Текст книги "Некромантка (СИ)"

Автор книги: Анна Веневитинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

========== Глава 1 ==========

«Пока падает со стола чашка и режут тишину фарфоровые брызги, ты увидишь, как расползается по швам истончавшая ткань бытия. Ты встретишь у ратуши старого шарманщика и вслед за его музыкой отправишься в долгий путь – вновь войдёшь в свою реку, отыщешь её истоки, напьёшься из них бессмертия и тридцатью птицами разлетишься по свету.

Вернувшись, ты сложишь сагу о своих странствиях; а ведь многие не успели бы даже испугаться…»

Дальше я читать не смогла: каждая буква и запятая казались издёвкой персонально в мой адрес.

Автор словно бы продолжал мне что-то доказывать, хотя всё, что было между нами, давно поросло быльём.

«Надо же! Целых тридцать птиц! – злобно думала я. – А почему не пятьдесят?! Почему не тысяча?!»

Наверное, есть какая-то дурацкая легенда, где птиц именно тридцать. Читатель побежит гуглить, а затем примется без конца умиляться глубочайшей авторской эрудиции.

Бесило и то, что в полупустом вагоне метро ту же книжку читало ещё человека четыре.

Вон, к примеру, прыщавая школьница напротив – глотает страницы, будто у неё в руках гримуар по приворотной магии.

Знало бы это восторженное чучело, что я еду встречаться с её кумиром, с ума бы сошла от зависти.

А мне почти всё равно… Мы не виделись больше года, и я согласилась встретиться только потому, что осталось ему недолго…

***

На Петроградской стороне, рядом с особняком Кшесинской, есть неприметное кафе. Назначая встречу, он вряд ли помнил, что там мы познакомились. Просто это одно из немногих мест в городе, где по-прежнему можно курить, к тому же он живёт здесь неподалёку.

Дорогою от метро я вспоминала тот далёкий мартовский вечер, когда мы наивно верили в любовь и ещё не догадывались, что отравим друг другу жизнь.

Ровно так же поддували сквозняки с залива, грохоча дорожными знаками, в льдистом закатном мареве искрился шпиль Петропавловки. Тени домов тянулись на восток, становясь похожими на огромных птиц, нахохленных и озябших.

Нам не было холодно. Мы пили пунш из бумажных стаканчиков, целовались и мечтали…

Сколько же лет прошло? И куда всё подевалось?

Остались только промозглые ветра, злоба и опустошённость…

В одной руке сигарета, в другой – телефон. И бровки домиком. Так и запустила бы в него чем-нибудь тяжёлым!

– Привет. Что пишут? – я устроилась в кресле напротив. – Про себя читаешь?

– Вот, послушай! – на меня он даже не посмотрел. – «К чести автора, он не бравирует тайнописью, не увлекается пародиями на аллюзии…» Кстати, ты не знаешь, что такое «пародия на аллюзии»?

– Понятия не имею.

– Вот и я не знаю… Ненавижу критиков! – мобильник он, наконец, спрятал. – Этот-то ещё ничего. Чаще всего они просто сюжет пересказывают. И восторгаются попутно… Знаешь, книжечки такие есть… Типа «Достоевский за девяносто секунд»!

– Ты с Достоевским себя сравниваешь?

– Не я, – он улыбнулся, – критики сравнивают! Дескать, поднял русскую литературу до высот девятнадцатого века.

– Это про последний роман?

Последний… Иногда мы швыряемся словами, не особо вдумываясь в их смыл. В его случае это слово звучало даже не приговором, а выстрелом в затылок.

Ляпнув, я до крови прикусила губу, но он, кажется, и этого не заметил.

– Читала?

– Нет, – зачем-то солгала я, – даже не открывала.

– Ты не много потеряла. Из стоящего там только третья глава, – он вяло отмахнулся, – да и то… Средненько, знаешь ли…

– Самокритично! Не замечала за тобою такого греха. А как же Достоевский? Как же высоты девятнадцатого века?

– Их тоже можно понять. Сюжет примитивный, герои картонные… Одним словом, фуфло. Но роман покупают, вот критики и выпрыгивают из штанов, заискивая перед читателем. А читателю и роман-то не интересен, ему цитатки подавай, чтобы умную беседу поддержать, – он погасил в пепельнице окурок и тут же вновь закурил, – знаешь, в чём проблема современной литературы?

– Ты позвал меня о литературе поговорить? – я понимала, что закипаю. – Тебе не с кем? Или ты думаешь, что у меня дел больше нет?

– Главная проблема не в критиках и не в бездарных авторах, которые интересны только друг другу! У нас ведь читатель картонный! – он отчаянно жестикулировал, его уже несло. – Ты посмотри на них! У всех одинаковые бородки из барбершопа, одинаковые ипловые приблуды, и живут они все одинаково! По расписанию! Чтобы, не дай бог, не пораниться и не обжечься! Вот и герой им нужен такой же плюшевый, как они сами! С фейсбуком вместо мозгов!

– Молодой человек, – окликнула я официанта, – будьте добры, чашечку капучино.

Другого способа нет. Чтобы заткнуть этот фонтан красноречия, нужно подчёркнуто его не замечать.

Пока мне несли кофе, он так и молчал, скорбно дымя сигаретой. Это мы тоже умеем! Даже лучше, чем трещать без умолку! Губки надует и смотрит сквозь тебя неистово – прямо-таки вылитый принц датский!

А кофе здесь по-прежнему приличный, только мы стали старше и злее.

– О чём ты хотел поговорить?

– О нас, – он со вздохом отвернулся к окну. – Знаешь, иногда мне кажется, что наша реальность – это только крохотный кусочек огромного лоскутного одеяла. Есть лоскутки, где мы так и не встретили друг друга, а есть, где никогда не расстанемся… Нужно только найти швы у того одеяла и… перепрыгнуть.

– Куда перепрыгнуть?

– Куда захочешь.

Фонари на улице зажглись уже давно. Вдаль убегал проспект, всё ещё голые деревья, утопая в его электрическом блеске, напоминали трещины на высохшей или промёрзшей земле. А может быть, это и есть те самые швы? Чего бы хотела я, если бы действительно могла выбирать?

– Слушай, а можно без лирических отступлений? – сорвалось у меня. – Прибереги для поклонниц.

Чаще всего мы делаем больно не из садизма, а потому, что нам больно самим. Разделить страдания с ближним – это ли не наслаждение?

– Можно, – он криво усмехнулся, – у меня к тебе будет одна просьба… Только сначала… Позавчера я был у нотариуса… Всё отойдёт вам с Сенькой… Если Гринкевич предложит продать права, проси вдвое. Вдвое он не даст, но сторгуетесь. Других вариантов не ищи, года через полтора моя писанина нахрен никому…

– Гринкевич? Кто это?

– Издатель. Ты его должна помнить.

– Не помню.

– Ну, еблан этот лысый. Не помнишь? Заходил к нам пару раз.

В нашей квартире побывало столько народу, и лысого, и волосатого, что у меня в глазах рябило. В ответ я лишь пожала плечами.

– Не важно. Он сам тебя найдёт. Главное, не тяни, а то…

– Ты так говоришь, словно…

– Я отказался от терапии, не могу больше… Теперь счёт идёт не на месяцы, а на недели.

Он не врал, но отчего-то мне захотелось придушить его прямо сейчас.

– Значит, ты хочешь, чтобы я тебя пожалела?!

– Мариночка, ты дашь мне договорить?! Ты можешь хотя бы раз в жизни меня спокойно выслушать?! В последний раз!

– В последний?! Не уверена! Ты меня и из гроба достанешь!

Снова помолчали – дело привычное.

– Ты по-прежнему много куришь, – я кивнула на пепельницу, которую официанты не успевали менять, – может быть, стоило…

– Теперь уже без разницы… Как Сенька? Наверное, совсем большим стал?

– Всю зиму температурил… Но я тронута твоей заботой. Спасибо, что спросил.

– Марин, ну зачем ты так? Ты же знаешь, в последнее время мне было не до того.

– Тебе всегда было не до того!.. Ладно, давай не будем начинать… О чём ты хотел попросить?

– Да, хотел… Я всю жизнь писал мусор для хипстеров и всю жизнь мечтал, что когда-нибудь напишу настоящий роман. С живыми героями, богатым сюжетом… Для себя, а не для этих придурков. Нет, не для себя… Помнишь, у Борхеса есть рассказ про писателя, которого расстреляли нацисты?

– Нет, не помню.

– Не важно. Для вечности, для Бога!

– Для Бога?! Надо же, на что ты замахнулся!

– Марин, помолчи, пожалуйста! – он сумрачно сдвинул брови, но на этот раз пауза была недолгой. – Годы таяли, а я всё только примеривался, думая, что времени у меня навалом. И только когда у меня нашли опухоль, я наконец очнулся. Мир стал другим! Красочнее, ярче! Понимаешь?!

– Понимаю… Но просьба-то в чём?

– Роман я начал, а закончить уже не успею. И я хочу, чтобы его закончила ты.

– Что?! – это было уже слишком. – Ты серьёзно?!

– Боишься, что не справишься?

– У меня ребёнок! Работа!..

– Ты всегда меня тонко чувствовала, замысел поймёшь. У тебя неплохое образование, в конце концов. Не всё же ты позабыла в своём офисе. Начальные главы и план сюжета найдёшь у меня на компьютере. Поначалу трудно будет, конечно, но недели через три втянешься…

«Какой сюрприз! Оказывается, я его тонко понимала! Пожалуй, даже чересчур тонко…»

Мой муж заканчивал Физтех – спорить с ним бессмысленно. Человек, постигший структуру банаховых пространств, никогда не поверит, что он заурядный мудак. Замучавшись слушать весь этот бред, я просто встала и направилась к выходу.

Однако что-то остановило меня в самый последний момент.

– А почему птиц тридцать? – невпопад спросила я. – Почему не тысяча, не стая?

– Погугли, – бросил он через плечо, – или тебя забанили?

***

Не помня себя, я ринулась к метро – под визг тормозов, по зыбкой асфальтовой наледи.

Мир разъезжался по швам и разлетался по ветру, – теми самыми лоскутками, между которыми я так и не сделала выбора.

Он умер меньше, чем через неделю, – в последний холодный день этой запоздалой весны.

========== Глава 2 ==========

Пушка выстрелит ровно в полдень. Всполошатся голуби на Троицкой площади – отчаянно хлопая крыльями, они взметнутся в обезумевшее от весенних красок небо, но, немного покружив, вернутся обратно.

Они привыкли возвращаться. Они привыкли, а я – ещё нет.

Пока через это не пройдёшь, все траурные церемонии вроде поминок или сороковин кажутся нелепым фарсом – фальшивой казёнщиной, способной лишь оскорбить память ушедшего человека.

Однако ритуалы придумываются неспроста. В суете и хлопотах боль притупляется, а заканчиваются хлопоты, и боль уже прошла – чувства выгорели.

С компьютером мужа Вадик возился четвёртый час.

Папка, где я ожидала найти новый роман, оказалась пустой. Благоверный неврастеник мог нарочно удалить все файлы, чтобы помучить меня напоследок. Пришлось попросить нашего офисного сисадмина разобраться с проблемой, чем он, собственно, сейчас и занимался.

– А если мы тебя так?! – бубнил Вадик. – А? Нет?

Он прилип к ноутбуку, и всё прочее перестало для него существовать. Членораздельные фразы доносились лишь изредка, – в основном Вадик издавал невнятное мурлыканье. Вероятно, поэтому его и прозвали Шарманщиком. А ещё поговаривали, что он постоянно таскает с собой кучу внушительного размера гаджетов, предназначение которых известно ему одному.

На экране мелькали какие-то таблицы, схемы и графики, а мне оставалось смотреть в окно, предаваясь тягостным раздумьям.

За полтора месяца я так и не привыкла к своей утрате – по-прежнему извожу себя пустыми и глупыми вопросами.

Кем были те птицы, которых тридцать? Голубями?

Кажется, ещё вчера он вот так же раскачивался в своём плетёном кресле, наблюдая за полётом пернатых нахлебников в небе, проткнутом ледяной иглой Петропавловки.

Но он не любил голубей. Тогда, может быть, чайками, крики которых порою прорываются сквозь шум городской суеты?

Кто это знает теперь?

Играя солнечными бликами, утекает вода в Неве, цветёт сирень – пришла весна, а человека нет. Льды давно растаяли, а время будто бы замёрзло…

– Вадик, хотите кофе? – внезапно спросила я. – Или чай?

Юноша встрепенулся, часто захлопал ресницами и уставился на меня, словно впервые увидел.

– Кофе хотите? – повторила я. – Заработались, наверное?

– Так эта… Спасибо, Марина Игоревна, – Вадик наконец-то очнулся. – Может быть, типа, попозже…

– Значит, хотите…

В чужом доме непросто справляться с ролью гостеприимной хозяйки: кофе нашёлся почти сразу, джезва висела над плитой, а вот кофемолку и спички пришлось поискать. Хаос царил здесь повсюду, настойчиво напоминая о предыдущем владельце, и это при том, что перед сороковинами я сама отдраила всю квартиру.

Вроде бы он и не умирал вовсе, а просто вышел за сигаретами. Сейчас вернётся и закатит очередной скандал на тему «тихо свистишь, низко летаешь».

Неужели человек запоминает одни лишь обиды? Неужели за столько лет, прожитых вместе, у нас не было ничего хорошего?

Вспомнилось, как мы возвращались из роддома и вместе радовались нашему счастью…

Сколько же лет прошло? Почти десять…

Сенька уже совсем взрослый, и ему нужна отдельная комната, а эту халупу ни на что приличное не поменяешь.

Заплутавшие мысли текли сумрачно и вяло, чего не скажешь о кофе, который я умудрилась упустить. Пришлось проветривать кухню и краснеть перед гостем.

Ноутбук продолжал надсадно скрипеть и попискивать, а Вадик, застенчиво заложив руки за спину, прохаживался вдоль стен, рассматривая фотографии.

– Это ваша свадьба?

Я молча пожала плечами. Дескать, сам же видишь. Если девушка в белом платье с фатой, то, наверное, это не поминки.

– А это он с кем? – Вадик кивнул на соседнее фото. – Табло знакомое…

– Не знаю. С какой-то знаменитостью. Тут полно знаменитостей.

Поднос с кофе я поставила у ноутбука и, вместе со своею чашкой, вернулась в кресло.

– Круто! Прикольно, наверное, жить со знаменитостью?

«А как же! Прикольнее некуда!»

Как же они меня все достали! Гринкевич на поминках такую речь задвинул, что и сам едва не разрыдался, – каким чутким и отзывчивым был безвременно усопший, какую невосполнимую утрату понесла изящная словесность и мы вместе с нею! А все вокруг слушали, кивали и с участием в мою сторону косились – на вдовушку безутешную. Не хватало, чтобы ещё и Вадик меня утешать принялся.

– Вы у него что-нибудь читали?

Я надеялась на конфуз. Юноша смущённо потупится, невразумительно замямлит, и тему можно будет свернуть. Однако добилась я прямо противоположенного: глаза сисадмина загорелись восторженным блеском.

– Ага!

– И что же?

– Ой! Не помню, как называется… Там сначала Питер разбомбили… То есть разбомбили в конце, но как бы в начале. А потом две чувихи пошли на болото что-то искать. Не помню что, но походу клад. А потом они заблудились и какой-то дедок их спас.

«Оригинальное прочтение сюжета!»

Особенно меня впечатлил этот его «дедок». Вот, оказывается, каким видится тридцатилетний лирический герой подрастающему поколению!

Должно быть, я так живописно уронила челюсть, что краснеть пришлось уже Вадику.

– Ну, я не помню…

К счастью, компьютер выплюнул на экран новую картинку, и беседа увяла сама собой. Вновь забормотав какую-то околесицу, Вадик вернулся к делам, а я – к своим мыслям.

Кофе тем не менее я пережгла не сильно. По крайней мере, получился он ничуть не хуже той бурды, которую ежедневно мы пьём на работе.

Я глотала его терпкую горечь, рассеянно наблюдая за медленным танцем пылинок в лучах ещё не жаркого майского солнца.

«Да, квартирка неважнецкая…»

Дом панельный, окна на реку – пыльная и сырая одновременно. Впрочем, в Питере все квартиры сырые. Может быть, и выгорит с разменом – шутка ли, из окон Петропавловка видна!

Муж смотрел на меня с фотографий и самодовольно ухмылялся – дескать, помучайся теперь.

Зачем мы живём? Чтобы мучиться? И что остаётся от нас, когда мы уходим?

Захламлённая квартира?! Сын, которого не всегда вспоминал поздравить с днём рождения?! Полдюжины фотографий со «знаменитостями», которых никто не узнаёт?! Две чувихи на болоте?! Что?!

– Марина Игоревна, вы спите?

Вздрогнув, я едва не выронила чашку из рук. По виноватому выражению на лице сисадмина стало понятно, что его старания оказались напрасными, – тайну своего последнего произведения благоверный унёс с собою в могилу.

Да и был ли мальчик, как говорится?

Дописывать роман в мои планы, конечно, не входило, но прочитать хотелось.

– Что ж, Вадик, – со вздохом я медленно поднялась, – спасибо за попытку. Сколько я вам должна?

– Нет-нет, что вы! – он отчаянно замахал руками. – Всё равно ведь ничего не получилось!

– И всё-таки? Вы же потратили своё время. А файлы… Может, их и не было…

– Файлы были, и много. Но их удаляли специально, чтобы нельзя было восстановить.

– Такое возможно?

– Конечно! Операционная система хранит информацию…

Продолжать Вадик не стал. Видимо, и сам понял, что едва ли найдёт в моём лице благодарного слушателя.

– Интересно, почему он так поступил?..

У кого я это спросила? Зачем? Что бы изменилось, знай я ответ?

– Не знаю, – юноша прикусил губу, – но это легко выяснить.

– Как?

– Спросить у него самого.

– У кого?!

Я догадывалась, что все программисты чокнутые, но не до такой же степени!

– У вашего мужа. Да нет, вы послушайте! Иплы выпустили новую приблуду… Называется «шлем некроманта». Это продвинутая технология на базе нейронных сетей и синтаксиса алеф-семнадцать… Короче, с вашим мужем можно вступить в ментальный контакт.

– В какой контакт?!

– В ментальный. Нужно просто присоединить шлем к компу покойника, и он вам приснится.

Ах, молодость, молодость! Им ещё невдомёк, что у памяти острые шипы.

– Спасибо, Вадик, но я сыта воспоминаниями.

– Нет-нет! Не воспоминания! Программа анализирует информацию из блогов, социальных сетей, прочий контент… И на основе этих данных компилирует субъектно-ориентированный экстраполяционный клон. Так что можно считать, что это он сам, без балды!

Я перестала хоть чему-то удивляться и даже позволила Вадику нахлобучить мне на голову какое-то жестяное ведро.

Для верности я лишь прикрыла глаза, – мало ли каких сюрпризов можно ожидать от синтаксиса алеф-семнадцать…

========== Глава 3 ==========

Должно быть, со стороны это выглядело комичнее некуда: почтенная вдовушка восседает в кресле с ведром на голове, а вокруг носится сумасшедший юноша, опутывая её гирляндами проводов, точно новогоднюю ёлку.

– Вадик, – подала я голос, – долго ещё?

Ответом было лишь сосредоточенное пыхтение. У бедняги явно что-то не ладилось, о чём свидетельствовали запах горелой проводки и угрожающее потрескивание над ухом.

Стоило бы, наверное, испугаться, но страха не было – все прочие чувства меркли в сравнении с овладевшей мною неловкостью, – словно я ковыряюсь пластмассовым совочком в песочнице, леплю куличики, а со всех сторон на меня изумлённо смотрят мои коллеги по работе.

Оттого я и сидела зажмурившись – как на приёме у стоматолога.

Молодой человек продолжал возиться с шлемом, присоединяя к нему всё новые и новые гаджеты, а про меня, казалось, позабыл.

– Вадик, – вновь напомнила я о себе, – вы всегда носите с собой все эти железяки?

– Мариночка, ты же знаешь, рюкзак хипстера – это почти как дамская сумочка. В нём есть всё, но, чтобы хоть что-то там найти, нужно сперва вывернуть его наизнанку.

Клочьями разметало гарь – пахнуло грозовой свежестью, кофейным ликёром и горячим хлебом. Все звуки угасли, кроме мягкого насмешливого голоса, который я бы не спутала ни с каким другим. От неожиданности я вздрогнула и распахнула глаза.

Исправляет ли горбатого могила – вопрос интересный, но на моего мужа загробная жизнь нисколько не повлияла. Он так и не избавился от манеры прятать чувства за чуть глумливой, обесценивающей улыбкой. Во рту болтается незажжённая сигарета, глаза на полвосьмого – делает вид, что удивлён.

Но это едва ли. Пожалуй, рад встрече, но не хочет, чтобы я догадывалась.

– Ну, и кто из нас выходец с того света? – съязвила я. – Чего уставился?

– Это смотря с чьей стороны посмотреть, – прикуривая, он наконец отвёл взгляд, – к нам, знаешь ли, тоже не каждый день экскурсии приезжают.

Признаться, совсем не так мне представлялась работа этой штуковины. Я ожидала чего-то вроде разговора по скайпу или даже интерактивного фильма с механическим голосом за кадром.

Всё оказалось гораздо ближе к реальности – в маленькой утлой лодочке мы плыли вниз по реке, лесистые берега укутывал туман, а далеко впереди, рассыпавшись искрами по водной глади, вовсю занимался янтарный рассвет.

– Где мы? – запоздало поинтересовалась я. – Что это за река?

– Стикс, – он виновато пожал плечами, – других рек у нас нет. Только не вздумай пить из неё, тебе ещё мой роман дописывать.

«Опять он за своё!»

Всё, как и прежде: наглая ухмылочка на лице, поза вальяжна, голос звенит непререкаемой правотой.

Спорить, по обыкновению, я не стала.

– А зачем тогда ты удалил все файлы? Чтобы меня позлить?

– Не догадываешься? – для пущей важности он немного помолчал. – Видишь ли, Мариночка, написать можно только свой роман. Чужой роман написать нельзя. Для того, чтобы роман стал твоим, ты и должна была попасть сюда.

– Попасть сюда? Не понимаю, в чём связь?

– А тебе не надо ничего понимать. Если ты здесь, то это значит, что роман уже твой. Он ведь так и начинается: двое плывут вверх по реке…

– Куда плывут?! – я начинала закипать. – Для того, чтобы плыть вверх, нужно для начала вёсла в руки взять! А они у тебя болтаются, как… как шнурки у нерадивого подростка!

– Ты и здесь будешь меня жизни учить? – он снисходительно хмыкнул. – Стикс течёт в обратную сторону…

Присмотревшись внимательнее, я поняла, что он прав. Течение не было особенно стремительным, но вода в реке бурлила, как в закипающем чайнике, её будто бы подкачивали насосом откуда-то из глубин, и с каждым пройденным нами метром мы поднимались всё выше и выше.

Как я не заметила этого раньше? Как могла я не услышать тревожных криков метущихся над нами птиц? Их резкие тени упрямо скользили следом, и всё вместе превращало мои видения в какую-то нелепую и жуткую фантасмагорию.

«А чего я хотела?! – мелькнуло в голове. – Это же синтаксис алеф-семнадцать! Наверняка ещё не доработан и с кучей багов…»

– В этой реке воплотилось само Время, – продолжал разглагольствовать покойник. – Выискивая причины наших невзгод, мы неизменно обращаем взгляд в прошлое, а смотреть следует совсем в другую сторону.

– Поясни.

– Пояснить? – на мгновение он задумался. – Мариночка, тебе не казалось странным, что звуки, которые будят нас, порою встраиваются в финал нашего сна и встраиваются настолько идеально, что невольно задумываешься о вмешательстве высших сил?

– Пожалуй… И что?

– Известный факт заключается в следующем: между сном и окончательным пробуждением есть очень короткий, почти точечный промежуток, в течение которого наше сознание компилирует сценарий сна и являет его задом наперёд.

– Неужели?! И кому же известен сей факт?

– Погугли, это-то найти не трудно, – он вновь погрузился в раздумья, но тут же воспрял, словно вспомнил что-то неимоверно важное: – Да! Но никто и никогда не обращал внимания на одну очевидную вещь! Я и сам при жизни этого не понял, хотя, работая над своими книгами, всегда сперва придумывал концовку, а уж потом подлаживал под неё сюжет…

Птицы кричали истошно и жалобно, лодку швыряло из стороны в сторону, то затягивая в водовороты, то вынося на стремнину. Нас неумолимо влекло течением к кромке пылающего горизонта, которая даже не думала от нас убегать.

«Так не бывает! – било мыслью по темечку. – Так. Не. Бывает!»

Там, за этой чертой, только огненное марево и пустота… Всё моё естество сжалось в комочек, но разум оставался холодным, как и безмятежный взгляд моего собеседника.

– И что же ты понял здесь, в посмертии?

– Сон – это модель жизни, Мариночка, – он с грустью вздохнул. – Это как два зеркала, стоящих друг напротив друга… Для того, чтобы увидеть сон, нужно проснуться, а для того, чтобы прожить жизнь, нужно умереть.

– Умереть?!

– Одного нет без другого. И как во сне мы краешком сознания понимаем, что спим, так и проживая жизнь мы уже догадываемся, кому она снится…

Гроза началась внезапно, и с первым её ударом я поняла, что мы падаем. Рёв водопада смешался с шумом дождя, и то, что казалось горизонтом, оставшись позади, теперь стремительно убегало ввысь. Птицы, сложив крылья, падали вместе с нами, тускнея в пламени рассвета, звёзды падали вместе с нами. Лодку разметало щепками, и весь мир, казалось, готовится разделить её судьбу.

– Твоя жизнь! – прокричала я на лету. – Кому приснилась она?!

– Тебе! – донеслось сквозь очередной раскат грома. – Тебе, любимая…

***

– Марина Игоревна, вы спите?

Вадик по-прежнему сидел за столом, переводя испуганный взгляд то на меня, то на разбитую чашку и кофейную лужу у моих ног.

Я тоже пришла в себя не сразу – долго вертела головой, точно бы на ней, в самом деле, болталось нелепое жестяное ведро.

«Привидится же такое! – я расхохоталась. – Кому расскажи, не поверят!»

Жалко, любимую чашку разбила. Муж подарил мне её на день рождения… На двадцатилетие? Или позже? Не помню…

– Марина Игоревна, с вами всё в порядке?

– Да, Вадик, простите… Замоталась… Успехи есть?

– Не-а, – сисадмин виновато потупился, – походу, файлы удаляли шредером, это прога такая, чтобы восстановить было нельзя.

Кто бы мог подумать?! Вадик ещё рта открыть не успел, а я уже знала ответ.

– Что же, спасибо за попытку, – я с облегчением выдохнула. – Сколько я вам должна?

– Нет-нет, что вы! – он отчаянно замахал руками. – Всё равно ведь ничего не получилось!

Выпроводив юношу и всучив ему какие-то деньги, я ещё долго стояла с сигаретой у окна, глядя, как мечутся чайки над Невой и как утекает в ней вода, стремясь к той невидимой черте, за которой рассыплется вся ветошь этого мира и останется только любовь.

– Вот ведь сволочь! – повторяла я. – Нашёл крайнюю! Мне, видите ли, его жизнь приснилась!

Стану я писать этот роман, будь он неладен, или не стану, уже значения не имело, – я догадалась, кому приснится моя жизнь, а всё прочее теперь казалось тленом.