Текст книги "Смерть за смерть. Кара грозных богов"

Автор книги: Анна Гаврилова

Соавторы: Дмитрий Гаврилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 6

Ветер, как и предсказал кормщик, пришёл с запада – добрый ветер, крепкий. Но сегодня он есть, а завтра – след простыл. О волоках лучше и не загадывать. Если какой помощи не сыскать на том, дальнем онежском берегу. Да только откуда?

Семерым мужикам тяжёлую лодью не сдвинуть, а если среди них пузатый купец и уморившийся кульдей – тем более, тощий кормчий не в счёт. Хочешь иль не хочешь, пришлось Жедану половиной груза пожертвовать. Тут-то купец, за всю дорогу не проявивший положенной жадности, показал истинное лицо.

То копошился средь тюков, мешков да сундуков, как разборчивая мышь в мешке с зерном. То мерил шагами песчаный берег, кусал губы и заламывал руки. Затем метался, выискивая место, где бы товар спрятать от завидущих глаз, а не найдя – сам с тоской уставился на море.

Топить – жаль. Оставлять на берегу, где его непременно найдут бьярмы, разыскивая своих родичей, – ещё жальче. А вернуться быстро самому – вряд ли получится. В какой-то миг показалось, что Жедана вот-вот удар хватит. К счастью, обошлось.

Нажитое нелёгким купеческим трудом бросали и выплёскивали в море. Волны Онеги с немой благодарностью слизывали высыпанное и пролитое за борт. Но купцу казалось, духи чужой земли и чужой воды потешаются над ним, он рыдал. Убивался так, как не по всякому родному человеку случается.

Когда же лодья отошла от проклятого берега, кто-то «смышлёный» пособолезновал: дескать, добро нужно было спрятать в яму, в коей Ултен с ромейкой бьярмов схоронили. Вместо трупов, само собой.

Жедан, конечно, взбеленился. Раскричался: почему раньше этот дельный совет не дали?

Ромейка, как и положено, промолчала. Только взгляд опять стал таким, будто не покорная раба, а законная наследница всего змеиного царства.

Вот Ултен сказать не постеснялся. Оказалось, браниться по-словенски кульдей умеет не хуже, чем управляться с дрыном. Правда, склонения часто путал и ударения, поэтому оторопь, охватившая было мужиков, быстро сменилась безудержным хохотом. Даже безутешный Жедан малость повеселел.

Зато кульдею было не до смеха, он тоже едва не плакал: за отведённое время успели похоронить лишь шестерых. Остальных чайки начали терзать прежде, чем люди ушли. Одну, особо нахальную, Ултен самолично отгонял лопатой, а та всё не отлетала, уверенная в своём праве на поживу. И даже клюнуть успела непонятливого монаха, чем, конечно, потешила богохульных словен. Теперь горечь Ултена не мог развеять даже попутный ветер, гнавший лодью прочь – на восток.

– К вечеру войдём в устье, – сказал кормщик, вглядываясь в очертания берега.

А Жедан, наоборот, зажмурился: путь от Онеги до Кемского озера чуть проще, но их всё равно мало, даже если племянница с рабыней будут стараться наравне с мужчинами, волоками с таким отрядом даже мало груженная лодья не пройдёт. Придётся выбросить и оставшийся товар.

За подмогою некому идти, окромя его самого да кормщика. А как племянницу Затею с мужиками оставить. Олегов посланец сторожить лодью не будет, на убытки Жедановы ему наплевать – больно сам в Белозеро торопится.

При этих мыслях сердце купца билось пойманной в силки птицей и слёзы на глаза наворачивались, подобные морскому прибою. Он безмолвно вопрошал небо «за что?», но ответа так и не нашел.

Затея присмирела окончательно, глаз боле не поднимала. Даже на седатого кормщика. Тот пытался развеселить девицу, да без толку.

Дружинники отмалчивались. Загадывать, как преодолеть остаток пути, не хотелось никому.

Розмич клевал носом, обессиленный после ночи. В беспокойных коротких снах он снова и снова рубил бьярмов, входил в воду Онеги, чтобы оттолкнуть лодки, в коих покоились соратники. О чём-то спорил с одноглазым. Ещё ему снился крик Затеи, но во сне звучал иначе – не испуганно, а ласково. Будто не спасти просила, а обнять.

