Текст книги "Новый Франц Фердинанд"

Автор книги: Анна Спатарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

And there's nothing king and country wouldn't do for me

(И нет ничего, что король и страна не сделали бы ради меня)

Keane, «The Happy Soldier»

Все события, имена и герои вымышлены.

Любые совпадения с реальными личностями случайны.

Первая часть

1 глава

Не может. Этого не может быть, не может.

Что за чертовщину они сказали по радио? Это ведь ошибка. Ведь неправда. Это никак не связано с нами, это не со мной. Это меня не касается, это кто-то другой.

В ушах гремело так, словно я сидела в маленьком самолете с тонкими стенками. Приземляюсь, и все вокруг горит, плавится. И воздух плывет, тянется вверх пьяными мутными волнами.

Кто-то тронул меня за плечо. Человек в зеленой жилетке. Я уронила бутылку вина, и магазинный кафель под моими ногами накрыло красной лужей. Если сейчас не убрать, она станет липкой. Смешается с грязью из-под ботинок людей, которые случайно пройдут в этом месте. Всем будет неловко и неприятно от ощущения, что кто-то оказался таким несмышленым. Кто-то не совладал со своими руками. Со своей головой.

Сколько минут я уже простояла на этом месте? Это что, это что – слезы у меня на ладонях?

Нет, все-таки это ошибка. Возможно, даже совпадение. Бывают же люди с одинаковыми именами? И с одинаковыми фамилиями бывают. Да-да, вот тут-то это свойство и пригождается. Однофамильцы и тезки – запасные игроки, наши спасители. А если не он? То чей-то еще. Кого-то еще. Ну я и мразь.

Да. Да, пускай мразь. Плевать. Главное, чтобы это не он.

Мои руки ухватились за полку супермаркета, на которой лежали потрепанные от сотен рук книги и детские игрушки. Ногти скользили по корке «Алисы в стране чудес», и я почувствовала, что сама падаю в темную, бесконечную яму.

Несмотря на боль в затылке, когда я открыла глаза, дышалось легче.

На мгновение показалось, что произошедшее было сном, и я сделала усилие, чтобы не выключить свой разум еще раз.

Воздух был жарким и спертым, словно его уже неделю вдыхали и выдыхали чужие легкие. Обстановка в палате напоминала комнату в летнем детском лагере, а не в больнице. Но перепутать больничный запах разведенного хлора было невозможно.

Я сделала усилие и приподнялась на локтях. Боже, мне ведь все это не приснилось, ведь это и правда произошло.

Ошибка. Мне скорее нужно было убедиться, что произошла какая-то ошибка!

Кровать скрипнула под моим весом. Я опустила ноги на пол и, не обуваясь, сделала шаг. Окружающее пространство затряслось, и мне показалось, что моя голова – это гирька на пружине. Во рту было мерзко, хотелось пить.

Я открыла дверь в коридор и наткнулась на взгляд одной из медсестер.

– Очнулась. Не вставай, не вставай! Мы только-только отошли. Сейчас к тебе снова подойдут.

– Мне нужны новости, – с усилием проговорила я.

– Что? – прищурилась медсестра. – А, поняла. Сказали, что ты ночью об этом говорила.

– Где мой телефон?

– Телефон должен быть в тумбе. Сейчас подойдет доктор и…

Не дослушав предложение, я бросилась к прикроватной тумбочке и с четвертой попытки напечатала имя своего мужа в браузере смартфона. Если все это правда, то поиск сразу же выдаст мне последние новости. Помедлив секунду, я нажала на кнопку ввода.

«Российский дипломат убит во время переговоров в Турции», – говорил один из заголовков.

«Сотрудник МИДа погиб на сирийско-турецкой границе», – бросился в глаза другой.

Поток слез скользил, остужая кожу. Я почувствовала холод, который добрался от длинных пальцев ног до кончика носа.

Дело было не во мне, не меня лишился этот мир вчера ночью или несколько дней назад (я даже этого не знала!), но чем больше я плакала, тем больше жалела саму себя, тем больше мне казалось, что эта трагедия, этот хлопок в никуда был направлен специально против меня. Был ударом судьбы против моей жизненной воли.

Его больше нет, а если нет его, то и мне незачем жить, боже.

За что?

Он гений. Лучший из людей, каких я когда-либо знала. Он всегда говорил, что был бы плохим политиком, а я фыркала, саркастически соглашаясь, и говорила: «Да уж, мир во всем мире – вот была бы скука, окажись в твоих руках власть!».

Теперь все было потеряно. Остались только смутные воспоминания о нем, о его плечах, голосе, волосах. Мне казалось, что с каждой секундой я все больше забываю его лицо. Улыбка Филиппа ускользала от меня вглубь черноты, между клочьями памяти.

Это все я сама виновата – это моя дурная привычка не надевать очки и смотреть на мир, словно на смазанную фотографию. Его лицо тоже слишком часто оказывалось среди размытых впечатлений, среди этой ежедневной акварели. Дура.

Он ведь всегда говорил, что мне стоило хотя бы попробовать линзы. Хотя его умиляло, как я щурилась, когда смотрела на табло вылета в аэропорту, каждый раз, когда провожала его.

«Мне так легче – быть в неведении, что тебе пора уходить на посадку», – говорила я.

Он почти никогда не был расстроен, ну, или просто не хотел обнажать тяготы прощания.

А теперь он и правда ушел.

Ты ушел?

Собственные конечности в очередной раз показались мне неуправляемыми и чужеродными. Сквозь спину будто бы продирались сотни длинных шипов: вот один, вот второй, третий… Это были капли холодного пота, раздражающие кожу, но я ощущала себя закостеневшим монстром с липкой и остывшей чешуей. Монстром, который сорвался с цепи и теперь готов уничтожить всех и вся на своем пути.

– Так, возьми себя в руки! Господи.

Санитарка с узким разрезом карих глаз схватила меня за плечи, увидев сотрясающееся тело. Она занервничала и слишком сильно сжала мое запястье.

– Успокойся, пожалуйста! – не сдержавшись, выкрикнула она.

Я встретилась с ней взглядом, но не смогла надолго сфокусировать зрение. Женщина воспользовалась секундным затишьем и надавила на кнопку у изголовья моей кровати.

– Что такое? – раздался женский голос из открытых дверей.

– Диазепам неси.

Они держали меня вдвоем, пока я рыдала, до боли сжимая челюсти. Через некоторое время после укола, я ощутила, как мои мышцы захватывает бессилие. Еще через десять минут мои глаза сомкнулись, но я все еще чувствовала, как по щеке сползает тяжелая капля влаги.

– Яна?.. Как ты себя чувствуешь?

Молодой женский голос стал эхом на мои вялые шевеления. Периферийное зрение подсказало, что я была уже в другой, более просторной палате с плотно занавешенными окнами. Хотелось спросить, где я, но казалось бессмысленным поворачивать голову и разменивать вид белого потолка на лицо собеседницы.

– Ты ударилась головой в супермаркете и, наверное, не помнишь ничего.

Я досчитала до десяти и, поднявшись с подушки, свесила босые ноги с больничной койки.

– Мне нужно домой, – я, наконец, удостоила незнакомку взглядом и на мгновение напрягла веки.

На темном глянцевом диване у противоположной стены сидела девушка, похожая на ведущую телеэфира в прайм-тайм.

Я ожидала увидеть кого-то, одетого в медицинскую форму и белую шапочку, и теперь на меня смотрела брюнетка с ярким, выверенным макияжем. Все тонкие и, вероятно, исправленные черты ее лица были подчеркнуты, но не настолько, чтобы сделать ее облик совсем пустым.

– Вы кто? – мои слова выпорхнули на выдохе, словно кто-то поднес к моему носу вату, смоченную аммиаком.

– Твои вещи в шкафу, можешь одеться.

Девушка улыбнулась и растянула мягкие губы, но мне было ясно, что это движение у нее рефлекторное.

– Меня зовут Мария, – продолжила она. – Надеюсь, я угадала с размером? – она кивнула в сторону белого гардероба и принялась, почти не глядя, набирать смс на своем смартфоне.

– Вы же не врач, – сказала я, опуская вопросительную интонацию.

Незнакомка оторвалась от телефона. Теперь ее улыбка затрагивала только уголки губ и создавала более естественное впечатление.

– Нет, – она спокойно повела головой, и мне показалось, будто бы в этой палате повисла пауза абсурда. Будто бы она знает что-то настолько очевидное, чего, по своей несмышлености, не замечаю только я.

Некоторое время мы смотрели друг другу в глаза. Когда я поняла, что она не собирается открывать рот, я встала с кровати и, сделав несколько тяжелых шагов, открыла створки шкафа.

Внутри висело только простое черное платье, а внизу стояли темные осенние сапоги на низком каблуке.

– Это не мои вещи, – пробубнила я и прошла к выходу из палаты.

Тяжелая дверь из дерева оказалась заперта.

В недоумении я обернулась к «телеведущей». Она уже ждала, когда я предстану беспомощной, и еле заметно помотала головой из стороны в сторону.

– Сначала оденься. Ты ведь не хочешь выйти на улицу в ночной рубашке, да? – на ее лице снова появилась миленькая выдрессированная улыбочка.

Мое сердце пропустило удар от того, как едко ее правильный голос забирался в мои ушные раковины, внутрь меня. Это было нечто, похожее на угрозу.

Внезапно, я кинулась к окну и схватилась за край черной римской шторы, приподнимая ее наверх. Вопреки ожиданиям, женщина в темном брючном костюме не отреагировала на мой порыв.

– Это нормально, что ты дерганая, – сказала она, подавив ухмылку. – Ты имеешь на это полное право. Но нам обеим будет проще, если ты сейчас возьмешь себя в руки. Чем быстрее соберешься, тем скорее я тебе все объясню. Иди в ванную, умойся… и сделай что-нибудь с волосами.

Словно цирковое животное, я молча выслушала ее речь и отправилась в санузел. В зеркале я увидела, что кожа на моем лице посинела из-за выступивших под глазами вен. Я чистила зубы жесткой одноразовой щеткой, приготовленной у раковины, и думала о виде из окна: парковка, блестящие панцири тонированных авто с синими шишками на крышах, и триколор на флагштоках.

2 глава

*Восемь лет назад*

В зале, где, перекрещивая мутные лучи, горели только две лампы, становилось все меньше воздуха – народ прибывал. Высокие, в два этажа, окна транслировали разбушевавшийся снежный ветер. Наступил апрель, и погоду словно перемотали на полтора месяца назад. Тем приятнее было спрятаться в темном углу и потягивать разукрашенный спирт, который производители окрестили «Изабеллой».

Мужчина в тонком черном джемпере, обтягивающем подрастающий живот, потушил сигарету о раздробленную пепельницу и повернулся к накопившейся толпе. Из темного коридора студии, напоминающего лабиринт с нишами для брожения блестящих оппозиционно-литературных идей, подходили восторженные студенты второго и старших курсов. Мужчина взял микрофон и негромким, успокаивающим голосом объявил чье-то имя. Имя было ничем не примечательное, но с импровизированной ложи на недостроенном втором этаже залы донеслось ответное и пьяное «Вухху!».

В центр зала вышел юноша с сальными волосами, на его щеках играл неровный румянец. Уже признанный кем-то, он начал выплескивать свои сочинения, уверенно набирая темп. Стесняя друг друга до неприличия и отбирая кислород, ценители верлибра вникали в историю о том, какие неудачи терпел поэт на фронте пубертата.

Лишь двое людей в этот вечер выдавали свою чужеродность к происходящему. Они улыбались, когда нужно было проникновенно кивать. Хотя бы из солидарности к тому, насколько неуклюжим был первый гомосексуальный опыт оратора.

Высокий молодой человек не без труда пробрался к противоположной стене, чтобы оставить комментарий в чужую ушную раковину.

– Вот это было сильно.

«Ну и дерьмо», – подразумевал его тон.

Брюнетка с широким черным ободком в волосах сделала вид, что удивлена его обращению.

– Что именно? Сравнение пальцев его любовника с топинамбуром?

– Нет, я про момент с гноем.

– Ах это, – она подняла подбородок, шутливо вытягивая губы в перевернутую дугу.

Они помолчали около двадцати секунд. Затем парень в темно-фиолетовой рубашке вновь наклонился к ее голове.

– Как тебя зовут?

– Яна.

Он перехватил стакан с пивом в другую руку и протянул ей правую кисть.

– Филипп.

– Серьезно? – девушка недоверчиво склонила голову.

Она кокетливо улыбалась, но не потому, что умела это делать, а потому что так, ей казалось, нужно было делать в такой ситуации. Было немного неприятно знакомиться просто так, зная, что ей это ни к чему – словно надевать на одну и ту же ногу второй носок.

– Что? – он поднял брови.

– Да просто сто лет не слышала такого имени.

– Тебе кажется необычным имя, хотя ты только что прослушала настолько… – ей показалось, что он специально замялся, – редкие стихи?

– Вандалы в моем подъезде написали бы лучше. А они вряд ли учились на… как их там?

– Ты ведь не отсюда, – констатировал Филипп со смешком в голосе.

– Не из богемы, да.

– Сразу видно. Ты напряженно держишься, – парень глотнул пахучее пойло и пару раз моргнул, когда ощутил дешевый привкус на языке. – Да и волосы у тебя слишком чистые.

Ей почти удалось проглотить смех.

– Боюсь спросить, кто ты такой. Обычно те, кто ими интересуется, – Яна дернула головой в сторону микрофона, где выступала девушка в юбке до пят, – еще более пугающие люди, чем они сами.

То, что должно было быть шуткой, не возымело нужного эффекта. Высокий собеседник прищурился и прогнал еле заметное движение в уголке губ.

– В таком случае, тебя стоит бояться?

Девушка, до сих пор избегавшая прямого взгляда, повела шеей и посмотрела Филиппу в глаза. Теперь она могла рассмотреть его черты настолько хорошо, насколько это позволяло тусклое освещение. Карие глаза, густые черные волосы, зачесанные назад сразу после душа, и ровные брови. Худое лицо, овал слегка вытянут, губы длинные и более чувственные, чем у нее самой. Средней длины нос, без каких-либо изъянов – опять же, гораздо привлекательнее, чем у ее, хотя она девушка. Мгновенно, Яна представила свой собственный профиль: он показался ей необычайно уродливым и, почувствовав себя беззащитной, она разорвала зрительный контакт с собеседником.

– Знаешь… мне пора идти, – сказала она скорее его рубашке, чем ему самому.

Ее охватила позорная и необъяснимая тяга к побегу. Будто она, не осознавая, но предчувствуя, дожидалась неисправного лифта, и сейчас у нее еще был шанс повернуться к лестнице и пойти по ступеням, вместо того, чтобы падать в шахту, растягивая знакомство.

Филипп резко изменился в лице: с губ слетела загадочная ухмылка, а карие глаза расширились. Словно получив пощечину, он не сразу нашел, что сказать, а когда открыл рот, его опередил мужской голос, заоравший на ухо хмельные приветствия. Его приятель набросился со спины и стал расспрашивать друга, почему тот до сих пор не отыскал его и не присоединился к распитию коньяка на «втором этаже». Когда Филипп обернулся, чтобы представить знакомого Яне, той уже не было поблизости. Он пообещал другу, что позже обязательно угостится спиртным и стал проталкиваться к выходу из замызганной мастерской.

Она уже подходила к остановке, когда он догнал ее со спины:

– Некрасиво!

Девушка обернулась и сжала губы. Филипп был в одной рубашке, и ткань на его плечах стремительно темнела, впитывая снежный дождь. Она поежилась и застегнула молнию на своей парке.

– Что?

– Некрасиво уходить, не попрощавшись, – он улыбался, мастерски скрывая дрожь в голосе.

– Извини. Но мне правда нужно было уйти, – Яна нетерпеливо поправила ремешок от сумки на своем плече и быстро обернулась на дорогу, чтобы не пропустить автобус.

– Я тебя чем-то… – начал было брюнет, но в этот момент девушка увидела за его спиной что-то, что заставило ее резко приблизиться и прильнуть к его груди.

– Не дергайся. Просто продолжай говорить, – прошептала она, вцепившись в его рубашку.

Молодой человек сморгнул снег со своих ресниц и неуверенно обнял спутницу.

– Ну, и кто он? – еле слышно сказал парень на выдохе – шутливо, но понимающе. – Только не говори, что тот поэт с топинамбуром.

– Если бы, – она смиренно закрыла глаза, и он ощутил, как к ним приближаются слякотные шаги.

– Я не говорю о том, что женщины добиваются меньшего, – за плечом раздался покладистый взрослый голос, с которым было бы трудно спорить из-за его въедливой мягкости. – Отчего же? Есть прекрасные, великие женщины. Умные женщины. Но вся история, все наше бытие указывает на то, что мужская воля гораздо уже, постепеннее, и направлена на полное достижение конечной цели, а женская…

Голос прошел мимо, унося с собой окончание мысли. Филипп успел хорошо разглядеть его владельца – мужчина в черном свитере, объявлявший выступающих в микрофон. Он обнимал за талию светловолосую девушку гораздо моложе него, и именно для нее и предназначалась эта пикап-лекция о неравной доле полов.

Юноша проводил пару взглядом до тех пор, пока они не скрылись за углом, и опустил голову вниз, наблюдая как трепещут чужие ресницы:

– У тебя чертовски приятно пахнет от волос, но мне совсем немного осталось до воспаления легких. Пойдем, оденусь и провожу тебя.

Яна сделала вид, что пропустила комплимент мимо ушей:

– Да… Да, пойдем.

Она не стала говорить вслух, что все равно не может теперь идти на остановку, потому что эти двое наверняка будут еще долго дожидаться там автобуса, убивая время пьяными, неестественными поцелуями.

Гости вечера не унимались и перешли от стихотворных произведений к музыкальным импровизациям под чей-то старенький синтезатор. Толпа гоготала и, по мере увеличения числа пустых картонных коробок из-под вина, росло и число новоявленных поэтов.

В груде верхней одежды на одной из скамеек у входа Филипп отыскал черное драповое пальто и поежился от ощущения прилипшей к телу ткани.

– Постой, – обронила Яна.

Она достала из своей сумки серый девчачий свитер с высоким горлом и потянула парню. Тот с недоумением взглянул на нее, и, поколебавшись, принял одежду.

– Теперь-то я точно впишусь, – он мотнул головой в сторону зала и стал расстегивать пуговицы на промокшей шелковой рубашке.

Девушка и не подумала отвернуться, а он не стал ей на это указывать, спрятав очередную ухмылку с помощью удачного наклона головы. Он не был атлетом, но и назвать его дохляком она не решилась бы. Ее свитер, как и ожидалось, оказался мал для Филиппа и обнажил его живот и запястья. Впервые с начала их недолгого знакомства он услышал смех Яны. Настоящий, дурацкий и очаровательный смех, и звуки, какие она издавала, когда было весело – будто ей не хватает воздуха.

– Прости-прости, – она вытерла краешком пальцев выступившие слезы. – Должна признать, тебе он идет гораздо больше, чем мне.

– Ну, это лучше, чем пневмония. Я не могу позволить себе заболеть. Не сейчас, – без обиды ответил он.

Дожидаясь, пока он расправится с пуговицами пальто, брюнетка отозвалась эхом:

– Не сейчас?

– Да, важная практика на носу. Если справлюсь – получу работу мечты.

– Дай угадаю… юрист? – она улыбалась, уверенная в своей проницательности.

Он встретился с ней глазами, пытаясь прочитать ее так же, как это сделала она.

– Нет, но близко. А сама на кого учишься?

– С чего ты взял, что я вообще на кого-то учусь? Может быть, вырвалась на один вечер из деревни, приобщиться к культуре хотела, – в голосе девушки снова появились нотки кокетства. Ей хотелось порисоваться, чтобы стереть из общей памяти тот момент слабости на улице.

– Вряд ли. Чтобы знать это место, нужно быть студентом одного-определенного вуза. А чтобы так прятаться при виде этого стихоплета, нужно быть студентом определенного курса.

С лица девушки мгновенно сошли все краски. Она уставилась в стену с облупленной краской, где кто-то нацарапал слова из песни «Enola Gay». Парень понял, что сболтнул лишнего.

– На самом деле, я заметил у тебя в сумке толстые тетради, когда ты свитер доставала. И краешек студенческого.

Яна молчала, глотая обиду на саму себя за столь унизительное поведение. Она впервые показала другому человеку, что испытывала необъяснимый, противоречивый интерес к этому профессору-неудачнику. Он был абсолютно несносным – непунктуальным, неулыбчивым и небритым. Ее до дрожи в коленях возмущала его философия, его взгляды на способности женщин, и, возможно, именно поэтому ее так тянуло быть замеченной им, переубедить его, перечеркнуть все его изречения, чтобы он пал ниц и остаток жизни сокрушался от того, как был слеп. Осознавая весь идиотизм своих фантазий, она не раз прокручивала в голове разные реплики и афоризмы, которыми она смогла бы заткнуть его податливый и нестерпимо спокойный голос.

Так и не услышав ее голос, Филипп вздохнул:

– Коньяк будешь?

3 глава

Мы ехали в роскошном автомобиле, марку которого мне так и не удалось запомнить. Это все равно не имело значения, так как нас сопровождали две машины с проблесковыми маячками на крышах. По мере того, как за окном становилось темнее, синий свет от мигалок казался все более навязчивым и каким-то истеричным.

Сначала я отказывалась садиться в машину. После того, как я привела себя в порядок, мне пришлось взять с вешалки скромное черное платье и убедиться, что размер действительно совпадает с моим. Дождавшись, пока я выполню ее указания, моя новая знакомая проверила наручные часы, встала с места и, кивнув самой себе, открыла ключом дверь палаты.

– Что дальше? – сказала я. – Может быть, объясните, наконец, где я?

Хотелось забросать ее вопросами, они рвались наружу, и я боялась, что захлебнусь: информация в ту минуту была моим кислородом, и пробыв в неведении столько времени, я ощущала себя коматозником, который понятия не имеет, что за действительность его окружает.

– В закрытом медицинском учреждении. Здесь в экстренном порядке обслуживают очень важных пациентов. И, когда я говорю «очень важных», я не преувеличиваю.

В нормальной ситуации я бы оцепенела от здешней обстановки и почувствовала бы себя крайне неловко от того, как я выгляжу на фоне этой безупречной девушки. Ей было около тридцати, практически моя ровесница, но стук ее шпилек звучал как дробь к маршу самоуверенности. Я же была похожа на костлявую взъерошенную птицу, измученную дальним перелетом. Да, в нормальной ситуации я бы замялась и замолчала, смущенная своим неподобающим внешним видом, но теперь мне было не до мелочей. Мне хотелось драться, бежать, кричать, говорить все, что я думаю, и больше никогда, никогда не стесняться слов, выпущенных из моего рта.

Я высказалась довольно резко:

– Это я уже поняла. Вы можете отвечать на вопросы конкретно?!

На лице Марии дернулась скула, однако не было похоже, чтобы она разозлилась. Я догадалась, что за информацию придется платить недолгим ожиданием – «телеведущая» занервничала, словно готовилась к эмоциональной речи, и переживала, скорее, не за мою, а за собственную реакцию. Создавалось впечатление, что я для нее – задание, и если она не справится, то получит кнут вместо пряника.

– Ты не ела более суток. Пойдем в столовую, я попрошу подать ужин.

Какая к черту еда? Ужин? Она что, шутит?

– Нет. Сейчас. Отвечай сейчас же, кто ты.

Девушка провела рукой по волосам, посмотрела в пол, а затем произнесла тихим, но четким голосом, будто боялась меня спугнуть.

– Твой муж погиб два дня назад. Он выполнял ответственное задание и умер как герой.

Мы стояли посреди ярко освещенного коридора, в конце которого изредка мелькали люди в халатах врачей. По моим щекам мгновенно хлынули горячие слезы. Я до сих пор не хотела верить в происходящее и старалась смотреть ей в лицо, чтобы уловить какую-то фальшь, распознать вранье, найти брешь в ее голосе.

– Позже тебе подробно расскажут о том, как именно это случилось. Самое главное в том, что он стал первым для нас с начала операции. Он – первая потеря, и при этом он даже не был военным, – она сделала короткую паузу и, наконец, подняла глаза на меня. – Это не было несчастным случаем. Его убили.

Задыхаясь, я упала на колени. Мое лицо исказила уродливая вспышка жалости к Филиппу, бессилия и ненависти. Ярости ко всему живому: ко всем, кто дышал, ел, спал и не ведал о том, что мир потерял его. Я еще не знала, кто был виноват в его смерти, но ненависть уже разлилась внутри меня, словно мазутное пятно на воде, и вызывала физическую боль в легких. Мне хотелось ломать стены, крушить вещи и бить стекло, и, в то же время, мое тело вновь и вновь охватывала апатия. Что-то прижимало голову к земле – упав на пол, я будто надеялась найти в своих руках еще теплое тело и в последний раз дотронуться до его плеча.

Мария опустилась рядом и обняла меня – поначалу неуверенно, а после с силой. Я почувствовала, как ее ногти впились в мою кожу. Это отрезвляло. Боль была неумышленной, она не осознавала, как много сил вкладывает в эти объятия. Показалось, что ей передалась моя скорбь, и теперь она пытается избавиться от нее. Так оно и было.

– Боевики?.. – спросила я шепотом, когда мой рот перестал бесконтрольно дергаться.

Темноволосая девушка не моргала. Ее взгляд был направлен на мое лицо, но смотрела она вглубь себя, как пластиковая кукла.

– Нет. Турецкие дезертиры. Он был уверен, что они его сопровождающие.

Значит, его обманули. Подло, коварно, исподтишка. Он и не догадывался, что его встречают чужие, встречают в последний раз. Почему он ничего не заподозрил? Почему он не почувствовал подвох, он бы их сразу раскусил, ведь он же невероятно наблюдательный! Был… Нет, он наверняка все понял, но было уже поздно. Он оказался в западне, просто не стал бежать. Она сказала «герой»… Я в этом уверена.

– Вам нужна помощь?

Мы все еще сидели на полу этой правительственной больницы, и, конечно же, на нас обратили внимание. Было видно, что седой мужчина в халате куда-то торопится, но пройти мимо женщины в слезах он не мог.

– Нет, все в порядке, мы с Яной Владимировной уже уходим, – сказала «ведущая».

– Так кто ты такая? – сказала я глухим из-за забитого носа голосом.

На этот раз она не стала увиливать от ответа:

– Меня зовут Мария Вевер, я правая рука официального представителя Кремля. Ну, одна из его правых рук.

Я поднялась на ноги, и к голове устремились потоки крови. Кремль? Ко мне приставили помощницу Решетковского? И она даже успела выучить мое отчество.

– Что им от меня нужно?

«Им». А кто, собственно, были эти «они»? Она ведь и сама одна из… рати. Как будто расскажет… Да кому я вообще могла зачем-то понадобиться, а? Нет, могла. Наверняка теперь заставят меня молчать о Филиппе, обо всем, что я знала. Да это и так сущие крохи информации! Для них не имеет значения. Будут следить, чтобы не распространялась, не отвечала на вопросы прессы. «Подпишите вот здесь, что вы не станете уезжать из страны в течение следующих пяти лет». Вон, как быстро меня подвязали в свою больничку. И вещи забрали, даже с родителями не связалась.

Господи… отец Филиппа! Я должна была с ним поговорить. Он наверняка узнал обо всем раньше меня. А что, если с ним что-то случилось? Что, если у него плохо с сердцем? Может быть, он сейчас тоже в одной из местных палат? Пытается прийти в себя, а с ним разговаривает какая-нибудь левая рука пресс-секретаря президента России.

– Нам пришлось вмешаться, чтобы тебя раньше времени не растерзали СМИ. Из-за потери сознания тебя доставили в одну из городских больниц. Через несколько часов у входа в здание толпились десятки камер: кто-то из медработников связал данные в твоем паспорте с последними новостями и позвонил приятелям-журналистам. Надо признать, что ситуация и правда вышла драматичной – только ленивый не опубликовал кадры с камеры наблюдения, на которых ты падаешь в супермаркете.

Я промолчала, ощущая, как руки покрылись гусиной кожей. Значит, вся страна в курсе моего горя. Теперь станет еще хуже, хотя, казалось бы, хуже некуда.

– Убийство Андрон… – Вевер запнулась на фамилии Филиппа и, бросив взгляд на мое покрасневшее лицо, сделала интонацию мягче, – твоего мужа… окажет значительное влияние на ход операции. Поэтому для администрации было крайне важно, чтобы исходящая информация о нем была под контролем. Ты ведь не хочешь, чтобы его имя очернили? Чтобы его гибель использовали против нашей страны?

– Каким образом кто-то может использовать его гибель против нас?! – воскликнула я, растирая опухшие глаза.

Девушка вздохнула:

– Одно неверное движение и западная пресса представит его как шпиона, связавшегося с членами группировки, которая планирует совершить в Турции переворот. Напишут, что его прикончили его же информаторы, а про настоящих убийц никто так и не узнает.

Брюнетка зашагала в конец коридора, и я отправилась вслед за ней. В очередной раз она посмотрела на свое левое запястье, оценивая положение стрелок на дорогих черных часах, и продолжила говорить:

– В интересах турецкого правительства было бы замять эту ситуацию и договориться с нами по-хорошему… но пока они не идут на контакт и более того – отрицают, что к этому причастны люди в военной форме. Нам дали понять, что Турция будет продвигать свою картину инцидента, а приятели по альянсу ей в этом только помогут.

Происходящее не укладывалось в голове. Всего сутки назад я была вполне довольна жизнью, раздумывала о том, чтобы завести пушистую собаку на крохотных ножках и купить новый линолеум, теперь же я стала вдовой и оказалась в центре международных политических интриг.

И незнакомая женщина называет смерть Филиппа «инцидентом».

Это все кошмарный сон.

Нужно проснуться.

Ну же, Яна, проснись, проснись, проснись!

Я сжала кулаки, вызывая боль в ладонях, но перед глазами все так же мелькали желтые огни коридорных бра и полированные двери лифта.

– Значит, теперь я под колпаком? А что, если я скажу что-то лишнее? – мне показалось, что для этого вопроса наступил самый подходящий момент.

– О нет, не переживай насчет этого. Лишнего ты не скажешь, – добавила Мария на выходе из здания.

Было ли это угрозой или ободрением – я так и не поняла. Голос моей спутницы слова превратился в трафаретную речь диктора, и сколько бы я не пыталась, я не могла уловить в нем какие-нибудь искренние эмоции.

На улице моросило. Сделав несколько шагов по мокрому тротуару, я растерялась: пришло осознание, что я осталась без сумки с паспортом, телефоном и кошельком. В этот момент каблуки Марии отбарабанили очередную мелодию, и я увидела, что она ожидает меня у машины с открытой дверью.

– А где мои вещи? Мне нужно как-то добраться домой.

– Вещи тебе отдадут чуть позже. Домой… Боюсь, что прямо сейчас ты не сможешь этого сделать, – жестом руки она показала, чтобы я садилась в авто. – Вообще-то, с тобой должен был встретиться профессиональный психолог, но раз уж так вышло… Мы едем в аэропорт, Яна.

4 глава

*Семь лет назад*

Ее ноги уже не чувствовали усталости. День выдался настолько удачным, что даже унылая работа не испортила бы ей настроения. Еще ночью Яна не могла уснуть, ругая себя за то, что в сотый раз начала готовиться к зачету слишком поздно. Пришлось переписать целую тетрадь конспектов по истории философии, чтобы отдать их на проверку. Отвлекаться было некогда и через пару часов ее правая кисть заныла от боли, а на левом локте появилась багровая отметина. Но теперь все было позади, и в зачетке стоял автограф преподавателя.