Текст книги "Ненавижу тебя любить"
Автор книги: Анна Веммер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Я больше не могу ее слушать. И затыкаю ей рот жестким поцелуем.
Чувствую себя безумцем. Когда разум вопит одно, а тело само принимает решения. Я никогда ее не целовал с желанием. Дежурные поцелуи на людях или в редкие моменты близости не в счет, я не хотел чувствовать ее вкус. Мягких, упругих, сладких. Бывшая не может бороться со мной, хоть и пытается, я не просто сильнее, я сейчас обладаю неограниченной властью. В коктейле с ненавистью и болезненным желанием она пьянит.
Целую жадно, с напором, отбирая у нее последние крохи дыхания. Вкладываю в поцелуй все, что не могу сказать, всю злость на то, что эта женщина существует. В жизни и в моей голове. На то, что ебаный вишневый запах не дает покоя, что она стоит, вжавшись в стену, а я не могу от нее оторваться.
Сжимаю волосы на затылке, свободной рукой приподнимая подол ее платья. Веду по нежной коже бедра, вдоль края тонкого кружева. Ксения всхлипывает, пытаясь меня оттолкнуть, но я уже чувствую жар ее тела, и мне смешно. Оторвавшись на миг от нее губ, я смеюсь, а она жадно хватает ртом воздух.
– Отпусти меня!
– Придется попросить убедительнее!
Пробираюсь рукой под платье, сжимаю грудь. Твою мать… что я творю? Но остановиться уже не в силах, я опьянен властью. Сжимаю напряженный сосок и губами ловлю жалобный всхлип.
Глупая дурочка. Готов поспорить на что угодно, она еще надеется, что я оттаю. Что сейчас она ответит на поцелуй, неумело, осторожно – и я тут же превращусь в мужика из ее мечты. Который целует ее перед работой и трахает под одеялом с выключенным светом по воскресеньям.
Размечталась.
Я толкаю Ксению на кровать и тут же вжимаю в постель своим телом, не давая ни шанса ускользнуть. Полные яркие губы опухли от поцелуев, а платье задралось, обнажая бедра.
– Мне кажется, ты возмущалась, что я трахаю других баб. Не показалось? Хочешь, покажу, чего я жду от них?
Расстегиваю пряжку ремня и брюки, выпуская на свободу член, сил превозмогать возбуждение уже нет, я как будто не трахался несколько месяцев и впервые увидел голую бабу… блядь, да она даже не голая, в каком-то идиотском дешевом платье!
– Сожми его, – голос получается хриплый, будто не мой.
Хватаю ее запястье, заставляя положить ладошку на возбужденный орган, и перед глазами рассыпается сноп искр. Меня словно бьет током. От боли, смешанной с наслаждением, я снова набрасываюсь на ее губы, кусаю – и вдруг чувствую слабый вкус крови, который пугает даже меня.
Опускаю руку вниз, проникаю под кружево и с силой касаюсь напряженного влажного клитора, вырывая у бывшей тихий исступленный стон. Ласкаю губы языком, зализывая собственный укус.
– Тебе придется мне помочь, милая. Или я кончу с твоей помощью, или придется тебя трахнуть.
– Ненавижу тебя…
– Я чувствую, как ненавидишь. Так ненавидишь, что влажная и горячая. Ну что ты? Ты же хотела, чтобы я с тобой, как с ними? Чтобы от души?
Снова запускаю руку в волосы. Не могу от них оторваться. Рассыпавшиеся по покрывалу, темно-вишневые, поселившиеся в моей башке с того момента, как я их увидел.
– Вот такая она, моя душа. Подумай хорошенько, хочешь ли ты в нее и дальше заглядывать.
Мне надо немного. Несколько ее движений рукой, чтобы накрыло, чтобы окончательно отключился мозг под дикую фантазию о том, как я вбиваюсь в ее тело, чувствую сладкие спазмы.
Я не знаю, что со мной происходит. Не понимаю и не хочу понимать, почему женщина, которую я игнорировал шесть лет, вдруг оказывает на меня такое влияние, но я хочу победы. Окончательной, абсолютной власти над ней. Мне мало кончить, я хочу видеть ее противоречивое удовольствие.
Это несложно, если понять, на какие точки давить, а я, кажется, понял. Иллюзия нежности способна творить чудеса, мне стоит только прикоснуться к ее губам чуть невесомее, подарить дебильный, но так любимый бабами, поцелуй без языка, медленный, неторопливый. Подарить наваждение, будто ненависть испарилась, будто ничего, кроме желания между нами не осталось, словно ненависть с каждым новым ударом сердца исчезает.
И бывшая выгибается в моих руках, отданная во власть моих пальцев. От ее ненависти и показного равнодушия ко мне не остается ни клочка. Сегодня я победил. А новой битвы не представится, утром я возьму дочь и уеду, и больше никогда не увижу бывшую, а все, что сейчас произошло, похороню в памяти навсегда.
Не запомню ее такой. Оставлю в памяти образ холодной суки, вытравив эту картину, каленым железом выжгу воспоминания о том, как она затихает подо мной, положив ладони на грудь. Навсегда запру в самых дальних глубинах сознания гребаную мысль о том, какой беззащитной выглядит девушка в постели и как легко совершить непоправимое, выпустив зверя наружу.
Ненавижу Ксению теперь и за эту ее трогательную усталость.
Не-на-ви-жу. Повтори, блядь, Никольский это еще сто раз, вытатуируй на лбу!
– Ну, вот и молодец, – говорю я, и хоть удается вернуть насмешливые нотки в голосе, он еще хрипит. – Можешь остаться здесь. Номер оплачен.
Поднимаюсь с постели и иду в ванную, чтобы привести себя в порядок. А после возвращаюсь в спальню за курткой. Достаю из бумажника пару купюр и бросаю на постель.
– На обратную дорогу. Хотя лучше сделай единственно правильную вещь – купи билет в один конец куда-нибудь подальше.
Впрочем, на то, что она последует совету, я уже не надеюсь. В тот момент, когда я разрешил себе прикоснуться к этой женщине, я сошел с ума.
Ксюша
В студенчестве я считала часы сна. Ложилась к двум и подсчитывала: осталось спать четыре часа. Или пять, если забить на укладку и макияж. Или целых восемь, если забить на первую пару и доехать спокойно, без пробок и столпотворений.
А сейчас я считаю часы до разлуки с дочерью. Только меня от нее отделяет целый коридор, который кажется невыносимо непреодолимым препятствием. Владимир оставил (случайно или намеренно, сказать не возьмусь) видеоняню, и я с жадностью смотрю за Машей на экране планшета.
Если бы час назад мужчина, который сейчас выглядит, как образцовый папаша, не вытащил из меня душу и не провернул ее в мясорубке, я бы умилилась тому, как дочь жмется к отцу, как греется об его бок и сладко посапывает. А ведь они похожи. Носы совершенно одинаковые и улыбки тоже. Правда, искреннюю улыбку Володи я не видела уже очень давно, но еще помню ее.
Что с ним происходит? Почему он так жесток? Ответ где-то существует, Вселенная его знает, но не спешит открывать мне.
Я до сих пор чувствую на себе его руки. Губы. Ощущаю запах. Тело ломит от накативших эмоций, а руки подрагивают даже после долгого контрастного душа. Ни за что на свете, ни под какой пыткой я не признаюсь, что удовольствие от прикосновений мужчины оказалось для меня открытием. Что я испугалась собственного тела, отдавшегося во власть мужчины, которого я ненавижу, который причинил столько боли, что сердце ноет совсем не фигурально, а по-настоящему, чуть заметно, где-то за грудиной.
Нужно готовиться к новому бою. Не позволить ему увезти Машу, достучаться до того человека, который на несколько минут из последней сволочи превратился в мужчину, способного на нежные касания и поцелуи.
Неслышно я проскальзываю в номер, где спят Маша с бывшим. Мне страшно, что Владимир проснется и выгонит меня, поэтому я даже дышу через раз. Я ничего плохого не делаю, я просто смотрю, просто…
Чтобы если вдруг я все же проиграю, хотя бы еще несколько часиков провести рядом с дочкой.
А может, я им и вправду не нужна? Муж способен дать ей все. Образование, медицину, развитие, путешествия, карьеру. А я? Что будет делать Машка со мной? Ждать меня до поздней ночи, пока закончится смена в супермаркете? Ходить в бесплатную школу в поселке городского типа? Подрабатывать промоутером, чтобы оплатить занятия у репетитора перед ЕГЭ?
Маша была сыта, одета, счастлива, у нее были няня, элитный детский садик и личный водитель. И тут пришла я, вырвала ее из привычного мира, увезла черт знает, куда, испугала, оторвала от отца, которого она все же любит. Я сделала то же, что сейчас делает бывший. Мы тягаем дочь, как дорогую игрушку, а сами смотрим друг на друга, не обращая внимание ни на что.
И если я сейчас уйду, я сдохну, наверное, одна не выживу, зато Маша не будет видеть того, что увидела сегодня. Никольский победит, а что будет со мной, в сущности, неважно.
Сажусь на пол возле постели, осторожно протягиваю руку и убираю со лба своей девочки непослушную прядку волос.
– Прости нас, солнышко.
Я не знаю, как будет лучше. Я не знаю, должна ли уйти. Но мне хочется хоть как-то помочь ей… им обоим.
Засыпаю прямо здесь, положив голову на постель. Последняя мысль прежде, чем меня поглощает темнота – позвоночник за такую ночевку спасибо не скажет. Но я измотана до предела и сопротивляться сонливости не могу.
Просыпаюсь с трудом, тяжелой головой и странным чувством тревоги в груди. Открыв глаза, первое время я не понимаю, что происходит, и где я нахожусь, а потом понимаю, что лежу на постели, и не просто на постели, а на том месте, где спала Маша. Но сейчас ее здесь нет.
У меня вырывается испуганный стон, и только подскочив, я вижу Владимира. Он как раз собирает Машины игрушки, без которых она отказывается выходить из дома.
– Где Маша? – спрашиваю я.
– В машине.
Пытаюсь сползти с кровати, но вдруг накрывает странным ощущением. В районе солнечного сплетения с каждой секундой сильнее разливается страх. Это иррациональный ужас, химическая реакция, не имеющая ничего общего с испугом. Нечто подобное я несколько раз испытывала во время развода, и сейчас знаю, что будет дальше. Только совсем от этого не легче.
Страх химический запускает цепную реакцию, меня начинает бить мелкая дрожь, а пустой желудок сводит приступом тошноты. Я пытаюсь подняться, мне нужно выйти к машине, увидеть дочь, но сил хватает лишь на несколько шагов.
– Вов… мне нехорошо… не уезжайте…
– Угу, конечно.
– Володь, я тебя прошу…
– Нехорошо – полежи. Номер оплачен, отлежишься и поедешь, куда тебе там надо.
Меня пугает и то, что я не увижу Машку, и то, что он оставляет меня в таком состоянии. Я уже не могу нормально дышать, хоть и стараюсь делать глубокие вдохи. Это или снова упавшее до плинтуса давление, или просто какая-то паническая атака, но в ушах все шумит, а голова кружится даже от простого движения.
Дверь за Никольским закрывается, и меня снова выворачивает наизнанку. В голове бьется только одна лихорадочная мысль: я должна выйти. Вдохнуть холодный воздух осени, остановить как-то лавину страха, посмотреть на дочь. Я медленно бреду вдоль стенки коридора, не обращаю внимания на сонную девушку с ресепшена, вырываюсь на улицу и жадно всматриваюсь в группу машин на стоянке. Ищу знакомый пикап.
Он медленно выезжает по направлению к дороге. Я не могу рассмотреть в салоне Машу, перед глазами все плывет. Оседая на землю, я молю мироздание лишь о том, чтобы он вернулся. Я боюсь оставаться одна.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Владимир
При дочери ругаться нельзя, но у меня все равно вырывается короткий емкий возглас сквозь зубы. К счастью, Маша занята планшетом и за веселенькой музыкой не слышит никаких внешних раздражителей. Ну а я давлю на тормоз.
Думал, она притворяется. И до сих пор так думаю, но хрен ее знает.
– Машунь, посиди еще в машине, ладно? – прошу дочь. – Папа кое-что забыл в гостинице.
– Холошо!
– Маша, р-р-р!
– Р-р-р!
– Молодец. Не скучай.
В это время на улице никого, видеонаблюдения за крыльцом в такой дыре, естественно, нет. И если эта… не симулянтка, то с нее станется склеить ласты на крепком осеннем морозе.
Когда оказываюсь рядом, понимаю, что не притворяется. Ну, или я не заметил в жене актрису, и через пару лет ее лицо будет бесить меня с рекламных афиш.
Подхватываю ее на руки, частью сознания удивляясь, как можно почти ничего не весить, и захожу обратно в отель, где администратор с открытым ртом вскакивает из-за стойки.
– Скорую вызови, – бросаю ей. – Будем в сто третьем. Как вызовешь, быстро на улицу, следи за пикапом, чтоб с ребенком ничего. Ясно?
– Д-да…
– Наташтырь есть?
– Н-не знаю…
– Значит скорую, быстро!
В машине есть аптечка, но я не хочу лезть туда, где нихрена не понимаю. Может, у нее поднялось давление, может, опустилось, а может, это еще какая-нибудь хрень. Хотя какая может быть хрен у двадцатипятилетней девахи? Если бы у нее были проблемы со здоровьем, я бы знал. Или нет?
Беру ее запястье, и меряю пульс. Минута длится бесконечно долго, но сердце бьется размеренно, спокойно. Дыхание глубокое и, кажется, Ксения просто спит. В комнате душно, на всякий случай я открываю окно. И жду, стою возле него, вслушиваясь в звуки улицы. Хочется закурить, но пожарка на потолке наверняка разорется.
Я как будто пытаюсь выплыть на поверхность, а что-то тянет вниз. Сначала свои мысли, ебанутое, возникшее хрен знает откуда, желание. Теперь этот ее обморок. Каждый раз, когда я думаю, что больше никогда с ней не увижусь, что-то разворачивает меня на сто восемьдесят градусов и снова заставляет смотреть в лицо прошлому.
Меряю комнату шагами. Стараюсь не смотреть на постель, потому что даже спящая, она выводит меня из равновесия. Проклятая вишня въелась в организм, вместо крови – вишневый сок, и запах, запах… ощущение прохладной кожи на пальцах как контраст с воспоминаниями о коже горячей, изнемогающей в жажде моего касания.
Когда входит врач, я несколько секунд не очень понимаю, что он здесь делает, и где я вообще нахожусь.
– Что случилось?
– Девушка в обморок упала.
– Диабет есть? Эпилепсия? Другие хронические заболевания?
Меня отстраняют от постели, и фельдшер меряет бывшей давление, светит фонариком в глаз и всячески изображает из себя крутого доктора.
– Понятия не имею, – отвечаю я.
– Документы есть? Паспорт, полис?
– Вон ее сумка, посмотрите там.
– А вы девушке кем приходитесь?
Смотрю, как фельдшер поднимает ее платье, чтобы осмотреть живот, и внутри поднимается жгучая волна непрошенной ревности. Меня бесит то, как он касается ее тела, бесит даже то, что просто смотрит на нее, и лишь каким-то чудом получается сдержаться.
– Мужчина-а-а… я спрашиваю, девушке кем приходитесь?
– Никем. Просто ехал мимо.
– Ясно, Сань, за носилками бегом.
– Увезете?
– Да, на всякий случай обследуем. Девушка худенькая, может, просто переутомление, а может… ну мало ли, в общем.
– Помощь еще нужна?
– Нет, справимся. Спасибо за звонок.
Оглядываюсь, убеждаясь, что никто не греет уши, и достаю из внутреннего кармана куртки две оранжевые купюры и визитку.
– Слушай, будь другом, как обследуют ее, узнай там все, какой диагноз, все дела – сбрось мне смску.
– Зачем? – удивленно моргает фельшер.
– Блядь, ну что ты как маленький. Мы в ответе за тех, кого подобрали.
– А-а-а… ладно, смсну.
– Забудешь – найду, – предупреждаю я.
А потом направляюсь к выходу. Слишком быстро для постороннего сердобольного прохожего. Не хочу, чтобы она пришла в себя и снова попросила остаться.
Ксюша
– Девочка-то у вас кушать пойдет? – слышу я через плотное марево сна.
С трудом открываю глаза и вижу рядом с постелью полную улыбающуюся женщину в белом переднике и поварской шапочке. Пытаюсь сообразить, что ей от меня нужно и это недоумение отражается на лице, потому что она поясняет:
– Кашка сегодня, манная, вкусная!
Ах, черт, точно, больница. Весь вчерашний день прошел в тумане. Машина скорой помощи, приемный покой, палата, осмотр врача, какие-то процедуры и обследования. Ну и спасительный укол, от которого я отрубилась и проспала бы еще пол дня, если бы не разносчица из столовой.
– Сейчас, – сонно бормочу я и плетусь умываться.
На удивление, больница довольно приличная для маленького города. Стыдно признаться, но, обладая хорошим здоровьем и богатым мужем, я ни разу не прибегала к услугам ОМС. И сейчас чувствовала себя словно на экскурсии.
Столовая – громко сказано, скорее это закуток со столиками и окошком раздачи. Еду откуда-то привозят, ровно необходимое количество порций, а затем раздают в отведенные часы. Диабетикам полагаются несладкий чай и несладкая каша, но когда я прошу несладкий завтрак, получаю отказ. Нет диабета – пей из общего котла. Поэтому я заставляю себя есть, сижу и впихиваю ложку за ложкой, под конец даже думая, что не так уж противно. Остывший сладкий чай, конечно, ужасен, но каша вполне ничего, хотя манку я не ела даже в самом глубоком детстве.
Но мне сейчас не по статусу возмущаться.
Я возвращаюсь в палату. Нужно позвонить Вере, я обещала, но хочу дождаться обхода, чтобы выяснить, могу ли я идти домой. Разговор с врачом я помню смутно, но даже из этих обрывочных картин делаю вывод, что ничего серьезного со мной не случилось. Я мало ела, мало спала, много нервничала и несколько часов провела в неестественной позе, сидя у постели.
Мне нужно несколько дней покоя и тишины. Правда, у меня их нет, но врачу об этом знать необязательно.
Вместе со мной в палате три женщины. Одна, по-видимому, серьезно больна, она почти не встает и тяжело дышит. Одна без конца щебечет по телефону и постоянно делает селфи, а третья невыносима, ее постоянное нытье, перемежающееся матом, действует мне на нервы. Чтобы не сорваться, я надеваю наушники и закрываю глаза.
Громкая музыка немного успокаивает, но я все равно лихорадочно ищу хоть какой-то способ повлиять на Владимира. Правда, теперь я не уверена, что он просто так это позволит. И чем сильнее я буду давить, тем больнее он сделает мне. А если запаса не хватит? Если я сломаюсь раньше, чем отвоюю право на дочь?
Кто-то трясет меня за плечо. Открыв глаза, я вижу доктора. Довольно приятной наружности, молодого, вряд ли ему есть сорок. Он смотрит внимательно и терпеливо ждет, пока я уберу айпод и сяду на постели.
– Ну что ж, Ксения Валентиновна, здравствуйте, меня зовут Олег Ермошин, я – ваш лечащий врач, кардиолог.
– Кардиолог? У меня что-то с сердцем?
– Ну, вы ведь в кардиологии, странно встретить здесь, скажем, ортопеда, правда? Не волнуйтесь, с вашим сердцем все в порядке. ЭКГ в норме, сегодня сделаем ЭХО КГ, ЭКГ с нагрузкой, а завтра сдадите кровь. Я не вижу никаких патологий, ну, кроме легкой степени истощения и невроза. У вас все в порядке, стрессы есть?
– Есть. Развод непростой.
– Понятно. Тогда еще назначу консультацию у невролога.
– Извините, – перебиваю его, – а можно мне домой?
– Ксения Валентиновна, надо бы обследоваться. Проблем я у вас не вижу, но в обморок просто так не падают, это сбой в организме. Хорошо, если причина лишь в том, что вы не позавтракали и перенервничали, но если это что-то серьезное? Будь моя воля, я бы назначил МРТ, но у нас его можно ждать годами. Вы шейный отдел проверяли?
– Я все сдам, дома! У меня есть ДМС в хорошей клинике, там и МРТ, и КТ и «тэдэ». И кровь сдам. Просто мне бы хотелось… то есть, я у вас по работе, в городе нет никого, а дома все это проще.
– Ну что ж, я вас задерживать не могу, напишете отказ – и свободны. Но Ксения Валентиновна… может, до завтра останетесь? Узи сделаете, я вам невролога приведу, очень хороший специалист, отвечаю, сам лечусь.
Невозможно не улыбнуться в ответ, и я соглашаюсь. В конце концов, он прав, если невролог сможет найти волшебную таблетку, которая сделает меня если не сильнее, то хотя бы выносливее – стоит поговорить.
– Хорошо, давайте до завтра.
– Вот и чудесно. Так, беременности были?
– Одна, в двадцать лет.
– Хорошо. Проблемы с сердцем? Хронические заболевания?
– Ничего нет.
– Давайте давление померяем.
Когда он закачивается и записывает мои «космические» 120/80, я решаюсь спросить:
– А кто меня привез сюда?
– Скорая.
– А скорую кто вызвал?
– Не знаю, коллеги говорили, какой-то прохожий. А что?
Сердце болезненно сжимается, и я отворачиваюсь, чтобы скрыть набежавшие слезы.
– Нет, ничего. Все в порядке.
– Тогда сделаем так, я вам назначу витамины для мозга, кое-что для сердечка, даже если выпишитесь – пропейте обязательно. И еще, пожалуй… хм… так, давайте попробуем вот это вот, а завтра невролог, если что, отменит или поменяет. Хорошо? Выздоравливайте, Ксения Валентиновна. Если что, я в ординаторской.
Он вдруг наклоняется и шепотом говорит:
– Если соседка совсем достанет, заходите на чай, я сегодня на сутках. А она достанет, поверьте.
Я фыркаю, и тут же с соседней койки доносится:
– От ты посмотри, блядский Путин, до чего страну довел!
– А чай без сахара? – спрашиваю я.
– Иногда и без заварки. – Врач усмехается и направляется к соседке.
Женщина напротив продолжает общаться с телефоном. Ее «Привет, девчао, с вами сегодня ваш любимый бьюти-блогер!» то и дело сбивает врача с мысли и наконец он не выдерживает:
– Диана Алексеевна, звезда вы наша сетевая, помолчите вместе со своими девчао хоть пару минут, дайте я сердце человеку послушаю!
Блогерша обиженно дует губы, а идея заскочить на чай мне нравится все больше и больше.
Пока меня не отправили на узи, выхожу в холл, чтобы позвонить Вере. Розеток в палате почти нет, а единственная рабочая находится так далеко от моей койки, что оставлять там телефон просто страшно. Ноутбук, хочется верить, надежно спрятан в тумбочке, среди вещей. Сначала я хочу выбросить его, злюсь на свою глупость, из-за которой бывший муж так легко нас нашел, но потом все же заставляю себя успокоиться. Ноутбук еще пригодится, с помощью ноутбука можно работать, а деньги понадобятся.
– Ксюха! – Вера, как всегда, эмоциональна. – Коза такая, телефон выключен, в сеть не выходишь! Я тут испсиховалась! Рассказывай, давай, как у вас дела!
Мне снова хочется отвернуться, но отворачиваться на этот раз не от кого, а слезы в голосе можно и скрыть.
– Да никак, Вер, никаких у нас дел нет. Володя Машу утром забрал…
– Вот мудак! Как он вас нашел?
– По следам от мозгов, которые через уши вытекли.
– Так, ну и где ты сейчас? Вернешься?
– В больнице.
– ЧТО?! – Я глохну от вопля подруги. – Что он с тобой сделал?! Я… так, надо идти в полицию. Разборки разборками, дети детьми, но рукоприкладство уже ни в какие ворота. Ты побои сняла?!
– Вера! Остынь на секунду, он меня не бил. Я просто шлепнулась в обморок и загремела в кардиологию. Сделают узи и отпустят на свободу.
– Все равно давай заявление напишем. Я уверена, что в уголовном кодексе есть статья, которая запрещает быть таким козлом. Что ты собираешься делать дальше? У тебя план есть?
Вера хорошая подруга. Даже не знаю, как мы сошлись, мы настолько разные, что сложно представить столкновение наших миров. Вера – яркая, даже слишком, немного бесцеремонная, небогатая, но довольно успешная женщина. Мечтает о семье, головокружительном романе, который, в силу немного специфической внешности и излишнего напора, все никак не состоится.
Муж называл ее базарной бабой, а я только рядом с Верой чувствую себя спокойно.
– Нет у меня никакого плана, – глухо говорю я.
– Ну ладно, Ксюх, не раскисай. Как ты себя чувствуешь?
Я не выдерживаю и всхлипываю. Пробегающая мимо медсестричка удивленно на меня косится, но, к счастью, не лезет с вопросами.
– Вер… он меня там оставил. Я его просила не уходить, а он ушел, я упала, а он не вернулся.
– А скорую кто вызвал?
– Мужик какой-то, прохожий.
– Пиздец.
– Вот так вот.
– Знаешь, а может, ну его, а? Пусть подыхает, раз мудак такой. Он еще приползет прощения просить, когда поймет, что бабам только его бабло нужно, а сам он весь такой замечательный ни в хер им не уперся. Ксюх, ну правда, ты с ним год уже разводишься, загремела в кардиологию. Дальше что? Ты хоть знаешь, какие болячки от нервов бывают? И кто тебе поможет? Мудак твой? Который оставил тебя на улице валяться без сознания, ждать прохожих?
– Ну а Маша как?
– Маша… Маша… Ой, Ксюх… клиент пришел. Давай я тебя наберу попозже, ладно? Ты там не волнуйся только, лечись, как скажут.
– Хорошо, Вер. Работай. Со мной все в порядке.
Хотя на самом деле я понятия не имею, так ли это.
Остаток дня я бесцельно брожу по этажам, чувствуя себя запертым в тесной клетке зоопарка зверьком. На развлечения не хватает концентрации, на осознанное обдумывание будущего – сил. Я словно в каком-то сне, брожу по серым унылым коридорам, смотрю на невеселых посетителей, врачей, в мыле бегающих по этажам. И никак не могу остановить в голове картинку.
Вот в зеркале заднего вида машины Владимир видит, как я падаю. Вот на секунду он замирает, оглядывается на Машу, которая всецело увлечена мультиками. И давит на газ, скрываясь за поворотом. Сколько я там валялась? Наверное, недолго, раз даже не простыла.
Это невозможно остановить, одна картинка сменяет другую, запускает лавину из воспоминаний.
Вот я стою на пороге квартиры Веры. Меня трясет, не то от шока, не то от холода – на улице дождь, а я прошла хрен знает сколько, не замечая его. Вот я пью обжигающий глинтвейн и рассказываю, что Володя подает на развод. И вот Вера ошеломленно спрашивает:
– Что, просто взял и выгнал тебя из дома?
– Да. Просто пришел с работы и сказал уходить.
Но на самом деле я лгу, и я ушла из дома сама. Только вряд ли хоть одной живой душе расскажу, почему, ибо тот вечер до сих пор помню смутно, настолько больно было, настолько страшно оставаться рядом с в один миг изменившимся мужем.
Сегодня Володи нет дольше обычного. Наверное, очередное собрание или переговоры. Я сижу на балконе спальни, ловлю последние сентябрьские деньки. Над головой – небо с россыпью звезд, на столике дымящаяся чашка мятного чая. Немного зябко, но за пледом идти не хочется, я решаю посидеть еще несколько минут – и готовиться ко сну. С утра нужно забрать вещи отца. Я давно решила, что не стану их разбирать, вряд ли там есть что-то ценное или важное. Отвезу в какой-нибудь благотворительный фонд, пусть сами разберутся, что там кому может помочь. Копаться в прошлом, снова бередить еще едва зажившие раны, мне не хочется.
Прошло уже два месяца с его смерти, но я все равно скучаю. Он не был идеальным отцом, а в последние годы почти превратился в чужого человека, но счастливое детство не выбросить из памяти. Я с трудом прихожу в себя после его гибели и во многом благодаря Машке. Ее оптимизм и детская непосредственность здорово выручают.
Я слышу хлопок двери и голоса. Отчего-то сердце тревожно сжимается, хотя, наверное, это Володя и проснувшаяся дочь – снова виснет у отца на шее. Я возвращаюсь в комнату… а в следующий миг чашка выскальзывает у меня из рук.
Муж пьян. Не в стельку, но блестящие глаза, ослабленный галстук и едва уловимый запах намекают совсем не на совещание в офисе. Но хуже всего то, что он не один, и от такой наглости у меня перехватывает дыхание. Наверное, я стою, как идиотка, хлопая глазами смотрю, как мой муж страстно целует рыжеволосую красотку в облегающем черном платье.
– И что это значит? – наконец я справляюсь с голосом, но все равно он звучит глухо.
– Может, уберешь осколки? – усмехается Володя. – Порежется кто-нибудь.
– Кто-нибудь, это вот это? – Я киваю на девицу.
– А… это. Это Карина. Она сегодня у нас переночует.
Карина хихикает и получает еще один развязный поцелуй в шею.
– Здесь переночует. Со мной…
– Хватит! Ты совсем свихнулся! Немедленно вон, оба! Вам, Карина, пора домой, а с тобой мы поговорим утром…
Муж отрывается от рыжей и медленно идет ко мне. Даже будучи нетрезвым, он умудряется излучать власть, уверенность. Мне не по себе, но злость пока еще сильнее всех прочих чувств. Я еще не поняла, что случилось, не почувствовала боли, я зла и растеряна.
– Карина. Будет. Ночевать. Здесь.
– Я твоя жена! И это мой дом тоже.
– Да ну? – хмыкает муж. – Ну, это мы поправим. Попозже. Но если ты так хочешь остаться, то я не против. Две шлюшки всегда лучше одной.
Он сгребает меня в объятия, целуя точно так же, как целовал минуту назад рыжую, и злость сменяется страхом, потому что против него бесполезно бороться. Он сильнее, выносливее, и кажется сейчас совершенно не тем человеком, за которого я вышла замуж.
– Пусти немедленно!
– Да размечталась. Это мой дом! И все здесь делают то, что я хочу. А я хочу двух кошечек в постели. Я думаю, Карина заставит кончить даже тебя, милая, хоть это и нетривиальная задача.
Извернувшись, я даю ему пощечину, но глаза мужа только темнеют от злости.
– Хватит ломаться! Какая разница, скольких баб я сегодня трахну? Одной больше, одной меньше, да, любимая?
– Ты псих! Ты под веществами? Или тебе по башке дали? Отпусти меня немедленно! Иначе я позвоню твоему отцу!
Володя смеется, запрокинув голову.
– Своему позвони, сука лицемерная! Знаешь, что? Ты мне надоела! Или соси, или топай на все четыре стороны! Только решай реще, мне на работу рано.
Он вдруг выпускает меня из стальной хватки, и я с шумом вдыхаю воздух, едва удержавшись на ногах. Слезы застилают глаза, я пытаюсь найти в облике мужчины, которого любила до потери пульса, знакомые черты, но передо мной не муж. Этого человека я не знаю, его зрачки почти черные, он смотрит не то с ненавистью, не то с отвращением.
И я выбегаю из комнаты, рвусь на улицу, под дождь и ветер, чтобы прийти в себя. Я еще не знаю, что вернусь в этот дом лишь однажды: чтобы забрать вещи и провести пару часов с дочерью. Больше внутрь меня не пустят.
– Пока шли суды, он пускал меня к Маше, мы гуляли во дворе дома. Чтобы я не начала жаловаться на суде, что он ограничивает мое общение или чтобы Маша не начала в неподходящий момент капризничать. А когда все пошло к завершению, меня перестали пускать даже к воротам. Ну и вот.
Олег качает головой. Мой чай давно остыл, но я все равно держу кружку обеими руками, цепляюсь за нее, как за спасательный круг. Рассказывать историю, которую я до сих пор переживаю каждый день в собственной голове, страшно и стыдно, но в то же время легко. Это эффект попутчика – я знаю, что уеду из города и никогда больше не увижу приветливого кардиолога. А поговорить с кем-то хочется.
– Как же ты столько лет жила?
– Он не был таким. Ну, то есть… пару лет я верила, что Володя меня любит, просто сам по себе он человек не эмоциональный. Потом избавилась от иллюзий, но… я знала, что он не всегда мне верен, по крайней мере, догадывалась. Но как-то… не знаю, боялась, что ли. Он Машку обожал, она его, это реально надо видеть, они как две половинки.
– А ты? Ты не часть этого замечательного целого, выходит?
– Он никогда меня не трогал, не оскорблял, слова грубого не сказал. Иногда мы шутили… иногда смотрели вместе фильмы, у нас часто сходились вкусы. Я не знаю, что в один миг случилось, но…
– Но? – Олег поднимает брови.
– Иногда я думаю, что, может, не увидела. Что с ним что-то происходило, а я не заметила. Может, что-то сказала или… сделала.
– Ага, а еще не так посмотрела. Давай, найди причину в себе и покайся.
– Да нет, конечно. Я не причину ищу, я… не знаю, мотив. Мне бы стало легче, если бы я знала, что с ним случилось. Я не могу рассказывать всем о том, как тяжело было в браке, потому что это не так, но… почему я ничего не заметила? Так же не бывает, чтобы в один миг? Не бывает?