Только Ловчан угомониться не мог, приставал к кульдею.

– Ултен, вот ты ж нормальный мужик! – И перечислил, загибая пальцы: – Драться умеешь, браниться тоже, да и выпить не дурак. Может, и с бабами того?.. Так чего же ты в священники подался-то?

– Господь позвал, – ответил кульдей, поёжившись. Перечисленное Ловчаном он к достоинствам не относил, вспоминая – робел.

– Как это «позвал»?

– Ну… – Лицо священника стало задумчивым, взгляд потеплел. – Я в ту пору ещё мальчишкой был. Лоботрясом, как это у вас говорят. Шалил так, что и дня без порки не обходился. А однажды в храм зашёл и такую благодать ощутил…

– Благодать и всё? – удивился Ловчан.

Ултен удивился не меньше:

– А разве этого мало?

– Да ладно, ладно! Знаем! У нас одна баба как-то за хворостом пошла, да живот у ней прихватило. И тут, как назло, волки. Баба от волков драпает, а живот ейный успокаиваться не желает, наоборот – чуть не рвётся. И поди знай, от чего раньше помрёт – от зубов или разрыва кишок…

– Это-то тут при чём? – нахмурился священник.

– При том! Баба не выдержала, плюнула на волков да под ёлкой села. Опросталась. А после всему городу рассказывала: мол, такая благодать в тот миг на неё нашла, словами не описать. Ещё к волхвам приставала, уверяла, дескать, боги её в служительницы избрали, ведь абы кому такой благодати не посылают.

Кульдей оскорбленно отшатнулся, перекрестился. И если раньше всё-таки сомневался в словенской дикости, то теперь сомнений не осталось.

– Да как можно! Что ты мелешь, Ловчан!

– Это я про благодать рассказываю. Разная она бывает, понимаешь? И, как мне кажется, не всегда божественная. И отличить не всякий может! Вот баба эта до сих пор…

– Да дура она! – взвился Ултен.

– Волхв наш так же говорит, а она не верит. Всё про божью милость сказывает. Даже ж цельной жрицей быть пытается.

Кульдей едва удержался, чтоб не плюнуть.

– Ты верующих с юродивыми не сравнивай!

– Так она ж тоже верующая! Только в другое, в своё верит! И как, скажи на милость, её благодать от твоей отличается? Или ты тоже того… опростался?

– Тьфу на тебя! – воскликнул Ултен. – Бесово отродье!

Вот как объяснить дикарю проще, на пальцах? Хуже всего то, что Ловчан не издевается, всерьёз спрашивает. Действительно не понимает.

– Есть у человека тело, – чуть успокоившись, начал кульдей, – плоть от плоти, как говорится. А есть душа – суть бестелесная. Тело, думаю, – хотя бы та его часть, что ниже пояса, – нам от Дьявола досталось, и потому оно в земле остаётся, воспарить не может, а душа – она от Господа и к нему стремится. И главная задача Дьявола ещё и душу себе прибрать! – говорил он вдохновенно.

– Дьявол, это кто-сь такой будет? – осведомился дружинник.

– Это главный противник Божий. Чего бы Господь ни сотворил, всё этот его вечный враг испакостит, – пояснил Ултен. – И всё удовольствие, кое плоть испытывает, – от Дьявола, а коли душа радуется – то от Бога. Вот у бабы той, которая под кустом… что радовалось? Тело али душа?

– Рассказывает, дескать, и то и другое, – отозвался Ловчан серьёзно.

Ултен заскрежетал зубами. Разумных объяснений у него не осталось.

– Сперва тело порадовалось, – вывернулся священник. – Так?

Дружинник кивнул и, кажется, начал понимать.

– А уж после тела – душа. Значит, от Дьявола. Значит, не божья благодать, а так…

– Ну… а когда в баню сходишь? Там ведь тоже: сперва тело радуется, после – душа. И что, всё от твоего Дьявола?

Много лет прожил Ултен в Славии, но богословскими спорами не увлекался. Не с кем было. Все словены и русы с варягами от кульдея шарахались как от чумного. Теперь же, обретя достойного собеседника, коий и не думает насмехаться, слов священник не находил.

– А как же волки? – невпопад спросил он.

