Текст книги "Кровь на мечах. Нас рассудят боги"

Автор книги: Анна Гаврилова

Соавторы: Дмитрий Гаврилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8

О русах Добря слыхивал всякое. Старые люди говорили, что прежде, во времена незапамятные, жили два брата, и один из них правил в Словенске. И город сей именем своим назвал, и от него, первого Словена, пошел весь род славян.

А младший брат звался Русом, он княжил на другом, южном, берегу Ильмерского моря. И боги рассудили так, что стал владеть он всей солью на многие сотни верст окрест, потому как нигде ее не сыщешь, лишь тот Рус сумел разыскать. Что сталось с князем, никто не помнил, только именем его прозвались все солевары, находники этих мест. И через промысел этот очень они обогатились.

Сперва русы сидели на острове меж реками Полистью да Порусией, а прежде звали так дочь и жену первого князя здешних мест. С третьей же стороны из-под земли сочился и обтекал город полный солью ручей. Остров не то чтобы большой, да и не малый, и хотя земля там, бывало, ходила под ногами во время весенних разливов, выгодное место свое русы никому не уступали. Ясное дело! Если купцам за море идти или куда еще за тридевять земель – без соли никак нельзя. Меха сгниют, да и рыбы не запасешь.

Как промысел вырос, расселились русы по округе, но предпочли с соседями по старой памяти в мире жить, и если с чудью какой ты их никогда не спутаешь, от словена иного не отличишь – ни по платью, ни по говору.

И все-таки Добродей сомневался, что русы на словен похожи. Еще дед сказывал, что за Ильменем не люди живут, а чудовища. У кого глаз нет, у кого вместо головы волчья морда, а у некоторых кабаньи копыта вместо ног. Правда, о Славне дед говаривал почти то же…

– Эй, не зевай! – крикнул Лодочник.

Только тут Добродей опомнился, мотнул головой, прогоняя лишние мысли.

Остаток пути шли на веслах. И хотя течение Полисти было довольно смирным, одноглазый заметно раскраснелся и вспотел. Добродея, чтоб не мешался, усадил впереди, и теперь мальчишка с огромным удивлением рассматривал Русу.

Руса оказалась огромной. Рюриков град рядом с ней – как травинка подле дуба. А о пристани и говорить нечего…

Одноглазый правил к берегу, близ которого колыхались рыбацкие лодочки: крошечные, неказистые долбленки. Зато дальше громоздились настоящие лодьи, большие, с парусами. Столько судов за раз Добродей никогда не видывал, да и вообразить не мог, что такое бывает. Выбравшись на берег, встал как вкопанный. Распахнутый от удивления рот закрыть не смог, хоть и пытался.

– Нравится? – ухмыляясь, спросил одноглазый.

– Ага…

– Ладно, давай так договоримся. Я дело одно решить должен, пока еще солнце не закатилось, а ты тут обожди. Вернусь – спроважу тебя на какую-нибудь лодью, до Киева.

Не в силах выдавить из себя и слова, Добродей кивнул.

– Вот и славно. Жди.

Может быть, Лодочник что еще говорил, но мальчик не слышал. И вслед одноглазому не смотрел, потому как оторвать взгляда от лодий не мог ну никак.

– Эй! Соколик! – проскрипело над ухом. Добродей не сразу понял, что обращаются к нему. – Ты чего же посередь дороги встал?

Мальчик огляделся, но дороги так и не увидел. И только после этого обратил взгляд на старушку, которая стояла рядом.

Женщина выглядела странно, даже слишком. Одежда приличная, получше Добродеевой будет. А из-под платка выбивается нечесаная прядь серых волос, в глубоких морщинах следы застарелой грязи, один глаз сплошь белый, второй косит. Старушка опиралась не на клюку, а на простую кривую палку, с которой только кору ободрали.

– Да я… – начал было Добря.

– Ждешь кого? – проскрипела старуха.

– Так это… Лодочника.

– А… Знаю-знаю этого Лодочника. Что обещал?

– На лодью посадить… – развел руками мальчик. – До Киева.

Судя по виду старухи, она действительно могла знать Лодочника. Ведь оба одноглазые.

– У… Киев… Киев – город хороший. А что тебе там нужно?

– К князю иду, за ба… артельщиками нашими.

– А почему один?

Добродей потупился, на глаза опять навернулись слезы.

– Сирота? – догадалась старушка.

Мальчик не ответил. Пусть батя погиб, но мамка-то жива! Хотя так далеко, что и впрямь сиротой зваться можно.

– Я этого Лодочника хорошо знаю, – повторила старушка. – Его тут все знают. А дружина князя Вельмуда – особенно. С самой весны поджидают. А к осени, как видишь, и дождались.

– Чего-чего?

– А ничего. Вор он. Разбойник и душегуб.

– Как?.. – выдохнул Добря ошеломленно.

– А вот так. Детишек в Русу привозит и тайно на чужеземные лодьи отдает, за награду.

Рот старушки искривился, лицо стало до того страдальческим, что Добродей сам едва не расплакался.

– Этой весной о том и прознали. А князь Вельмуд велел изловить и в колодки обрядить. Так что… не вернется твой Лодочник.

Сердце трепыхнулось испуганно, зубы и колени свело страхом, но Добря все-таки нашел в себе силы возразить:

– Не может такого быть. Он за всю дорогу, от самого Ильменя, меня и взглядом не обидел! А сейчас по делам пошел…

– Ага, в корчму, где корабельщики иноземные пируют. Они всегда в одной и той же корчме останавливаются. Не веришь – не верь. Ждать хочешь? Жди, – проскрежетала старуха и, состроив грустное лицо, засеменила прочь.

Новость подкосила Добродея, земля под ногами покачнулась.

– И что же теперь? – вскрикнул он.

Старуха, несмотря на явную подглуховатость, расслышала и обернулась:

– Да ниче. В Русе останешься. Авось кто из наших и приютит сироту.

– Мне нельзя, – спешно отозвался Добря. – Мне в Русе ни к чему! Мне в Киев надо!

– Ну, так попробуй к купцам обратиться. Правда, до Киева только одна лодья идти намеревалась. Путь-то непростой. Сперва по реке, после волоком. Долго. Потом опять реками, а у Днепра берега узкие… Зато язык до него точно доведет.

– Что за лодья?

– А… – Старушечий рот растянулся в улыбке, от чего морщины стали глубже, наружу вылезли коричневые беззубые десны. – Это не абы какая лодья. Богатая. До самой Шаркилы ходит! Туда так просто не пробраться.

– А как пробраться?.. Как быть?

– Заплатить есть чем? – каркнула женщина, прикрыв белесый глаз.

Добродей вдруг понял, что у него не то что монет, даже еды не водится.

– Нет…

Старушка хмыкнула, передернула плечами:

– Тогда и торговли нет. Кому ты такой на лодье нужен? Задаром и на рыбацкую долбленку никто не возьмет.

Добря почувствовал, как к горлу подкатывает ком, как наполняется рыданьями грудь, а колени заходятся запоздалым ужасом. А ведь правда, с чего бы это Лодочник помогать взялся? На такие хлопоты ради чужого человека не идут, только если за плату.

– Что же делать? – пробормотал мальчик.

Старуха вздохнула тяжко, смерила новым, полным грусти взглядом. В сердце Добродея трепыхнулась слабая надежда: женщина – она и в старости женщина, дети для нее не пустой звук, даже если чужие…

– Работать умеешь?

– Умею, – заверил Добродей.

Горожанка приблизилась, рассматривала теперь не с жалостью, а так, словно оценивала. Наконец кивнула удовлетворенно:

– Ты мальчик крепкий, выносливый. Так и быть. Пойдем.

– Куда?

– На лодью. Один из тамошних корабельщиков племянником мне приходится. Замолвлю словечко.

Согласия Добродея старуха не дожидалась. С кряхтением, тяжело передвигая ноги, устремилась к большой пристани. Мальчик поспешил за ней, молчаливо моля богов о помощи.

Оставаться в Русе совсем не хотелось. Кто он тут? Бродяга! И ждет его в лучшем случае голод и не по годам тяжелая работа. Поработать на лодье – совсем другое дело, это не навсегда. Тем более судно до Киева довезет…

– Эй! – завопила старуха. – Эй!

Клюка описала дугу в воздухе, Добродей едва успел увернуться от случайного удара. Горожанка же махала клюкой бойчее, чем воин мечом.

– Эй!!!

Добря только теперь сообразил, в чем причина: самая большая, самая богатая лодья намеревалась покинуть пристань. На судне деловито перекликались, с бранью затаскивали деревянные мостки.

– Эй! – вторя старой женщине, закричал он и рванул вперед. – Эй, подождите!

– Эй!!!

Корабельщики внимания не обращали, только один, чье массивное тело было укутано в дорогие ткани, замер и уставился на бегущего. На голове человека красовалась удивительная, очень смешная шапка – это Добря заметил, несмотря на волнение, тут же расплылся в улыбке.

– Что надо? – гаркнул человек.

– Сироту, сироту возьмите! – прокричала старуха, задыхаясь.

Корабельщик глядел на женщину странно. Добре даже показалось, что его лицо стало хищным.

– Сироту? – переспросил он.

– Да! – крикнула горожанка. – Он держит путь в Киев!

– Словен?

– Ну ты же видишь! – отозвалась она.

– Сирота? – не унимался корабельщик.

Добря бросил быстрый взгляд на старуху, женщина истово кивала. На всякий случай он и сам закивал.

– Хорошо. Иди сюда.

Работники, что только-только убрали мостки, с явным раздражением вернули их на место. Добря зайцем промчался по качающимся доскам, резво прыгнул на палубу. Скользнул взглядом по лодье: с каждого бока по нескольку скамей для гребцов, посередине массивная мачта, под ногами влажные, чистые доски. Народ на корабле хмурый, отовсюду летят настороженные взгляды.

Человек в смешной шапке был уже здесь.

– В Киев? – прогремел он.

– Ага… – выдохнул мальчик.

– Ты здоров?

Не дожидаясь ответа, человек ухватил Добрю за подбородок, заставил показать зубы, пристально осмотрел с ног до головы. А пощупав руки, заключил:

– Из тебя вырастет сильный мужчина.

Добря тут же оробел, уголки губ предательски поползли в стороны. Человек же обернулся к старухе, рука взметнулась вверх. Женщина ловко поймала брошенную монету. Мальчик видел, как меняется лицо горожанки: мгновенье назад каждая морщинка светилась восторгом, а теперь счастье стекает с ее лица, медленно и неотвратимо.

– Почему так мало?

Человек в смешной шапке ответил с легкостью, присущей только удачливым купцам:

– Он дитя. Его еще кормить и растить.

– Но это словен! – возмутилась старуха. – Словенский люд в Шаркиле жалуют поболе других!

– Если б он девкой был – то да. Мужской пол ценится ниже. Да и работник из него пока не важный. Мал еще. Хлипок.

– Обманщик! – В голосе старухи прозвучала горькая обида, на глаза навернулись слезы.

Корабельщик пожал плечами:

– Хочешь заработать больше? Тогда на следующий раз девку готовь.

Добря пошатнулся. И упал бы, если б его не подхватили крепкие мозолистые руки.

Мальчик открыл рот, намереваясь закричать, но его тут же заткнули. Запястья обожгло, следом огрели по голове.

– Эй, полегче! – сказал корабельщик в смешной шапке. – Не покалечьте товар. Руки уже связали? Ноги, пожалуй, не нужно. Все одно никуда не денется.

– А если… – пробасил один из помощников.

Купец посуровел, гаркнул:

– Бросьте пока тут. Сейчас из Русы выйти надобно, после в трюм перенесете.

– А ежели его кто увидит и узнает?

– Пусть видят, скажем, наш раб. А узнать… да кто же его узнает? Мальчишка-то не здешний, на одежду глянь. К тому же сирота. Эта старуха никогда не врет.

Добрю швырнули в сторону. И хоть удар о доски был не сильным, перед глазами заплясали разноцветные круги. Мальчик попытался закричать, но тряпица во рту душила все звуки.

Лодья мерно покачивалась, ветер бил в бок, тщетно силясь перевернуть судно. Весла упали на воду с громким плеском. Ошалевший пленник замычал, тут же получил несильный пинок от одного из гребцов. Кормчий крикнул готовить парус, к мачте тут же метнулись двое.

– В путь! – торжественно крикнул человек в смешной шапке. Лодью будто что-то толкнуло, после еще раз и еще.

Приподняв голову, Добря видел, как удаляется берег, как отодвигаются, мельчают домики и крепостная стена Русы.

За свистящими порывами ветра мальчику послышался крик, грудной, надсадный:

– Добродей!

После еще раз и еще. А после – обеспокоенный голос одного из корабельщиков:

– Слышь, на берегу кого-то зовут, ищут. Может, нашего?

Человек в смешной шапке не ответил, сам вглядывался в берег. И хотя Добря видел только спину купца, понял – нервничает. Будто подслушав мысли пленника, человек повернулся, беззаботно махнул рукой:

– Даже если и так, кто его теперь найдет!

– А если старуху допросят? – буркнул кто-то.

– Ха! Так она и созналась! А свидетелей не было.

И снова голос с берега, но теперь он прозвучал очень громко:

– Добродей!

Душа мальчика дрогнула, дыханье оборвалось… Этот голос узнает из сотен других.

– Добродей!!!

В сильном, удивительно красивом голосе Вяча слышалось отчаянье ильменских чаек.

– Сынок!!!

Пленник дернулся, попытался вскочить на ноги. Ответить отцу все равно не сможет, но хотя бы взглянуть напоследок. Новый удар отшвырнул к мачте, неудачно развернувшись в полете, Добря впечатался плечом и взвыл.

– Сиди тихо, – прошипело над головой.

– Эй! Там лодка! – крикнул кормчий.

– Отойдет! – прорычал купец. – Ох уж эти рыбаки…

– Нет, ты не понял! Она идет наперерез!

И купец, и гребцы грохнули. Даже Добродей понял – лодья против лодки, что волк против новорожденного щенка, сомнет и не заметит. Но кормчий почему-то беспокоился…

– Да ты чего? – сквозь смех простонал купец.

– Одноглазый! Лодкой правит одноглазый!

– И чего?

– Да ничего! – В голосе кормчего зазвучал ужас. – Про него от самой Алоди молва идет!

Хохот оборвался резко, будто кто-то перерезал звонкую струну. Плеск за бортом стих, весла зависли в воздухе.

– Какая еще молва?

– Дурная, – будто из могилы, отозвался кормчий. – Он не просто колдун… Самому навьему владыке служит…

– А… а от нас что нужно? – дрогнув, спросил купец.

Добродей кожей почувствовал десятки взглядов, по спине побежал мороз. Пленник задрал голову, пытаясь взглянуть в лицо кормчему, и даже издалека понял – этот взгляд не сулит ничего хорошего.

– Видать, мы забрали его добычу…

Голос купца сделался подозрительным:

– Уверен?

Кормчий кивнул, ткнул пальцем в Добродея:

– Мальчишку нужно отдать Одноглазому. Иначе тот подводному владыке пожалуется, и беды не миновать.

– Не слишком ли дорогая плата… – насторожился купец.

– Отдать… – процедил кормчий, белея от страха.

Тут же со всех сторон послышались одобрительные возгласы и ропот: дескать, скупость до добра не доводит, с подводным властелином спорить негоже.

– Развязать! – крикнул купец, нервно поправил смешную шапку.

Один из гребцов, бросив весло, метнулся к Добродею.

– Нет-нет! – откликнулся кормчий поспешно. – Так отдать нужно! Ежели утопнет – считай, самому владыке и вернули, ведь и князья не брезгуют принимать долги за своих людей. А главное, Одноглазого от погони отвлечем! Ой, не хотелось бы мне с ним нос к носу встречаться!

– И то верно, – сказал купец и скомандовал зычно: – За борт!

Добрю подхватили в тот же миг. Спотыкаясь и бранясь, корабельщик тащил пленника к краю. На помощь ему поспешил еще один. Вместе взяли за руки и за ноги, раскачали и швырнули в реку.

Удар о воду был мягким, да и сама стихия приняла Добродея радостно, заключила в холодные объятья. Он забился, как пораненная рыба. Вода ударила в уши, захлестнула рот и потащила вниз. На грани сознания скользнула отчаянная мысль: «А может быть, и вправду… подводный владыка не прочь принять долг за своего подданного? Оттого и тащит вниз с такой силой…»

Острая боль пронзила голову, Добродея дернуло вверх. Он потянул руки к голове, смутно понимая – кто-то вцепился в волосы и вот-вот вырвет все, до последней волосинки. А вот как на запястьях железной хваткой сомкнулись ладони, уже не почувствовал, и молодецкий удар по спине, после которого вода единым потоком вырвалась из легких, – тоже.

Воздух глотал уже сам, каждый выдох сопровождался страшным, выворачивающим кашлем. Из носа, из глаз текло. Грудь разрывалась, а сердце колотилось о ребра с такой силой, что заглушало крики Лодочника. Еще отчего-то жгло щеки…

Когда железные руки отпустили, Добродей бессильно свалился на дно лодки, уперся ладонями в днище.

– Эх ты… – пробасило над ухом. – И как только умудрился на эту лодью забраться!

– Ба… батя жив?

– Батя твой поживее тебя будет! – ухмыльнулся Лодочник. – На берегу ждет.

– Но почему?.. Отроки, значит, обманули…

– Видать, обманули… И отроки, и корабельщики те… А ты-то… ты-то хорош! Веришь кому попало!

– Я…

Больше Добря говорить не мог. Тело разрывалось на части, в голове билась и гудела кровь. Зато Лодочник не умолкал еще долго:

– Отец твой жив, вчера только в Русу прибыл. С ним трое артельщиков. Одного, говорят, по дороге потеряли. Я их в корчме встретил. Вяча твоего сразу узнал, похожи вы. И с тем, что в Киев шли, – ты угадал. Зато во всем остальном… – Лодочник вздохнул тяжко и, хотя знал, что мальчик если и слышит, то не очень-то понимает, продолжил: – Ты на будущее запомни, Добродей: чем больше и богаче город, тем меньше в нем человеческого. Не знаю, отчего так происходит, но всякий раз убеждаюсь в этой мысли.

Мне иногда кажется, будто каждый, кто перебирается в большой город, продает частичку души самой Морене и… становится злее. Не сразу, конечно, не сразу… Но добряки, вроде тебя, в больших городах не выживают.

Тебе предстоит долгий путь в Киев, и вряд ли этот город примет с распростертыми объятьями. Тебе придется заново учиться жить. Ты сам распорядишься собственной судьбой, но мне бы очень хотелось, чтобы твоя душа осталась в ведении светлых богов. Понимаешь, о чем я? То-то, смекай.

Добря не понимал, но искренне надеялся, что так оно и будет.

Часть вторая

Глава 1

Киев предстал очам артельщиков причудливым и лишенным всякого порядка скопищем постоялых дворов, раскиданным по высоким холмам на бреге и вглубь и вширь. Следы неизбежных пожарищ, видимые и с лодьи, убедили даже Добродея, что поселения неспроста так разбросаны – полверсты туда, полверсты сюда.

На пристани народу – тьма. Толпятся, галдят, спорят. Носильщики снуют туда-сюда, зато купцы держатся важно, а те, что одеты побогаче остальных, задирают носы так, будто сами князья или, на худой конец, родичи князей. Воздух пропитан запахом тины, древесины и крепкого пота.

Разинув рот, Добря рассматривал диковинные суда – как ему казалось, огромные, с лошадиными мордами на носу. Старательно вертел головой, пожирал взглядом иноземцев. Уходить с пристани не хотелось, поэтому шел медленно, постоянно останавливался, оглядывался. Со всех сторон доносились споры, разговоры, смешки и звон монет.

– Добря, не отставай! – крикнул отец, и мальчик пустился бегом.

Когда нагнал отца и артельщиков, в сердце всколыхнулся ужас, перед глазами промелькнули жуткие события в Русе.

– Смотри не потеряйся… – пробасил отец, словно мысли подсмотрел.

Добря кивнул и некоторое время действительно шел рядом, пытаясь не глядеть по сторонам.

Но как только выбрался из толкотни, снова замер. И даже присвистнул от удивления – вот уж, Киев! Дома тут ставят иначе, чем на Севере, постройки по большей части ветхие, некоторые даже перекошены. Отчетливо слышны крики петухов и собачий лай, изредка слуха достигают бабья ругань и детский плач.

Киев все же оказался много больше, чем Рюриков город.

– Конечно, – бормотал мальчик, – Киев-то давно стоит, а Рюрик свой город только-только строить начал.

В меру достатка владельца иное жилище пряталось за частоколом, а при иных не было и захудалой изгороди. Княжий терем, хоть и стоял далеко, разительно выделялся на этом фоне уже хотя бы тем, что его опоясывала какая-никакая стена, но весь двор, по прикидке Добри, не занял бы и десятины.

На широких улицах и площадях Добре слышалась иноземная речь, реже знакомая – славянская. И когда пару раз на мальчика недобро глянули встречные, струхнул. А если бы не артель, не отец с земляками, припустился бы зайцем.

«И сам чужой, и земля здесь чужая», – разочарованно подумал он.

Надежды на лучшее, посещавшие его еще недавно, сами собой улетучились. Но отступать все равно некуда. Здесь – неизвестность, а в родных краях – точно кнут да петля.

– Бать, это кто? – не стерпел Добря и указал на чернявых всадников с копьями да щитами, проследовавших мимо.

Одежды на них были все из кожи и столь длинны, что прикрывали бедра, а шеломы круглые, и верх шишкой.

– Это степняки. Хазары это, – как-то грустно пояснил отец и зашагал быстрее.

– А вон те, по всему видать, булгаре будут, – молвил Корсак и махнул в сторону.

– С чего ты взял? – не понял Вяч.

– Да кто ж еще оставляет на бритой-то башке пучок волос, а потом его еще, точно баба, в косу заплетает, – пояснил тот и протянул, словно бы вторя мыслям Добри: – А говорят-то все не по-нашенски.

– Да, славян тут едва ли половина будет. Но погоди, это все торговые улицы. Авось дальше образуется.

Добря, заслышав такое отцово пояснение, вновь повеселел и продолжил путь с все тем же необузданным любопытством. И снова отстал. С ужасом и благоговением рассматривал городские улицы. Суетливые киевляне с ворчанием и бранью обходили ротозея, кто-то пихнул в бок, да так сильно, что Добря едва не отлетел в сторону. По-осеннему холодный ветер бросал в лицо дорожную пыль, но юнец даже этого не замечал.

– Эй! Добродей! Тебя что же, за руку вести, как малолетнего?

И вновь мальчик опомнился, побежал, взбивая голыми пятками пыль.

– А что, если Осколод нас не примет? – пробубнил Корсак. Он нервно потер ладони, огляделся. В глазах этого силача Добря заметил тревогу, которая норовила вот-вот перейти в страх.

– Посмотрим, – хмуро отозвался Вяч.

Такой разговор Добродей уже слышал, когда на купеческой лодье плыли. Но на тот момент все казалось проще, понятнее, а тут… Великий Киев холоден, а княжеский терем, чья остроконечная крыша виднеется впереди, похож на копье, изготовленное к броску.

По телу пробежали мурашки, когда вспомнил разговор с Лодочником. Осколод ведь клялся Рюрику в верности, вдруг не передумал? Вдруг схватит беглецов и свершит суд, как и положено союзнику.

Чем ближе к княжескому двору, тем богаче окрестные дворы. Сразу ясно – на окраине живет простонародье, а здесь – знать, те, кто в терем вхож, а может, и в палаты самого князя. Из окошка ближайшего дома выглянула румяная чернобровая девица в богатом очелье, хитро сверкнула глазками и тут же исчезла. Добря опять остановился, вперил взгляд в окно.

– Ничего ж себе… – благоговейно выдохнул он. Таких красавиц в Рюриковом городе нет, и в Словенске подобной красоты не видел.

– Добря! – На этот раз голос Вяча прозвучал раздраженно, еще немного, и за ремень схватится.

Мальчик сжал кулаки, двинулся вслед за артельщиками. Он твердо решил: «Все, больше ничему не удивляюсь, по сторонам не гляжу!»

Добре очень не хотелось, чтобы его новая жизнь началась с прилюдной порки. Ведь засмеют! Мальчик упер взгляд в спину Корсака и закусил губу.

Но на княжеский двор артельщиков не пропустили.

– Не положено! – злобно выпалил чернявый дружинник.

– Мы издалека… – оправдывался Вяч, кивал на товарищей. – И по делу. Нам, кроме Осколода, пойти не к кому.

– Не положено!

– Но ведь по делу… Мы из Рюрикова города ушли. Плотники.

– Да хоть казначеи! Не положено! Не велено, понимаешь? Вот мужичье! Едва что случится – сразу князя им подавай! Будто у князя дел других нет!

На щеках Вяча вспыхнул злой румянец, кулаки сжались так, что даже костяшки побелели. Корсак скрежетал зубами, мало чем отличался от предводителя. Двое других напряженно всматривались в лицо дружинника, но выглядели куда смиренней. Добря же глядел на мир широко распахнутыми глазами, его рот чуть приоткрылся – тоже есть что сказать, но вмешиваться в разговор старших нельзя.

– Нам даже переночевать негде, – грустно проговорил худощавый артельщик, виновато потупился.

Дружинник в ответ только хмыкнул. Некоторое время рассматривал мужиков – взгляд холодный, глаза черные. Наконец вздохнул, опустил ладонь на рукоять меча:

– Шли бы вы отсюда. Ночевать можете на постоялом дворе, с утра на базар сходите, может, и работенку подыщете. Другие пришлые так и устраиваются.

– Нам нечем платить за постоялый двор, – отозвался Вяч и покраснел пуще прежнего, но не от злости – от стыда.

– Ну, тем более! – взвизгнул дружинник. – Идите отсюдова!

Добря заметил, как вздулись плечи Корсака, кулаки, что прежде напоминали два огромных булыжника, ринулись вперед. Артельщик в последний миг удержался от удара, прорычал:

– До чего же ты непонятливый! А ну пусти!

Губы воина тронула легкая улыбка, за которой, несмотря на бравый вид княжеского служителя, читался страх.

– Ты язык-то попридержи. У нас языкастых не любят…

Корсак вспыхнул, подался вперед. На его руке тут же повис худосочный, но силач сбросил товарища одним движением. С другой стороны дорогу Корсаку преградил Вяч. Он молча впивался взглядом в дружинника, всем своим видом намекал, что, в случае чего, Корсака удержать не сможет.

Чернявый страж заметно побледнел, но с места не двинулся, только рукоять меча сжал покрепче.

Рядом послышалось цоканье копыт, но никто из артельщиков на звук не обернулся. Зато чернявый вытянулся, как посаженный на кол, замер.

Добря скосил взгляд влево – к воротам приближалась удивительной красоты лошадка. Прежде мальчик и вообразить не мог, что такие бывают. Ноги у лошадки длинные, тонкие, словно жердинки, копытца ступают грациозно, будто не шагает, а танцует. Морда узкая, гладкая, с большими, просто огромными ноздрями. А окрас… Добря чуть с ума не сошел от восторга:

– Па, глянь! Лошадь! Красная! Как яблоки в саду тетки Любавы!

Он разинул было рот, чтобы высказать отцу и другие впечатления, но тот, кто правил удивительной лошадкой, потянул поводья и уставился на Добродея.

Брови густые, изогнутые, глаза сияют ярче любых самоцветов, нос тонкий, ровный, а губы – краснее переспелой вишни. Женщина укутана в дорогие ткани, из-под алого плаща сияет золотое шитье. Венец на голове украшен россыпью драгоценных камней и тремя рядами височных колец. Подбородок наездницы горделиво вздернулся. И все краски мира померкли, звуки исчезли.

Добря не слышал, как приблизились другие всадники, хотя те спешили, грохот стоял на весь Киев. Не видел, как широкоплечий дружинник на черном коне подлетел к всаднице, зашептал раздраженно. Как его взгляд метнулся к воротам, вмиг стал острее любого клинка, а рука взмыла к небу, указывая другим на близкую опасность. Не слышал грудной крик дружинника на воротах и скрип створок. Не видел вышедшего из ворот детину…

– Кто это? – Она не говорила – пела.

Страж замялся, шагнул вперед:

– Мужичье.

– Вижу, что мужичье.

– Плотники будут. Словене с самого Ильменя, – поспешно объяснил дружинник. – От Рюрика бежали.

Женщина скользнула взглядом по опешившим артельщикам, спросила:

– К князю?

Четверка артельщиков молчала, завороженно глядела на женщину. Даже Корсак утратил недавнюю злость, оробел, смущенно трогал перебитый нос. Наездница изогнула бровь, в глазах блеснуло озорство:

– Я – княгиня Дира, жена Осколода. Князь будет рад узнать, как обстоят дела на окраинах киевских пределов, в Рюриковых землях. – Она кивнула охране: – Проводите. Мужа сама предупрежу.

Тронула поводья, и красная лошадка, грациозно виляя задом, двинулась к воротам. Чернявый дружинник встрепенулся, растолкал артельщиков и бросился отворять. Второй страж врат, тот, что примчался на зов чернявого, уже тянул другую створку.

За Дирой двинулась вереница охранников, а дружинник на черном коне придержал повод, пробасил:

– Эй, вы, ильмерцы! За мной!

Двор пересекли в полном молчании. Спешившись, дружинник обогнул широкое крыльцо, распахнул неприметную боковую дверцу. Запах жареного лука едва не сбил с ног. Дружинник закашлялся, потер глаза. Его голос прогремел, как громовой раскат:

– Что за вонь?!

Из глубины кухни выбежал тощий мужичок в светлой рубахе, покрытой пятнами жира, угодливо согнулся перед дружинником.

– Почему дверь не откроете? И окна?!

– Не велено, – пролепетал повар. – Князь нынче бояр принимает, а ветра почти нету, и, коли окна открываем, вся вонь наверх спешит.

– Тьфу на тебя! – выпалил дружинник и смачно плюнул на пол.

Мужичок попятился, на лице отразился ужас.

– Что за народ? Что за народ? – рычал дружинник, морщил нос и утирал слезящиеся глаза.

А Добре этот запах понравился. Живот тут же отозвался протяжным урчанием. Благо никто не услышал: в кухне шумно – котлы бурлят, шкварчит на сковородах сало, удары мясницкого топора громкие, как звук набатного колокола.

Дружинник недовольно оглянулся на четверку артельщиков и мальца, протянул:

– За мной. В малой палате обождете. Князь, слышали, с боярами совещается!

Он важно поднял к небу палец, прицокнул языком.

Добря покидал кухню с огромным сожалением, едва успевал сглатывать слюну. Народу тут много, все чем-то заняты. На миг представил, каков может быть княжеский ужин, если его готовит столько люда; глаза загорелись голодом и жаждой.

По скрипучей лесенке поднялись наверх. Комната оказалась крохотной, с низким потолком. Корсаку и Вячу пришлось пригнуться. Оба заметно присмирели, а двое других и вовсе – бледные, кажется, вот-вот в обморок упадут. Добря тоже ощутил робость, не знал, куда деть глаза и руки.

У дальней стены высится кресло, явно княжеское. По боковым стенам комнатки стоят обычные, плохо оструганные лавки – для простого люда. И как только дружинник вышел, предоставив артельщиков самим себе, Добря поплелся к седалищу.

– Стой! – шепотом приказал Вяч. – А ежели князь прям щас войдет?

Мальчик испуганно подпрыгнул, подбежал к батьке и замер. В коленках, откуда ни возьмись, появилась дрожь, да такая, что едва мог на ногах удержаться. В животе похолодело так, будто только что съел ведро снега.

Слова худосочного артельщика прозвучали едва слышно:

– Видите, там еще одна дверь. Наверное, из нее князь и появится.

Теперь все внимание Добри оказалось приковано к этой дверце. Он стоял и боялся сильнее, чем когда-либо в жизни. Сильнее, чем при битве в Рюриковом городе и неприятностях у Вельмуда в Русе.

Появление Осколода стало полной неожиданностью, хотя все это время только его и ждали. Мужики попятились разом, мало ли что от князя отделяет добрых пять шагов.

Осколод оказался статным, светловолосым. Длинные, вислые усы отчеркивают щеки и слегка полнят безбородое лицо. Бледная кожа и черные круги под глазами – верный признак частых бессонниц в неустанных заботах о народе. Рубаха из алого шелка, на талии стянута кожаным ремнем с серебряными бляшками. На запястьях князя золотом блестят широкие браслеты.

Он смерил артельщиков внимательным взглядом, чуть дольше задержался на мальчике. После прошел к высокому креслу, сел и подал знак говорить.

Вяч сделал полшага вперед, поклонился в пояс. Остальные тоже поклонились, но запоздало. Худосочный и вовсе оробел до того, что едва не грохнулся при поклоне.

– Здрав будь, княже! – выпалил Вяч. – Долгие лета!

Губы Осколода выгнулись, изображая подобие терпеливой улыбки. Предводитель артельщиков замялся, продолжил, путаясь и слегка заикаясь:

– Мы это… Мы с-с Рюрикова города, стало быть… пришли. Милости т-твоей просить и заступничества.

Лицо князя стало непроницаемым, словно в каменную маску превратилось. Только глаза, светлые, как утреннее небо, оставались живыми: