Текст книги "Девочка-улыбка (СИ)"

Автор книги: Анна Туманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Девочка – улыбка.

…Среди бескрайней якутской тайги затерялась крошечная деревенька. Она была так далека от асфальтовых шоссе и больших городов, что жители, которые помоложе, испугались, что тоже затеряются вместе с ней. Как птенцы из гнезда, поспешили они разлететься, кто куда, лишь бы подальше от дома, лишь бы поближе к огромному пёстрому миру.

Опустевшие дома, тоскуя по людям, перекликались друг с другом эхом, гулявшим в комнатах, и шептались скрипом рассыхающихся бревен, стараясь не забывать звуки обитаемого человеческого жилья.

Шедший издалека человек остановился переночевать в одном из них, спать ему было покойно и уютно, и снилась давно умершая бабушка. Они сидели, как когда-то, рядышком за столом, ели несравненные пирожки из детства и говорили, говорили, говорили…

Утром путник проснулся улыбаясь, и впервые за много лет понял, что совсем не хочет никуда больше идти. Да и то сказать, куда дальше-то? Дальше, считай, уже просто не бывает.

Подумал он, подумал, да и остался. Домишко подправил, дров заготовил, стал охотиться, рыбачить, да обживаться потихоньку. Правда, в тайгу часто уходил и бродил там зачем-то неделями, но всегда возвращался в ставший родным уже дом.

Был он высок и светловолос, с печатью постоянного напряжения на заросшем льняной бородищей лице. А за бытовыми хлопотами напряжение постепенно отступало, он начал привыкать к спокойствию и оседлости. Лицо посвежело, выцветший взгляд налился синевой якутского неба, и вскоре он обрёл способность приходить в девичьи сны. Высмотрел среди них красавицу, луноликую да черноглазую, на ней и женился. Вошла в дом женщина и принесла с собой уют: появились скатёрки-занавески-половички и цветастые тарелки, а пузатый чайник засиял отчищенными от копоти боками. Ночи были полны страсти, а утром на столе исходил ароматом горячий завтрак. Нехитрые радости семейной жизни окончательно стерли лишние годы с лица мужчины, а вскоре он познал и радость отцовства. В семье родилась лапочка-дочка: светловолосая и голубоглазая – в отца, и изящная, как мама. Девочка была не похожа на местных детей, но назвали её по-якутски: Мичийэ – улыбчивая.

Старый дом наполнился колыбельными и детским лепетом: в нём наконец-то поселилось Счастье! После рождения ребенка к молодым перебралась и бабушка. Зимой старуха с ними жила, внучку нянчила, а весной, с первыми погожими деньками, уходила в тайгу на старую заимку, и жила там до самых заморозков. Травы собирала-сушила, грибы, ягоды, орехи на зиму заготавливала. А ещё охотники сказывали, что будто бы видели, как с лесным зверьем по-звериному говорила, а те за ней, как котята домашние ходили.

Наверное, тому и внучку маленькую учила, потому как что там в тайге происходило – еще вопрос, а вот всякая живность девочке вместо подружек и кукол была. С белками играла, птиц прикармливала, птенчиков подбирала и выхаживала. Очень зверюшек любила, и они отвечали ей тем же. Было ей в то время лет семь-восемь, не более.

Жизнь в глуши монотонная, главное развлечение – когда кто-то из старших в райцентр по делам ехал и её с собой брал. Для малышки такая поездка – целое приключение, похоже, её персональный календарь вёл счёт дням от поездки до поездки. Ну и развлекалась она по полной! Общалась со всеми, кто на пути попадался. Птицы – с птицами чирикала, ветер шумит – она ему подсвистывает, а нет никого – ничего, она и со встречным кедром парой слов перекинется! Все в округе любили Мичийэ, и прозвище ей придумали: «девочка-улыбка»! Кто бы с ней ни заговорил – улыбнётся, как солнышко и всё, что спросят, расскажет: какие книжки читала, с чем пироги мать пекла, что ей отец из тайги принёс, на каком языке птички между собой разговаривают…

Однажды отцу Мичийэ повезло по-крупному: нашел в каком-то ручье золотишка чуток. Сначала россыпью, а затем и на жилу вышел. За сезон собрал металла изрядно; что дальше с ним делать собирался – неизвестно, но собранное до поры в доме держал. Иногда доставал и рассматривал, а дочка, егоза любопытная, в недобрый час и увидела. И хоть строго-настрого отец наказывал не говорить никому, да какой спрос с ребенка?.. Видать, кто-то из людей у неё и выпытал про золото то, будь оно неладно. И не только выпытал, но и пересказал, кому не следует.

В то лето объявилась в тех краях разбойничья шайка. Человеки вроде, а на деле – выродки. Ох, и лютовали, всю округу в мандраж ввели, хоть местные и не робкого десятка и всякое повидали. Но эти – ваще ни в какие ворота, чисто псы бешеные! Никаких законов не признавали, ни Божьих, ни людских, ни блатных. Налетали и на магазины, и на дома, на заимках озоровали. Никаким добром не брезговали, у кого что есть – выметали всё подчистую. И добычу охотничью, и оружие, и бабло со шмотьем, и припасы съестные-питейные. Никто не видел, как они выглядят, и не знал, сколько их в шайке. Считалось, что повезло тем хозяевам, кто в момент налёта или отсутствовал, или спал, ибо свидетелей они не оставляли. Иногда в ограбленных домах находили изувеченные трупы, и это мог быть кто угодно: женщина, старик, ребенок. Тот, кто, на свою беду, проснулся в неподходящий момент.

Короче, дошла страшная очередь и до семьи Мичийэ.

Накануне вечером собирались мать с девочкой проведать бабушку на заимке. Пирожков напекли в гостинец, ещё что-то по мелочи собрали. Поклажу поделили и в рюкзаки сложили, каждой по размеру; по бутылке с водой в дорогу запасли и одежду потеплее, если вдруг похолодает. Спать пораньше легли, чтобы в путь с рассветом тронуться, но малышке не спалось. Мичийэ вертелась-ворочалась в постели, овец считала-считала, но все же встала, оделась и тихонько выскользнула из дома. Она уселась на бревне за хотоном – любоваться ночным небом. Ночь была тёплая, звёзды светили ярко, и маленький звездочёт довольно долго просидел на своём наблюдательном пункте, поглощённый «ловлей» падающих звёзд и загадыванием желаний.

Когда всё-таки сон стал одолевать её, девочка пошла обратно в дом и… налетела в темноте на что-то большое и мягкое, почему-то лежащее на пороге. Сонливость слетела в один миг, страх сжал сердце; всмотревшись в то, на что она наткнулась, Мичийэ разглядела сначала силуэт, потом тёмные длинные волосы, и наконец лицо… На пороге лежала мама. Малышка потормошила её и услышала слабый стон. Было непонятно, что произошло, но девочка помнила, что вроде как надо в таких случаях брызгать водой в лицо, чтобы человек очнулся. Она бросилась в дом, но по дороге то и дело обо что-то спотыкалась и натыкалась на сдвинутую с места мебель. Свет почему-то не включался, и до кухни ей пришлось добираться наощупь. Ведра с водой тоже не оказалось на месте, зато на полу под ногами хлюпала лужа. Окончательно сбитая с толку, Мичийэ пробралась к окошку, где на подоконнике вот на такой непредвиденный случай лежала свечка и коробок спичек. К счастью, хоть они оказались на месте! Девочка зажгла свечу, и слабый огонёк осветил невообразимый хаос, царивший в кухне. Всё, что можно было сдвинуть с места и перевернуть – валялось на полу вперемешку с осколками посуды, припорошенное мукой и рассыпанными крупами. Медленно-медленно, выбирая место, чтобы поставить ногу, Мичийэ двинулась в комнаты. Там царила такая же разруха, как и в кухне; казалось, что во всём доме не осталось ни единой целой вещи. Но не это пугало девочку больше всего. Это была сущая ерунда по сравнению с тем, что находилось в спальне. Там, у вывороченной из пола доски над бывшим тайником с золотом, лежал лицом вниз её отец. Мичийэ даже не нужно было к нему подходить, чтобы понять: живой человек так лежат не может. Не отводя глаз от ставшего страшным отца, она пятясь, вышла из комнаты и побрела обратно к выходу. Мать лежала в прежней позе, и только в её открытых глазах ещё теплилась жизнь. Мичийэ присела рядышком и услышала прерывистый шепот:

– Уходи… Они здесь… ищут… Уходи…

Девочка дотронулась ладошкой до материнского лица, погладила пальчиками холодеющие губы…

Какое-то время она сидела в оцепенении, пока не осознала, что слышит не только биение собственного пульса в ушах: где-то у хотона перекликались незнакомые голоса и мелькали лучи фонарей. Похоже, что пережитое внезапно пробудило в девчушке древний инстинкт самосохранения, который руководил её дальнейшими действиями и вёл за собой. Мичийэ вдруг совершенно преобразилась: вместо испуганного беспомощного ребенка среди руин прежней жизни стоял маленький таёжный житель, способный принимать решения и постоять за себя. Она внимательно осмотрелась, оценила расстояние до ищущих её людей, потом до кромки леса, и юркнула в сени. Ей повезло, и она наощупь обнаружила под вешалкой собранный в дорогу детский рюкзачок, который налётчики не удостоили вниманием. Здесь же отыскались и разбросанные резиновые сапоги, и сорванная с крючка ветровка. В последний момент руки Мичийэ нащупали что-то мягкое – это оказалась смешная шапочка с большим красным помпоном, связанная матерью по какому-то журналу. Носить этот шедевр было совершенно невозможно, но сейчас девочка решительно сунула шапку в рюкзак: пусть будет. На память.

Через минуту она вышла из дома по-дорожному одетая и с рюкзачком за плечами. На миг застыла, прислушалась, и юркнула в густую траву, сливаясь с ночной тенью. Какое-то время она оставалась там, следя за обшаривающими двор убийцами, а как только ночная мгла стала редеть, маленькая фигурка вошла в предрассветный лес и двинулась в сторону заимки.

Чем дальше уходила Мичийэ от дома, тем спокойнее становилось у нее на душе. Страх постепенно отступал и казалось, что если вести себя, как ни в чём ни бывало, то ночной ужас окажется просто дурным сном. Они с бабушкой вернутся домой, и всё там будет к их приходу по-старому.

Сначала девочка пошла было по известной всем короткой дороге, ведущей к заимке. Но вскоре, немного помедлив, пригляделась к кустам на обочине, и шагнула прямо в зеленые заросли. В этом месте, незаметном чужому глазу, ответвлялась заброшенная охотничья тропа её прадеда, которая, хоть и намного дольше, но тоже вела к нужной ей цели. Раньше Мичийэ ходила здесь только с бабушкой и ни за что бы не рискнула пойти одна: этот путь занимал чуть не весь день, а тропинка петляла в самой глуши, обходя секретные места, где когда-то стояли капканы и притаились ловушки. Во многих местах она и вовсе терялась в траве, но такова уж специфика охотничьего ремесла: чем меньше видно тебя, тем больше видишь ты. Никто из посторонних о тропинке не знал, поэтому со стороны это выглядело каким-то фокусом: только что шла девочка по дороге, мгновение – и нет её, исчезла, как не было.

…Как только за спиной Мичийэ сомкнулась зелёная стена, мир вокруг неё тоже стал как будто другим: уютным и безопасным, наполненным гомоном просыпающихся птиц, расцвеченным сиянием утренней росы и бликами бесчисленных солнечных зайчиков.

В общем, уже к полудню по бескрайней тайге шел совершенно освоившийся ребенок, который кивал каждому знакомому дереву, улыбался целому Миру и видел его ответные улыбки!

…О том, что наступило время обеда, Мичийэ сообщил её собственный живот: несмотря на кучу съеденной по дороге черники, он настойчиво требовал чего-то более существенного. Поэтому, как только на пути встретился очередной ручеёк и тенистая полянка рядом, она устроилась на привал. Достала из рюкзачка пару пирожков, запила их водой из ручья и, расстелив ветровку прямо поверх травы, прилегла на минуточку отдохнуть. Лежала и смотрела на проплывающие в небе облака… Вон, не облако, а прямо белый бегемот плывет! А следом – корабль с парусами, как в книжке на картинке. А за кораблём – совсем маленькое облачко, будто собачка бежит. Ну да, вон и ушки, и даже хвостик! Щеночек крохотный совсем, торопится-спотыкается, а за кораблем не угнаться ему. «Вав! Ввав!! Подожди!!! И-и-и!..» Но корабль скрылся за верхушками кедров, а малыш сел и сник. Облачко-собачка постепенно таяло, и лишь тихонько плакало от одиночества и горя: «И-и-и… И-и-и…»

У девочки сжалось сердечко от жалости, она резко открыла глаза и села. Небо сияло чистой голубизной, все облака куда-то подевались. И только всё ещё слышался безутешный плач: «И-и-и… И-и-и…» С каждым всхлипом он становился тише, как будто тоже таял, но Мичийэ уже окончательно проснулась и сосредоточено вслушивалась в какофонию звуков. Это тихое «И-и-и!» диссонировало с остальным веселым гамом и буквально разрывало сердце; и кажется… кажется, доносилось оно вовсе не с неба!

Мичийэ встала, огляделась вокруг и медленно пошла на слабеющий звук, во все глаза всматриваясь в траву под ногами. Через несколько метров она уперлась в растущие рядом два куста боярышника; их ветви сплелись и образовали общую крону, и только у самой земли между стволами оставалось немного свободного места. В этом пространстве явно что-то было, но что – в густой тени не понять. Заметно было лишь слабое копошение, слышен шорох и… «И-и-и!..» То самое!!! Мичийэ быстро обогнула кусты и подошла к просвету с освещенной стороны. Там в округлой ямке лежало нечто серое, больше всего похожее на шерстяной калач. Оно явно было живое и непонятно елозило по голой земле, поворачиваясь вокруг собственной оси. Иногда на «калач» садился комар и безнаказанно впивался в беззащитную плоть; тогда по нему пробегала дрожь, слышалось сопение и уже знакомое тихое «и-и-и», а потом всхлип и тяжелый горький вздох. Мичийэ опустилась на корточки и недоуменно уставилась на странное явление, пытаясь понять, что же это такое. Опасности, судя по всему, находка не представляла, поэтому, когда на неё уселся очередной кровопийца, Мичийэ протянула руку и прогнала его, а потом дотронулась до «калача». Под прибитой пылью шерсткой чувствовалось мягкое теплое тельце. «Калач» выгнулся, рука ребёнка непроизвольно одернулась, и из шерсти показался маленький кожаный нос. Еще рывок – и на Мичийэ уставился блестящий глаз. Щенок! Точно, щенок, причем самый что ни на есть настоящий, а вовсе не облачный! Но что с ним такое, почему он здесь, почему так странно выглядит?! Мичийэ подобралась поближе и уже без опаски погладила малыша, тихонько приговаривая что-то успокаивающее. Щенок закряхтел громче, снова задергался, и тут Мичийэ удалось нащупать тонкий жгут, опутавший и стреноживший малыша. Он врезался в шею и лапы, и даже в куцый щенячий хвостик. Один конец жгута уходил куда-то вверх и терялся в кроне кустов, не позволяя щенку ни распрямиться, ни отползти; всё, что он мог – это медленно поворачиваться, скребя лапами под собой землю. Судя по вырытой яме, находился он здесь уже давно, а сухой горячий нос и еле слышный скулёж говорили о том, что силёнки его на исходе.

Мичийэ поняла, что малыш угодил в ловчую петлю, поставленную неведомо кем и когда, забытую, но подкараулившую свою жертву даже спустя много лет. Скорее всего, ставилась ловушка на пушного зверька, но пришлась впору и маленькому собачьему детёнышу.

Девочка уселась поудобнее и принялась за долгую и кропотливую работу. Она говорила со щенком на понятном им одним языке, и малыш успокоился, позволяя своей нежданной спасительнице делать всё, что она считает нужным. Чуткими пальчиками Мичийэ нашла все места, где петля намоталась на лапки и затянулась удавками. Определила, в каком месте жгут затянут слабее, и с этого места начала выпутывать малыша из смертельного плена. Первым освободился хвост, потом по очереди маленькие лапки, с забитыми землей и сточенными до крови коготками. В последнюю очередь Мичийэ сняла петлю удавки с шейки и напоследок отвязала ловушку от ветки, чтобы никто больше в неё не попался. Затем погладила бывшего пленника и подтолкнула к краю ямки:

– Ну, давай, выбирайся отсюда!

Но малыш лежал все в той же позе, «калачиком», и только хвостик слегка постукивал по земле да глаза следили за Мичийэ.

– Бедненький… Даже распрямиться не можешь, так затекло у тебя всё! – догадалась девочка. Ой, а ты, наверное, и пить, и кушать хочешь?! Погоди, я сейчас, я мигом!

Она быстро сбегала за своими вещами и вернулась к щенку.

– Так, маленький мой, сейчас я тебя напою! Перебрав содержимое рюкзачка, она освободила небольшой полиэтиленовый пакетик, завернула валиком края и рядом с мордочкой щенка оказалась импровизированная чаша. Из бутылки с водой смочила щенячий нос, а когда тот нетерпеливо запищал, налила немного воды в пакет. Осторожно пододвинула щенячью мордочку к пакету, и малыш изо всех сил потянулся к воде, стал жадно и захлёбываясь лакать живительную влагу. Он пил всё так же лёжа, ему было неудобно, но по-другому не получалось. Было непонятно, сколько ему потребуется времени, чтобы прийти в себя, и что он дальше будет делать совсем один в огромном лесу. И Мичийэ решила, что возьмет щенка с собой к бабушке, а вместе они что-нибудь да придумают.

Следующим важным делом стала кормежка. Мичийэ выбрала пирожок с мясной начинкой и, разломив его, стала по чуть-чуть предлагать малышу. Тот сначала отворачивался от резко пахнущего луком мяса, но в конце концов распробовал и умял всё подчистую; попытался было и тесто съесть, но силы ему изменили и он, не спавший несколько суток, моментально отключился.

От полянки, где нашёлся щенок, до заимки было ещё далеко, поэтому Мичийэ не стала терять времени зря. Она надела ветровку и завязала полы на животе по-ковбойски. Рюкзачок закинула за спину, а за пазуху осторожно положила спящего щенка. Тот немного повозмущался, но пригрелся и снова затих.

Теперь девочка шла сосредоточенно и быстро, не отвлекаясь на пустяки: времени – далеко за полдень, а топать ещё – ого-го, сколько! Мысленно она уже присматривала место для собачьей будки на бабушкином дворе, перебирала лоскуты мягкой кожи для ошейника и вспоминала клички всяких геройских псов.

Углубившись в размышления, она забыла про осторожность и не заметила большую серую тень, возникшую за её спиной сразу, как только она отошла от щенячьей поляны. Как и положено тени, та двигалась совершенно бесшумно, в одном ритме с девочкой, ничем себя не выдавая. Возможно, не будь Мичийэ так погружена в свои мысли, она бы почувствовала направленный на нее взгляд. Но нет, новые заботы переключили её внимание с собственных проблем на щенячьи и поглотили её целиком.

Покачиваясь в такт шагам, сладко спал за пазухой спасённый малыш. Мышцы его расслабились и потихоньку возвращались в нормальное состояние. «Калачик» распрямлялся, потягивался и становился всё больше похож на нормального щенка.

Время летело незаметно, тропинка тоже давно миновала самое глухое место и уже приближалась к заимке. Тень по-прежнему следовала за Мичийэ по пятам, постепенно сокращая интервал. Теперь, если бы девочке вдруг пришло в голову оглянуться, она бы увидела пару ярко-желтых глаз, неотрывно смотрящих на неё. Немногим временем спустя на сером фоне уже можно было различить мощные лапы, высокие треугольные уши и черную мочку носа.

Лес редел, в нём стало заметно светлее из-за увеличившихся просветов между деревьями. Судя по времени и степени усталости Мичийэ, заимка была уже совсем близко; в какой-то момент девочке даже показалось, что потянуло дымком и вкусным запахом чего-то печёного.

Щенок заворочался в своем походном ложе, устраиваясь поудобнее, но вместо того, чтобы спать дальше, забеспокоился и принялся тихонько поскуливать. Мичийэ поглаживала его руками сквозь ветровку и уговаривала потерпеть немножко, но тот трепыхался всё активнее и в конце концов чуть не вывалился прямо ей под ноги. В последний момент девочка ухватила непоседу за лапу и, не дав упасть, медленно присела на корточки, опустив его на землю. Щенок завалился на бок, досадливо тявкнул, потом, видимо вспомнив, как нужно пользоваться конечностями, хоть и враскорячку, но встал. Мичийэ держала вырывающегося щенка изо всех сил, а он почему-то пытался бежать туда, откуда они только что пришли. Чем крепче Мичийэ его держала, тем громче он визжал и настойчивее пытался удрать. Мичийэ даже немного растерялась: она не могла понять, с чего это вдруг щенку надоело её общество. Однако долго удивляться ей не пришлось: за спиной вдруг раздался странный звук, которого Мичийэ никогда раньше не слышала. Он был негромким, но на низких тонах, и казалось, что всё вокруг вибрировало ему в такт: и земля, и воздух, и даже в тело Мичийэ. Звук не прекращался, но и громче не становился, но от него девочке быо не по себе. Ощущение липкого ужаса во второй раз за сегодняшний день охватило девочку. Она резко обернулась и почувствовала, как сердце ухнуло и упало в пятки, а ноги стали ватными: всего в нескольких метрах от неё на тропе стоял огромный серый волк.

Зверь стоял, немного пригнув лобастую голову, и не мигая, смотрел на ребёнка. Тёмно-серая шерсть вздыбилась вдоль хребта, и от чего волк казался ещё больше. Его нос сморщился, а губы задрались вверх, обнажив огромные желтоватые клыки. Потерянно и жалко выглядела хрупкая детская фигурка, стоящая перед грозным лесным зверем; казалось, волк мог раздавить девочку одной лапой или одним махом перекусить её пополам. Мичийэ не могла не только пошевелиться, но и дышать, кажется, в тот момент разучилась. Она лишь судорожно прижимала к траве щенка, понимая, что шансов на спасение у них нет.

Прошло несколько минут, а может, это были секунды, а группа на лесной тропе будто застыла. И только маленькому глупому щенку все было нипочём: он пищал и извивался, как червяк, не оставляя попыток вырваться из детских рук. Мичийэ понимала, что долго так она его удерживать не сможет и сделала крошечный шажок назад, пытаясь переменить позу. Рычание моментально усилилось, а волк придвинулся ближе. Отчаяние охватило девочку, но она, не спуская со зверя глаз, безотчётно все пятилась и пятилась назад, пока не запнулась о выступающий корень и не полетела вверх тормашками на землю. Падая, она нечаянно выпустила щенка и тот, шлёпнувшись рядом с ней, жалобно взвизгнул и отлетел прямо волку под лапы.

Мичийэ зажмурилась от страха и закрыла ладошками уши, чтобы не видеть и не слышать, как страшный зверь растерзает несмышлёныша.

Тем не менее, вокруг было тихо. Мичийэ немного ослабила ладошки – ничего. Ни жалобных воплей, ни грозного рычания. Только какое-то тихое то ли чавканье, то ли хлюпанье. Хлюпанье?.. Девочка чуть-чуть приоткрыла глаза и… села, в изумлении уставившись на происходящее: щенок пританцовывал на дрожащих лапках перед самым волчьим носом, а зверь самозабвенно вылизывал малыша огромным, как лопата, языком. «И-и, и-и!!!» – в восторге пищал щенок. «Хлюп-хлюп!» – отвечал ему волчий язык.

«Мамочки, да что же это происходит?» – про себя воскликнула Мичийэ и тут же чуть не хлопнула себя ладошкой по лбу: щенок! Откуда тут мог появиться щенок?! В глухой тайге, вдали от человеческого жилья?! Морок, навеянный обеденным сном, рассеялся, и невероятное стало очевидным: в ловчей петле запутался вовсе не собачий щенок, а волчонок, который в силу возраста еще нё чувствовал опасность и из любви к приключениям совал любопытный нос куда ни попадя.

Теперь-то Мичийэ стало понятно стремление щенка вырваться из ее объятий: он проснулся и почуял близость родителя, который, судя по всему, наблюдал за историей спасения с самого начала. А потом несколько часов шёл за девочкой по тропе, не теряя спасительницу из вида.

Как только в голове Мичийэ все паззлы сложились в ясную картинку, у неё появился шанс и на собственное спасение. Поразмыслив немного, она очень медленно подобрала ноги, затем оперлась руками о землю и так же медленно и плавно сначала встала на четвереньки, а затем и на ноги. Волк все это время не переставал посматривать в её сторону и моментально заметил движение. Он снова вперил в Мичийэ пронизывающий взгляд, но заниматься волчонком не перестал. Послышалось и рычание, но теперь не угрожающее, а предупреждающее: «Моё! Не подходи! Не трогай!»

Мичийэ, если честно, подходить к волкам совершенно не хотелось, и она снова попробовала сделать шажок назад. Потом ещё один, и ещё. Волк не возражал и по-прежнему не делал никаких попыток догнать девочку. Мичийэ не знала, насколько он твёрд в решении не сожрать её на ужин и решила не испытывать судьбу, маяча у него перед глазами. Она повернулась боком, чтобы видеть одновременно и тропу, и волков, и потихоньку, приставным шагом, стала отходить все дальше и дальше от зверей. Отойдя на приличное расстояние, она рискнула повернуться к ним спиной побежала что было сил, торопясь к показавшейся вдали заимке.

Выбежав в изнеможении из леса, она внимательно вглядывалась в знакомый пейзаж. Наконец, напряжение спало, и улыбка озарила ее личико: у открытого окошка лесной избушки она увидела знакомый силуэт в светлом фартуке. «Бабушкааааа!!! Я здееееесь!!!» – и вприпрыжку побежала по дорожке к распахнутой настежь двери.

И, конечно, Мичийэ никак не могла видеть, что внимательный волчий взгляд провожал её до тех пор, пока она окончательно не скрылась из виду, а волчонок порывался вскочить и побежать за ней следом. Правда, попытку тут же пресекла огромная лапа, прижавшая малыша к земле: «Куда? Лежи!»

Маленькая Мичийэ даже не подозревала, что всё это время, от самого её дома, стая нелюдей шла за ней по пятам. Убийцы не заметили её около дома, но засекли, когда она пробиралась к лесу. Решив, что на пустынной дороге расправиться с ребёнком будет проще простого, они дали ей войти в лес, но не зная о тропе, тут же потеряли Мичийэ из виду. Сначала они дико разозлились, но рассудив, что деваться девочке все равно больше некуда, решили идти к заимке и доидаться её там. Уже через пару часов незваные гости подошли к лесному домику, приняв вполне дружелюбный вид.

Старуха, хлопотавшая над расстеленными для сушки травами, пришельцам даже обрадовалась. Напоила чаем, угостила нехитрыми таёжными яствами. Гости на раз смели и грибную жарёху, и собранные утром ягоды, сняли пробу со свежего варенья. Затем расселись отдохнуть от трудов праведных, щёлкая кедровые орешки. Поначалу всё выглядело вполне мирно, бабка занималась своими делами, гости отдыхали. Но время шло, а пришельцы и не думали уходить, причём чем дольше сидели, тем ощутимее нервничали.

Засидевшиеся молодчики понимали, что затянувшееся гостевание может обернуться для них большими неприятностями. Поскольку старуха тоже была ненужным свидетелем, церемониться с ней уже не имело смысла. И мучители пошли ва-банк. Старухе хватило одного удара по голове, чтобы отдать Богу душу, и тогда из неё сделали приманку для внучки.

Прошло совсем немного времени, и от леса послышался детский голосок: «Бабушкаааааа!..»

Когда Мичийэ вошла в дом, она не заметила ни подвоха, ни затаившихся убийц. Похоже, что кто-то там, наверху, решил преподнести напоследок ребёнку подарок – в последний момент жизни «девочка-улыбка» не страдала, а радовалась спасению и встрече с бабушкой.

…Волки не успели самую малость – волчонок настырно пытался бежать вместе со стаей, и несколько раз взрослым пришлось отгонять его прочь.

Когда звери в человечьем обличье думали, что всё закончилось, они были, в принципе, правы: для них всё действительно закончилось в считанные минуты. Волков было много, они окружили заимку и с остервенением рвали глотки тем, кто давно потерял право называться людьми.

А в избушке, скуля, зализывал смертельную рану на голове своей подружки маленький волчонок, невесть как проскользнувший сквозь побоище в дом.

Через несколько дней только обнаружили в деревне разграбленный дом родителей Мичийэ. Рядом с трупами родителей люди не нашли тела ребенка, и пришли на заимку в надежде на чудо.

…Открылась им картина страшная, от которой волосы дыбом встали даже у повидавших всякое… На всем пространстве вокруг сруба валялись человеческие тела. Тела и их части. И покрупнее, и помельче, а то и вовсе кровавые ошметки. Где нога в ботике, где рука без всего остального, а где и кишки на бодылья намотаны.

Вошли в дом – и там картина не лучше: все то же самое. У окна, выходящего на дорожку, сидела мёртвая бабушка, примотанная веревкой к стулу. С улицы казалось – сидит старушка и в окошко глядит, гостей поджидает. Только вид у нее страшный. Голова проломлена, одежда залита кровью, но поверх всего чистый фартук надет, чтобы кровь да веревку прикрыть.

Девочку нашли тут же, на полу у входа. Малышка казалась бы спящей, если бы не бумажная белизна кожи и смотрящие в никуда застывшие глаза. Её личико было умиротворенным, казалось, она умерла, улыбаясь. Полы красной китайской ветровочки завязаны на животе крепким узлом, а из раскрытого рюкзачка торчали залапанная жирными пальцами пластиковая бутылка и весёленький помпончик вязаной шапки. На голове Мичийэ зияла открытая рана, но крови почему-то ни на ней, ни на приглаженных волосах не было. Будто девочку причесали и рану промыли, но почему-то не наложили швы и не перевязали…

Когда первый шок прошел, стали к трупам приглядываться, кто ж такие? Тут в осадок и выпали: взрослых там не было. Не мелюзга, конечно, а подростки лет тринадцати – пятнадцати, самым старшим на вид, вот как вам, – лет по двадцать. А самое страшное, что все свои оказались, все до единого! Обычные пацаны, на которых ни в жизнь плохого не подумаешь. Хорошие… днем. А по ночам – оборотни натуральные, без всякой там фантастики.… В стае, видать, все звериное из них и попёрло. Детская жестокость – самая дикая, матерые уголовники рядом не стояли.

Как они скучковались, как до такого додумались – не узнать уж теперь. Кто был у них за главного, свой или со стороны; погиб с ними или командовал издалека и уцелел – тоже неведомо.

Даже прятаться отморозкам не нужно было: сделали «дело» и тихонечко по домам рассосались. И шпиона никакого не было – каждый сам себе шпион. Налёты те в каждой семье обсуждали, и планы, как злодеев изловить, строили. А злодеи сидели рядышком, кивали да помалкивали. Услышанное на ус мотали и шли туда, где их точно не ждали.

Говорят – тот волчонок вырос и до сих пор ходит, бичей да беглых зеков подкарауливает. Тех, кто не бузит, особо не трогает. Так, покажется для острастки промеж деревьями и пропадет; мол, знай свое место и помни: я всех вижу… А вот беспредельщики пропадают частенько, и ничего после них не находят потом, ни ботинка, ни обрывка одежного: тайга умеет хранить свои секреты. Только, говорят, перед тем, как пропасть человеку, волчий вой люди слышат.

_____________________________________

Хотон – так называют сарай для скота в Якутии.