– Какие?

– Те, что за бабой по лесу гнались.

Дружинник криво усмехнулся, огладил светлую бороду.

– Разбежались. Она говорила – боги защитили, а народ, кто на этой поляне после бывал, о другом судачит. У волков нос-то чуткий…

– Да разве зверя запахом напугаешь?

– Смотря каким, – искренне развеселился Ловчан.

Помолчав, Ултен продолжил. Теперь говорил очень осторожно, всячески старался избегать опасных моментов.

– В общем, понял я, в церкви мне хорошо, как нигде более. И стал заходить туда при всяком удобном случае. Священник сначала не замечал меня. Вернее, не хотел замечать – в бытность мою озорником и ему немало хлопот причинил. Опосля священник понял, что искренне к вере Господней тянусь, и спросил о том, хочу ли всю свою жизнь служенью посвятить.

– А ты?

Ултен озвучил очевидное:

– Согласился. Сперва послушником был, после в монашью обитель уехал, постригся. – Священник указал на обритый лоб, который даже в путешествии умудрялся держать в порядке, старательно удаляя щетину.

– Не жалеешь?

– Нет. Господь милостив, он дал мне куда больше. Только человек, коий ставит плоть выше духа, может горевать о такой доле… Затем братья меня к себе в дюжину приняли, и как двенадцать есть апостолов с сыном Господа, так и нас двенадцать.

– А бывает у вас так… – оборвал его Ловчан на полуслове, – чтобы Господь сам являлся? Или посланцев своих являл?

Ултен прекрасно понял вопрос, но приподнял брови, дожидаясь пояснений. Ловчан же замялся, будто не свою, чужую тайну выдать собирался.

– Ну вот… Есть люди как люди. Живут себе, ничего волшебного не видят. А есть такие, коим то… дух подводный явится, то ещё какая… штука. Наши волхвы говорят, будто такие люди богами отмечены и вместо мирской жизни должны идти в услужение.

В другой час кульдей бы фыркнул и высказал всё, что о «богах» думает. Но Ловчан располагал, поэтому Ултен ответил мягко:

– Ежели Господь призывает – нужно идти. Но ежели бес зовёт – идти нельзя.

Дружинник только рукой махнул. Спорить с твердолобым не хотелось, что-то объяснять – тем более. В землях словен дураков много, так что же, каждому доказывать?

Неудобную тишину нарушил тот же Ултен:

– Я слышал, как бесы призывают. Сперва знаки всевозможные шлют, после видения. И если человек слаб, он этому призыву верит. Семью и друзей бросает и в бесово служение уходит.

– Хм, а вот ты, когда в монахи пошёл, небось тоже и друзей и семью бросил?

– Так я же Господу моему служу! – возмутился было кульдей.

– Хорошо, если так, – согласился Ловчан. – А ежели силён? – Кульдейского понимания знать не хотел, спросил просто так, из вежливости.

– Ежели силён, то бишь – на зов не откликается, его слуги Дьявола в покое оставят. А ежели ни то ни сё – и в силу бесов по-прежнему верит, и на зов идти не хочет, тогда в могилу сведут. Могут сперва родных умертвить, могут сразу самого.

– И что делать?

– Молиться! – воскликнул священник. В его лице и голосе было столько убеждённости, что Ловчан невольно отшатнулся. – Коли человек от бесовой веры к вере Господней обратится, Бог его убережет.

– Так уж и убережет?

– Конечно! Бог за всех своих детей заступается!

– Хочешь сказать, верующие в Господа никогда бед не знают? – насторожился Ловчан.

– Бед? Нет, беды мы не знаем. Всё, что вы, нехристи, бедой называете, есть испытание Господне. Переживший испытание только сильней становится, а тот, кто не явил силу духа, – плохо молился, плохо постился, плохо веровал.

– Да ну тебя! – окончательно разобиделся дружинник. Таких врунов он ещё не видывал, а к врунам в словенских землях относятся куда хуже, чем к дуракам. – Тебя послушать, так молитвою одной жить нужно. А кто пахать будет? А землю защищать?

– Молитва труду не мешает! – улыбнулся кульдей.

И, чтобы успокоить дружинника, объяснил:

– Я ведь о чём толкую! Вы в большинстве своём не из умысла, а от недомыслия в бесов веруете. Знания у вас нет. Потому Господь вас не слишком-то и карает. А как веру правильную узреете – лучше прежнего заживёте.

– Ври, да не завирайся, – огрызнулся Ловчан.

А Ултен покачал головой:

– Зря ты так. Бог – он всё видит… Коли покарать решит – мало не покажется.

– Не каркай! – это уже Жедан вмешался.

Купец, как и прежде, умудрялся расслышать любой доверительный разговор, даже если сам при этом был на другом конце лодьи.

В повисшей тишине слышался только мерный плеск волн да надрывные крики чаек. Голос Вихруши, который расположился на носу лодьи, прозвучал особенно страшно:

– Поздно. Накаркал. Будите Розмича! Беда!

С той поры, как Рюрик обосновался на Ильмень-море, а Олег – на Неяве, надёжно перекрыв Волхов, незваные гости редко захаживали в словенские воды. Это раньше, покидая родные берега, мореходы тряслись осинками, беспрестанно выискивая на горизонте полосатый парус данов или свейскую лодью, украшенную хищной драконьей мордой. Теперь же ходили вольготно, только самым неудачливым доводилось встретить на воде неприятеля.

Но на окраинах славянского мира, как успели убедиться Розмич с сотоварищами, всё осталось по-прежнему.

Путешественников поджидали. Их взглядам предстало судно без парусов. Лодья бытовала у самого устья и сдвигаться с места не собиралась.

Кто такие – опознать издаля невозможно. Неужто бьярмы! Но кто их, дикарей, знает? Вдруг за годы соседства с Полатом научились с большими лодьями управляться? Но в том, что встреча не сулит ничего хорошего, ни дружинники, ни Жедан с кормщиком не сомневались.

Если бы не потери, могли подойти бесстрашно. Или, что благоразумнее, спустить парус, сесть на вёсла и скрыться с глаз долой. Теперь же дорога только одна – вперёд. Но толку чуть. Если здесь каким-то чудом минуют беды, встанут на грядущих волоках. Слишком мелки речушки, слишком мало их осталось – корабельщиков да дружинничков.

Парус всё-таки ослабили. Воины спешно обряжались в брони, на скору руку правили мечи и готовили луки. Хотя на стрелы не слишком и рассчитывали – у неприятеля и рук, и тетив куда больше. В том, что дело дойдёт до мечей, сомневались ещё больше.

Но коли в живых остаться не получится, как ни старайся, хоть помереть красиво!

– Жаль, что Олег о том может не узнать, и княжье поручение останется невыполненным, – сокрушался Розмич. – Впрочем, вот они, дирхемы, предназначенные Жедану. Вполне себе откуп. Но коли ворог в силе, так он торговаться не станет, и дирхемы отберёт, и свободу, и самою жизнь – может.

Теперь лодья шла в разы медленней. Зоркий Вихруша на пару с Ловчаном вглядывались, пытаясь опознать неприятеля. Затея сидела тихой мышью и дрожала. От увещеваний схорониться под тюками да дорогими полотнами – отказывалась, что толку? Розмич беззвучно бранился, до боли сжимал рукоять меча. Бледный Ултен молился. Жедан вопрошал.

– Чем же прогневили? – шептал он, уставившись в небо. – Неужто мало откупились? Неужто мало тех жизней, что забрали бьярмы? За что вновь корите?

Небо, как обычно бывает, не отвечало. Немногие тучки мчались, подгоняемые ветром. Именно тогда смертному и кажется, что всесильным богам глубоко наплевать на его горести. Возможно, это так и есть.

Жедан пошатнулся, прикрыл глаза ладонью. Бессильные слёзы катились по щекам, душа кричала подстреленной чайкой.

– Не за себя прошу, – продолжал шептать он. – За неё. Затею, только Затею пощадите!

Сказал, а самому ещё страшнее сделалось. Коли жива останется племянница – быть ей рабой. А как с рабынями поступают, купец знал отлично, хотя сам никогда невольников не обижал.

– За что?! – снова выспросил он и, не выдержав, взвыл.

Взгляд сам скользнул к рыжебородому кульдею Ултену, после – к ромейке. Внутри что-то оборвалось, мысли закружились быстрей ярмарочной карусели.

– Затея, отвернись! – не своим голосом приказал Жедан.

Синеглазая девушка вздрогнула, уставилась на дядю, будто впервые видит.

– Отвороти глаза-то! – повторил купец. Его поддержали и остальные, соображая, что удумал Жедан.

Затея задрала подбородок, готовясь выказать спесь, но седатый кормщик бросил прави́ло, ухватил девицу за плечи. И хотя был изранен и избит настолько, что еле ноги переставлял, держал крепко. Синеглазка и пискнуть не успела, как оказалась в плену.

На борту лодьи стало тихо, словно в могиле. Взгляд Жедана проследили все.

Ромейка вскочила. Замерла, прижав ладони к груди. Она по-прежнему напоминала гадюку, только испуганную.

– Нет… – протянул Ултен, ещё не веря, что намеренья купца серьёзны. – Ты не посмеешь её тронуть.

– Это тебя тронуть не посмею, – не глядя на священника, ответил Жедан. Голос прозвучал холодно, расчётливо. Он сделал единственный шаг в сторону ромейки, и тишину прорезал надрывный крик.

Купец невольно отшатнулся, а ромейка заметалась загнанной волчицей. Только что той кормы? Куда бежать, если вокруг глубокое, холодное Онежское море?

– Помоги, – бросил Жедан Розмичу.

Дружинник стрелой метнулся вперёд, без труда поймал ромейку за горло. Рабыня попыталась ответить – выцарапать глаза, да не дотянулась.

– Что вы! – заголосил кульдей. – Да разве ж так можно! Господь…

– Закрой пасть! – рыкнул Ловчан. – Иначе самого на требу пустим.

– Какая треба? – не унимался Ултен. – Вы разве не понимаете? Девица ни в чём не виновата!

– Виновата, – отрезал Жедан. – И ты, служитель чужого бога, виноват. Неужто не видишь? Все беды оттого, что ваше племя на борт взял. Боги не раз предупреждали, а я не слушал. Теперь понял. И волю богов выполню.

– Ка… – начал было кульдей, но смолк, получив удар рукоятью меча в темечко. Тяжелым кулём осел на гладкие доски.

Девица уже не голосила – хрипела. Слов Жедана не разумела, но тут и без слов всё ясно. Купец приближался, в его руке хищно поблескивал нож.

– Чужачка! Ты носишь знак мёртвого человека. Ты принесла несчастье моим людям и воинам нашего князя. По твоей вине боги осерчали. Я не знаю, смилостивятся ли они теперь.

Розмич умело перехватил руки ромейки, подскочивший Ловчан содрал с головы платок, стиснул в кулаке чёрные косы. Девку перегнули через борт, и Жедан, проворно очутившийся рядом, полоснул по горлу.

Затея вскрикнула надрывно, запричитала. Кормщик ладонью заслонил ей очи.

Тело ромейки задёргалось, кровь хлынула потоком. Она охотно смешивалась с тёмными волнами Онеги, будто и не чужая вовсе.

Несколько нескончаемо долгих мгновений прошли в полном беззвучии – даже неугомонные чайки притихли, на время оборвали вечный спор с морем. Рабыня затихла, и едва Ловчан выпустил смоляные косы, обвисла, удерживаемая только Розмичем.

– Славные боги, – зашептал купец. – Волю вашу выполняю. Примите же требу сию. Отведите беду, даруйте удачу. Я же, отныне и до скончания веков, буду оберегать землю эту от христьянской заразы.

Он отстранил Розмича. Самолично, без натуги, перекинул мертвенное тело через борт. Всплеск отчего-то напомнил раскат грома. Жедану казалось, все взоры всех словенских богов обращены на него одного. Подурнело. На лбу выступили крупные капли пота, рубашка прилипла к спине.

– Затею… – выдохнул Жедан. – Затею не упустите. Я сейчас.

Теперь плохо стало всем. Пошатываясь, всё ещё сжимая в ладони окровавленный нож, Жедан двинулся к племяннице. Розмич трепыхнулся сдуру, но Ловчан удержал. Рука дружинника стала вдруг неимоверно тяжелой, сбросить её с плеча Розмич так и не сумел.

Синеглазка не противилась – привыкла доверять дяде во всём и всегда. На её личике ужас перемешался с недоумением. Взгляд всё ещё суетно искал подругу-ромейку, щёки стремительно бледнели.

От волнения голос купца охрип.

– Крест! – приказал он. – Крест снимай!

Девичьи пальчики судорожно вцепились в ворот, Затея попыталась отстраниться от дяди, которого почти не узнавала.

– Крест! – прокричал Жедан. И, не дождавшись, сам рванул ворот её рубахи. Ткань затрещала, обнажая лебяжью шею и белую, словно снег, грудь.

Жедан перехватил тонкую нитку с небольшой медной подвеской. Поднеся знак к носу девицы, зарычал:

– Отрекайся! Отрекайся по-хорошему!

Обычно даже одна слезинка любимой племянницы сгоняла с купца любую ярость.

Теперь же слёзы лились ручьём, а Жедан будто не замечал.

– Отрекайся!

– Нет, – пискнула девушка.

– Отрекайся! – проревел Жедан и отвесил синеглазке знатную пощёчину. – Не понимаешь, дура? Мы на краю гибели! Всё почему? Потому, что богов родных предали! Отрекайся от распятого, если жить хочешь!

– Нет… – проблеяла Затея, хлюпая носом и размазывая рукавом слёзы.

– Тогда за борт полетишь, вслед за ромейкой!

От визга девицы у купца заложило уши. Кажется, только сейчас, когда страшная правда о судьбе рабыни была сказана вслух, поверила в очевидное. Кульдея тоже не замечала – обездвиженное тело Ултена загораживал Вихруша – от этого стало ещё страшней.

– Отрекайся, – устало повторил Жедан.

Беспомощный взгляд Затеи заскользил по лицам. И кормчий, и воины глядели непреклонно. Девушка на мгновенье задержалась на Розмиче, воину показалось – испрашивает совета. Он не замедлил кивнуть.

– Отрекаюсь, – мертвенно произнесла синеглазка.

– Громче!

– Отрекаюсь! – взвизгнула Затея. – Отныне и вовек, отрекаюсь от Господа своего!

Купец поддел тонкую серебряную нить окровавленным ножом. Деревянный крест полетел за борт и исчез, поглощённый тёмной водой Онеги.

– Держи! Авось ещё пригодится, – молвил дядя, возвращая племяннице цепочку.

Затея по-прежнему рыдала, а Жедан как раз остыл. Прижал девицу к груди, зашептал слова успокоения:

– Теперь всё хорошо будет. Теперь выстоим. Боги смилостивятся над нами. Вот увидишь.

Заветное устье приближалось. Вражеская лодья хищным привратником загораживала путь. Воины натянули тетивы, готовые в любой миг начать схватку, выжить в которой можно разве с благоволения богов. Розмич до рези в глазах вглядывался в лодью, но опознать противника не мог.

Зато его узнали.

Кто-то замахал руками, закричал:

– Эгей! Это же Роська! Роська! Ай да зараза! Он ещё и стрелой в меня метит! Роська!

– Кажись… тебя зовут, – изумился Ловчан, ткнул оторопевшего Розмича локтём.

С «вражьей» лодьи донеслись новые крики:

– Да ты что, не узнаёшь? Это же я, Птах! Роська! Роська, да ты чего?!

Ловчан помог Розмичу опустить лук – сам дружинник будто окаменел.

– Кто такой Птах? – спросил Вихруша.

– Мы… – горло Розмича перехватила внезапная судорога, голос пропал. Справившись с волнением, воин объяснил: – Мы вместе в отроках ходили. Вместе битву в Рюриковом граде пережили. Затем он с Полатом в Белозеро ушёл, а я подле Олега остался.

– Значит, это белозёрцы? – просиял Вихруша.

– Дозор, – догадался Ловчан.

– Дозор, – весело повторил кто-то.

А Жедан, даже в горе не утративший способности слышать всё и вся, прошептал облегчённо:

– Спасены.

В том, что белозёрский дозор не только защитит, но и поможет провести судно всеми волоками, купец не сомневался. Значит, не зря обагрил воды Онеги молодой христианской кровью и заставил племянницу рыдать, выбрасывая дешёвую побрякушку. Родные боги не только смилостивились, но и наградили.

– Хвала богам, – прошептал купец. – Во веки веков, хвала им!