355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анна Варенберг » Жани, mon amour » Текст книги (страница 2)
Жани, mon amour
  • Текст добавлен: 22 марта 2021, 20:30

Текст книги "Жани, mon amour"


Автор книги: Анна Варенберг



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 3. Брат и сестра

Восьмого ноября 2008 года мы снимали ролик «Антимех». Что это было? Идея принадлежала Жани, также в рамках зоозащитного движения. Проще всего привести отрывок из интервью по поводу этого ролика, которое мы делали совместно. Жан говорил, я записывала, редактировала, отправляла ему.

– Наша съемочная группа делает социальный ролик "АнтиМех", посвященный проблеме жестокого обращения с животными. К сожалению, до сих пор убийство животных ради того, чтобы из их шкур шились шубы, остается в порядке вещей. Мы считаем, что такую ситуацию необходимо изменить – во всем мире и в нашей стране.

– Это антиреклама меховых изделий?

– Безусловно. Но, в первую очередь, это антиреклама бессмысленного насилия и безответственного отношения к миру природы.

– Чьи интересы вы представляете?

– Интересы тех, кто не в состоянии себя защитить. Тех, у кого нет права голоса. Тех, за кем люди оставили только одно право – быть убитыми ради того, чтобы потешить людское самолюбие.

– Как возникла идея снять такой ролик?

– Эта идея буквально носится в воздухе! Сотни тысяч здравомыслящих людей ужасаются тому, что в наше время продолжается варварское истребление живой природы в угоду человеческой прихоти. Тому, что, при наличии прекрасных изделий из искусственного меха, редкие и даже исчезающие виды животных продолжают гибнуть, а из их крови, боли и смерти изготавливаются дорогостоящие игрушки – предметы престижа. Я не могу назвать какого-то одного человека, который вдруг взял и придумал снять ролик. Нас много.

– Но кто-то должен был выступить инициатором…

– В данном случае, инициатором выступил я сам. И множество людей меня поддержали. Предлагали варианты сценария, собрали деньги, согласились провести съемку, предоставить своих собак для этой работы… Далеко не со всеми из тех, кто меня поддержал, я знаком лично. Достаточно того, что мы одинаково мыслим и чувствуем…

Золотистого ретривера для съемок предоставила моя подруга. Сам ролик должен был получиться небольшим, всего на тридцать секунд, и Жан хотел выступить в двух ролях: мужской и женской.

Сюжет был предельно прост. Парень гуляет с собакой, рядом проходит шикарная женщина в дорогой натуральной шубе, с ней – огромный черный ньюфаундленд. Собака замечает женщину, возмущенно лает на нее, парень подзывает собаку к себе и обнимает, словно пытаясь защитить от человека, которому нисколько не претит носить мех, снятый с убитого животного.

Закадровый текст должен был звучать так:

Человек – король мира. У него есть такие меньшие братья, которые безоговорочно любят своего короля. Они готовы нам подчиняться, готовы отдать за нас свою жизнь, а когда нужно – могут нас защитить. Многие говорят, что любят животных. Но одних мы балуем вниманием, а у других отнимаем жизнь, будто другие братья – чужие нам. Но они, также как и первые, – хотят жить.

А почему Вы носите мех не своей любимой собаки?


Съемки, проходившие в Озерках, начались с утра. В ноябре световой день очень короткий, а нам нужно было успеть всё отснять до темноты, за один раз. На то, чтобы оплатить операторам второй съемочный день, просто не хватило бы средств.

Было уже довольно холодно, поздняя осень, но нам, по крайней мере, повезло с погодой – дождь был совсем недолгим, в основном, светило солнце. Операторы возились с оборудованием, очень долго что-то подключали, настраивали, время шло. Собака, конечно, радовалась такой долгой прогулке и возможности носиться по опавшим листьям сколько душе угодно, а вот людям было далеко не так весело. Особенно Жани. Он мерз просто отчаянно, Жан вообще всегда плохо переносил холод…

Но как он, при этом, играл с этой собакой, как искренне и радостно бегал и обнимался с ней! Это было так по-детски, Жани выглядел тогда совершенно счастливым…

Наконец, начали снимать. Каждый кадр давался мучительно, как бывает всегда, если задействованы животные, тем более такие, которые никогда раньше ни в чем подобном не участвовали и понятия не имеют, что от них требуется. А эта красавица-ретривер и об элементарных азах дрессировки представление имела весьма смутное, так что она развлекалась как могла. Заставить ее выполнить простейшие команды, когда нужно – сесть, когда нужно – идти – было невозможно. Ловили наиболее удачные моменты. При этом, я снимала все происходящее на обычную мыльницу, только фото, всем остальным занимались операторы. Учитывая требовательность и перфекционизм Жани, результат не удовлетворял его снова, снова и снова. В результате взаимодействия неуправляемой собаки и отчаянно упрямого Жана, дублей было сделано огромное количество. Его не смущало даже то, что при такой низкой температуре он уже не чувствовал ни рук, ни ног. Пока не добьемся идеала – будем снимать!

Все-таки отсняли кадры с парнем, пришла очередь красотки в мехах.

Жани гримировался в машине, и снова, его будто совершенно не волновали такие «военно-полевые» условия, грим должен был быть только на пять баллов. В спешке такое сделать невозможно, а уж при его-то тщательности… Понадобилось больше часа на создание образа.

До этого момента, я ни разу не видела Жани – Женщину. То есть, конечно, видела бесчисленные фотографии и ролики, в основном, пародии на звезд. Но в живую – никогда. Дома Жан не носил ничего женского, а на его выступлениях мне еще не довелось побывать. И то, что произошло в тот день, было для меня впервые.

Вместо милого парня, красивого мужчины из машины вышла стервозная девица, самоуверенная, надменная. «А ну-ка, суки, смотрите все на меня!»

Я забыла, как дышать. Она была настолько совершенна в своей королевской стати, с этим презрительным взглядом из-под полуопущенных век, чуть брезгливым изгибом идеальных губ, выражением абсолютного сознания собственной избранности, что сразу становилось понятно: именно так должна выглядеть роковая женщина. Та, которая вполне способна небрежно спросить: «Кто меж вами купит ценою жизни – ночь мою?» – и любой мужчина падет ниц и поползет за ней на коленях, как пес, действительно, готовый с радостью принять смерть ради не то что ночи – нескольких минут наедине с нею. А ей будет целиком и полностью наплевать на любые жертвы, принесенные ради нее, и на следующий день она не вспомнит ни имени, ни лица своего очередного рыцаря. Потом же, от скуки, просто устроит новый кастинг, и история повторится снова… Какие там переживания по поводу меха животных – я вас умоляю, такая и сапогами из натуральной человеческой кожи не побрезгует, если, конечно, они хорошо сшиты и идеально сидят на ее божественной ножке!

Помимо до каждой мелочи выверенной детали женского образа – виртуозная актерская игра?.. Или…

Я всегда была толерантным человеком, и для меня общение и дружеские отношения с людьми, обладающими так называемым плавающим гендером, дело естественное. Но, на тот момент, это общение не бывало особенно плотным, и я не знала самого, пожалуй, главного и универсального психического свойства трансвеститов и многих трансгендеров. То, как выглядит женщина в их исполнении – всегда, в ста случаях из ста, является точной проекцией того, как они воспринимают женщину вообще.


Для кого-то это – развратная шлюха, готовая раздвинуть ноги перед первым встречным, и ее мысли заняты только этим. Для кого-то – домашняя ласковая кошечка. Для иных – леди в лучшем смысле этого слова, и такие очень трепетно относятся к своей репутации, они никогда не позволят себе опуститься до дешевой интрижки. Нередки – визгливые истерички, отчаянные сплетницы, завистливые и склочные сутяжницы. А для кого-то женщина – холодная стерва, запросто идущая по головам и не способная не то что на любовь, но даже на простое сочувствие кому-либо, разумеется, виртуозная манипуляторша и прирожденный абъюзер. Да для нее никого, кроме нее самой, и не существует в принципе, только до ее жертв это доходит слишком поздно (причем, когда доходит, у них уже успевает развиться такой Стокгольмский синдром, что вырваться из ее цепких коготков становится почти невозможно).

Слишком большая тема – как и почему в сознании транса формируется то или иное вИдение женщины, сейчас я даже касаться этого не буду. Позволю себе только заметить, что первая и главная женщина в жизни любого человека, будь то девочка или мальчик, – его мать. Отменить или изменить эту заданность невозможно. Также как невозможно отрицать и тот факт, что непреодолимая потребность временно или постоянно жить в обличии противоположного пола – девиация, зачастую родом из детства. Сейчас я не говорю об истинной, на научном языке – ядерной трансгендерности, когда человек рождается не в том теле. Это отдельная история. Но когда мы имеем дело с трансвеститом, или кроссдрессером, без сомнения, в его жизни был момент, когда «что-то пошло не так», и, однозначно, это произошло задолго до пубертата. То есть, если совсем коротко, мы имеем дело с какой-то глубокой детской травмой, нанесенной, скорее всего, матерью, травмой, «запустившей» девиацию. С непроработанной страшной обидой на мать – и, в то же время, желанием подражать ей, той, каковой кроссдрессер ее видит, и вместе с ней – всех женщин вообще.

И – нет, это не игра.

Совсем не игра.

Как минимум, начинаясь с игры, очень быстро становится чем-то совсем другим.

Перевоплощения Жана были настолько убедительными отнюдь не только в силу его невероятного актерского таланта, даже гениальности, о нет. Он мог изображать звезд эстрады. Играть Пьеху, Каас, Орбакайте, Гурченко, Ротару, практически кого угодно. Но, когда дело касалось Жанэ-женщины, он не играл ее роль. Он сам становился ею. Именно такой, какой она предстала перед всеми нами тогда, на съемках «Антимеха». Жана там не было, оставалась только она – Жанэ.

Та, у которой, как я узнала чуть позже, любимый афоризм был такой:

В себе уверена вполне,

И светлый образ мне не нужен.

Те, кто злословят обо мне,

Пусть знают: я гораздо хуже!

И я во второй раз, теперь уже окончательно и бесповоротно, растворилась в его-ее непреодолимом очаровании.

Помню, как в коротких промежутках между дублями бросалась к ней и старалась хоть немного согреть ее ледяные от холода руки в своих ладонях, при этом, сама не ощущая никакого холода, наоборот, мне казалось, что у меня жар, и что сердце сейчас просто выломает ребра. Ведь я могла прикасаться к ней – Королеве, этому ангелу, спустившемуся с небес!

Без сомнения, она всё поняла сразу. Мимолетный взгляд в мою сторону – какое ощущение полной победы в нем было! О, Жанэ не сомневалась в себе и своих чарах, силу которых отлично знала. Жан – тот мог метаться, ощущать неуверенность, «ставить призрачный вопрос и не находить нужного ответа»; Жанэ – никогда. Ее можно было слепо обожать или же люто ненавидеть, но уж точно, однажды увидав, не остаться равнодушным и не пройти мимо.

Пытаясь описать впечатление, которое производила на меня Жанэ, всегда вспоминаю тот момент из романа Достоевского, когда князь Мышкин смотрит на портрет Настасьи Филипповны:

«… Вдруг он (Ганя. – авт.) подошел к князю; тот в эту минуту стоял опять над портретом Настасьи Филипповны и рассматривал его.

