспомнила, что Саша просил сходить в музей и передать от него привет хранителю. Пошла. Отыскала. Ей очень хотелось с этим Володей-хранителем поговорить о Волошине и о Саше. О Саше больше. Но в музее был ремонт. Ей с трудом удалось повидать этого Володю. И тот довольно равнодушно сказал спасибо и ушел ругаться с прорабом, который, как всегда, не понимал простых вещей.
Туся ушла. Еле дождалась приезда своей смены.
Это было на вокзале – приезд и отъезд. Дети и муж очень трогательно помахали ей вслед, и соседка по купе, с виду хиппи с большим рюкзаком, набитым камнями, умилилась: какая хорошая семья, какой муж, какие дети! Туся молча согласилась.
Хиппи взяла на себя инициативу и рассказывала свою жизнь до самой Москвы. Пропагандировала женскую свободу, восторгалась независимостью американок, которые борются за равенство во всем: и в оплате работы, и в выборе партнера, и при этом завидовала тихим семейным радостям. Тусю никогда не волновали принципы оплаты, потому что ей платили или не платили совершенно так же, как и мужчинам. А уж в выборе партнера она не собиралась ни с кем советоваться. Тихие семейные радости у нее тоже были. Она не видела смысла перебивать болтливую хиппи.
В Москве на платформе стоял Саша – такой дорогой, такой любимый, такой счастливый. Туся бросилась к нему и крепко прижалась животом, в котором уже жила Оленька.
Хиппи, обалдев, смотрела на эту встречу. У нее рушились моральные устои. И она поняла, что обманулась в этой семейной идиллии. И лучше продолжать хипповать и никому не завидовать. Она подняла свой неподъемный рюкзак с коктебельскими камнями и побрела к метро.
Стройка века
Туся, беременная повариха, варит два котла еды – суп с мясом в одном и две пачки макарон в другом. Команда строителей спит в сарае возле летней колонки. Саша мотается по складам в поисках всего – гвоздей, досок, балок, песка. Нет ничего.
Дети с восторгом наблюдают за стройкой. Самые лучшие каникулы.
Вечером все ходят на пруд купаться.
Поздно начали строить – в начале июля. Просто жить негде. А детей куда? А самим куда?
Бригада интеллигентная: бригадир-«бугор», доктор физических наук, два его зама – молодые инженеры. Два настоящих спеца – строители.
Строят по учебникам. Но выхода нет. Дом растет на глазах со всеми своими удачами и недочетами.
На запреты, на ограничения Татьяна истратила все нервы и силы, добиваясь разрешения на «восстановительный» ремонт. Получила.
Пока лето – можно жить беспечно. А потом? Лучше не думать.
Их стройка была первой в дачном поселке, в котором никто не строился с послевоенных времен – не было денег, не было разрешения и не было необходимости: дома стояли крепкие, построенные на века. Но рассчитанные на летний сезон. Заборов не было – все знали, что вон за теми кустами черной смородины начинается другой участок, а вот за малиной – любимые соседи, к которым тропа была вытоптана детьми основательно. Даже в дождь оставалась неразмытой.
Саша, который не был похож на человека, который умеет забивать гвозди, совершал ежедневные подвиги. Добывал, уговаривал, обнаруживал, добивался и доставлял.
Невыносимые обстоятельства требовали сверхусилий.
Но соседи и просто знакомые советовали заморозить стройку и поискать, пока не поздно, жилье в зимнем доме, и лучше в Москве.
Времена были самые глухие и безнадежные в политическом смысле: те, кто имели приличные условия, имели, но другим не давали. Это называлось «трамвайный закон», сформулированный еще в годы первобытного коммунизма: везунчики, которым удалось влезть в набитый трамвай, не желали никого больше впускать, а, наоборот, руками и ногами выпихивали новеньких, жаждущих прокатиться.
Летняя сказка заканчивалась – не удавалось построить дом с самого начала на новом месте с нуля за два месяца.
Самым душераздирающим было прощание со своими друзьями-соседями, деловито заколачивающими свои отслужившие сезон дома, доски ложились крест-накрест на окна. Все переезжали в свои московские квартиры, оставляя простор леса и нескученность обитания в угоду гарантированному отоплению и горячей воде в совмещенной ванной.
Выключался летний водопровод. А зимняя колонка была в конце улицы примерно через километр.
Туся, с животом, впала в истерику и умолила друзей не перекрывать летнюю воду. Те согласились, входя в обстоятельства. Разрешили подождать до белых мух. Потом неожиданно грянул сильный мороз, и не стало у них у всех никакой воды. Саше приходилось носить ведра от дальней колонки. Утром и вечером.
Все силы ушли на выживание. Куда-то исчезли легкость и нежность.
Котлы, грузовики, осенью пришли крысы и холод. Потом ушли рабочие, потому что кончились деньги.
Рванули из последних сил в сентябре. Туся, на сносях, прошла пешком пять километров лесом в аэропорт, там был телефон-автомат. Она раскрыла записную книжку и стала звонить подряд всем своим друзьям, знакомым, родным. Набрала пятнадцать тысяч. Вызвали бригаду обратно.
Выпал очень ранний снег, в самом начале октября.
Дети пошли в сельскую школу у станции. И это стало спасительным решением. Там уже учились дети некоторых зимующих жителей, которые вместе с деревенскими ходили туда лесной дорогой.
Саша сходил, поговорил с директором, тот долго и придирчиво спрашивал:
– Вы отец? Нет? А кто? Дядя? А с какой стороны дядя – отца или матери?
– Матери, – согласился Саша.
Туся ходила в своем красном с меховой подкладкой плаще в неблизкий магазин. Плащ поистрепался и облез, а ведь это был тот самый, в котором она горделиво прохаживалась по ялтинской набережной.
Что-то облезло и истрепалось в душе. Буднично жили. Саша уезжал ранней электричкой в город и возвращался последней после вечерней смены. Буднично ужинали. Туся упорно пекла пироги, потому что это было последнее средство сохранить видимость человеческой жизни. Но из старой плиты вдруг завоняло дохлыми мышами, и с пирогами было покончено.
Когда возник перерыв в стройке, детей отправили к отцу и махнули прямо из аэропорта в Ригу. Там гастролировал мурманский театр, в котором шли их пьесы. На гастроли привезли его спектакль.
Это были три дня нормальной жизни – с паркетным полом, с теплым туалетом, с прогулкой по красивому городу, с театром, в котором актеры играли Сашину пьесу. Ее радовали яркий уличный свет, пирожки с ревенем, дым каминов из труб, медленный неторопливый трамвай и море. Море. Все равно какое море.
Они подышали воздухом цивилизации, как будто побывали за границей. В иной цивилизации. Актеры, игравшие Сашину пьесу, были знакомы с ней по ее пьесе, которую там, в Мурманске, тоже еще играли. Туся ожила – она живет не зря. Приободрилась. Стала думать про новую пьесу.
Когда вернулись обратно, белье, повешенное ею на веранде, оставалось таким же мокрым, как и три дня назад. Вернулось отчаяние.
Ужас идет на спад
Им на помощь бросились друзья. Везли деньги. Везли заветные гвозди. Везли еду.
Вернувшаяся бригада в срочном порядке закрыла крышу, организовала две комнаты в нижнем этаже. Сомнительного вида водопроводчик провел зимнюю воду. А уже лежал снег.
Перебрались из крысиной хибары – успели перед самым морозом.
Умелые друзья перекинули воздушку с хибары на новый дом, и загорелся электрический свет, а с ним пришло тепло. А еще надо было гнать газовые трубы, и не было канализации, а еще дожидались своей очереди два откуда-то чудом найденных по соседям поношенных аппарата – газовый отопительный котел и нагреватель воды.
И все в ударном порядке, как все в Советском Союзе. Иначе не выжить.
Таню увезли рожать под Новый год. Оленька появилась как новогодний подарок. Как ангел к Рождеству.
Когда Туся внесла ее в новый дом – это уже было жилье. И все пахло живым деревом, из свежих досок от тепла струилась янтарем смола.
В ванной была горячая вода. В детской были две кровати для мальчиков. В углу большой комнаты стояла украшенная елка.
Приехала Сашина мама, привезла ребятам смешные подарки.
Не было только старшей дочки. Она осталась с отцом.
И у Саши был полный коллапс со своей брошенной семьей.
За все хорошее надо было платить. Дорогой ценой.
Но постепенно и неуклонно жизнь становилась все лучше и лучше. И они опять радовались друг другу, как прежде. И она бежала к последней электричке, чтобы встретить его после съемок. И доченька росла. И мальчики учились в сельской школе – ходили, дорогие Филиппки, каждое утро лесом по три километра.
И приехала старшая дочь. И тоже пошла в сельскую школу. Потом началось новое лето.
И началась знаменитая Олимпиада-80. Умер Высоцкий, вдруг заслонив своей смертью все политические страсти. Улетел в небо надувной мишка – советской власти оставалось жить недолго, но об этом даже не мечтали.
Туся сидела на кухне, катая коляску. Надо было столько всего сделать. Наверху стучала пишущая машинка – Саша торопился с текстом.
Дети с отцом уплыли по Волге. Отгремела Олимпиада. Загустела сочная растительность, готовясь заранее к осенней поре. Такая щедрая благодать. Солнце пронизывает свои лучи сквозь кусты давно отцветшей сирени. Доченька спать не хочет, размазывает замусоленный ванильный сухарь по щечкам и хнычет.
Дверь в сад открыта. На пороге появляется женская фигура контражуром. Не понять кто. Сверху спускается Саша как-то поспешно. Ребенок продолжает мусолить сухарь, создавая неприятное впечатление коросты.
Практически сразу Саша уводит женскую фигуру из контражура и прочь от дома. Туся не успела ее разглядеть, но поняла кто. Больше всего ее расстроило то, что дом был не убран, ребенок был в коросте, а сама она – просто чудовищна в халате и тапках. Это можно просто ненавидеть.
Потом пришло понимание и сочувствие. Как же трудно было ей сюда приехать, как же мучительно было пройти эти три лесных километра, сколько во всем этом было боли.
И что она увидела? Банальную идиллию: не очень красивый наспех построенный дом, малоприятную тетку в неряшливом халате и грязноватого ребенка в коляске.
И что, стало от этого легче? Или наоборот? А ведь развода она так и не дала. И это подтачивало устои нормальной жизни, потому что Оленька росла бастардом, а она сама была жалкой дурой, прельстившейся на известного человека.
Таня тупо требовала официального статуса, как будто была консервативной религиозной фанатичкой и ожидала, когда ее распнут вместе с незаконным ребенком.
Сильные и глухие годы мракобесия стучали в сердце. У Туси испортился характер.
Саша стал подавать на развод – жена не являлась. После третьей неявки их развели.
На это ушел год.
Спустя многие годы она умрет, не забыв и не простив, и попросит развеять ее прах над морем, чтобы подобно русалке, провести вечность в холодной балтийской волне. Про русалку Туся придумала, но решение такой смерти и такого погребения ее потрясли.
Опять Ялта
Казалось, прошел век с той Ялты, а ведь всего пять лет спустя они приехали в город своей первой встречи. Купили обычные путевки и приехали. Был летний сезон, и Ялта была забита знакомыми людьми – иногда просто лицами, которых где-то встречали. Может, на телеэкране. Саша многих знал.
Они мечтали вернуться в город их первой встречи, чтобы вернуть тот электрический ток, который тогда их ударил.
Жили у себя на горе и спускались по канатной дороге. Но все было другое. Не хватало той атмосферы творчества, споров, общения, всего того, что составляло тогда смысл.
Саша уверял, что им должны были дать его прежнюю комнату, но не дали. Упорства в достижении цели ему было не занимать. Он обнаружил пару – мать и дочь из провинциального города, которые занимали именно ту комнату, в которой он когда-то писал свою пьесу, которую поставили, кстати, в хорошем театре. Для Туси комната значила иное – как ждали народного артиста Толю и не дождались. Такую ерунду Саша не помнил.
Короче, он уговорил мать и дочь пустить их на минуту – зашли они в эту комнату, коротко ввели недоумевающих жильцов в курс дела – и ничего не почувствовали. Мебель была переставлена. За окном – не февраль. Народный артист Толя не стучал в дверь.
Поблагодарили и ушли на свой этаж.
А ведь приехали писать. Саша предпочитал писать ручкой в тетрадях, похожих на амбарные книги, – их продавали только в Питере.
Таня любила стучать по клавишам пишущей машинки. Но Саша писал постоянно и даже клал возле кровати листок с ручкой – чтобы ночью записать мысль. Туся спала крепко, и мысли ей не мешали.
И вдруг ее осенило – она обманула его, она сыграла роль талантливой пишущей молодой женщины. Тогда еще наметилась некая мода – жениться на молоденьких писательницах и ждать, когда у них начнется слава и как следствие слава мужьям, которые гордились ими. Она его обманула, а он ей поверил.
Только одна ее подруга упрямо твердила: «Пиши, пиши, пиши, не жди ни одобрения, ни денег, просто пиши. Ну хоть для меня – я буду твоей единственной читательницей».
На пляже обсуждали крушение южнокорейского «боинга» – ох как оно еще аукнется руководителям страны. Уже дули ветры перемен, но не каждый это чувствовал. Казалось, бесконечно будет длиться это безумие.
Опять «и потянутся дни»…
Да скажи им тогда, что вся страна со своими коммунистическими идеалами рухнет в одночасье, – кто бы поверил? Пророки молчали. Это они только потом начнут пророчествовать, задним числом.
А кто мог, отмечая в Новогодье веселые цифры «двадцать-двадцать» хоть на секунду, хоть в бреду представить, что весь мир, все страны, все города и веси за несколько дней друг за другом замрут в безлюдье и в ожидании смерти от ковида, царствующего над всеми силами, богатствами, политиками, и будут присматриваться со своих балконов – нет ли машин скорой помощи, не слышны ли сирены от ближайших больниц.
Но тогда обстоятельства душили – прежде всего невозможностью зарабатывать. Они хватались за все, что им предлагали.
Их дом продолжала оживать. Стали появляться многочисленные гости, возникать новые дружбы.
Саша много работал и приезжал вымотанный. А дома кипела жизнь.
Туся руководила всеми – друзьями и гостями, воспитывала детей, пекла пироги, и незаметно они стали отдаляться друг от друга. Это была ее вина.
Однажды он вошел в разгар веселой вечеринки. И один несведущий гость спросил его: «А вы, собственно, кто?»
Туся услышала, и ей стало страшно. В голове возникла фамилия «Дымов» из чеховской «Попрыгуньи». Но она же другая, она не строит из себя творческую личность. Она просто любит гостей – сначала были друзья, потом друзья друзей, а потом уже друзья друзей друзей. Она сама их не всех знала.
Она перестала бегать на станцию встречать поезда. Надо было быть дома. Варить, подавать, слушать телефон.
А дома были хорошие люди. Они привозили с собой еду, вино и веселые шутки. Детям нравилось. Да это всем нравилось. Было щедро, сытно, людей становилось все больше и больше.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
