Текст книги "Хронополис"

Автор книги: Анна Ткач

Колчак, показывая Александру голографическую таблицу с помощью планшета:

– Согласно психофизиологическому вектору у молодого человека выдающиеся способности к навигации и пилотированию!

Александр – поправляя окольцованным и наманикюренным пальчиком в таблице:

– И не менее выдающиеся способности к хирургии и хронопсихологии! Колчак:

– Государь! Мне нужен такой астронавигатор!

Александр:

– Наварх, мне нужен такой хрониатр! (Хрониатрия – часть медицины, специализирующаяся на выходцах из прошлого)

Необходимый им обоим специалист (в форменке и фланельке матроса императорского флота России, клеши отутюжены, ботинки сверкают, чуб воинственно торчит из-под бескозырки с георгиевской лентой, в руках любовно вертится матросский тесак, жуткий такой абордажный ножичек длиной с кортик, но гораздо массивнее, по этому костюму уже понятно, что он выбрал), сидит тут же и прикидывается ветошью. Крайне неуспешно – оба оборачиваются к нему и хором спрашивают друг у друга:

– Может у него самого спросить?!!

Сергей – водя глазами то на одного, то на другого и явно мечтая раздвоиться:

– А если… если я буду врач на корабле???..

Александр и Колчак серьёзно переглядываются – и норовят одновременно заключить Серёжку в объятия, а он присвистывает и приседает между ними, так что Македонянин с адмиралом обнимают друг друга, смеются, смотрят на то, что Сережка им показывает на браслете: кадр из мультика Жили-были Кит и Кот, когда академик по китам и академик по котам услышали от ребёнка «поменяем кит на кот»… – и не против, когда Сергей обнимает их обоих…

Сережка – нежно держа этих титулованных за плечи:

– И Любушка со мной будет на судового доктора учиться…? Александр, разом все поняв, ворчит просто по стариковски и становится видно, что не так он молод, как кажется:

– Сия твоя Агапе… (Люба и одновременно предмет воздыханий по древнегречески) сущая аулетрида (флейтистка, актриса на подхвате), прости батюшка Дий! Только театр в голове… только театр… при таких дарованиях… несерьезная, несерьезная девица. Однако… – Колчак героически пытается сохранять отстранённый нейтралитет и отчаянно глотает неприличное в присутствии августейшей особы хи-хи. Сергей с важностью кивает на каждое царское слово и готовно отзывается на паузу после слова «однако»:

– Честное комсомольское, ваше величество (на выслушавшего данную фразу Колчака стоит посмотреть) убежу… убежду… уговорю учиться!

И при этом оказывается, что вся честная кампания – вперемешку молодогвардейцы с дятловцами и адмирал Колчак в центре – расположилась где-то на травке, а к ним (иногда по дамски придерживая длинную юбку) идёт Александр в полном церемониальном платье Кшатия Кшаятиятам – Царя царей Азии: что-то напоминающее облачение святого на иконе и древнего русского царя одновременно. Оплечье из драгоценных камней, двойные с прорезями рукава до пола, как у боярина, широкий пояс с кистями, красные сапожки и высокая корона, перехваченная длинной алой лентой, спадающей на плечи как подобие фаты. Поверх этого великолепия белый плащ с золотой каймой в виде вышитых фигурок вставших на дыбы медведей, а на груди ожерелье с восьмиконечной звездой, это знаки княжеского достоинства Македонии. Длинные серьги в виде «узлов Геракла», эти серьги когда-то надели на него во время коронации македонским князем, жемчужные подвески по сторонам лица, браслеты, перстни – новогодняя ёлка закурила с горя. Вид у присутствующих при этом зрелище – какое счастье, наконец-то увидели что хотели, о чем думали и о чем мечтали. Люба Шевцова мысленно примерила на себя такое платье и покружилась в нем, Олег Кошевой быстренько и очень талантливо пытается костюм зарисовать. Сережка, ораторски:

– Во, теперь царь как царь. Сразу видно! Император! А то было что-то… непонятное.

Колчак – деланно отсутствующе:

– Прикажешь ему всегда так ходить…? Или… жалко человека??

Сережка – со вздохом:

– Очень жалко! Я не какой-нибудь там… – Золотарев показывает ему кулак, чтоб не сказал «белогвардеец» – фашист! – невинно заканчивает Тюленин. И закрывает ладошкой рот: – Ой! Вдруг перевоспитанные фашисты тут тоже есть… – Колчак аж фыркает, глядя на разведшего руками (мол что с ним делать) Золотарёва. И тут откуда-то гремит вполне современная музыка и Александр начинает петь, причём довольно профессионально:

– Счастья вам, люди, вечного, Доброго дня и вечера!

 
Счастье наше отмечено
 

Алыми звёздами в веках! – подчиняясь взмаху его руки (рукава – лебединым крылом) в небе возникает гигантская проекция Спасской башни, при виде которой можно спятить: рубиновую звезду в середине украшает золотой двуглавый орёл, коронованный императорским венцом. И меч со щитом в его лапах – как на проекте герба Верховного правителя. Комсомольцам правда такие смешения политических стилей вроде даже нравятся. Один Золотарев удивленно крутит головой и Колчаку как-то не по себе. Александр протягивает руки к аудитории, аудитория пытается подхватить:

 
Счастья вам в ваших помыслах,
Люди Земли и Космоса,
Время сквозь нас торопится,
Счастья и мира на века…
До поры, пока планету
Согревает солнце в небе,
Радуйтесь весне и лету —
Нам счастливый выпал жребий:
Нам высокий выпал жребий
Нужным быть своей отчизне,
И клянусь я ей на хлебе
Быть достойным новой жизни!
Счастья вам, люди, вечного!
Счастье наше отмечено
Алыми звёздами в веках.
Пусть в сердцах заря восходит,
Наши годы с солнцем дружат,
Сколько счастья есть в народе,
Столько счастья в наших душах!
Вечность молодости внемлет,
Правда юным миром правит,
Снова мы пришли на Землю,
Чтоб трудом ее прославить!
Счастья вам, люди, вечного!
Мира вам, люди, вечного!
Счастья и мира на века!
 

Сережка – Колчаку, указав на проекцию Спасской башни:

– Примирение… я правильно понимаю…? Всем: белым, красным, зелёным, а, ладно, и коричневым, черт с ними… хотя ихней идеологии здесь точно нету! И вообще… Александр Васильевич, мне Семен Алексеевич рассказывал (у Золотарева рожа как у Дуремара из фильма – А я тут не при чем! Совсем я не при чем…) что вы классно петь умеете и даже музыку сочиняете! Должен ведь у нас быть свой гимн, если мы одна команда?!

На Колчака стоит посмотреть. Впрочем, как обычно.

Летит над тайгой, над городами из стекла, прозрачный поезд-не поезд – вроде едет на проложенной в воздухе ажурной эстакаде. Летит, пожирая километры, и в его головном вагоне стоит у выгнутого лобового стекла вся кампания хронополитов, одетых в голубую с серебром форму, то ли лётную, то ли морскую, окружила аналогично облаченного Колчака, который особо опасен, потому что вооружён гитарой! И очень знакомыми аккордами отзывается новая мелодия:

 
– У моряка своя звезда,
Сестра драккаров, каравелл и шхун —
В туманном небе в давние года
Ее зажег для нас Нептун…
 

Колчак зябко склоняется над гитарой. Сквозь прозрачные стены вагона чудесного поезда видно, что навстречу ему далеко внизу идёт другой поезд, окутанный чёрным дымом, покрытый снежным инеем… и в выстуженном, заметённом изморозью от пола до потолка вагоне истерзанный, еле живой русский адмирал непреклонно выпрямился перед угрожающей ему толпой интервентов…

 
Дальних причалов чужие огни,
Ищут кого-то лучи маяка.
Солёные волны, солёные дни,
А в небе горит, горит, горит звезда моряка…
 

Страшный поезд совсем близко. Он словно поднимается к небу, к эстакаде! Обступившие Колчака юноши и девушки, родившиеся в другом веке, берутся за руки, встают совсем тесно к нему – и снежный призрак замедляет ход. Ему преградили путь партизаны под красными знамёнами. Они поднимаются в вагон, интервенты шарахаются от них, и партизаны подхватывают под руки готового упасть адмирала… Колчак поднимает голову:

 
У моряка свои мечты:
В суровой схватке с морем побеждать,
Чтоб пели ветры, чтоб любила ты,
Чтоб как Ассоль умела ждать! —
 

Колчак открыто адресует эти слова Любе, и становится ясно, что будет дуэт.

 
Дальних причалов чужие огни,
В водовороте – века и года,
Солёные волны, солёные дни…  —
 

последние слова он почти вышептывает, и гитара его плавно, через импровизацию, меняет мелодию… вальс сменяется романсом… и снова течёт вальс!

 
– Всегда гори, гори, гори, моя звезда…
 

– подхватывает Люба.

 
– У моряка своя судьба! —
 

взлетает ее голос, она поёт сурово – совсем без лирических интонаций военного партнера.

 
Здесь каждый с детства с морем обручён!
Где шторм да ветры – там вся жизнь борьба…
Бестрашье – наш морской закон!
Дальних причалов чужие огни,
Ищут кого-то лучи маяка.
Солёные волны, солёные дни.
 

 
А в небе горит, горит, горит звезда моряка! —
 

и от ее грудного сильного меццо-сопрано начинает разваливаться дымными клочьями видение страшного поезда внизу… Люба делает шаг вперёд, будто наступает на жуткий призрак, поднимает сжатую в кулак руку, грозя ему, и без всякого аккомпанемента запевает, грозно и в ритме марша:

 
– На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
 

– оборачивается к Колчаку, рукой и всем видом показывая, что это про него:

 
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель!
 

– песню подхватывает общий хор молодогвардейцев и дятловцев, тоже ясно показывающих, что это про него и все они его всецело поддерживают:

 
– Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернёт паруса!
 

Слегка растерянный и очень растроганный Колчак не успевает даже как следует удивиться такому оригинальному исполнению Гумилева. В Любиных руках развернулось и затрепетало белое полотнище, перечёркнутое синим крестом, заслоняя, рассеивая, превращая в дым, в туман, в ничто клочья страшного поезда… и вот впереди только солнце! Золотарев, разворачивая меха аккордеона:

 
– Споемте друзья, ведь завтра в поход
Уйдём в предрассветный туман.
Споём веселей, пусть нам подпоёт
Седой боевой…
 

– запинается, к улыбкам присутствующих. Колчак разумеется понял причину его смущения, опускает длиннющие ресницы и притихнув ждёт развития ситуации. – Вот ведь неловко, – озвучивает Золотарев – оттитуловать правильно рифма хромает, и понижать в звании не дело… Колчак тихонько начинает перебирать струны, подхватив мелодию советской песни на слух. Гитара с каждой секундой звучит все увереннее и мощнее, знаменитые ресницы лукаво вскидываются на Золотарева, и тот, отчаянно махнув рукой, запевает:

 
– А вечер опять хороший такой,
Что песен не петь нам нельзя…
 

– присутствующие с ним очень согласны.

 
– О дружбе большой, о службе морской
Подтянем дружнее, друзья!
 

(Звезда моряка – это песня Пахмутовой и Добронравова, в ее мелодии очень ясный посыл на мотив романса Гори, гори, моя звезда. Песню исполнял Муслим Магомаев. В первоначальном варианте ее не пропустили – заставили сменить на вариант Звезда рыбака: звезда рыбацких сейнеров и шхун…) Летит чудесный поезд в закатное небо, увлекает за собой ночные звёзды. Юные пассажиры подозрительно рано утихомирились: кто спит в подушках на мягком полу, кто в гамаке под потолком, покачиваясь в такт тихой мелодии невидимого рояля. Причина такой удивительной дисциплины обнаруживается быстро – между спящими привычно бесшумно, как на ночной вахте на корабле, идёт Колчак, вполголоса напевая на ходу нечто совершенно невероятное для военного моряка, но очень ему идущее и явно магическое, иначе откуда такое сонное царство:

 
– За высокими горами,
За глубокими морями,
Где серебряная речка
Омывает сон-траву,
Есть горячее сердечко,
 

– на ходу успевает поправить кому одеяло, кому подушку, кого погладить по голове – Есть горячее сердечко, – в нем я живу… В углу поднимает голову Золотарев, подпирает подбородок кулаком и расплывается в улыбке.

 
– Ветры к ночи затихают,
 

Розы к ночи замирают, – своим вошедшим в легенду великолепным оперным баритоном выводит Колчак, невесомо приложившись губами к Любиному лбу, отчего она сонно вздохнула и повернулась на бок, сворачиваясь калачиком и отлавливая Колчака за руку. Отловив, удовлетворенно подкладывает добычу себе под щеку. С другой стороны подгребся спящий Сережка и не приходя в сознание разместил на адмиральских коленях кудрявую голову. Колчаку ничего не остаётся как разместиться с максимально возможным в таком положении удобством. Песню он при этом не прерывает:

 
– Утомленно смолкли птицы,
Засыпаю с ними я…
Что же ночью мне приснится,
Ах, я знаю, что приснится,
Знаю я…
За высокими горами,
За глубокими морями,
Где серебряные речки
Омывают сон-траву —
Бьются там мои сердечки,
Драгоценные сердечки,
Мои милые сердечки,
Ради них живу…
 

Золотарев протяжно и как-то с оттенком зависти к молодой непосредственности вздыхает из своего угла, допевший колыбельную Колчак вопросительно оборачивается к нему, умудрившись не потревожить оккупантов. Золотарев, неловко пытаясь шутить:

– Ну… ну и безотказное у тебя оружие, Александр Васильевич… Оружие к себе располагать.

Колчак, скептически:

– Один мой современник сказал про меня: Познакомившись с адмиралом, я полюбил этого человека и потерял веру в Верховного правителя… Я… мне… – запинается, колеблется, по мальчишески пылает мальчишески же оттопыренными ушами, но все же бухает прямо: – мне страшно, Семён Алексеевич. Миссия, возложенная на меня сейчас, не менее… – мучительно подбирает слово – масштабна…