– Так вам нравится такая женщина, князь? – спросил он его вдруг, пронзительно смотря на него…

– Удивительное лицо! – ответил князь, – и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. – Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!»

…Ничего не было спасено. Ни для Настасьи Филипповны, ни для Жанэ, ни для Жана.

Не удивительно, что не прошло и пары дней после «Антимеха», как я стала постоянно жить с Жаном, появляясь у себя дома лишь наездами.

Глава 4. Не рай, а драма…

Жан постоянно создавал некий свой мир, далеко не всегда имевший прямое отношение к реальности. Кто-то скажет – ох ты ж, какой витиеватый эвфемизм ты подобрала к слову «ложь», какую рационализацию выдала в оправдание своему любимому!.. Но я постараюсь объяснить, что имею в виду.

Чтобы понять Жани, как и любого человека, необходимо взглянуть на то, что происходило с ним в детстве. Потому что личность не возникает из ниоткуда, психика начинает формироваться даже не с того момента, когда «однажды очнулся я, сын земной, и в глазах моих свет возник», а еще раньше, и развивается до пубертата, потом – стоп, потом мы имеем дело уже только с тем, что получили к этому времени, а дальше идет лишь накопление опыта.

Самое же интересное то, что, рождаясь, человек уже имеет определенное предназначение, заданность, как на генетическом, так и, не побоюсь этого слова, эзотерическом плане. Он обладает неким начальным набором качеств, которые в дальнейшем будут развиваться тем или иным образом. И одни и те же качества, получив разное развитие – или не получив никакого вообще – могут проявить себя совершенно по-разному.

Представьте себе ребенка, который от момента рождения не знал своей матери. Нет, он не был «отказником» и не рос в детском доме. Но, в силу обстоятельств, у родителей не было возможности самим растить его, поэтому, прямо из роддома, он попал в руки бабушки и оказался за тысячи километров от людей, которые произвели его на свет в биологическом смысле.

О, это были безгранично любящие руки! И не только бабушки, а сразу двух, плюс двух дедов. Так как его родители, оба, родом из одного и того же маленького уральского городка Коркино, и их семьи жили практически рядом, всего в паре улиц друг от друга.

Внука представители старшего поколения обеих семей приняли с безоглядным обожанием и «поделили» таким образом, что какие-то дни он жил у одних, другие – у других. Но там и там он был безусловным фаворитом, самым маленьким, самым любимым.

Любимым так, как способны любить именно и только бабушки, иной, не материнской, но всепреемлющей любовью, целиком и полностью сконцентрированной на внуках.

А еще, у очаровательного мальчика очень рано проявились актерские способности, которые были приняты с восторгом. Петь он научился едва ли не раньше, чем говорить, а танцевать – чем ходить. Его артистизм и желание дарить радость окружающим были предметом особой гордости близких.

Ирина, его двоюродная сестра, говорит: «Я знаю его с детства. Мы с ним очень любили друг друга. Когда он приезжал в гости к бабушке (по отцу), дом напротив нашего дома, сразу бежал к нам.. Его мама – родная сестра моего папы.

Он с детства был такой ранимый! Но тогда поводов плакать не было, если только когда я его с велосипеда случайно роняла… Беззаботное детство! Любимые бабушки рядом. И я всегда с ним тютюшкалась, как с ребенком, хоть и старше была всего на пять лет. Он любил со мной гулять с моими подружками…

Я его так ждала… Всегда, когда лето наступало, они приезжали сначала к бабушке по отцу Валентине, напротив нашего дома. И я всегда в окно смотрела с пятого этажа, когда он в огороде промелькнет. Ждала, когда к нам придёт.. Мы его воспринимали таким, какой он был.

Даже совсем маленьким, он любил переодеваться в девчачьи платьица, брал «микрофон» и пел, целые спектакли устраивал!..»

В общем-то, если бы так оно пошло и дальше, это была бы совсем другая судьба.

Но не стоит забывать, что, кроме семьи, существует еще и социум, а когда дело касается маленьких провинциальных городов, то у этого социума имеется четкий, внятный и жесткий набор стереотипов, рамок и правил, отступать от которых нельзя никому. Казалось бы, кому какое дело до того, что дитя растет у бабушек и дедушек?.. Но пополз шепоток: что-то здесь не так, у мальчишки ведь есть родители, кстати, в свое время, выросшие в том же городке. Почему они не забирают ребенка? Это ненормально. Что себе позволяет эта парочка, благополучно живущая в далеком Ленинграде и повесившая собственного сына на плечи своих стариков?! Непорядок!




Одновременно, в том самом Ленинграде, к отцу и матери тоже стали возникать вопросы со стороны друзей, знакомых, сослуживцев. У вас есть сын, а почему он не живет с вами? Где он? Что значит, у вас много работы, пока нет своего жилья, и так далее? У других ситуация бывает и похуже, однако, своих детей на произвол судьбы никто не бросает!

Вечное «что скажут люди» сыграло свою роль, и мальчишку вернули родителям. Ради того, чтобы все встало на свои места и было «как положено у нормальных людей».

Что уж там произойдет дальше, никого не волновало, главное – приличия были соблюдены, и сторонние наблюдатели, восстановившие естественный, от века заведенный порядок вещей, теперь смогли выдохнуть, заняться своими делами и спать спокойно.

Молодая семья к появлению ребенка оказалась совершенно не готова. Не в материальном плане, хотя и это тоже. Но, главным образом, потому, что двое вчерашних студентов и так прекрасно себя чувствовали вдвоем, они только-только начали вставать на ноги, и третий для них был лишним, он свалился на них как снег на голову, по необходимости, под давлением «общественности». Конечно, сын есть сын, а не щенок с улицы, куда деваться, надо как-то приспосабливаться к новым неудобствам. Однако, если они, взрослые, хотя бы понимали, что и почему происходит, трехлетний мальчик понимать еще ничего не мог.

Этих людей он не знал и никогда прежде в глаза не видел. Понятия «мама» и «папа» для него были не больше чем словами. А вот свою раздражающую ненужность ощутил сразу же. Да еще и на разительном контрасте с той любовью, к которой привык прежде.

Из его жизни вдруг, внезапно и резко исчезли те, кому он был так дорог, и кто был дорог ему, кто и составлял весь его маленький прекрасный и добрый мир, а взамен он получил пару чужих непонятных взрослых, каких-то тетю и дядю, которые, к тому же, всем своим недовольным видом показывали, что здесь ему совершенно не рады.

***

Януш Корчак когда-то писал: "Жизнь ребенка – не рай, а драма". И это, если говорить о любом ребенке вообще. Если же речь идёт о семье, где дитя воспринимается как досадная помеха, эта драма приобретает масштабы катастрофы.

 А если ещё умножить это на то, что мы говорим о ребенке особенном, необычном, от природы способном тонко и глубоко чувствовать, творческом, и нуждающемся в любви как в воздухе и хлебе, для него такая жизнь – личный ад на земле.

Плакать было бесполезно. В идеале, ему вообще лучше было бы не издавать никаких звуков и лишний раз не попадаться на глаза. Но, если он всё-таки пытался выразить свой страх и отчаяние в слезах и крике, меры против этого принимались незамедлительно и были просты. Мать молча закидывала его в ванную, запирала дверь снаружи и выключала свет. Электричество, знаете ли, денег стоит. После чего, они с отцом уходили – куда угодно, в гости, в кино, просто погулять, никак не собираясь ещё трепать себе нервы выслушиванием надоевших воплей.

Отсутствовать они могли много часов. А он – рыдать и скрестись в дверь сколько угодно.

В полной темноте.

В темноте, которую его яркое воображение населяло немыслимыми чудовищами.

До тех пор, пока не отключался, и это был скорее обморок, чем сон.

Нет, наверное, ничего страшнее для человека, не зависимо от возраста, когда с ним происходит нечто невыносимое, а он не понимает, почему и, главное, за что. Отсюда все попытки людей как-то объяснить, рационализировать, привести в систему – религиозную, мистическую, политическую, любую! – всё то негативное, что случается в их жизни. Болезни и утраты нам посылаются в наказание за грехи. Мы живем в нищете, и на каждом шагу сталкиваемся с невезением – это карма. На нас обрушивается шквал социальных катаклизмов, против которых мы бессильны – наверное, в правительстве лучше знают, сейчас так надо, придется пока потерпеть, потом, конечно, будет лучше. И так далее.

Ребенок тоже, в ситуации полного непонимания, за что и почему с ним обращаются так жестоко, старается уцепиться хоть за что-нибудь, иначе рассудок может просто не выдержать. Чаще всего, детям свойственно принимать вину на себя. Родители развелись – это я виноват, я был плохим, поэтому папа ушел. Мама кричит потому, что я ее расстроил, я не знаю, чем, но точно знаю, что проблема во мне.

А еще, чтобы адаптироваться к несправедливому миру, особо чувствительные дети научаются получать удовольствие от того, что с ними творят взрослые. Иначе просто не выжить. Это мощная защита нашего психического – трансформировать душевную боль в ее противоположность за счет выброса в кровь эндорфинов в ответ на унижение, запугивание, оскорбления. Так формируется психический мазохизм.

В исключительных случаях же, происходит следующее. Если человека долго бить, у него наступает болевой шок, когда чувствительность просто полностью притупляется и исчезает. То же самое происходит и с душой: она разучивается реагировать на бесконечную боль, рецепторы нашего психического, если можно так выразиться, просто отмирают.

И, чаще всего, такой исход возможен именно для наиболее тонко, от природы, чувствующих детей. Для тех, кто рожден быть самым глубоким эмпатом, самым сострадательным, вплоть до самопожертвования во имя другого, потому что такие дети способны ощущать чужое страдание как свое собственное. Это они очеловечивают, «оживляют неживое», это те, кто не способен откусить голову шоколадному зайцу и никогда не станет выковыривать глаза плюшевому медведю, вспарывать живот игрушечной обезьянке, чтобы посмотреть, что там внутри. Тем более, не раздавят гусеницу, переползающую через тропинку, а будут завороженно наблюдать за ней или, что еще более вероятно, помогут этому бессмысленному существу поскорее перебраться на другую сторону, из страха, что кто-то может случайно ее не заметить и наступить. Я знала одного мальчика, который начинал тихо плакать при виде того, как машина переехала… бумажный пакет! Секунду назад пакет весело прыгал по дороге, кувыркался, подгоняемый ветром, и вот он уже лежит, потерявший форму, сплющенный и грязный, пакетик убили, его жалко.

Это они, становясь старше, могут сутками рыдать над историей Козетты, буквально до заикания, повышения температуры и потери сна, а мультфильмы типа «Мамы для мамонтенка» или «Варежки» наносят им неизживаемую психическую травму на всю жизнь.

Эти дети буквально сотканы из любви и света. Они обладают исключительной способностью ощущать красоту – и создавать ее. Вырастая, при правильном воспитании, именно такие люди способны достичь величайших вершин в искусстве и становятся величайшими же гуманистами, деятелями культуры в самом высшем смысле, культуры как постулирования безусловной ценности жизни (любой жизни, кстати, а не только представителей нашего биологического вида).

Но их психическое – как натянутая струна, и нет ничего проще, чем эту струну оборвать. Сравнивая их с массой обычных людей, я бы сказала, что разница между одними и другими – как между дубовой бочкой и хрустальным сосудом.

А теперь мы возвращаемся к тому, с чего начали. К такому вот ребенку, оказавшемуся в атмосфере не то что нелюбви, а откровенного неприятия. Кажется, сам факт его существования ничего, кроме раздражения, у родителей не вызывал. Отцу было просто все равно. Матери, в целом, тоже. Но, поскольку, хочешь не хочешь, но женщине в семье поневоле приходится заниматься детьми, нравится ей это или нет, то и она несла свой крест как могла, как умела.

Получалось примерно так. Если мальчишка, а маленькие дети далеко не всегда способны идеально координировать свои движения, случайно что-то проливал на стол – чай, молоко, суп, – она молча хватала его за волосы на затылке и вытирала скатерть его лицом, а что осталось, заставляла слизывать. Если, по ее мнению, он совершал еще какой-то промах – била, причем, без особой какой-то злости, также безразлично и отстраненно, механически, как делала и все остальное, так или иначе имевшее отношение к сыну, а оттого, еще более страшно.

Отец тоже бил. Но иначе. Его взрывной характер мог выражаться в коротких вспышках ярости, так что, взявшись за «воспитание», он не особо рассчитывал свои силы.

В этих случаях, мать просто молча наблюдала за происходящим, подпирая плечом косяк двери, и лишь время от времени тихо говорила; «Юра, остановись, ты же убьешь его, и тебя посадят».

Но, все же, примитивное физическое рукоприкладство не было совсем уж нормой. Это были вполне нормальные, обычные, образованные люди, инженер-строитель и бухгалтер-экономист, не примитивные изверги, и, конечно, имевшие представление о социальных приличиях. Зато, по части язвительных, унижающих реплик и действий никто особо не стеснялся вообще.

Тем более, что, как ни странно, этот ненужный мальчик еще и мочил постель до четырнадцати лет, доставляя дополнительные неудобства.

На самом деле, удивительно другое.

Как вообще ему удалось сохранить нормальную психику, не превратиться, например, в аутиста и не выдать такую соматику, вылечить которую было бы просто невозможно.

Что касается истории с темной ванной… К этому мальчик приспособился так. Он убедил себя, что в любом помещении в темноте все остается точно таким же, как и при свете. И теперь, в очередной раз оказавшись запертым там, просто ложился на пол, сворачивался клубком в позе эмбриона и старался заснуть.

Когда спишь – не боишься и не страдаешь.

Я намеренно пишу об этом так сухо и без каких-либо душераздирающих подробностей, потому что Жани и сам в подробности не вдавался. Ему было мучительно тяжело рассказывать о своем детстве. Одной из мощных защит он выбрал для себя мифотворчество, альтернативную личную историю – о парижской бабушке, жизни во Франции, о прекрасных любящих папе и маме, которые гордились им и поддерживали всегда и во всем. Свое имя, данное ему родителями, он не признавал, и, даже когда мы уже жили с ним бок о бок изо дня в день, не называл его, и я обращалась к нему только – Жан, Жаник.

Истинную картину он раскрывал очень постепенно, сначала отрывочно, тут же заставляя себя замолчать, потом, со временем, стал более откровенным. Помню, как его рассказ просто вывернул мне душу. Это было ночью. Жан сидел за компьютером, мы что-то смотрели, что-то обсуждали, кажется, это было интервью для очередного издания. Я сказала: «Вот ведь, здорово, что тебя так развивали, отдавали и в музыкалку, и в театральные кружки…» Он, не оборачиваясь, ответил: «На самом деле, нет. Я никогда не учился ни в какой музыкалке, хотя учителя в школе говорили матери, что мне обязательно надо туда пойти. Но ей, как всегда, оказалось все равно».

Вот тогда впервые он рассказал правду. Без истерики, спокойно и ровно, как о чем-то почти обыденном.

Рассказал и о том, что его отдушиной были утренники в детском саду, где он неизменно выступал в главных ролях. О том, как устраивал маленькие представления где и как только мог, во дворе, на детских площадках, всегда собирая вокруг себя множество зрителей, детей и взрослых.

И – о том, как у него появился воображаемый друг, вернее, подруга, а еще точнее, сестра. Он представлял себе, что она есть, глядя на себя в зеркало.

Нет, тогда Жани еще не переодевался в женское. Это произойдет позже.

Потому что сначала произойдет другое.

В переходном возрасте, когда вчерашние мальчишки вдруг, за одно лето, вырастают и становятся юношами, Жан тоже начал меняться. Но – совсем иначе, чем другие, и это было слишком заметно. Он становился… девушкой. Не в смысле нарушения гормонального фона, просто черты его лица приобретали особую мягкость, абрис губ – особую, женственную прихотливость, движения стали более плавными, а вот необходимости пользоваться бритвой не было ив помине почти до двадцати пяти лет. Да и голос тоже невозможно было определить как мужской. Впрочем, и как женский тоже, Жани для себя определял его – электронный, бесполый. Таких музыкальных терминов, как баритональный тенор, он, разумеется, не знал, и не мог сознавать, что подобный голос для человека, решись тот посвятить себя певческой карьере, – уникальный и редкий дар. Для Жана, вкупе со всем остальным, он был, наоборот, проклятием.

Его необычная внешность стала привлекать внимание даже совершенно посторонних людей на улицах, в метро. Где бы он ни появлялся, на него неизменно оборачивались, перешептывались за спиной. Идеальный слух Жани четко улавливал сдержанные смешки и реплики, которыми между собой перебрасывались прохожие: «Это что, парень или девка?» – «Это оно!»

Он ощущал себя каким-то нелепым экзотическим существом, и это было мучением.

Позже, в своей уже взрослой жизни, Жан блистал на сцене – но не любил просто так выходить на улицу и всячески этого избегал. По крайней мере, днем. Каждый поход в магазин, поездка в метро были для него испытанием. И да, я тоже видела, что даже в самой обычной мужской одежде он постоянно притягивает к себе любопытные взгляды, иногда мимолетные, порой же это было долгим, пристальным и бесцеремонным разглядыванием.

Так что, гуляли мы, в основном, по ночам, как вампиры, избегающие дневного света, и без крайней необходимости никаких совместных вылазок в другое время не совершали практически никогда.

Но и это было еще не всё.

На «неправильное», «не в ту сторону» изменение его внешности родители отреагировали как на очередной плевок в душу. Отец, приземистый, крепко сбитый, настоящий правильный уральский мужик, был крайне возмущен тем, что его сын стал похож на девчонку, «дамочку», как он постоянно презрительно выплевывал. Привычка же свое раздражение выплескивать в физической форме и тут никуда не делась, так что любая попытка Жана как-то словесно себя защитить, резко ответить на прямое оскорбление и язвительные насмешки, неизменно заканчивалась встречей с пудовыми отцовскими кулаками, сломанным носом, полетом с лестницы… Что мог этому противопоставить худенький до прозрачности хрупкий парнишка с узкими кистями и тонкими пальцами?.. Даже в 17 лет, при росте почти сто восемьдесят сантиметров, он весил всего сорок пять килограммов…

Правда, бог услышал молитвы родителей, и у них появился второй сын, младше Жана на четырнадцать лет. Наконец-то желанный, запланированный и – с самого начала – любимый. Хотя, и здесь есть вопросы… Вырастив одного, по их мнению, «урода» с абсолютно не мужскими не только внешностью, но также интересами и увлечениями (где это видано, чтобы парень мечтал скакать по сцене и песенки петь вместо того, чтобы посвятить себя настоящему делу, да хоть шофером или строителем стать!), они решили, что пришло время проделать серьезную работу над ошибками.

Для младшего – всё, что только можно пожелать, но только не мишки-куклы-дурацкие наборы юного фокусника, хватит с них уже фокусов!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю