Текст книги "Квадрат 2543"

Автор книги: Анна Королева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Три-четыре толчка по утяжелённому массой детского тела сидению, и качели, принося восторженные состояния ребёнку, набрали хорошую амплитуду. Лаура Сергеевна, убедившись, что малышу хорошо, спокойно пошла по направлению к участку, намереваясь в зоне видимости повоевать с сорняками. Это занятие увлекло мысли в сторону нужд хозяйственного порядка и вспомнилось о брошенном в цветы шланге с льющейся водой. Бабушка поспешила выключить воду и переключилась на что-то ещё, а внук в это время висел над землёй, обездвиженный приспособами для безопасности на остановившихся качелях и думал, что предпринять. Мишка принял решение слезть на землю. Однако натянутые верёвки, намертво зафиксировавшие ограничители так, что невозможно было подняться с сиденья, не дали реализоваться этому плану. Мальчик покричал, призывая на помощь бабушку, но она не услышала. Он поплакал от досады на то, что его подвесили в лесу и оставили беспомощным. Потом, поскучав, решил от нечего делать научиться самостоятельно раскачиваться на качелях, и у него получилось. Через полчаса, исчерпав все возможные удовольствия из процесса пребывания в одиночестве в лесу в состоянии ограниченного полёта, он разумно решил попытаться понять, зачем собственно эта странная ситуация сложилась.

Расслабившись, запрокинув голову назад, человек смотрел вверх через кроны деревьев на безоблачное, бездонное, голубое небо. Время остановилось. Многомерная ясность вошла в мозг, как хозяйка, принесла понимание не детских задач, дала умение ждать. И в трудные минуты сомнений, потом в зрелом, выросшем теле, он будет всегда опираться на знание, сошедшее из Обители Духа в его физическую реальность именно здесь, как на эталон достоверности.

* * *

Сау была опытной Сущностью и подозревала о наличии постоянного контроля за зоной, в которой происходит отработка техники пересечения пространств и взаимопроникновения миров. Её прекрасная интуиция, дающая сбои только в болезненном половом вопросе, в смысле неравенства представителей обоих полов, безошибочно подсказывала состояние, прибывая в котором, теоретически можно было оказаться незамеченной наблюдателями обоих миров. Практически опробовать свою всепроникаемость Сау только предстояло.

Воспользовавшись временной несостоятельностью хранительницы, не спрашивая разрешения ни у своих, ни у местных Старших, под неодобрительными взглядами брата и Певца, облачившись в юбку и блузу производства Евдокии, прикрыв рожки ситцевым платочком, исследовательница отправилась на поиски материала. Она старалась не допускать неуверенности и сомнений в правильности своих действий, на которые провоцировали её мысли собратьев, и, путаясь с непривычки в широкой, слишком длинной, не по размеру, юбке, сосредоточенно двинулась к дачным посёлкам.

Сутр, указавший сестре направление, чувствовал волну надвигающихся перемен и желал Сау удачи, надеясь на благоприятное для неё и людей стечение обстоятельств. Певец осознавал своё бессилие и держал установку, которую прогрессивные женщины мира фавнов назвали бы откровенно их дискриминирующей.

Две женщины, походившие на родственниц по внешним и энергетическим признакам, собирали чернику у входа в заповедную зону. Они только вчера посмотрели по телевизору интересную передачу о широкой распространённости сект в современном обществе, о силе психологического воздействия со стороны опытных сектантов на простых граждан и об опасности общения с такими субъектами. Красивая девушка в странном, старомодном и слишком широком для неё одеянии, в платочке, повязанном не для защиты от мух, а явно, чтобы спрятать всю свою привлекательность, нехорошо, излишне заинтересованно, смотрела на них из чащи. Свежие впечатления от увиденного по телевидению и новые энергии, которыми фонила Сау, смешались в пугающий коктейль, и, сделав поспешный, но однозначный вывод о причастности красавицы к баптистам, гонимые страхом, женщины торопливо пошли к дому.

Сау провела полдня, прогуливаясь по прилегающей к дачному посёлку территории. Ей повезло: людей, бродящих по лесу в поисках грибов и ягод, было предостаточно. Жалела она лишь об одном – об отсутствии карандаша и бумаги. Ей явно было необходимо делать зарисовки энергетических структур людей, чтобы потом спокойно проанализировать весь имеющийся материал и сделать выводы. Все люди по строению полей были разными.

– Строго говоря, это – нападение.

– Вижу.

– Мотивы и состояние вполне дружелюбны.

– Согласен.

– Однако никто не может гарантировать, что так будет всегда. В существующих условиях очень возможны неожиданные, кардинальные перемены.

– Понимаю.

– Что будем делать?

– Ждать.

* * *

Евдокия с детства была остра на язык. Умненьких и едких замечаний ребёнка побаивались даже взрослые. Мама её, то ли восхищаясь, то ли ужасаясь, покачивая головой, часто говорила: «Ну, язва ты, Авдотья!» Младший брат, погибший позже в Афганистане, весело и беззлобно подхватывал: «Язва! Язва! Язва желудка!» Он смеялся, одержимый странной весёлостью, запрокидывая голову. Евдокия хорошо помнила, как однажды приступ насмешливой радости случился у братишки, когда он с аппетитом запихивал в рот теплые мамины пирожки. Своё тревожное состояние, как ей казалось, за трёхлетнего малыша, хохотавшего с полным ртом, да ещё с запрокинутой головой, она анализировала потом, когда заработала самую настоящую язву желудка. Как она умудрилась, семнадцатилетняя, выросшая на парном молоке и маминой стряпне, попасть в больницу с таким диагнозом, врачи долго не исследовали. Ей предложили сделать операцию, и она, не имея тогда никаких более разумных соображений, согласилась с одобрения отца. Мать в то время была в отъезде, у родственников в Молдавии. Операция была очень удачной, без осложнений. Выздоровление молодого организма тоже происходило по самому оптимистическому сценарию. Несмотря на такое развитие событий, и Евдокия, и её отец получили от прибывшей из Молдавии матери нагоняй за лень, которая, по мнению цыганки с экзотическим именем Рубина, заключалась в отсутствии желания исцелить себя травами и заговорами.

Через полгода у девушки, как бы само собой, возникло желание научиться лечиться и лечить, не прибегая к экстремальным медицинским методам типа операционного вмешательства. Мать с радостью делилась с дочерью тем, что знала, и даже привезла из Молдавии бабушку Роксану на целый месяц, за который та успела посвятить внучку в некоторые тайны семейного мастерства.

В память врезался низкий бабушкин голос, которым на смеси русского, молдавского и цыганского она объясняла Евдокии вечные истины. Давно не виделись бабушка с внучкой. Старенькая, но бодрая, со светлой головой, Роксана воспитывала праправнуков в Молдавии и не стремилась в гости. Евдокие с её задачами вселенского масштаба тоже всё было некогда. Рубина, похоронив мужа, умершего от шальной пули браконьера, и не найдя себе применения возле вечно занятой дочери, уехала жить к своей матери и помогать ей в деле воспитания подрастающего поколения. На лежанке в лесной избушке, находясь в странном состоянии, одинаково похожем на сон и явь, будто падая в воздушные ямы, а потом, взлетая вверх, она вспоминала обеих цыганок, давших так много и ничего не желавших взамен.

Периодически приближаясь к реальности, почти осознавая себя в настоящем времени, она успевала проанализировать факт своей жизни, видимо, являющийся наиболее значимым в данный момент, и снова погружалась в забытье, носясь тонкими телами по спиральным тоннелям, оказываясь в необычных, похожих на сказочные, пространствах.

Очередной раз, вынырнув после погружения то ли в астральный, то ли в казуальный мир, почувствовав своё физическое тело тяжёлым и неподдающимся управлению, перед почти управляемым входом в сине-голубой тоннель, Евдокия отчётливо вспомнила испытанное двадцать пять лет назад состояние под наркозом. Оно было необыкновенно похоже на нынешнее путешествие в глубины подсознания. И тогда, и сейчас на некоторых поворотах, стремительно, подобно ветру, летя в неизвестном направлении, очевидно уже заданном, просчитанном кем-то, она видела, точнее, ощущала присутствие старших членов своего рода, которые двигались с той же скоростью.

* * *

Обойдя сад, побеседовав с деревьями и кустами, Марина решила помочь хозяйке и собрать чёрную смородину, которая уже начала осыпаться от спелости. Она нашла большую эмалированную миску и присела на траву под большим кустом. Василий шумно возился в сарае, изучая его содержимое для наиболее плодотворного использования своей физической и умственной силы в местных условиях.

Увлечённые непривычными для себя делами, Сусанины не заметили вошедшую во двор высокую, черноглазую женщину с большой кожаной сумкой. Она была одета во вполне цивилизованную длинную тёмно-зелёную юбку и белую блузку с баской, сидящую безупречно на полной фигуре. Сильные тёмные волосы с заметной проседью, заплетённые по-девичьи в короткую косу, украшала золочёная заколка под стать большим круглым серьгам, неестественно оттягивающим мочки ушей. То была Рубина собственной персоной. Поставив сумку на землю, оценив обстановку быстрым умом, она решила не скромничать в собственном доме и громко задала логичный в данной ситуации вопрос:

– Это что за вакханалия на моей территории?

– Это она ещё фавна не застала!

– Так кто бы ей позволил?

– Бывает и без позволения.

– Да, вообще-то… Эта дамочка сильная…

– У нас здесь все неслабые.

Марина, вздрогнув всем телом, испуганно смотрела на новую хозяйку. «Надо уже ничему и никогда не удивляться, а то без нервов недолго остаться», – решила девушка и перевела взгляд на мужа, озадаченно высунувшегося из дверного проёма сарая. Он сообразил ответить:

– Здравствуйте. Мы гости Евдокии и Сергея Алексеевича. Вот решили пожить здесь несколько дней. Нам, собственно, предложили, а мы не отказались.

– А они сами-то где?

– В лесу.

– Оба?

– Да.

– Ладно. Давайте знакомиться. Меня люди Рубиной зовут. Так и вы можете называть.

Женщина выжидающе смотрела на молодёжь. Марина, наконец, сообразила представиться:

– Я Марина, а это – мой муж, Вася.

– Марина, значит. Марина… Рубина… Рябина… Дубина…

– Что-что, простите?

– Да всё хорошо. Не обращайте на меня внимания. Развлекайтесь! Сусанины переглянулись. Их одновременно посетила мысль о завершении периода незапланированного отдыха в гостях у лесничего. Оказалось, ту же мысль почуяла и цыганка и уже мягче и предупредительней приказала:

– Ничего не выдумывайте! Отдыхайте, раз вас пригласили. Я-то уже здесь тоже вроде, как гость. Пойду к соседке, пообщаюсь.

И, не делая лишнего шага в сторону соседнего двора, громко, по-хозяйски, как кличут собаку, Рубина, уверенная в безусловной любви к себе почти всего человечества, позвала:

– Маня! Маня-Маня! Маня Петровна! Покажись!

И искренне обрадованная появлением грубоватой командирши, что-то возбуждённо причитая, торопясь и спотыкаясь, из своего дома выбежала Мария Петровна. Метнувшись суетливо к забору, она передумала и направилась к калитке:

– Подожди-подожди, дорогая ты моя, я к тебе сейчас приду! Дай обнять-то тебя! Сколько же лет я тебя не видела! Красавица ты наша!

Наблюдая картину искренних объятий, Марина приобрела надежду на присутствие во вновь появившейся персоне большей доли высокочеловеческого, чем это могло показаться вначале.

Вопреки своему обещанию пойти к соседке Рубина увлекла Марию Петровну в свой дом, громко вещая о причине своего неожиданного появления. Оказалось, цыганке, свято верящей в достоверную информацию, передаваемую вселенной посредством снов, приснилось «нехорошее» про дочь, на помощь которой она и поспешила приехать.

Василий, потерявший интерес к хозяйственной деятельности, подошёл к жене, автоматически сбрасывающей ягоды в миску.

– Не обратишь на неё внимания! Как же! Она же всех на уши поставит! Может, поехали домой, а?

– Так Евдокия же на нас рассчитывает! Как же мы уедем?

– Телефон и адрес оставим. Ей пока не до нас будет.

Из дома, не меняя интонации в разговоре, как бы между прочим, Рубина, выглянув на крыльцо заявила Сусаниным:

– Никуда вы не уедете.

Марина отвернулась от смородины:

– Может, мы не всё знаем ещё? Может, она тоже баба Яга?

– Похоже.

– Давай подождём, выясним всё, а потом примем решение.

– Как скажешь.

Женщины в доме, перескакивая с одного на другое, радуясь встрече, торопясь поделиться информацией о событиях местного значения, обходя пока самое сокровенное, составляли каждая для себя общую психологическую картину истинного положения дел в противоположном лагере. Беды не ощущая почти вплотную к жизни дочери, мать несколько успокоилась. Однако она понимала, что явно приехала не зря: в воздухе витала некая странность. Вскипятив чаю, достав привезённых с собой сладостей, Рубина собралась, было, позвать молодёжь к столу, но соседка её остановила:

– Мне бы сказать тебе ещё надо важное. Повиниться перед тобой хочу за дочь свою. А то, ведь всё одно узнаешь когда-нибудь. Мне будет стыдно, что не от меня.

– Что случилось то? Говори, не тяни!

– Уж всё прошло из того, что было. Всё уже позади. Рана только на душе у меня. Да, наверно, у каждого своя рана. Сонечка моя выкидыш вчера перенесла. Молоденькая она для выкидыша-то. Да дело не только в этом. Ребёночек-то Сергея вашего был.

– Какого нашего?

– Так разве много у вас Сергеев? Дуниного мужа.

Обе молчали, адаптируясь к возникающим энергиям. Рубина усвоила информацию и спросила:

– И что?

– Как это «что»? Хорошего-то мало.

– А плохого много?

Мария Петровна озадачено хлопала глазами. Она ожидала любой реакции, но только не философской, и потому сказала:

– Позор-то какой! Перед Дуняшей стыдно! Как к кобелю этому относиться теперь не знаю! Что с дочерью будет, ума не приложу!

– Ну, с дочерью твоей ничего дурного не будет, я думаю. Гинекологию мы ей подлатаем, а с головой у неё всё в порядке всегда было.

– Так вот я и не уверена-то теперь.

– А ты постарайся быть уверенной! Верь в неё! Верь! Хоть и знаю, что это не просто сделать, но возможно. А Сергей. Да мужик он просто. Дай Бог ему здоровья! Родила бы Сонька от него, так я рада была бы! Не самый дурной мужик-то! Просто жена в лесу всё пропадает. Щей не варит, по ночам не ласкает, детей не растит. Какому это по нраву? Дурню, разве что.

– Руба! Что ты говоришь-то? Он же твоей дочери муж!

– Так что же теперь? Истина, она только на чужих распространяется что ли? Дочь-то она – дочь. Да коли бестолковая, что же теперь? На мужика всё свалить? Человек ведь внимания требует, любви. А она? Чем она там в этом лесу занимается? Одичала совсем. Ты её видела-то давно?

– Вчера и видела. В городе. С кобелём этим, с мужем.

– Так что же? Она с ним живёт или в лесу, одна?

– Вроде в лесу. Только вчера зачем-то приезжала.

– Как выглядит-то она? Не больна ли?

– Не знаю я, больна – не больна. Выглядит не очень. Постарела, зубы потеряла, одета, как бомжиха.

Рубина завздыхала, заохала, покачивая головой:

– Доча – доча. То-то мне беспокойно. Господи, как это так получилось-то с девочкой-умницей? Как же она опустилась-то? О-хо-хо. То-то черти мне снятся. Здоровые такие, на людей похожие, но черти: с рогами, копытами. А он здесь, стало быть, один всё больше?

– Да. То есть, с Сонькой моей. А так один. Без жены.

– А ты что же? Позволяла ей, значит?

– Да какое там! Мы с ней перессорились из-за этого! «Люблю его», – и всё тут! Цыганка почуяла, как засасывает её разговор в омут дрязг, и потрясла головой, как лошадка, стряхивающая с себя налипших мух:

– Хватит, дорогая! Хватит! Давай чай пить! Ничего нет важнее «трубки мира» и ритуала дружеского чаепития. А с остальным потом разберёмся. Живы все, – и Слава Богу!

И выйдя на крыльцо, она скомандовала:

– Ребятушки! Идите, знакомиться ближе будем!

Василий, послушно направившись к дому, пробубнил себе под нос: «Ребятушки-козлятушки. Сейчас баба Яга из вас рагу-то сделает.» Марина осторожно пошла следом.

Уже сидя за накрытым столом Рубина спросила:

– Вы откуда сами-то будете?

– Из Москвы.

– А здесь каким образом оказались?

– В отпуск приехали.

– Вот прямо сюда, к дочери моей в дом.

– Нет. В лес вообще-то.

– А. Понятно. Значит, вас Сергей к себе затащил.

– Да, нет… Мы документы в лесу потеряли, а он нашёл. Так и познакомились.

– Понятно. Чаёк-то пейте, пейте. Вы что такие напряжённые-то? Меня что ли боитесь? Так я не страшная, совсем даже наоборот – очень добрая: зла никому не желаю, плохо не делаю. Резковата малость. Так это же ерунда. И про себя рассказывайте, рассказывайте.

– А что рассказывать-то? Всю свою жизнь что ли?

– Да хоть бы и всю жизнь. Жизнь вообще – явление занимательное, а ваша – так в особенности.

Марина удивлённо наморщила лоб:

– А почему наша «в особенности»?

– Так это я просто так сказала. Из уважения к гостям. А ты среагировала. Почему-то. Значит, действительно, в особенности.

Стало очень тихо. Каждый думал о своём. Неловкости среди мало знакомых людей не чувствовалось. Из-под кресла, блаженно потягиваясь, ни на кого не обращая своего высочайшего внимания, вылез Фёдор. Звучно зевнув, поморщившись, словно нехотя, начал вылизываться. Рубина, уже с минуту смотревшая на него, сообразила спросить:

– Это ещё что такое?

Марина радостно переключилась со сладостей на зверя:

– Это Фёдор! Он за Евдокией пришёл! Сам! Приблудился!

Кот, будто обижено, оторвался от процесса вычищения своего хвоста и долгим, грустным взором уставился на девушку. Если бы та могла читать его мысли, она бы обязательно поняла следующее: «Сама ты приблудилась. Я-то знал куда шёл. Рассуждают здесь. Можно подумать, соображают что-то.»

Цыганка взяла пушистого на руки, почесала за ухом, погладила и стала осторожно, напрягая глаза, рассматривать состояние шерсти. Завершив исследования, она констатировала:

– Блох, вроде, нет.

Кот, с удовольствием принимая внимание человека, издавал урчащие звуки, озорничая, пробовал на зуб ласкающую руку и думал: «Блохи. Блохи лишь у ослабленных животных. Мне это не позволительно. Я должен быть сильным по долгу службы. Блохи – это не для меня». Появление Фёдора привнесло ещё большую теплоту в обстановку. Рубина рассказывала о положении дел в Молдавии, спрашивала о ситуации и ценах в России. Отвечала всё больше Мария Петровна. Попытки цыганки разговорить своих новых знакомых не увенчались успехом: они уже слишком много знали, чтобы можно было сотрясать воздух пустым рассуждениями или передавать информацию кому попало.

Глава 15

«Я считала себя доброй, сердечной, счастливой. Теперь я кажусь себе злой. Моя разыгравшаяся фантазия рисует страшные образы. Или, быть может, я схожу с ума? Порой мне кажется, что вместо рта у меня пасть с острыми и большими зубами, а с клыков капает обильная слюна. Я уверена, что могу быть безжалостной, жестокой. Как это всё может жить во мне? Так какая же я на самом-то деле?

Я помню, как нравилось мне ощущать себя почти волшебной феей, почти что богиней доброты, а теперь, захватывает восторг, когда представляю свои зубы, вонзившиеся в его тело. Так что я за зверь такой, что за чудовище, которое недавно представляло себя совершенством? Или так у всех, но только никто не признаётся, не рассказывает об этом другим? Как же узнать? У кого бы спросить?

Да разве можно кому-нибудь верить?! Любимый, единственный, умный! Как мог оказаться ты таким гадом? Как мог не зайти, не спросить, как дела? Я же знаю, ты рядом, а делать десять шагов в мою сторону не в состоянии! Почему же так всё? Почему?

А как я могу быть такой дрянью? Господи, ты же есть, я же чувствую! Помоги мне, Всесильный!»

Сонечка отбросила ручку и, закрыв руками лицо, скорчилась над столом, подвывая, постанывая.

Мария Петровна с любовью смотрела на любимый смородиновый куст, набравший силу и красоту, щедро плодоносящий, радующий неизменно седьмой год к ряду. Из открытого окна комнаты дочери раздались звуки, больно резанувшие материнское сердце. Состояние успокоения сменилось кратковременным смятением, быстро переходящим в острую жалость и растерянные попытки разума найти средство, способное поддержать ребёнка в такой не детской ситуации.

«Что я могу ей сказать? Я, похоронившая рано спившегося мужа, одинокая, больная, ничего не видевшая в жизни? Как я могу поддержать её, девочку, пытающуюся вырваться из этого круга?» Мать, глядя невидящими глазами под ноги, топталась под окном, слушая стоны, не зная, что предпринять. Пришла на память бабушка, пережившая две отечественные войны, и не потерявшая в них мужа, которая всегда бормотала под нос «Отче наш». И, вспоминая её тембр голоса, её интонации и состояние, Мария Петровна вслух начала подражать манере искусной в чтении молитв прародительнице. Она и не заметила в старательных попытках восстановить в памяти мастерство общения с Высшим своих предков, как звуки из окна доноситься перестали, а вместо них, появилось и уже с минуту гремело изумлением заплаканное лицо дочери, почти выпадающей из дома в огород.

– Мамочка, милая, ты что? С тобой всё хорошо?

– Да, лишь бы с тобой было хорошо, дорогая моя.

Через пятнадцать минут обе женщины пили чай на маленькой и захламлённой террасе. Мать пытливо заглядывала в заплаканные глаза дочери, растерянно соображая, что можно было бы сказать, посоветовать. Сонечке почему-то стало легче и спокойнее рассуждать самой с собой о себе же, и она даже решилась озвучить своё состояние:

– Знаешь, мам, мне кажется, что я очень старая.

– Что ты говоришь такое! Мне уж сорок, а я себе старой совсем не кажусь! Хоть и болит всё почитай.

– Да я не об этом!

– О чём же?

– Не знаю. Возраст здесь не при чём.

– Не пугай меня, деточка моя!

– Ты послушай! Я будто бы вижу и понимаю всё очень глубоко, не так как другие. Я и в школе-то чувствовала, что не такая, как все. Я как будто бы могу заглянуть дальше и быстрее всех. Как будто бы знаю больше других только не знаю что именно.

Мать, не выдержав этих высоких материй, резко заметила:

– Знаешь больше других, а забеременела от чужого мужика, как и не каждая другая сумеет!

– Мама! Ты не хочешь меня понять! При чём здесь это! А, может, и это мне помогло! Я столько пережила! Я так страдаю! Ты не знаешь ничего!

– Так расскажи!

– Я пытаюсь. Ты не слушаешь!

– Я слушаю, слушаю.

– Я о душе говорю.

– Понимаю.

– Ведь души-то у всех разные! Мне досталась старая душа, наверно.

– Досталась. А я-то глупая думала, что самое главное в человеке – это душа и есть. То, что есть ты – так это и есть душа, которая в теле живёт. А у тебя вроде бы, как телу душа досталась.

– Да какая разница, мама! Главное, что я – это и тело и душа, вместе.

– Это понятно. Дальше давай.

– Есть люди плохие, есть хорошие. Это потому, что души плохие, или хорошие. А я не плохая и не хорошая. Я всякая быть могу, потому что очень старая, и видимо, много скиталась где-то.

– Что-то ты городишь, милая моя, не пойму. Ты что, демон, что ли скитающийся? Как душа твоя может скитаться? Она же в теле живёт.

– Она же там не всегда жила. И не всегда жить будет. И вообще, Серёжа говорил, что души много раз приходят на Землю, отрабатывая свою карму.

– А. Серёжа опять. Вот я ему яйца-то оторву, Серёже твоему, твоя душа сразу и помолодеет и скитаться перестанет!

– Мама! Ты ничего не поняла! Не надо мне его яиц! Что ты сразу – «яйца»! Он мне много интересного рассказывал, а всё остальное второстепенно!

– Второстепенно? Беременность – это второстепенно? Хорошо, что так всё закончилось. А если бы рожать? Как ты со своей старой душой Евдокие в глаза бы смотрела?

– Я надеялась, что Серёжа всё сам с ней решит.

– Надеялась. Душа старая, мудрая, а решит всё Серёжа. Так зачем же тебе твоя мудрая старость? Ты не противоречишь себе, девочка?

– Спасибо, мама. Я, кажется, всё поняла.

В хаосе состояний и мыслей стал намечаться порядок, собирающийся, структурирующийся вокруг спасительной маминой подсказки. Разбросанные, недодуманные, не увенчанные выводами мыслеформы стали подтягиваться к стержню с названием «мудрость».

«Вот… Вот, это где-то здесь. Мудрость. Я же мудрая, я чувствую, знаю даже. Я уверена! Так и надо жить, как мудрая! Сама! Ни на кого не опираться в своих решениях! Не доверять никому, даже мужчине, которого люблю! Он же просто человек! Что он может лучше, чем я?! Он ошибается также, как и все люди! Как я так смогла довериться ему?! Старше он меня возрастом? Это меня обмануло? Да, вроде бы, нет. Он обладает большими знаниями. Вот и всё! Всё!»

– Мне надо учиться, мама.

– Господи, Слава тебе!

– У меня еще есть время поступить в этом году. Я попробую.

– Так ты же не готовилась совсем!

– Всё равно попробую. Успею, может. Я умная. Справлюсь.

– А куда, дочка?

– Сейчас соображу. В Москву поеду. Узнаю, где конкурс меньше, туда и пойду.

– Так, может, подумаешь, что тебе нравиться больше, к чему душа лежит.

– Она у меня ко всему лежит. Ты же знаешь, мне всё даётся легко.

– Это правда.

Сонечка встала из-за стола и направилась в свою комнату.

– Дочь! Ты посуду-то помой!

– Извини, мам! Помой сама! А мне надо скорее собираться, а то на последний автобус не успею!

– Какой автобус?! С ума сошла!

– Я к папиной сестре в Москву поеду. Она меня давно к себе звала. У неё поживу и разузнаю всё, подготовлюсь, попробую поступить. Дай денег на дорогу, пожалуйста!

– Да. Милая, у меня и денег-то нет! Ты же знаешь, зарплата на фабрике только послезавтра, а от старой не осталось ничего!

Сонечка растерялась.

– Совсем ничего не осталось? Может, займёшь у соседей.

– Остынь, дорогая. Сгоряча нечего решать ехать. Никуда я тебя не пущу. Ночь со своим решением переспи, а там видно будет.

– Ты права. Пойду мыть посуду.

– Вот-вот. Иди.

* * *

Там, откуда видится всё по-другому, Видящий Девять Миров улыбался собою Миру, входя в резонанс с подобными себе. Они, восхищаясь собой и друг другом, прославляя Мудрейших, Ведущих Сознательных в Свет, объединённые в многотрудном опыте своём с Вечностью, сливались всё чаще порывом, который зовётся Блаженством. Конструкция многомерного Света, такая хрупкая и неустойчивая, если смотреть снизу, в ракурсе Видящих Истину Девяти Миров, оказалась гениально защищенной от разрушения системой, что часто именуется Тьмой.

Совершенно рассеяно и абсолютно сконцентрировано одновременно, расфокусированным стереовидением, сливающим в идеальный анализатор следы запеленгованной информации, Хором сканировал Натсах.

Одно лишь прикосновение его Высочайшего Внимания, о причинах которого знать не дано никому, вызывало или усиливало уже существующий поток, приближающий Сущего к Мудрости. Он, проведший миллион земных лет в человеческих телах, миллионы лет между воплощениями ожидая подходящих условий в Обители Духа, умеющий ждать, не отягощаясь процессом ожидания, помнил и знал, что награда такой концентрацией Внимания Сущности должна быть заслуженна и своевременна. В опыте Сильного Духа следы радости от встреч с Ведущими, Покровительствующими и Опекающими выводили на этапы активности и духовных побед, вознёсших носителя Индивидуальной Памяти на ту Высоту, что позволяла созерцать Девять Миров.

Трепет Духа, живущего во плоти, отчётливо виден был Хором. Сам Дух Натсах, дремавший устало и заторможено в своей колыбели, не отследил перемен, не успел осознать, отдав все силы заботам земным, оставив материал опыта соприкосновения с Мудростью к рассмотрению в условиях для себя мене экстремальных. Хором знал, что для Натсах – это счастье, которое осознается, выпьется, прочувствуется с великой благодарностью позже. Умеющий Видеть умеет Смотреть. Владеющий Видением может убить, и в праве ввести в просветление, но Сила возникла с умением Жить, а значит не Быть в разрушении.

За много богатых опытом и трудных земных лет Он научился смотреть и не замечать того, что под его взглядом могло бы принять угрожающие для жизни формы энергий. Он умел нейтрализовывать свои собственные влияния, защищая от них мир, не выпуская их из своей вселенной. Во власти Его было Внедрение. Он знал, но не пользовался Силой, накапливая её, приумножая, обходя соблазны намеренного Влияния, мимоходом, побочным эффектом самого своего существования, обычно глядя мимо, сквозь, посредством гасящего Суть свою Образа, подпитывал каждого тем, чего тот истинно был достоин.

* * *

Сонечка мыла посуду, раздражаясь самим этим процессом. С горьким оттенком вспоминала она свои недавние порывы стирать любимому бельё, готовить вкусные обеды, рожать детей, желание быть образцовой женой и любящей матерью.

Удивительные перемены в осознании происходящего дочерью поддерживала и мать, напряжённо, по мере возможностей собранно, молящаяся за благоразумие и счастье своей Софьи.

Девушка ощущала себя рождающейся заново. «Господи! Что же за затмение-то на меня находило такое?! Что же за мысли-то меня посещали? Как же я могла думать-то отдать себя в домохозяйки?! Зачем же это, если так много всего другого неизвестного, куда можно попробовать окунуться?! Чуть было я не влипла! Сейчас бы сранки-пелёнки, и прощай возможность учиться! Любовь! К кому любовь?! Из-за старого козла вся жизнь в этой деревне?! Всю жизнь на его лысину только и смотреть?!» Раздражение вызывал добротный, но старый, деревенский дом, видевший на своём веку и Отечественную войну, и послевоенную разруху. Подкрашенный, обновленный, просторный для двоих, но не имеющий из признаков цивилизации ничего кроме электричества и газовой плиты, он вдруг показался совершенно надоевшим и неинтересным. Душа требовала перемен. Сонечка вышла на крыльцо, решив спросить у матери, не нужна ли помощь в огороде, и почувствовала резкую неприязнь к дому напротив, которая окончательно разрушила сложившийся за последний год привычный ход мыслей и дел.

А на территории соседского участка Марина тем временем ощущала себя более чем комфортно. Жизнь казалась ей удивительным приключением в компании милых и доброжелательных людей. Кот был очарователен, муж благороден, дом гостеприимен и надёжен, фавн красив и умён, хозяин честен, хозяйка чувствовалась вообще родной и любимой. Солнечный день манил жизнерадостностью в сад.

Свежесть и прохлада, царившая под высокими и раскидистыми яблонями, вливалась легко и естественно с каждым дыханием в лёгкие, в кровь. Марина счастливо впитывала в себя красоту, любуясь грацией стволов и ветвей, пышностью крон, яркостью красок. Захотелось дотронуться до упругих листьев, почувствовать кожей их совершенство. «Здравствуй, чудесное дерево! Здравствуй, красавица, здравствуй, плодоносица! Будь сильной и стойкой, яблонька! Морозов не бойся и засухи! Ветрам не давай сломать себя! Тяжесть плодов своих выдержи!» Благодарное дерево нежно касалось листьями лица и шеи, ветви будто бы потеряли жёсткость и мягко пружинили, пропуская человека ближе к стволу. Руки сами легли на корявую и усталую поверхность сильного древа. Прижавшись к нему грудью, слившись телом своим с телом растения, девушка подняла лицо вверх: «Мы с тобой одно целое сейчас. Чувствуешь? Ты берешь тепло моего тела и души. А я становлюсь сильной и обильно плодоносящей. Жизнь моя принесёт мне теперь много плодов разных, но несомненно полезных, радующих людей и тех, кто смотрит сейчас». Сама удивляясь мысли своей, откуда-то зная, что на неё точно смотрели, и не испытывая ни малейшего смущения при этом, Марина приняла решение быть более прежнего бдительной в отношении своих слабостей.